Текст книги "В небе – гвардейский Гатчинский"

Впоследствии, уже после войны, он стал крупным политработником Военно-Воздушных Сил Советской Армии.

Третьему участнику этого полета, Борису Ермакову, было тогда двадцать лет. Высокий, стройный, еще недостаточно окрепший, он выглядел почти мальчиком. Всегда подтянутый, с хорошей выправкой, очень исполнительный, эти качества он, видимо, унаследовал от отца, командира Красной Армии.

В боевой обстановке Борис никогда не терялся, был хладнокровен и бдителен. Отличный воздушный стрелок, он имел на своем счету три сбитых самолета противника и был награжден боевым орденом.

Не успели мы как следует размять ноги, как подъехала автомашина и увезла нас в гарнизон.

Петленко по телефону доложил Голованову о выполнении боевого задания, об отказе двигателя и нашей вынужденной посадке в Коврове.

В гарнизоне нас приняли хорошо и приветливо. Наутро за нами прибыл Миша Ваганов на своем ДС-3, и мы улетели к себе в часть. Наш самолет остался для смены неисправного мотора, который, как выяснилось, был сильно поврежден на пути к цели осколком зенитного снаряда.

В ночь на 7 ноября наш экипаж участвовал в предпраздничном рейде», как назвали мы этот мощный налет большого количества дальних бомбардировщиков на объекты в глубоком тылу противника.

Время было очень тревожным, гитлеровские дивизии находились у самой Москвы. Обрушивая бомбы на военные объекты в Пруссии и Германии, мы помогали отстаивать нашу столицу.

Отличная подготовка к этому рейду экипажей и материальной части обеспечила успешное выполнение задания.

Парад наших войск на Красной площади столицы 7 ноября 1941 года буквально окрылил нас и вселил глубокую веру в нашу победу. В ночь на 8 ноября мы снова находились в воздухе и наносили удары по железнодорожным узлам, где скопились эшелоны с вражескими войсками и боевой техникой, направляющиеся к Москве. Многие эшелоны не дошли в эти дни до фронта…

В ноябре-декабре сорок первого, в январе сорок второго года мы летали бомбить объекты в самой фашистской Германии, в Пруссии и Прибалтике. Это были очень тяжелые полеты – на предельной дальности действия наших машин. Мы возвращались на базу с пустыми бензобаками, иногда производили вынужденные посадки на случайно попавшиеся на пути аэродромы.

«…Экипаж летчика Богданова сбросил бомбы на здание одной из фабрик. Возникло три очага пожара. Кроме того, еще при подходе к цели экипаж Богданова наблюдал три больших пожара. Это был результат бомбометания летчика Клебанова, пролетевшего над городом перед Богдановым», – писала газета «Известия» о нашей работе в ночь на 12 ноября.

14 ноября 1941 года экипажам Самуила Клебанова, Николая Ковшикова и моему была поставлена задача нанести бомбовый удар по крупному городу-порту Кенигсбергу.

Погода в ту ночь была плохая, низкая облачность закрывала все небо, снежные заряды ухудшали горизонтальную видимость настолько, что временами на стоянках мы в десяти шагах не могли различить силуэты своих самолетов.

К утру ожидалось улучшение погоды, поэтому мы на задание улетели глубокой ночью с расчетом возвратиться из полета в утренние часы.

В районе Калинина нас неожиданно атаковали ночные истребители противника; атака была неудачной – мы со снижением ушли в облака. Вторично подверглись атаке истребителей, когда вышли в большое «окно» разорванной облачности, но наши стрелки были бдительны и огнем своих пулеметов отразили атаку противника. В районе озер Велье и Селигер нас интенсивно (правда, безрезультатно) обстреляла зенитная артиллерия. Зато в районе цели сильного противодействия противовоздушной обороны противника мы не встретили. Видимо, из-за плохой погоды нас не ожидали. Задание все экипажи выполнили успешно, в порту возникло несколько крупных пожаров.

