Текст книги "Саян. Повести и рассказы об охоте и природе"
Автор книги: Николай Близнец
Жанр: Современная русская литература, Современная проза
Возрастные ограничения: +18
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 1 (всего у книги 43 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]
Саян
Повести и рассказы об охоте и природе
Николай Близнец
© Николай Близнец, 2023
ISBN 978-5-0060-7110-0
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
С любовью…
В ответ на недобрые ухмылки или недоверчивые улыбки кого-то, кто не верит, что можно с любовью говорить о дикой природе, что с любовью можно говорить и об охоте как части прямых, непосредственных отношений некоторых одаренных этой любовью людей с настоящей дикой природой, а также вместе с этим охотно и искренне верить, и говорить о настоящей светлой и красивой любви – любви к родным, любви к делу жизни, любви между мужчиной и женщиной – скажу просто: все можно! И если очень хочется, если требует душа, то и нужно. В своих повестях, рассказах, очерках, часть из которых я предлагаю вашему вниманию в этой книге, я со своей искренней личной любовью рассказываю не только о дикой природе, но и о разных людях, о трогательных, драматичных или просто замечательных событиях, происходящих вокруг нас в нашей жизни, в жизни дикой природы и, к сожалению, которые мы по разным причинам не знаем или сознательно не замечаем. Я делюсь с вами своими наблюдениями за невидимыми и неожиданными переплетениями тайн жизней человеческих с тайнами жизни дикой природы, которые она мне, биологу-охотоведу по образованию и природолюбу и природоведу в крови, доверила и открыла. Произведения мои не просто об охоте, о природе. Они и о любви. О любви к охоте, о любви к жизни, о любви к свободе – о любви земной. Написаны по-своему, но честно и искренне. Господь подарил мне не только любовь к дикой природе, охоте, но и светлую память и любовь к окружающим меня в этом мире людям. И эта память хранит ваши глаза, ваши улыбки, ваши чувства, ваши образы и ваши устремления в жизни.
Многие из моих знакомых могут узнать себя в моих книгах – и я рад этому. Но книги мои пока еще, слава Богу, не мемуары! И все здесь, кроме природы, все эти образы – они собирательные, оттого, наверное, они еще и интереснее. Поэтому сходство фамилий и образов, описанных случаев, следует считать случайным – моим творческим вымыслом.
Николай Близнец 2023.
ПОВЕСТИ
САЯН
ПредисловиеЩенок русско-европейской лайки, Саян, в нашем доме появился совершенно неожиданно. До этого у нас всегда жили собаки: для охраны двора и хозяйства – дворняжки, а для охоты отца и старшего брата – гончие. Дворняжка Шарик исправно сидел на цепи, добросовестно облаивая всех, кто приближался к нашему двору. Русский гончий Босый весь день молча сидел в вольере и подавал голос лишь тогда, когда замечал хозяина с ружьем или моего брата с поводком и ошейником. Дворняжка презирала гончего-охотника и не понимала его счастья охотничьего погоняться по лесам, по лугам за никому не нужным зайцем. То ли дело иметь под контролем огромное хозяйство: хозяйский дом, сарай, полный домашнего скота, гараж с мотоциклом, баню и даже деревянную лодку, лежавшую на берегу прудика в саду. За всё это отвечал Шарик и очень этим гордился. А Босый к домашнему хозяйству был абсолютно равнодушен. Его даже не интересовали чужие собаки, которые так и норовили приблизиться к охраняемой территории и к величайшему огорчению Шарика и пытавшиеся всегда оставить свои метки на его, Шарика, любимом столбике за воротами.
