Текст книги "История цыган-кишинёвцев"

Война

Гаврушка из боулеште по матери. Разговор был 40 лет назад, мне было 15 лет. Он рассказывал, как немцы издевались в охраняемой деревне.

– Почему же вы не уехали?

– Мы думали, что будет как раньше, что снова наступят царские времена. Разрешат торговлю, будут ярмарки, купцы. Вернутся все, кто сбежал за границу, и снова всё наладят. Думали, что уберут советскую власть.

– Щу́ден ле ня́мцы ле лоле́н. Ай кам-ае́л, са́p са́c и лу́мя, ка́на са́с о импэра́то. Кам-ае́н ле ману́ш кай нашле́ андай Ррусы́я па́лпале.

Выгоняли на работу. Они убежали, бросили лошадей, имущество.

И тогда мы себе сказали: «Какие мы были дураки, что поверили в немцев». И уже молились за победу Красной армии.

– Амаре́ ле лоле́ сауррэндар май лаще́. – Наши красные лучше всех.

(Записано Н. Бессоновым от Боцмана Фёдоровича Орисова. Волгоград, 2004 год.)

В отличие от большинства цыганских групп, кишинёвцы почти не принимали участия в Великой Отечественной войне. Если, скажем, русские цыгане или сэрвы в значительном числе служили в рядах Красной армии и были отмечены боевыми наградами, то кишинёвцы всеми силами стремились избежать мобилизации (и по большому счёту им это удалось). О причинах не приходится гадать. Они воспринимали государство как главного своего врага и чисто психологически не были готовы защищать его, рискуя своей жизнью. О том, что гитлеровцы ведут войну, задавшись целью поголовно истребить евреев и цыган, в таборах не знали. Да и кто из кочевников мог подумать об этом в сорок первом году? На памяти старшего поколения была Первая мировая война, во время которой немцы временно оккупировали Прибалтику, Белоруссию и Украину. Разве германские войска предприняли тогда что-то против цыган?

Кочевой народ привык действовать, исходя не из газетных передовиц, а из личного опыта. Русские цыгане, будучи более интегрированными в общество, раньше поняли звериную сущность фашизма. Кишинёвцам же пришлось узнавать, что означает гитлеровская оккупация, только на ряде трагических эпизодов, часть которых я сейчас опишу.

* * *

Война застала семью Чеботарёвых на Украине. Фронт надвигался стремительно, и кишинёвцы сами не заметили, как оказались в оккупации. С вечера Макеевка была ещё советской, а утром мальчишки выглянули из дома, куда их пустили переночевать, и увидели, как мимо брошенных отступающими винтовок неторопливо идут немецкие солдаты. Семилетний Ярмаш не испытал особой тревоги по этому поводу. В таком возрасте обычно не задумываются о том, что влечёт за собой смена власти. К тому же взрослые не вели при нём о войне никаких разговоров. Мудрено ли, что ребёнок не воспринял случившееся в трагическом ключе.

После прихода оккупантов кочевать стало трудно. Уже через месяц вороную кобылу отняли, и весь скарб приходилось таскать за собой, впрягаясь в тележку. Нельзя сказать, чтобы цыган пугали наступающие части. Приказа об истреблении таборов никто вроде бы не давал, а личный состав вёл себя вполне дружелюбно. Однажды, к примеру, румынские солдаты, услышав от женщин родную речь, пустили цыган переночевать в сарае на мешках с сеном – а русским беженцам, наоборот, наотрез отказали. Бывало, и немцы проявляли симпатию. Ярмаш вспоминает, как, будучи в Полтаве, они, мальчишки, отправились в кино на какой-то немецкий фильм. На выходе к детям подошли офицер с женой. Немец погладил цыганёнка по кудрявым волосам и дал несколько марок. Старший из ребят, Ваня, в тот момент закурил, и офицер слегка потрепал его за ухо. Теперь, по прошествии лет, рассказчик сделал для себя вывод, что в прифронтовой полосе цыгане находились в сравнительной безопасности; но если управление переходило в руки тех, кого тогда называли «цивильной властью», – жди беды. Впрочем, этот опыт пришёл к кишинёвцам не сразу. Весь 1941 и 1942 год семья Чеботарёвых кочевала, а потом мать воспользовалась тем, что по паспорту она румынка. Добившись приёма у румынского консула, женщина стала жаловаться на свою тяжкую долю: нет крыши над головой; три сына, три дочери и так далее. В результате «соотечественник» помог. Веселине и трём-четырём другим женщинам дали в Полтаве жильё, пустовавшее после расстрела евреев. Семье Чеботарёвых достался роскошный двухэтажный дом. Было это весной 1943 года.