Отбиваясь от истребителей, мы потеряли около двадцати минут и поэтому возвращались к себе на аэродром, не имея достаточного запаса горючего, чтобы уйти в случае плохой погоды на запасной аэродром.

Случилось так, что к нашему прилету, как и предсказывали синоптики, погода в районе Иванове значительно улучшилась, облачность разорвало, но зато появилась морозная дымка, которая, постепенно сгущаясь, превратилась в туман и закрыла наш аэродром.

Мы с Клебановым после восьмичасового пребывания в полете появились над аэродромом и летали по кругу на последних каплях горючего. Уходить на другой аэродром было бессмысленно: моторы должны были остановиться через считанные минуты.

И тут нам улыбнулось счастье: на несколько минут разорвало пелену и открыло часть посадочной полосы. Этим мы немедленно воспользовались и один за другим произвели посадку. Еще на пробеге за нами опять сомкнулась густая пелена тумана – на этот раз на несколько часов.

А в это время над аэродромом появился самолет Николая Ковшикова. Когда мы, отрулив от полосы, выключили двигатели, то услышали звонкий гул его моторов. Сделав круг, он стал удаляться от аэродрома, и тогда мы явственно различили резкие перебои в работе моторов его самолета… Затем звук оборвался, и наступила гнетущая тишина.

Через несколько часов мы узнали, что при вынужденной посадке в тумане, без горючего, в поле у деревни Колокша, в двадцати пяти километрах северо-восточнее Ундол, ранним утром 15 ноября разбился бомбардировщик ДБ-ЗФ. Погиб чудесный, жизнерадостный человек, талантливый летчик Николай Александрович Ковшиков, погибли его храбрые и верные боевые товарищи штурман лейтенант Петрухин и стрелок-радист Хабаров.

Мы долго гадали, почему экипаж не покинул самолета – ведь он имел на это право. Скорее всего, при остановке моторов на малой высоте никто из членов экипажа не успел воспользоваться парашютом. Им оставалось лишь надеяться на благополучный исход вынужденной посадки.

Много лет прошло, а я не могу забыть бесстрашного патриота нашей Родины, замечательного товарища Николая Ковшикова. Сколько раз он неустрашимо водил свой самолет на танковые колонны, снижался, пренебрегая опасностью, на минимальные высоты, чтобы наверняка уничтожить бомбовым ударом врага. Однажды, будучи раненным, на поврежденном самолете, спасая своих раненых боевых товарищей, Коля Ковшиков произвел посадку в поле, организовал эвакуацию экипажа в госпиталь, а по выздоровлении вернулся в часть, чтобы снова сесть за штурвал самолета и повести его в бой…

Несколько раньше в безвыходное положение попал экипаж Романа Тюленева. Выполняя ночное боевое задание на предельной дальности действия самолета, экипаж на обратном пути попал в тяжелые метеорологические условия, проводил полет на повышенном режиме работы моторов и еще до прилета на свой аэродром израсходовал горючее. Двигатели остановились. Экипаж по команде командира покинул самолет на парашютах.

Через несколько часов все три члена экипажа «в пешем порядке» прибыли на аэродром, не забыв прихватить с собой парашюты. Они долго переживали потерю машины и как бы винили себя в чем-то, хотя поступили они правильно: это был единственный выход из создавшегося положения.

Вспоминается мне и другой, совсем уж необычный случай. В середине апреля 1942 года экипажи нашего полка совместно с летчиками других частей наносили сосредоточенный мощный бомбардировочный удар по «волчьему логову» – ставке гитлеровского командования в районе Вильно. Ставка прикрывалась мощной противовоздушной обороной, в которую входили опытные ночные летчики-истребители.

В этом налете участвовал один из лучших наших командиров кораблей, первый Герой Советского Союза в нашем полку Василий Гречишкин.