И вот в один из вечеров вернулся из Кирова, где он учился на охотоведа, мой старший брат Виктор, достал из-за пазухи черный мохнатый комочек и выпустил на цветной линолеум кухонного пола. Комочек оказался щенком русско-европейской лайки, купленным братом по большому блату в питомнике Кировского научно-исследовательского института. Он не просто купил его, а чуть ли не выкрал: хозяева выпустили других щенков на показ, а этого припрятали для себя. И судьба все же сыграла свою роль в жизни этого щенка: он выбрался из укрытия самостоятельно и сразу же схватил молочными зубками чужого человека за штанину… Двое суток на пути в Белоруссию в поезде щенок одолел без проблем, даже проводники полюбили порой «шкодящего» щенка…
– Ну вот… Это Саян, – представил брат щенка.
– Батюшки! Какой же он красивый, – всплеснула руками мама.
– Теперь все куницы наши, – сверкнул глазами отец.
А щенок, оставив лужицу на сверкающем линолеуме, заметил насторожившегося ленивого кота Ваську и тут же бросился с тявканьем на него. Саян не видел в жизни котов и тем не менее бесстрашно бросился на сидевшего под кухонным столом зверя, заставив того мгновенно выгнуть спину, зашипеть, а потом и вовсе ретироваться на печку и уже оттуда недовольно и зло смотреть, и шипеть на невесть откуда взявшуюся напасть.
– Ай, молодец! Ай, красавец, – похвалил Саяна брат, и вся семья принялась решать вопрос о «прописке» щенка. Решили недельку подержать его на кухне, пока отстроится вольер рядом с вольером гончего…
Эту ночь Саян никому спать не дал. Лишь только всё затихало в доме, щенок начинал скулить, взлаивать и подвывать—плакать. Да, скучно и страшно ему было одному, но никто его не пожалел, не приласкал, не ободрил – так и уснул он под утро на своем коврике у печки, рядом с миской, в которую ему налили молока. Ровно в шесть утра всех в доме поднял злобный и звонкий лай щенка: Саян облаивал невозмутимо поглядывающего на него с печки Ваську. На следующую ночь он уже не плакал, а через неделю перекочевал жить в уютную будку в вольере по соседству с гончим, равнодушно принявшим такое соседство с еще маленьким черным своим собратом, прибывшим за несколько тысяч километров.
Прошло полгода. Из толстого «медвежонка» Саян превратился в красавца-лайку. Черного окраса, с белыми «носочками», небольшим белым «галстуком» и закрученным в кольцо хвостиком, он, казалось, никогда не спал. С удовольствием помогал Шарику охранять территорию, изумленно наблюдал за такими наглыми, потерявшими страх курами, индюками, козами и другими обитателями домашнего хозяйства. И брат, и я, занимающиеся воспитанием щенка, уже приучили его к мысли о том, что все эти животные и птицы нашего общего с ним домашнего хозяйства – неприкасаемы. А вот все остальное, что находится за пределами двора – все это можно облаивать, пугать и даже пробовать укусить! Кот Васька другом для Саяна так и не стал, но и врагами они тоже не были, не гладя друг на друга, важно расходясь на одной тропе в разные стороны. И вот подросший Саян уже с удовольствием ищет в прибрежных зарослях уток, пугает их, пытаясь поймать, хотя пока и безуспешно. Одним из любимых занятий Саяна на речке была игра с плаванием или просто купанием. Я или брат бросали в камыши или просто на воду обыкновенную палку, а Саян тут же устремлялся на её поиски и, довольный, приносил найденный «трофей» прямо к ногам. Бросив палку, он заглядывал в глаза: хорошо ли, правильно ли? В одну из наших тренировок брат взял с собой ружьё. Наш дом стоял последним в переулке. За домом начинался луг, за лугом – озеро, за озером – лес, поэтому стрельба из ружья в районе нашего дома к тому времени уже никого из соседей не удивляла и не пугала. Участковый, изредка заезжая на мотоцикле с коляской к нам домой, просил показать оружие, зарегистрированное на брата и