Ермак Милиян. г. Москва, 1960 год. Из архива В. Е. Чеботарёва

Мужчин в цыганских семьях – так уж сложилось – в ту пору практически не было. Одного гадания для того, чтобы прокормиться, конечно же, не хватало. Вот почему кишинёвки взялись за мелкую торговлю. Они добирались на попутных телегах или машинах до Харькова, где «тряпки» были дешевле, а потом с товаром возвращались домой. Никто не подозревал, что тучи над цыганами сгущаются. А между тем близился страшный день, когда сестра Ярмаша Маслина едва разминулась со смертью.

Несколько женщин и девушек устало брели по дороге. Полтава была уже близко, но цыганки решили вначале заглянуть в табор русских цыган, давно уже стоявший на окраине. Дело шло к осени. Было холодно. «Погреемся у костров», – решили кишинёвки. Издали уже доносился запах дыма, и они невольно ускорили шаг…

– А ну постойте! Вы куда? – внезапно преградил дорогу незнакомый русский парень.

– В табор.

– Поворачивай обратно! Приехали немцы, палатки подожгли.

И действительно, вдалеке, если присмотреться, виднелось зловещее зарево. Цыганки опешили. Они буквально окаменели и в ужасе не могли двинуться с места. Тогда встречный по одной спихнул их на обочину, а потом и сам скатился следом под откос.

Верка, Маслина Чеботарёва (из вицы вэкареште-милиянеште). Около 1965 года. Из архива В. Е. Чеботарёва

Сестра появилась дома и пересказала рассказ своего спасителя о грузовиках, на которых увезли цыган. Вскоре стало известно, что каратели уничтожили весь табор. В точности никто ничего не знал; говорили лишь, будто взрослые расстреляны, а дети отравлены ядом. Выяснять подробности кишинёвцам было страшно – они держали семейный совет о том, как и куда бежать. На беду, именно в это время старший сын отбывал наказание за какую-то мелочь. Срок у него был мизерный, но разве можно было ждать его окончания?

Мать решила рискнуть – пошла в тюрьму с передачей. Полицаи пропустили. Видно, им ещё никаких новых инструкций не прислали.

– Ваня, цыган расстреляли, – сказала она. Парень помрачнел.

– Вы уходите, а со мной пусть будет, что будет.

Но не такова цыганская натура, чтобы безвольно ждать конца. Как только заключённых вывели на работы – расчистить развалины, Ваня скрылся от конвойных и на одном духу примчался домой. Младшие братья тут же отвели его в сад и, уложив в канаву, присыпали листьями. Мало ли, вдруг будут искать!

Назавтра семья в полном составе уже шла прочь от города. По дороге столкнулись с двумя полицаями, которые знали их в лицо.

– Что, Ваня, тебя освободили? – полюбопытствовал один.

– Да.

– Ну, идите с Богом!

К счастью, им ещё ничего не было известно о побеге.

Путь до Харькова занял четыре дня. Ночевали в сараях. Один раз были задержаны в деревне старостой и полицаем. Спасли документы: паспорт и метрики. Неделю прожили у знакомых цыган. Но на сердце всё равно было беспокойно. Три семьи, включая Чеботарёвых, собрались дальше. Говорили остающимся: «Идём с нами – здесь опасно». Те, однако, уже успели обрасти каким-то хозяйством, заготовили на зиму дрова.

– Куда уходить? – вздохнули они.

Ждать разрешения вопроса, кто был прав, осталось недолго. Подъехали немцы на нескольких машинах. Окружили дома. Кого застали – увезли на расстрел. В одной из семей судьба распорядилась так, что в облаву попали мать и дочь. Обе погибли. Но ещё две дочери остались живы: старшая была на базаре, а младшую спрятали соседки.