Над целью самолет Гречишкина был сильно поврежден зенитной артиллерией, а вслед за этим был атакован ночным истребителем. В результате отказал правый мотор. Возвращаясь, экипаж попал в облачность, самолет обледенел. Перестали работать все средства связи и радиополукомпас. Не имея возможности определить свое место, командир со штурманом решили лететь на восток, пока есть горючее. Оно кончилось, когда, по расчетам, линия фронта осталась позади. Василий Гречишкин с трудом, «на последних каплях», набрал высоту 900 метров и приказал экипажу выброситься на парашютах. Убедившись, что штурман и стрелки-радисты оставили самолет, Василий Гречишкин выключил мотор и сам покинул пилотскую кабину.

Отсчитав пять секунд, он с силой дернул вытяжное кольцо. За спиной зашелестело шелковое полотно, последовал слабый рывок, но летчик почувствовал, что падает в черную бездну с прежней скоростью. Гречишкин запрокинул голову и увидел над собой извивающееся змеей полотно парашюта: захлестнуло стропой купол. А земля надвигалась стремительно. Василий сбросил перчатки и начал поспешно подтягивать к себе жгутом скрученный парашют, пытаясь распутать стропы. Через несколько мгновений летчик со страшной силой ударился о землю и потерял сознание…

Утром его случайно обнаружил колхозный конюх, ехавший по санной дороге на дне оврага за сеном. Летчик лежал на дороге с зажатыми в руках стропами парашюта. Он был без сознания, сердце билось еле слышно.

Василий, видно, родился «в рубашке». Счастливое стечение обстоятельств спасло его от верной гибели. Он упал в сугроб на высоком берегу оврага, пробил на крутом склоне всю его толщу в два десятка метров и, проскользив по отлогому склону, скатился к дороге. Наметанная за зиму снежная стена погасила огромную скорость и смягчила смертельную силу удара.

Через несколько часов опытнейшие врачи одного из лучших московских госпиталей в Сокольниках уже боролись за жизнь героя. И Василий вернулся в строй. До самой Победы он наносил бомбовые удары по врагу.

После войны Василий Константинович Гречишкин испытывал новые самолеты и другую авиационную технику. Совсем недавно первоклассный летчик-испытатель ушел на заслуженный отдых.

С целью использования всех дальних бомбардировщиков ДБ-ЗФ для ударов по военно-промышленным и политическим центрам противника в конце зимы 1941/42 года в освобожденном к тому времени Андреаполе был создан аэродром подскока. Здесь ДБ-ЗФ перед дальними рейдами производили дозаправку горючим. Помимо этого, на дальние цели стали летать с дополнительными подвесными баками, которые после выработки горючего сбрасывались с самолета.

В битве под Москвой нашему полку приходилось выполнять и задания по уничтожению живой силы и боевой техники противника на поле боя в тесном взаимодействии с фронтовой авиацией. Наряду с ночными полетами мы выполняли и дневные бомбардировочные удары. В период зимнего наступления под Москвой наша авиация господствовала в воздухе. Однако, сколь ни снизились наши потери в сравнении с теми, какие мы несли в первые недели войны, мы вновь теряли боевых друзей. Погибли экипажи бесстрашных асов Владимира Шульгина и Сергея Фоканова, которые точными, дерзкими ударами своих Пе-2 наносили фашистам огромный урон.

Погиб экипаж Самуила Клебанова. Обстоятельства его гибели я узнал от участников налета на Витебский аэродром, с которого фашистская авиация совершала налеты на Москву и другие наши города весной сорок второго года.

Наши бомбардировочные удары по Витебскому аэродрому наносились ночью, одиночными самолетами, рассредоточенно по времени, с тем расчетом, чтобы бомбардировщики противника не могли вылететь на боевое задание. Клебанов бомбил аэродром одним из последних. Сбросив бомбы, его самолет снизился на малую высоту и стал расстреливать уцелевшие самолеты врага из пулеметов. Несколько машин вспыхнуло, а самолет Клебанова продолжал кружить над стоянками. Через некоторое время гитлеровцы пришли в себя и открыли огонь из всех калибров зенитной артиллерии.