отца, выпивал пару-тройку стаканов самогона и, прикусив квашеной капустой и салом, довольный, уезжал месяца на два-три… В этот день Саяну предстояло познакомиться с громом выстрелом и запахом пороха при стрельбе из ружья. Я бросал в воду высушенное крылышко утки, Саян его доставал, когда брат, отойдя метров сорок от нас, выстрелил вверх. Саян с удивлением посмотрел на брата и побежал к нему по его команде: «Ко мне, Саян». Там ему дали понюхать гильзу, запах которой ему не очень-то и понравился, и уже совершенно спокойно, как будто, так и надо, Саян стал воспринимать следующие выстрелы. Спустя несколько дней, когда никого не было дома, я выстрелил от вольера по вороне, неосторожно примостившейся на высокой груше в нашем саду. Ворона, закувыркавшись, полетела с груши на землю, а радости Саяна не было предела: он скулил, царапал стенки вольера, взлаивал. Я выпустил его, и он стремглав погнался через сад к груше и притащил прямо ко мне упавшую там ворону. Гончак Босый же, равнодушно, казалось бы, наблюдавший за этой картиной, ревниво взбрехнул, а Саян, довольный своей смекалкой и ловкостью, вертелся возле меня, требуя повтора. И я не утерпел. Забежал в дом, стащил из отцовского патронташа несколько патронов и, свиснув Саяна, побежал на озеро, где, знал я, уже «поднялись на крыло» несколько выводков крякв. Мы прошли метров двести по берегу, когда Саян выпугнул в метрах тридцати от меня пару «хлопунцов» – молодых утят, едва научившихся летать. Я выстрелил – и одна утка упала в камыши. Саян бросился за ней и вскоре вытащил её из воды и принес ко мне. Я даже не знаю, у кого было больше счастья: у меня, шестнадцатилетнего пацана, от меткого выстрела и безупречной работы лайки, или у Саяна, довольного моей стрельбой и наличием у нас обоих настоящей добычи. Домой мы вернулись с тремя утками, и, хотя я получил нагоняй за браконьерство от брата – начальника военно-охотничьего хозяйства, я видел, что и отец, и брат в глубине души рады за нас обоих: и за меня, и за Саяна.
К этому времени брат приучил Саяна строго выполнять несколько обязательных команд: «Сидеть, лежать, на место, ко мне, фу, фас, ищи, нельзя, рядом». Эти команды Саян выполнял охотно, принимая их не столько за обязанность, сколько за обязательный ритуал общения с человеком, вроде игры. Выполняя команды, он вилял хвостиком-колечком, заглядывая в глаза, словно спрашивая: «Так ли надо?». Получив одобрение, он степенно продолжал прерванное до команды занятие.
На открытие утиной охоты мы втроем: отец, брат и я, уехали в пойму вышедшей из берегов живописной и красивой реки Ольсы. Уток в этом году было много, и охота обещала быть удачной. Но добыча в первый день охоты превысила все ожидания. К добытому десятку уток братом и отцом и одной утке, добытой мною с ружья брата, прибавилось не меньше десятка уток, принесенных из водных зарослей Саяном. Он находил подранков и, ни грамма не стесняясь, всех их приносил отцу, брату или мне. Доходило до курьезов: несколько раз он брал из воды уток, сбитых другими охотниками, и на их глазах тащил этих уток нам. Мы смеялись и к ревностному огорчению Саяна отдавали этих уток удачливому стрелку, а сами продолжали охоту. К своим девяти месяцам Саян абсолютно точно понимал значение утиной охоты. При одиночной охоте на уток, понимая суть такой охоты, он не заходил далеко вперед от стрелка, и порой, заслышав или учуяв близко уток, словно легавая, замирал на месте, делая «стойку», ожидая подхода хозяина, и уже после подхода бросался в заросли, выпугивая утку «на крыло» под выстрел. Такая охота приносит радость не столько своей добычливостью, хотя и это важно, сколько красивой работой собаки. На такой охоте Саян не чувствовал и не показывал себя натруженной собакой, он признавал себя полноценным и полноправным участником охоты-добычи.