Спасся и мальчишка по имени Петя. (Сейчас он уже пожилой человек, живёт в Астрахани.) Едва завидев немцев, женщины-украинки затащили его в свой дом, – только благодаря этим соседкам он не был убит. А мать мальчика, Наталья, была расстреляна.

Ещё одна цыганка погибла по непредсказуемой случайности. Хотя её семья жила на другом конце города, она зашла в гости как раз перед началом облавы. Список жертв того дня не будет полным, если не рассказать о дочери этой несчастной женщины. Когда стало известно, что немцы провели аресты, та пошла выяснять у властей, куда увезли цыган. Расстреляли и её…

Читатель может спросить: почему дочь была так неосторожна, – сама отправилась к зверю в лапы? Легко быть умным задним числом. Не будем забывать, что к тому моменту кишинёвки прожили под оккупацией два года и не раз находили с властями контакт, пользуясь паспортными данными. Например, однажды юная цыганка Мария попала на базаре в облаву, – немцы хватали парней и девушек для того, чтобы вывезти на работы в Германию. Родные Марии добились приёма у румынского консула. По документам она была румынкой, и это сыграло свою роль. Девушку отпустили.

Но вернёмся к семье Чеботарёвых, вовремя перебравшихся из Харькова в Валуйки. Здесь они сняли жильё и дождались прихода Красной армии. На этот раз им пришлось увидеть настоящие бои. Хотя несколько цыганских семей вовремя укрылись в землянке, мальчишкам, в том числе и Ярмашу, удалось улизнуть из-под материнской опеки. На их глазах наступающие попали в артиллерийскую засаду: четыре танка на окраине Валуек были подбиты и остались гореть посреди заснеженного поля. Потом во дворе появились солдаты с миномётом. В горячке боя они даже не стали отгонять цыганят, когда те начали подносить им мины. После того как фашисты были, наконец, выбиты из Валуек, в дом кишинёвцев зашёл военный, весь в крови. Сам он не был задет – вытаскивал раненого танкиста. Женщины его накормили досыта, и он, подмигнув, запел куплет про цыганочку.

Освобождение запомнилось ещё одним событием. Пронёсся слух, что в эвакуированном немецком госпитале осталось немало брошенного добра – но он пока не взят под охрану. Воспользовавшись этой паузой, местные жители бросились тащить, что плохо лежит. Одни катили домой бочки с ромом, другие «чистили» склад с одеждой. Не упустили шанс и цыгане. Один мальчишка принёс матери четыре добротные кожаные куртки.

Недели полторы после того памятного дня солдаты-победители провели в доме, где жил Ярмаш, на постое. Однажды часть подняли по тревоге. Это сильно перепугало женщин: им показалось, что немцы снова наступают. Но мальчишка, выглянув на улицу, увидел бойца Красной армии и крикнул: «Не бойтесь!» Вскоре выяснилась причина тревоги. Итальянские подразделения, отнюдь не желая жертвовать собой ради интересов Гитлера, несколько дней выжидали в лесу, а теперь вышли сдаваться в плен. Колонна исхудавших обмороженных людей, казалось, была бесконечной. Итальянцев оказалось несколько тысяч. Одетые в лёгкие шинели, они выглядели особенно жалко на фоне конвойных, которым морозы были не страшны благодаря ладным овчинным полушубкам и валенкам.

Супрузи Ольга и Ермак (Милиян). г. Трускавец, 1996 год. Из архива В. Е. Чеботарёва

Пленных повели к зданию госпиталя, но вместились туда далеко не все. Многим пришлось ночевать во дворе, под охраной, и кто знает, сколько южан в ту ночь замёрзло насмерть.

А для семьи Чеботарёвых всё самое страшное осталось позади. Красная армия гнала врага на Запад. Военные дороги увели освободителей к Харькову, где немцы пытались удержать оборону. Бои там были тяжёлые. Когда провели очередную смену частей, в дом кишинёвцев вернулся на отдых лейтенант – еврей по национальности и добряк по натуре.

– Наверное, мать, ты за меня молилась, что я жив остался, – сказал он Веселине.