Одна из очередей малокалиберного зенитного орудия сразила самолет храбрецов, и они упали со своей горящей машиной прямо на летном поле аэродрома.

…И когда я вспоминаю те далекие годы и сгоревших в пламени боев моих дорогих друзей-однополчан, я невольно вспоминаю строки Расула Гамзатова:

Мне кажется порою, что солдаты, С кровавых не пришедшие полей, Не в землю нашу полегли когда-то, А превратились в белых журавлей…

Да, эти белые журавли бесконечно долго будут с нами, в нашей памяти, в наших сердцах и сердцах будущих поколений.

В другую часть

К исходу зимы боевых экипажей в нашем полку осталось очень мало. Такое же положение было и в 420-м дальнебомбардировочном авиаполку. Командование вынуждено было из двух полков сформировать один, присвоив ему наименование 748-го авиаполка дальнего действия. Этот полк отличился в обороне Москвы и позже был преобразован во 2-й гвардейский авиаполк дальнего действия.

В длительных зимних полетах я сильно простудился и был направлен в госпиталь, где пришлось пролежать несколько недель. После выздоровления я прибыл в новый полк и с горечью узнал, что с задания не вернулись мои боевые товарищи штурман капитан Валентин Перепелицын, стрелки-радисты сержанты Борис Ермаков и Валентин Трусов. Пока я был в госпитале, командиром самолета назначили молодого летчика. В первом же ночном вылете самолет был сбит над самой целью. Никто из членов экипажа в часть не вернулся.

Полковник Микрюков, сменивший в должности комполка Новодранова, который стал командиром дивизии, поручил мне временно заняться тренировкой и вводом в строй молодых летчиков, прибывших в часть на пополнение. Этой полезной и нужной, но скучной для меня работой я и занимался до весны. В начале апреля 1942 года меня неожиданно вызвали к командующему недавно созданной авиации дальнего действия генерал-майору авиации Голованову.

Штаб АДД размещался тогда под Москвой. Сидя у окна в приемной, я вспоминал недавнее прошлое – мирные дни.

Мы прилетали на наших пассажирских машинах в Москву, уставшие после длительного полета, и с аэродрома, что находился напротив Петровского дворца, уезжали в Покровское-Стрешнево. Там тогда находился профилакторий Московского аэропорта, в котором отдыхали экипажи почтовых и пассажирских самолетов, прилетавших в столицу со всех концов страны. Это был второй наш родной дом, где нас с радушием встречали, проявляли исключительное внимание и заботу о нас.

В таком же овальном зале, в каком нахожусь я сейчас, была наша комната отдыха, где частыми нашими гостями бывали выдающиеся артисты и певцы Русланова, Шульженко, Гаркави – «ТБ-3», как он сам в шутку называл себя за свою могучую комплекцию. Там, в этом зале, исполнял нам арию Мельника Дормидонт Михайлов, пел «Я помню чудное мгновенье» Иван Козловский; многие другие деятели советской культуры участвовали в концертах, устраиваемых руководством профилактория для летного состава. Вспомнился летний павильон профилактория: там стоял большой бильярд, на котором мы сражались «на высадку»; чтобы попасть в этот павильон, нужно было пройти мимо сидевшей на цепи медведицы Машки. Медведица никого не пропускала в бильярдную, пока не получала какого-нибудь лакомства – кусочка сахара или конфеты. Общая любимица, еще малышкой Машка была привезена из Заполярья Михаилом Водопьяновым и на наших глазах выросла в огромного зверя, забавляться и играть с которым мы уже опасались…

Звонок телефона на столе адъютанта командующего капитана Е. Д. Усачева оборвал мои воспоминания. Меня приглашал командующий. Справившись о моем здоровье, о семье, о службе в новой части. Голованов перешел к делу, по которому вызвал меня.