Отец с Саяном на охоту не ходил. Во-первых, ему из-за работы было некогда. Во-вторых, заядлый гончатник, он больше любил затащить на мотоцикле в лес Босого и, отпустив того со шворки, пробегать день вместе с ним за зайцем или лисицей. Эту охоту знали и любили мы с братом, но появившаяся возможность охотиться более продуктивно с лайкой, всё больше уводила нас от романтично-поэтической и лиричной охоты с гончим. Охота с лайкой коренным образом отличается от работы с гончей. Лайка идёт по угодьям вместе с охотником, помогая найти любого зверя, а потом, облаивая на месте, пытается придержать или обозначить зверя до подхода и добычи его охотником. Гончая же, захватив чутьем след зверя, гонит его по следу с голосом, а охотнику остаётся лишь уповать на то, что зверь закружит и вернется на место подъема или же забегать самому под голос, пытаясь перехватить зверя на лазах перед трудягой гончаком, а то и просто насладиться музыкой голоса гончей. Саян, имея элитных родителей в крови, был с рождения готов к универсальным охотам. Он хорошо искал и работал по белке, кунице, находил, обозначал и доставал из воды битую птицу, догонял и останавливал диких кабанов, лосей и совсем не обращал внимания на оленей, косуль и зайцев. Хотя, надо отдать должное, несколько зайцев мы добыли нечаянно, спонтанно именно с помощью Саяна.
Не знал я тогда, что Саян станет для меня, будущего биолога-охотоведа, определенной частью моей жизни, целой вехой в моей работе и даже дважды в прямом смысле спасёт мне жизнь. Не догадывался я тогда, окрыленный открывающимся мне миром дикой природы, что пройдет время, много времени, и добрая память о собаке-друге, собаке-помощнике и собаке-учителе заставит меня взяться за перо, чтобы рассказать именно о нем. Красивые, черные и умные глаза Саяна спустя столько лет живо предстают предо мной, как будто всё, о чем здесь написано, было только вчера. Я изменил лишь имена некоторых людей…
***
…Заскулил, затявкал радостно в вольере Саян – и это значило, что где-то еще далеко по улице на мотоцикле возвращаются с работы отец с мамой. Хотя… ещё рано! Я вышел на улицу. Господи! Ну, даёт Саян! Это вовсе не выхлопы мотоцикла привлекли внимание умной собаки – ко мне в гости на мопеде, где-то за поворотом было еле слышно, ехал мой закадычный друг Федя Никитов. А Саян догадался, понял, что предстоит поход в лес, на охоту – и это было для него высшей степени радостью. Я учился уже в десятом классе, и родители только для вида немного ворчали, узнав, что я с ружьем после школы, а иногда и в выходной день, бегаю в лес. Брат строго хмурил брови, но запретить ходить в лес, который начинался буквально в километре от нашего дома, никто мне уже не мог – гены охотника и природолюба брали своё.
Федя, а это был именно он, как обычно, был одет по форме: большие закатанные по колено сапоги-болотники, родительская черная телогрейка, рюкзачок за плечами, в котором всегда, кроме прочего, лежал кусочек сала, хлеб, лук, конфеты, яблоко и вода. Саян кубарем скачет по вольеру, стучит лапами по сетке, а я степенно раскладываю отцовскую курковую двустволку, перевешиваю её через шею на ремне. Стволы прячу в штанину. Ветровку, свитер – в рюкзак. Сейчас ещё конец августа. Тепло. Скворцы, собравшись в огромные стаи, по вечерам гомонят, перебивая друг друга, о том, в какие страны полетят и какими маршрутами, назначают-выбирают себе старших в своих десятках, сотнях и тысячах. Хорошо им – скоро им и Польша, и Германия, и Турция, и Италия! Но ничего. У нас с Федей сегодня запланирован не менее увлекательный поход в лес: с ночевкой! Я случайно обнаружил в пойменных зарослях реки Березины на Никитовой поляне место лосиного гона. Решив недавно пробираться домой из леса не по дороге или тропинке, а по болоту напрямик, я, выйдя на большую поляну среди ольхово-ивовых зарослей, ощутил специфичный лосиный мускусный запах. Вся поляна была истоптана лосями, кое-где высокая трава избита копытами до грязи. А на самих грязевых «ваннах» – хрупкая лосиная шерсть. Приглядевшись, я обнаружил, что ветки осинок, крушины и ивняка изломаны, дерн во многих местах изрыт копытами до грязи, нескошенная трава везде вытоптана, огромное количество «лосиных мух», как мы звали лосиных клещей, говорило о том, что здесь много лосей и с ними происходит здесь нечто интересное. Я долго бродил по поляне и пришел к выводу, что здесь точно разгораются нешуточные бои между ними. Лишь только рассказал о находке другу, как тут же было принято общее решение переночевать в лесу и самим понаблюдать лосиные бои. И уже через день мы решили выйти в лес с ночевкой – в пойму реки на место обнаруженного мною лосиного гона. Собрав и свой рюкзак, я не без гордости сунул в карман рюкзака фляжку с самогоном, настоянным на травах: нам уже перевалило за шестнадцать лет, значит, можно немного и «для сугреву», что, скорее всего, было просто для храбрости нам в ночном лесу.