(Записано Н. Бессоновым от Ермолая Емельяновича Чеботарёва в пос. Быково Московской области в 2000 году.)

* * *

Помимо тех опасностей, которые подстерегали по причине их национальности, существовал риск жизни под оккупантами. Каждый знает, что порой каратели уничтожали за сочувствие партизанам целые деревни. При этом никто не смотрел на национальность. Разумеется, и патрули, стрелявшие в нарушителей комендантского часа, в последнюю очередь интересовались, кто русский, а кто цыган. Ещё один пример – облавы. 16-летняя Маслина Чеботарёва чудом осталась жива уже накануне освобождения. В тот зимний день она отправилась отнести еду своему брату, который работал в пожарной части. С ней была русская подружка. Выйдя из проулка, девушки наткнулись на немца с автоматом. Тот стал подзывать их к себе. Испугавшись, подруги кинулись прочь. Солдат дал очередь поверх голов – тогда русская и цыганка упали, вжавшись в снег. Немец подошёл, поднял их за шиворот и повёл к колонне, состоящей из молодёжи, которой предстояла отправка в Германию. Оказавшись под конвоем, Маслина лихорадочно искала пути к спасению. Вдруг шанс представился! Где-то впереди произошла заминка, и колонна встала возле большого здания. Рядом оказалось деревянное крыльцо, под которое можно было залезть сбоку. Цыганка дёрнула свою подругу за рукав: «Давай спрячемся вместе». Но русской девушке не хватило решимости воспользоваться случаем. Риск и в самом деле был нешуточным. Заметят – застрелят на месте. Маслина, выждав момент поудобнее, юркнула под крыльцо одна. Солдаты никак не отреагировали. Товарищи по несчастью не выдали её конвою. Вскоре колонна тронулась, топот сотен ног стих, и юная кишинёвка поняла, что спасена.

Прошло ещё несколько дней. Красная армия выбила немцев. И тут разнеслась страшная весть: фашисты не успели вывезти парней с девушками и расстреляли их в лесу.

Соседский дом наполнился рыданиями – это привезли тело нерешительной подруги Маслины. Кишинёвцы ходили выразить свои соболезнования и разделить горе. Мать погибшей девушки, опухшая от слёз, воскликнула:

– Какому Богу ты молилась, цыганка, что твоя дочь осталась жива?

Что тут можно ответить? Не нами сказано: «Война – сестра печали. Горька вода в колодцах её». А Бог у обеих матерей был один, и вера одна…

* * *

Под Полтавой трое кишинёвцев попались на краже поросёнка. Всех их решили повесить прямо в деревне. Поросёнка разрубили на части и привязали на шею молодым цыганам (кому ногу, кому голову). Так и повели по улице – в назидание местным жителям. Все приговорённые к казни были родственниками – украинские кишинёвцы из рода конанэште. Дядю звали Буцукано, а его племянников – Федя и Коля. Когда у самого младшего из цыган выбили из-под ног табуретку послышалось тарахтение мотора. К виселице подъехал на мотоцикле румынский офицер. Экзекуция привлекла его внимание, и это спасло Буцукану и Фёдору жизни. Оба они были хорошими музыкантами и танцорами. И надо же так случиться, что накануне румыну очень понравилась пляска Феди. Офицер вмешался, и полицаи вынуждены были остановить казнь. Сейчас невозможно выяснить, какие аргументы привёл заступник – но уже к вечеру цыгане были на свободе. Конечно же, они поспешили скрыться. А ночью таборные мужчины срезали тело Николая с виселицы. Они жили в это время в пустующей школе. Опасаясь, что похороны на открытом месте привлекут внимание, они зарыли парня, разобрав пол. Только после того, как фашистов выбили, они смогли вернуться и перезахоронить Николая, как полагается.

Двоюродные братья Глодо (из вицы конанэште) и Башно (из вицы сафронеште). Украина. Конец 1950-х годов. Из архива В. Е. Чеботарёва

(Записал Н. Бессонов в пос. Быково в 2013 году от Владимира Томовича Горбановского (Бэдо из вицы конанэште) 1955 г. р., племянника спасённого от казни Фёдора Юрченко. Эта же история с теми же подробностями была записана Н. Бессоновым в 2016 году в пос. Ильинское от кишинёвца из вицы сафроне́ште Якова Ивановича Юрченко (Башно́) 1938 г. р., но случилось всё в городе Мирополье Сумской области Украины.)