– Сейчас мы формируем новые части. Летчиков, борттехников и радистов получаем из ГВФ, а часть командного состава, штурманов, воздушных стрелков, состав спецслужб и вооруженцев берем из запасных частей и школ ВВС. Из этого неоднородного состава необходимо сформировать полки и в самое короткое время ввести их в строп действующих. Для этого нам нужны командиры, имеющие большой боевой опыт и опыт полетов ночью и в сложных метеорологических условиях. Как ты посмотришь, если тебя назначим командиром эскадрильи в такой вновь формируемый полк?

Мне ничего не оставалось, как поблагодарить его за заботу и оказанное мне доверие. Голованов при мне подписал приказ о моем назначении командиром авиаэскадрильи в 103-й авиаполк и, отпуская меня, добавил:

– Предоставляю тебе двухнедельный отпуск для поездки к семье. После побывки явишься к новому месту службы.

Крепко пожав его протянутую руку, счастливый и взволнованный возможностью встретиться с семьей, я покинул его кабинет.

Женя Борисенко

Оформив необходимые документы и отпускное удостоверение, я направился в общежитие летчиков, к своему другу Жене Борисенко: поделиться с ним новостью, повидаться перед разлукой. Неизвестно, придется ли нам встретиться вновь…

Плохо жить без друга, еще хуже без друга в боевой обстановке. Человек, за редким исключением, так устроен, что ему необходимо поделиться с кем-нибудь и радостью, и горем, услышать мнение и совет друга в трудную минуту, получить моральную поддержку и помощь. С другом, не задумываясь, говоришь о самом сокровенном…

Потеряв своего верного друга Василия Вагина, я вскоре подружился с Николаем Ковшиковым. Не успели наши отношения окрепнуть, как не стало и его. Холодно было на сердце, одиночество, тоска по семье угнетали. Случилось так, что в это время я часто сталкивался с Евгением Борисенко, и как-то незаметно для нас обоих мы стали друзьями.

В последние дни декабря 1941 года в северных районах европейской части нашей страны стояла очень плохая погода. Ночные боевые вылеты сократились, мы получили некоторую передышку и могли отдохнуть. Даже на войне жизнь идет своим чередом. Вечерами, когда не летали на бомбежку, мы ходили в кино, в театры драмы и музкомедии, в цирк.

Мы больше предпочитали цирковые представления и были частыми посетителями Ивановского государственного цирка. Нам нравились цирковые номера, где наиболее ярко проявлялись ловкость, смелость и разумный риск человека, большая физическая сила и красота его тела. Посещение цирка было для нас хорошей разрядкой после полетов, в которых мы находились в беспрестанном нервном и физическом напряжении.

Возвращаясь из цирка пешком, мы с Женей обменивались впечатлениями о цирковых номерах, вспоминали смешные и комичные случаи из нашей будничной жизни, подтрунивали друг над другом. Незаметно разговор переходил на фронтовые события. Мы обсуждали вопросы тактики ночных боевых действий, высказывали друг другу свои соображения по совершенствованию ночных бомбардировочных ударов по дальним целям, разбирали наши полеты и полеты товарищей.

С Женей мы были одногодки, наше детство, юность и начало летного и жизненного пути были схожи.

Борисенко, среднего роста, крепыш, энергичный и подвижный, с волевыми чертами лица и большими темно-карими глазами, располагал к себе. Он всегда был исключительно честным и принципиальным человеком, никогда не кривившим душой.

У него, как у многих его сверстников, детство и юность были нелегкими. Родившись в семье почтового служащего, он шести лет остался без отца, который умер в 1919 году. На руках матери осталось пятеро детей, и Женя рос в детском доме, затем в семье своего дяди. В 1931 году он окончил ФЗУ строителей, а потом по путевке комсомола был направлен в Батайскую школу летчиков ГВФ. После окончания школы начал работать в только что организованном Северном управлении ГВФ. В то время только начали проводить первые полеты в огромных северных просторах нашей страны. Северное управление ГВФ обслуживало Ленинградскую, Мурманскую, Архангельскую, Вологодскую, Калининскую области, а также Ненецкую АССР и нынешнюю Карельскую АССР.