Саян послушно подставил голову и шею для ошейника, и мы огородами и переулками заспешили в лес – солнце уже перевалило за полдень. Выйдя на луг, отцепили Саяна с поводка. Отметив свою «отправную точку», Саян занялся обычным своим делом: нарезая большие круги по нескошенному лугу, он гонялся за вспархивающими трясогузками, копался в мышиных норах, находил вкусную или полезную для себя траву. Теряясь в густой траве, он периодически появлялся в пределах видимости, весело заглядывал нам в глаза, высунув свой жаркий язык, и вновь исчезал на нужное ему время. А когда мы подошли к растянувшемуся по лугу на несколько километров неширокому озеру, Саян сосредоточился, посерьёзнел и даже напрягся, увидев, что я достал из-под пиджака ружьё и стал его собирать. Мы с Федей решили добыть себе утку и зажарить её на костре на месте нашей стоянки в лесу. Осторожно и почти бесшумно Саян исследовал береговую линию метрах в тридцати впереди нас. Вдруг он насторожился, остановившись, оглянулся на нас и стал медленно, шаг за шагом, вытянувшись, пробираться по траве ближе к зарослям осоки и аира по берегу озера. Я осторожно взвёл курки, подготовился к выстрелу навскидку. Саян сделал несколько быстрых шагов и замер. Всё его внимание было сосредоточено на одной точке где-то метрах в десяти впереди него. Федя предусмотрительно встал позади меня. И вовремя: Саян сорвался с места и броском метнулся в заросли аира. И тут же из травы, громко хлопая крыльями и крякая, вылетели утки. Я вскинул ружьё: секунду на прицеливание – выстрел. Утка падает на воду метрах в сорока от нас, а Саян уже плывет к ней. Очень аккуратно, даже бережно, берёт с воды утку за шейку и, сопя, тащит её к берегу. Мы теряем его из виду в аире, но вот он, счастливый и довольный, раздвигая саблевидные стебли, появляется из зарослей с уткой в зубах и приносит её прямо к моим ногам, кладёт утку в траву и заглядывает в глаза. Ну что тут скажешь! Я целую его в мокрый нос, а он недовольно чихает и бросается в кусты: не нужны ему эти «телячьи нежности» – надо работать! Мы с Федей кладём утку в рюкзак – жаркое будет. Пока дошли до леса, Саян поднял ещё несколько стаек уток, погонялся за болотными курочками, несколько раз выразил нам своё явное недовольство тем, что я не стреляю. Но здесь хозяин я – не стоит меня укорять. Я объяснил ему это, и он, засомневавшись в том, кто здесь хозяин, тем не менее, перестал укоризненно заглядывать мне в глаза после взлёта очередной утки на расстоянии выстрела. Уже в начале большого леса он нашел ежика. Тот был готов к такой встрече. Свернувшись в клубок и спрятавшись за свои жесткие колючки, ежик спокойно дождался нашего прихода и строгой команды Саяну: «Фу! Нельзя». Немного обидевшись, Саян сверкнул белками глаз, приопустил закрученный хвостик, побежал дальше и уже через полминуты, забыв обиды и боль в исколотом иголками носу, занялся своим обычным делом: исследовал бобровые каналы, их плотины, метался в густой траве в поисках этих самых бобров. Но мы быстро перешли через пойму в большой лес и стали организовывать свой лагерь примерно в километре от Никитовой поляны. Никитовой эту поляну мы называли с Федей сами – от его фамилии Никитов. Значит, и в честь него! Есть тут в болоте и моя поляна – Миколова. В честь моего имени Микола. Так мы означили с ним свою личную роль в исследовании окружающего наш поселок леса. Отец и брат показали мне, где и как называются исторически участки леса и некоторые урочища: Боровичное, Моховый переход, Белый ручей, Белый берег, Думановская дорога, Бобовки. А вот мы с Федей большим полянам, расположенным в заболоченной пойме, присвоили свои имена, чтобы увековечить свои походы: с волдырями на коже от крапивы и гнуса, выговорами от родителей за не политые нами с вечера грядки, со страхами от треска сучьев поднятого нами секача и, конечно, с неисправимой мальчишеской романтикой путешественников, странников.
Насобирав хвороста и притащив большую сухую олешину, Федя занялся разведением костра, а я тем временем, ощипав утку, опалил её на костре, и, промыв водой из пластиковой бутылки, нашпиговал кусочками сала. Проткнув утку сырой палкой орешника и обмотав широкими листьями лопухов репейника, повесил над костром.
– Ну что, Саян, набегался? – спросил у примостившегося рядом мокрого Саяна. Довольный и очень даже солидный, не откликающийся на мои ласковые поглаживания, из потрохов утки он съел только то, что ему понравилось. Остальное, брезгливо захватив зубами, занес в лес и закопал рядом с нашей стоянкой во мху.
Тихо опустилось солнце за верхушки леса. Нагретый за день лес продолжает наполнять воздух живительными ароматами разогретой смолы, папоротников, грибов. Мы с Федей лежим на разогретом за день мху, смотрим в далёкое и бездонное небо с барашками белых облаков. Тихо переговариваясь, вспоминаем и наши исследования, и первые охотничьи успехи. Саяну надоело лежать, и он попытался улизнуть от нас в заболоченную лесную пойму, куда и предполагается наш ночной вояж. А может, он уже услышал и распознал запах поднявшегося с дневной лежки лося? Тем не менее, я строго отозвал его обратно и на всякий случай зацепил на поводок. И не зря! Вскоре мы увидели, что Саян серьезно забеспокоился, поглядывая в заросли крушины и ивняка, натянул поводок и жадно втягивает воздух. Мы притихли и вскоре услышали подозрительный шорох, шелест и даже всплески воды. И весь этот напор таинственных звуков приближался к нашему лагерю.
– Кабан! – тихо шепнул Федя, – заряжай!
Я засомневался: дикий кабан давно бы распознал запах жареной утки и дым от наших «подпольных запретов – болгарских сигарет. Но шелест и плескание приблизились, Саян уже с осуждением поглядывал на нас и прямо требовал, тихо поскуливая, отпустите, мол. Наконец зашевелились заросли аира и крапивы. Я взвел курки. Из травы выползла шустрая фигурка бобра. Он на мгновение застыл и, видимо учуяв нас, почти бесшумно нырнул обратно в свою канаву. Саян захрипел, заскулил. Собаки не умеют материться, но я думаю, он повторял на своём языке те слова, которые говорил я, получив кустом крапивы по носу или провалившись в густой траве в бобровую канаву-канал.
– Ну, молодец, ну, хороший, извини, Саян, – успокаивал я Саяна, который дрожал, вглядываясь в уже сереющий от опустившихся сумерек участок заболоченной поймы, откуда выползал бобр.