Глодо

В первый же год оккупации кишинёвцам из Володиного табора стало ясно, что от немцев надо держаться подальше. Разобравшись в новой обстановке, они крепко подумали и решили перебраться в румынскую оккупационную зону.

Румыны, союзники Германии, получили земли до самого Буга. Назывался этот присоединённый район Транснистрией. Там кишинёвцы и собрались переждать военные времена. Разумеется, ехать наудачу было слишком опасно. Надо было заранее получить официальные бумаги. Задача облегчалась тем, что в крупных украинских городах открылись румынские консульства. Самые опытные мужчины, идеально говорившие по-молдавски и бывавшие когда-то в Бухаресте, отправились в консульства Кременчуга и Полтавы. Представившись чиновникам румынами, желающими вернуться на историческую родину, они сумели ответить на проверочные вопросы и получили вожделенные пропуска на себя и свои семьи.

Едва кончились зимние холода, большой кишинёвский табор тронулся в путь из Донбасса через Кременчуг, Павлоград и Новомосковск. Дорога была опасной. Бумаги – бумагами, но цыганская внешность, гадающие женщины и прочие признаки национальной принадлежности отдавали табор на произвол любого встречного патруля.

В Павлоградском районе Днепропетровской области кишинёвцы напоролись на часть СД в чёрной форме. Немцы даже не стали смотреть документы – они сразу же принялись деловито отделять мужчин от женщин, как это было у них заведено перед массовой экзекуцией. Вожак табора, сорокалетний Васыля Прындя из рода конанэште, метался от одного немца к другому. Его сбивали с ног прикладами, но он снова и снова совал палачам измятый пропуск, крича, что происходит ошибка. Мужчин уже выстроили у стенки сарая, когда вдали послышалось тарахтение мотора. Каратели опустили оружие. В мотоцикле с коляской и пулемётом подъехал офицер. Избитый Прындя рванулся к нему, зажимая в кулаке смятый окровавленный лист. Высший чин соизволил-таки развернуть и прочитать пропуск. Какое-то время он размышлял – Володе эта минута показалась вечностью – а потом махнул рукой в сторону оврагов.

Этот жест означал: «Идите, мы вас отпускаем». Но цыгане поняли офицера по-своему: «Отведите к ямам и кончайте». Что тут началось! Пошли к оврагам толпой. Прощались друг с другом. Плакали. Напоследок судорожно целовали и обнимали детей.

Сзади раздался смех.

Кишинёвцы обернулись.

Немцы в чёрных мундирах не тронулись с места. Они стояли, сложив на груди руки с засученными рукавами, и от души хохотали.

Цыгане бросились к лошадям. Помилованный табор рванул с места – кто в телегах, кто бегом – и остановился передохнуть только через 20 километров.

Следующая опасная встреча произошла в пустом еврейском селении. Посреди улицы цыган остановил патруль – немец и несколько полицейских. Вооружённые люди стали отбирать «на нужды великой Германии» часть лошадей и палатки.

– Укрывать зерно от дождя, – пояснил полицай.

Цыгане начали было протестовать, но патрульные передёрнули затворы, и люди поняли: эти застрелят.

Целью перекочёвки был город Николаев. Именно там кончалась юрисдикция рейха и начиналась зона ответственности Румынии. Вот и понтонная переправа через Верхний Буг. Первые пятьдесят семей постепенно подтянулись к берегу и неожиданно узнали, что с собой запрещено брать любую живность вплоть до кошек и собак. И уж, конечно, придётся расстаться с конями. Думать о том, кому продать лошадей, пришлось недолго. Бизнес на берегу был налажен. Вскоре появились перекупщики, которые, судя по всему, отстёгивали немцам какой-то процент от сделок. Одеты они были цивильно, и внешность у них была почти славянская. Но по ряду признаков кишинёвцы узнали в четверых подошедших мужчинах сэрвов – оседлых украинских цыган. Ах, до чего же некрасивый завязался разговор. Лошади в ту пору стоили марок по пятьсот, а сэрвы давали только сто. Знали, что деваться людям некуда: либо продать за бесценок, либо так бросить.