Край озер, огромных лесных массивов, болот и тундры, край с суровым климатом и резко изменяющейся погодой, малонаселенный, а в северной своей части просто безлюдный, был сложным для его освоения авиацией.

Летно-технический состав открывал и обживал новые авиалинии, искал посадочные площадки, строил аэродромы. Авиация ускоряла процесс экономического, политического и культурного развития огромного края.

Вместе с опытными пилотами Соловьевым, Крузе, Шебановым и другими молодой летчик Борисенко был одним из первооткрывателей северных воздушных дорог. Началось освоение Кольского полуострова. Группе летчиков, в которую входил Борисенко, было поручено доставлять туда геологические партии, которые затем открыли большой бассейн апатитовых руд. На этом месте вырос город Кировск.

Вскоре Борисенко был назначен командиром звена, затем начальником воздушной линии Ленинград – Вытегра. Здесь особенно проявились его отличные летные качества, волевой и целеустремленный характер. Ему поручались розыск и спасение экипажей потерпевших аварию самолетов.

Однажды и сам он попал в беду. При полете из Лодейного Поля в Вытегру, где базировалось его звено, на его маленьком самолете отказал мотор, и он сел среди лесов на озеро Воронье. Вместе с ним летел начальник аэропорта Гуревич. Началась пурга, продолжавшаяся семь суток. Все это время Борисенко и Гуревич укрывались в случайно найденной охотничьей избушке на берегу озера. Продуктов не было. Чтобы не обессилеть от голода и не погибнуть, пришлось варить куски яловых сапог и такой «похлебкой» поддерживать в себе силы.

Когда закончилась пурга, Борисенко, собрав последние силы, ушел на поиски реки Свири в надежде, что на ее берегах найдет людей. Целые сутки он шел в одном выбранном им направлении. Силы окончательно покидали его, он еле передвигал ноги, хотелось упасть в снег и уснуть. Но он знал, что сон – гибель, и не позволял себе в короткие минуты отдыха хотя бы смежить веки, нечеловеческим усилием воли заставлял себя подняться и снова идти вперед. Воля и мужество победили: в ночной тьме показались огоньки села. Перешагнув порог крайнего дома, Борисенко упал, потеряв сознание…

Направленные им поисковые группы спасли самолет и обессилевшего от голода и холода Гуревича.

Борисенко не раз выполнял ответственные полеты по заданиям Ленинградской партийной организации, личным заданиям Сергея Мироновича Кирова.

В 1936 году он был назначен в отдельное звено, доставлявшее газетные матрицы из Москвы в Ленинград. Для того времени это была очень сложная летная работа. На самолетах П-5, элементарно оборудованных для слепых полетов, летчики матричного звена каждый день, в любую погоду доставляли матрицы, с которых в типографии печатались центральные газеты; ленинградцы получали их одновременно с москвичами.

К этим полетам допускались только самые способные летчики, и отбор в звено был особенный.

В скором времени Борисенко назначили старшим пилотом звена, теперь он не только совершенствовался в летном мастерстве, но и учил, передавал свой опыт другим.

В конце марта 1938 года в Мурманск прибывал корабль с возвращавшимися из ледового дрейфа папанинцами. Этот же корабль вез большой и интересный материал – фотографии и корреспонденцию о снятии со льдины папанинцев и об их работе в Северном Ледовитом океане. Материал необходимо было срочно доставить в редакции центральных газет и ТАСС. Для выполнения важного и срочного задания Северным управлением ГВФ был выделен самолет П-5 с летчиком Евгением Борисенко и штурманом Николаем Гриценко.

Накануне прибытия корабля в Мурманский порт Борисенко перелетел туда и произвел посадку на ледовый аэродром на реке Туломе в двадцати пяти километрах от Мурманска. Фотоматериалы и корреспонденцию привезли к самолету и вручили экипажу. Самолет к полету был готов, мотор прогрет. Борисенко и Гриценко заняли свои места в кабинах и, взлетев, легли на курс.