Мы притушили костерок до ночи, выпили по глотку самогона, закусив так и не прожарившейся до конца уткой, перекурили одну сигарету на двоих. Уже притихли дрозды, и лес превратился в дремотную, казалось, страну. Но это только казалось. В болоте несколько раз громко затрещали кусты, тревожно прострекотали сороки.
– Ну что ж, пошли? – Смело глянул я на Федю.
– Пошли… Только ружьё заряди.
Я вставил в патронник две металлические гильзы, снаряженные самодельной дробью на уток и залитые поверх картонной прокладки парафином. С пулями патронов у нас не было. Активно тревожного Саяна оставили на поводке, чтобы не распугал раньше времени лосей. К этому времени сумерки совсем сгустились. Над озером носились стайки уток, тревожно хлестнул хвостом по воде бобр. То там, то там потрескивали ветки, шуршали листья. И тревожно, и страшновато, и жутковато было на душе, но, хорохорясь друг перед другом, мы не показывали вида о страхе и тихо-тихо шли по известной нам тропинке прямо к Никитовой поляне. Саян тянул поводок, хрипел, и мне пришлось его приосадить, чтобы не выдавал нашего здесь присутствия. Вдруг меня за плечо тронул Федя:
– Держи ружьё наготове! А Саяна давай я поведу.
Поводок я передал ему и пошёл в шагах десяти впереди них. Внезапно впереди, как раз в районе той поляны, куда мы и направлялись, громко затрещали ветки. Раз, ещё раз. Потом раздался громкий стон-рык. Мороз пробежал по коже, волосы зашевелились на голове. Но до поляны идти надо было ещё метров двести, а отступать назад никак нельзя. К тому времени стало совсем темно, дорожку я угадывал больше по просвету на звёздном небе. Стон-рык повторился. Я взглянул: Саян тоже был озадачен. Он втягивал ноздрями воздух, периодически пытаясь вырвать поводок из надёжных рук Фёдора.
– Саян! Тихо! Фу! – на всякий случай шикнул я на него шипящим голосом.
Мы прошли ещё метров сто, когда случилось совершенно непредвиденное обстоятельство: буквально в тридцати метрах от нас громко затрещали кусты, раздался топот, и прямо на нас через кусты стал напролом ломиться кто-то очень большой. Я вскинул ружьё, совершенно забыв взвести курки, уставился через прицельную планку в ночь, глядя в черную густоту кустов, и приготовился стрелять. Метрах в пятнадцати от нас на дорожку выбежала огромная черная тень с белесыми ногами, раздался страшный рык. Я приподнял над тенью стволы, нажал на крючок и не понял, почему не стреляет ружьё. Мелькнула мысль, что и убегать-то некуда: двух-трёх метровой высоты кусты осинок, крушины, берез и ивняка – это не защита от рогов и от копыт огромного лося. И тут я вспомнил про курки, но руки не смогли оторвать приклад от плеча, чтобы взвести тугие пружины. Тень стала приближаться и превратилась в самого настоящего большого лося. Я успел заметить склоненную рогатую голову и выбрасываемые вперед белесые ноги. О том, что это конец мысли не было: ступор.