– Побойся Бога! Ты цыган – и я цыган. Нам же на той стороне коней снова покупать придётся. Что же ты так дожимаешь?

– Не хотите – не надо, – кривил губы сэрво.

Слово за слово кишинёвцы разузнали, из какой семьи покупатель. А узнав, пустили в ход последний козырь. Оказалось, дружили их деды раньше. В несколько голосов устыдили-таки соплеменника. Согласился сэрво разойтись «по-божески».

Кишинёвцы впряглись в телеги вместо лошадей и перекатили на другой берег. Только Караим с семьёй решил повременить. Ещё не подъехали все его родственники.

– Завтра переправлюсь, вместе со своими.

Эх, знать бы ему, что смерть уже ходит кругами. Но не почувствовал он беды. Только сноха его Лида в последнюю секунду подхватила младенца и ушла со своей матерью. Тем, как вскоре выяснилось, и спаслась.

А Караим недолго оставался в одиночестве. Телега за телегой подъезжали отставшие. Владимир Глодо вспоминает, как в сгущающихся сумерках через реку виднелся большой лагерь – не менее 70 семей сгрудились на тесном пятачке.

Тут я спросил, отчего кишинёвцы не ехали все вместе. Умудрённый опытом старик чуть заметно улыбнулся.

– Всем сразу в пути не прокормиться. Вот едут, к примеру, 5-6 семей. В деревне можно и просить, и гадать. Потом уехали – часа через три показались другие. Им тоже дадут. А если кочевать одним большим табором – ноги протянешь.

Итак, поневоле растянувшийся караван к вечеру был почти в сборе. Опоздавшие тоже столкнулись с немецкими запретами и вынуждены были вступить в торг всё с теми же сэрвами. Для покупателей день был удачным. Но один раз отступивши от грабительской цены, местные цыгане решили больше не оказывать снисхождений.

В завязавшийся перепалке больше всех возмущался кишинёвец Борька. Горячий был человек, и со странной внешностью: один ус рыжий, другой – чёрный; одна бровь рыжая, другая – чёрная!

Слово за слово, не выдержал наглого тона Борька и хлестнул ладонью сэрва по щеке.

Страшно думать, на каком волоске висят порой сотни жизней. Побежал иуда к немцам жаловаться:

– Вы думаете, – говорит, – они румыны. А они – не румыны и не молдаване. Это цыгане!

Утром проснулись кишинёвцы на румынской стороне Буга и не увидели никого возле переправы. Все 70 семей фашисты угнали к каменоломням и посекли из автоматов. Погибли в ту ночь и упрямый Караим, и его сын Ваня, и красавица-дочка Рая. Погибла от немецкой пули немка – верная цыганская жена. В одну могилу легли женщины, старики, дети… Как тебе спалось после всего этого, барышник? Рад ли был, что «защитил свою честь» такой ценой?

А рядом с подлостью живёт геройство. Бывает так. Ищет человек местечко потеплее, со стороны поглядишь – только о себе и думает. Но приходит час, и вспыхивает в нём жертвенный огонь. Делает он такое, чего никто от него не ждал.

Работал у немцев переводчиком Бота – по отцу плащун, а по материнской линии кишинёвец. Мать его была сестрой Буцукана. Какое-то время он жил не то в Германии, не то в Австрии. Немцы, конечно, не знали, что он цыган.

Когда толпу погнали от моста на расстрел, Бота сказал жене: «Попробую убедить их, что всё-таки это румыны. Если не вернусь – беги. Здесь не оставайся».

Немцы не поверили своему переводчику. Догадавшись по его настойчивости, что он тоже цыган, они пихнули Боту в колонну и расстреляли вместе со всем табором. Произошло это в мае 1942 года. После окончания оккупации уцелевшие кишинёвцы снова побывали в Николаеве. Тогда Глодо и узнал, где фашисты провели массовую казнь: каменоломня «Водопой», расположенная на окраине города, в стороне от дороги на Павлоград и Днепропетровск.