На земле снегопад, а экипажу на плохо оборудованном для полетов в таких условиях самолете надо зайти на аэродром возле станции Апатиты для дозаправки горючим. Борисенко на низкой высоте, временами не видя земли за снегопадом, все же прилетел к станции, но из-за плохой видимости произвел посадку «на ощупь» в двенадцати километрах от аэродрома на скованный льдом залив. Эти двенадцать километров пришлось преодолевать, руля в пурге по льду залива.

В аэропорту самолет очистили ото льда и заправили горючим под самые пробки. Члены экипажа только успели немного отогреться, перекусить и снова в самолет: предстоял восьмичасовой полет до Ленинграда – в не менее сложных условиях. По всему пути облачность и снегопады, возможность обледенения, а на маршруте горы высотой до пятисот метров. Но поскольку Петрозаводск, Поденное Поле и Ленинград оборудованы радиомаяками, можно лететь «вслепую».

…В сырых снежных хлопьях самолет медленно, метр за метром, лезет вверх. Стрелка высотомера еле ползет по циферблату и застывает на отметке 2500. Биплан сковало льдом, он больше не набирает высоты. Хрупкие крылья, стойки, расчалки дрожат от напряжения. Только бы не упасть. Нужно пройти гористый район, затем можно снизиться, сбросить ледяной панцирь.

И вот горы позади. Две тысячи… тысяча пятьсот… тысяча… пятьсот метров-земли не видно. Серая пелена облаков по-прежнему окутывала самолет. Стало теплее, с перкалевой поверхности плоскостей и деревянных стоек биплана стали срываться и бить по хвостовому оперению пласты льдин. Самолет опускается еще ниже, в облаках заметно темнеет – значит, под самолетом земля. Лишь на высоте трехсот метров они пробили облачность.

Штурман Гриценко включил радиоприемник, послышались сигналы петрозаводского радиомаяка. За Волховстроем снова снегопад, но теперь он. не страшен экипажу: самолет выходит на прямую просеку линии электропередачи и на высоте сто метров летит к Ленинграду.

В Ленинграде привезенный из Мурманска материал Борисенко передал экипажу другого самолета, который сразу же вылетел в Москву. Но еще в начале пути самолет сильно обледенел, и экипаж вынужден был вернуться в Ленинград.

Не успел Борисенко отдохнуть, как его вызвал начальник Северного управления И. Ф. Милованов и снова послал в полет: уже в Москву, с теми же материалами, которые он привез из Мурманска.

– Женя, мне будет очень жаль, если матричное звено не справится с этим заданием. На тебя надеюсь, на твое мастерство. Знаю, ты не подведешь, пройдешь к Москве. Но смотри, не теряй голову, будь благоразумен… – Старый летчик понимал, в какой трудный полет посылает Борисенко.

– Иван Филиппович, задание выполним. Не впервые лететь в такую погоду.

Темная ночь. Снегопад. Небольшой одномоторный самолет порулил на старт, его красный, зеленый и белый огоньки скрылись во мгле.

Короткий разбег, самолет оторвался от снежного покрова аэродрома и сразу же скрылся в облаках. Борисенко на полной мощности мотора все выше и ВЫШЕ поднимал свою машину. Опять предательское обледенение, опять самолет трясет. Но чтобы долететь до Москвы, нужно подняться за облака. И летчик настойчиво ведет машину вверх. На высоте 4000 метров засверкали звезды…

В Москве, на центральном аэродроме имени Фрунзе, самолет ждали представители ТАСС, издательств газет «Правда» и «Известия», корреспонденты и работники аэропорта. Когда все встречавшие разошлись, штурман обнял Борисенко: «Молодец, Женя».

Утренние газеты вышли с историческими снимками и сообщениями об экспедиции И. П. Папанина. Никто из читателей не знал, с каким риском доставлял эти материалы из Мурманска экипаж Евгения Борисенко. Да и не должен был знать, это была обычная летная работа.