И тут раздался визг и рычание Саяна. И он, сорвав-таки ошейник через голову, бросился на лося. Мы уже и не видели в темноте лайку, а только слышали его рычание и азартный, злобный лай где-то за лосём. Так грозно Саян никогда не лаял. Скорее всего, он укусил все-таки лося за заднюю ногу, проскочив, юркнув мимо него, потому что лось взвился на задних ногах, и развернулся на одном месте. Наконец я опомнился, быстро взвёл один курок и без упора выстрелил вверх. Вспышка ослепила, а когда зрение вернулось, мы поняли, что лося нет – лишь хриплый и злобный лай Саяна где-то в районе Никитовой поляны говорил о том, что он облаивает лося, неожиданно напавшего на нас. И тут пришел страх: ноги и руки задрожали, лоб покрылся испариной, руки вспотели. Мы стояли и смотрели друг на друга, не зная, о чем говорить. Выручила фляжка. Глотнув по несколько глотков, закурили, и наши эмоции не нашли границ в этом ночном лесу! Мы шепотом обсуждали происшедшее, хвалили Саяна, ругали меня, «заклинившего». А лай Саяна то стихал, то вновь начинался уже в другом месте, и вернулся он только через час. Он вернулся, чтобы услышать нашу признательность, нашу ему благодарность. А спустя полтора часа, в полной темноте, уже с полянки у костра мы услышали вдалеке стон-рык лося сначала в одном месте, затем в другом. В ночном лесу продолжалось неистовое таинство лосиного гона…
Глухариный ток, рёв оленей, стон лосей – это ли не таинство, это ли не красота, это ли не скрытая от людей тайна мироздания? Мы, слушая стон лосей, притихли, без страха впитывая каждой клеточкой своего юного организма эту грозную симфонию ночного августовского леса. Сейчас я думаю, что тогда, в ту ночь, Саян ощутил тот наш страх и ту опасность, что нам грозила. И он сделал, казалось, невозможное: стащил тугой ошейник и смело напал на грозного соперника и нашего врага. Он понял про мой «клин» со стрельбой! Ему-то вряд ли угрожал лось, но Саян в свой второй год жизни, едва ли достигнув собачьей юности, разгадал сложившуюся ситуацию лучше нас, шестнадцатилетних юнцов. Пацанов, окунувшихся в святая святых – прямо в центр лосиного гона, где на малой площади уже собралось не менее пяти грозных и разъяренных животных, которые в тот миг не баловались, играя, а действительно угрожали жизни всем, кто посмел посягнуть на их тайну. И маленький Саян сумел отвести эту опасность, и вряд ли он подразумевал в это время в нас своих хозяев. Он знал, что мы – друзья, и что мы в опасности…
До двух часов ночи мы тихо сидели у догорающих угольков. Гон как-то незаметно затих. Может, мой выстрел напугал лосей, может, лай Саяна, может, лоси обнаружили опасность – присутствие человека. А скорее всего, всё это вместе, включая и предрассветную тишь, послужило затиханию и лосиных страстей. Лишь треск сучьев и ломающихся ветвей, периодически звучавшие из урочища, напоминали о том, что лес вокруг нас полон жизни. Ночной лес ночной дикой жизни, неведомой простым людям. До утра мы с Федей уже так и не уснули, сидели остатки ночи у разведенного вновь костерка, подставляя под его тепло то одну, то другую стороны искусанного оводами и комарами тела. Саян спокойно спал и лишь под утро вскочил, насторожился. Мы услышали в болоте опять стон лосей: и не только стон в разных местах, но и явно стук рогов. Мы тогда, так глубоко проникшие в тайную сторону жизни дикой природы, напуганные, ошарашенные, были по-настоящему счастливы. Думаю, по-своему был счастлив и Саян, впервые в жизни увидав лося и так отважно, а главное, правильно его остановив.
Рассказав дома о наших приключениях и скрыв, конечно, ту опасность, которой мы подверглись, я окончательно получил разрешение ходить в лес с оружием. А в качестве доверия брат Виктор определил мне строгие границы моего «учебного» егерского обхода, где я должен был с Фёдором провести комплекс биотехнических мероприятий: построить солонцы, кормушки, установить граничные столбы и провести учет поселений бобров. Так в шестнадцать лет я стал «егерем-стажером» в учебном егерском обходе. А первым помощником коллегой и напарником мне, кроме друга Фёдора, стал мой Саян. Каждую свободную от учебы или работы в домашнем хозяйстве возможность я использовал чтобы побывать в лесу: с топором, с пилой, с рюкзаком, заполненным солью, с молотком и с гвоздями и, конечно же, с ружьём и неизменным спутником Саяном.
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?