Жене Боты, плащунке Ночке, было тогда лет 35. Поняв, что овдовела, она договорилась с лодочником, чтобы тот ночью тайком перевёз её на румынскую сторону. Но напоследок тоже решила рискнуть. В жандармерии сидели под арестом два кишинёвца – Коля и Тофа. Для полицаев жена переводчика была практически своей, поэтому Ночка сумела подпоить охрану и незаметно выпустить арестантов. Через Буг они переправились втроём. Так цыганам стало известно о предателе-сэрво и отважном поступке Боты.

Жизнь под румынами оказалась несладкой. Режим Антонеску решал свои проблемы. Оккупированная часть Украины использовалась как своеобразная «свалка» для цыган. Румынское правительство не хотело физически уничтожать это национальное меньшинство. Но план очистить столицу и её окрестности путём массовой депортации был не только принят, но и приведён в исполнение. На первом этапе в эшелоны загнали 25 тысяч оседлых цыган. Это были музыканты, торговцы, крестьяне, словом, люди, от которых не могла исходить социальная опасность. Официальная мотивация ссылки – борьба за чистоту румынской крови.

На втором этапе о чистоте крови речь уже не шла. Кочевые цыгане практически не заключали межнациональных браков. Этих выслали в Транснистрию, как говорится, «своим ходом». Приставили к таборам конвойных и указали направление. Общая численность этих вынужденных переселенцев составила ещё 20 тысяч человек. Справедливости ради следует сказать, что, избавив от цыган окрестности столичного Бухареста, режим Антонеску оставил в покое провинциальные таборы. Частично это объясняется недовольством немецких союзников, которые уже в 1942 году воспротивились «засорению» Украины. Идеалом гитлеровцев были не ссылки, а последовательный геноцид.

Не стоит думать, что относительная мягкость румынских властей обошлась цыганам дёшево. Покинув обжитые места, лишившись привычной структуры заработков, они неожиданно оказались во власти голода и холода. Их выкашивали болезни. По оценкам специалистов, политика переселения обернулась гибелью 9000 человек[55]55
  Кенрик Д., Паксон Г. Цыгане под свастикой. М., 2001. С. 148–152.


[Закрыть]. Собственно говоря, воспоминания Владимира Глодо лишь подтверждают всё рассказанное выше.

«Румыны в Николаеве быстро поняли, кто мы такие. Они велели нашему табору помогать деревенским в поле. Поставили мы шалаши возле Кречивки. Из камыша. Спали в них, а днём работали. Меня сделали прицепщиком на тракторе.

Где-то в августе велели нам румыны перебраться в деревню Ткачёвка. Всех, кто там жил, они выгнали из домов. Приказ у них: создать посёлки из одних только цыган. И была румынская охрана. Называлась – „примырия“. Они (батальон, наверное) присматривали за порядком по всей округе. На деревню – взвод. А ещё оцепление из наших полицаев. Этих примерно 25. Нас предупредили, что выходить из деревни можно только через шлагбаум и только с согласия постовых. Такие же порядки завели у других цыган. В Думанёвке. В Первомайске и в Вознесенске.

А цыган к нам в Ткачёвку нагнали самых разных. Вот смотри. Кроме нашего табора были молдавские кишинёвцы. Тридцать семей. Все жили по одной улице. На другой – музыканты из Бухареста. Не сразу поймёшь, что цыгане! Манеры у всех столичные. Одеты в коверкотовые костюмы. Щеголи! Их было немного. Десятка три, если считать детей. Жёны у них туфли носили. По тем временам – будто и не цыганки вовсе.

Зато из Добруджи пригнали табор… те были ну совсем дикие. Домов не признавали. Понаставили во дворах шатры. Все цыганки чёрные, босые, в пёстрых юбках. Юбки, кофты – всё драное. Но перед войной (сказали нам) ходили в золоте. У каждой были перстни, серёжки, браслеты тяжёлые. Потом, конечно, припрятали… Одна меня поразила. Раз – и достала ствол! Револьвер дамский маленький. Через все обыски его пронесла в густой причёске.

– Зачем тебе? – спрашиваем.

– От грабителей.

Смогла её семья провезти золото через Украину – не смогла? Не знаю. Шмонали-то их часто. Но пистолет я своими глазами видел.