Думаю, что нет в нашей стране взрослого человека и даже подростка, который бы не видел кинофильма «Валерий Чкалов», не восхищался отчаянно дерзким и мастерским пролетом Чкалова на истребителе под Кировским мостом на Неве.

Но в 1940 году, когда снимался фильм, Чкалова уже не было в живых, а создатели киноленты хотели сделать натуральные, захватывающие кадры пролета под мостом. Для этого такой трюк нужно было повторить. Но кто рискнет это сделать? По заданию командования Северного управления ГВФ пролет под Кировским мостом на Неве повторил (причем, не один раз) Евгений Борисенко.

Для полетов по заданию «Ленфильма» Борисенко выбрал самолет-амфибию Ш-2. Размах крыльев этого самолета был даже несколько больше, чем у истребителя, на котором летал Валерий Павлович Чкалов.

В холодные, пасмурные октябрьские дни, когда снимали эпизод, безветрия или ветра нужного направления ждать не приходилось, да и времени для этого не было. Даже при небольшом боковом ветре, понимал Борисенко, самолет будет сносить, поэтому главное перед пролетом – точно определить угол упреждения. Борисенко рисковал, но сделал все, чтобы этот риск был минимальным. Перед пролетом он прошелся по мосту, сам промерил ширину арки, определил направление и силу ветра, прошел под мостом на лодке, психологически подготовил себя к полету.

К счастью, в первый день полетов, когда Борисенко с кинооператором вылетели на съемку, направление ветра было почти перпендикулярным к мосту, и Женя успешно выполнил два пролета. Однако режиссер фильма Калатозов и оператор Гинзбург, который производил съемку, сомневались в качестве отснятой пленки и на другой день попросили Борисенко сделать еще два пролета под мостом.

На этот раз условия полета были сложными, со стороны правого берега дул порывистый боковой ветер. Борисенко и в этот день отлично справился с заданием.

Но без происшествия все-таки не обошлось.

По окончании съемок кинооператор Гинзбург попросил летчика «высадить» его поближе к студии «Ленфильм». Наступили сумерки. Гидросамолет Борисенко приводнил нормально, но на пути машины встретился топляк – затонувшее бревно. Получив пробоину, фюзеляж быстро наполнился водой, и гидросамолет в считанные секунды затонул. Только хвост остался на поверхности воды.

Из воды вынырнул Борисенко, ухватился за хвост гидросамолета, осмотрелся. На поверхности воды Гинзбурга не было. Тогда Женя сбросил кожаное пальто и нырнул. Через несколько секунд он вытащил из воды кинооператора, подошедшая шлюпка забрала Гинзбурга и увезла его на берег. Борисенко, в мокрой одежде, продрогший, руководил работой по спасению гидросамолета. Только когда буксирный трос был привязан к машине, он сел в моторный катер, который отбуксировал самолет к берегу.

…24 июня 1941 года, когда мы бомбили фашистские войска в районе Гродно и Картуз-Береза и потеряли там 14 самолетов, был сбит и самолет Евгения Борисенко.

На звено, бомбившее танки врага, напала большая группа вражеских истребителей. Звено мужественно отражало атаки врага, но силы были неравными. После одной из атак противника самолет Борисенко загорелся. Умолкли пулеметы стрелка-радиста Нечаева и штурмана Фетисова. А враг все нападал на горящую, беззащитную, но продолжавшую лететь машину. В этой безвыходной обстановке Борисенко приказал экипажу покинуть самолет на парашютах. Однако никто не выпрыгнул из самолета. Решив, что Фетисов и Нечаев тяжело ранены и не в состоянии покинуть машину, Женя не стал прыгать с парашютом, а пошел на посадку, чтобы спасти боевых друзей. Огонь обжигал лицо и руки, но Борисенко, превозмогая боль, посадил израненный горящий самолет.