Мужики у них были кузнецы. Чокэна́ри, урса́ры. Такие, знаешь, типичные, патлатые. Борода, сапоги, шляпа, жилет… Как стало холодать, они начали разводить костры прямо в домах. Печи топить не умели. Беспечный народ! Беспечный. Вначале крыши пустили на топливо, потом двери раскурочили, оконные рамы раскурочили. А как заморозки начались – тут-то их и прижало. В лес-то за дровами их не пускали. И заработать они не могли привычным делом. Не могли. Из деревни им ходу нет. На шлагбауме стояли полицаи. Украинцы. А эти цыгане говорят только по-румынски да по-цыгански. Подойдут к посту. Их сразу назад гонят. Это мы могли договориться. Мол: „Пустите нас, в долгу не останемся“. Обменяем хорошие вещи на еду, а полицаям принесём самогонки. Поэтому все кишинёвцы зиму пережили.

У румынских цыган что? Только паёк из кукурузной муки. По чуть-чуть. Стали они ходить к нашим домам побираться. Нас они звали „русия́я“. Как сейчас, помню одну девушку. Таких красавиц ни до, ни после не встречал. Лет 18 ей было. Она плясала под нашими окнами. Подолгу плясала. Босая на снегу. Прозвище ей было – Круча. Грива у неё была густая, длинная… А много ли мы могли дать? Самим еле хватало. Ну что скажешь… Стали румынские цыгане слабеть. От месяца к месяцу всё хуже. Потом начался у них брюшной тиф. Десятками помирали! Каждый день мимо нас ехала арба на окраину села. С мёртвыми. Там трупы складывали в штабеля. И вот однажды вижу – с повозки волосы свисают и по снегу волочатся. У меня сердце ёкнуло. Я сразу всё понял. Таких волос чудесных ни у одной цыганки не было.

К весне [1943 года] умерло уже двести человек. С голодухи и от болезней. Поначалу полицаи обкладывали тела дровами, поливали бензином и жгли. Но потом пришли немцы. Ругались громко. Оказалось – ветер в их сторону запах сносил. Ну и прислали хлорную известь.

Мы поняли, что место гиблое. Как потеплело – всем табором отправились в побег. Прошли всего километров двадцать. Наткнулись на патруль румынский. Ну и задержали нас. Заперли в какой-то сарай.

И всё равно вышло так, что не зря бежали. Румыны нас в Ткачёвку возвращать не стали. Для начала переправили весь табор в лодках на остров. Островок на реке. А потом поселили в Петрово-Солонихе. Работы там было много. Мы и дороги чинили, и в садах работали. И на полях. Здесь было гораздо легче с едой. Начальник румынский оказался хорошим. Не знаю, как он был по документам, – а мы его звали Миша Сапунарь. И чин не помню точно. Что-то вроде майора.

Так вот – этот Миша Сапунарь даже отпускал нас на промысел в Одессу.

А война тем временем покатилась назад. Линия фронта была всё ближе. Нас отправили „на окопы“. На берег Южного Буга. Всю зиму мы рыли траншеи и строили блиндажи. Но немцы там долго не продержались. В панике бежали. Уже в марте их выбили. Мы, пацаны, сразу в окопы побежали – и нашли на бруствере брошенный пулемёт».

(Записал Николай Бессонов в 2002 году в посёлке Железнодорожный Московской области от цыгана-кишинёвца Владимира Викторовича Шаматульского (Глодо), 1927 г. р.)

Сразу после освобождения кишинёвцы пустились в обратный путь. Невесёлое это было путешествие. Николаев встретил их виселицами, на которых раскачивались два десятка казнённых; это были полицаи и прочие люди, уличённые в связях с оккупантами. Неприятно поразила мстительная жестокость победителей. Среди повешенных оказалось пять русских девушек с табличками на груди: «Продалась немцам за шоколад».

Кишинёвцы поселились в домах, брошенных семьями немецких приспешников. Едва освоились – беда – один парнишка подорвался на мине. Неподалёку, напомню, те самые каменоломни, где были расстреляны 70 кишинёвских семей. А тут ещё разговоры о мобилизации в армию.