Текст книги "Залив белого призрака. Фантастика"

Призрак

На судне появился Призрак. Прочие игры, от шахмат до гитарных вечеров, отошли на второй план. Призраком назвали глыбу льда, которую геолог притащил лодкой на буксире и объявил, что там сидит воин ледового плена в анабиозе. Эта шутка стала хитом обсуждений, гипотез, розыгрышей и «баталий чёрного юмора»: «К нам изо льда восстанет Призрак, как вашей смерти верный признак!»

Разведчики ожидали расчёта в первом порту. Они ещё оставались рядом, но уже отдалились, будто каждый уходил в другие пространство и время.

Чемпион перестал есть сгущёнку.

Горбач изменил былую улыбчивость на ментальную грусть.

Геолог работал со льдом. Третий помощник остановился рядом и спросил неожиданно:

– Почему ты пошёл в разведчики?

– Любопытно. – Геолог перенял привычку Горбача и капитана говорить кратко.

– Мне тоже любопытно, но от этого столько вопросов, что не хватает ответов. – Юра развел руками.

– Это нормально. Думай.

– Думаю день и ночь, результата нет.

Подошёл сэконд77
  Сэконд – второй помощник капитана.


[Закрыть], присоединился к разговору:

– Геолог! Говорят, вы там оружие всякое видели, почему ничего не взяли, трофей?

– С кладбища не уносят.

– Брось. Тебе не к лицу быть чистым, геологи всегда в грязи и рваных башмаках.

– Всё настоящее с примесью грязи.

– А золото? Брось учить. Мы тоже не сено жуём. Читали. Почему, думаешь, убегаем от этого берега? А я знаю. Радиация или чума. В глыбе твоей вполне, может быть, лежит ящик Пандоры, открой! Боишься? А зачем взял? Любопытно?

– Образец для исследований.

– Сам ты образец для исследований. Расколи и увидишь! Все равно такую глыбу никуда не вложишь. Как её дуру под микроскоп? Думал? КолИ! Мне кусочек – вИски попить с антарктическим шиком, знаешь как? Не причесанный ты. Лёд бросишь в стакан, он зашипит, как живой, пузыри пускает. Чистый зверюка, а укусить не может. КолИ! Всё равно кто-нибудь отколет.

Геолог посмотрел на сэконда, обошёл льдину, сказал без выражения:

– Действительно, всё равно кто-нибудь расколет. – Взял в руки молоток и клин стальной, подумал вслух: – Расколоть лёд – не так легко, как тебе кажется. В нём свои узелки и линии, как сучки и волокна в дереве. Лёд – древо замёрзшей жизни.

– Не играй философа. Читали. Есть узлы напряжения. В стекле, в куполах, в бетоне. Не мудрствуй. Ищи в нём пупок. Он развяжется.

– Знаю, – согласился геолог, – даже земная кора трещит.

– КолИ! Бей сюда! – сэконд ткнул безжалостно пальцем… – Бей!

Есть люди, которые притягивают напряжение. Было спокойно, а пришел он, пальцем тыкающий, и геолог ударил – лёд раскололся на три куска. В одном обнажилось острое лезвие кортика. Ух, ты-и! Из другого торчал чей-то палец, розовый с белым ногтем. Все замерли. Стало слышно, как пыхтит, тяжело дыша высоко над палубой, судовая труба, дымя сизым облаком.

– Вот это да… Напряжение… Палец! Живой? Не живой… Не шевелится даже… А кортик! Смотрите! Ножны рядом должны быть! Украли? Уже? Кто посмел? Внутри что-то есть!

Не прошло и минуты, казалось, а несколько человек били по ледовым кладовым, как золотоискатели в лихорадке. Лёд осыпался на палубу, обнажая суть. Так появился Призрак.

Сначала все разглядывали кортик. Он был, как новенький и блестел костяной рукоятью и сталью лезвия, обоюдоострого. – Кортик, что надо! – Подводному асу принадлежал, как пить дать! – Да-а… – Прикольно. – Реликвия. – Реквием. – Реквием пошёл по рукам и не вернулся… нашлись ножны… Призрак чихнул!

Все замерли. Выглядел он невзрачно: лицо почерневшее, одежда мокрая, мятая, сжалась. Розовый палец торчал из бескровной ладони, как свежеокрашенный. Это было уродливо, но не страшно. Полярное солнце, учитывая антарктический климат, было всё-таки южным. Большая часть экипажа собралась вокруг в считанные минуты, и каждый желал отметить нечто особенное:

– Личико замерзло от удивления… Кажется… Такая гримаса…

– Это он нам удивляться начал, и мимика поползла…

– Точно-точно, я тоже заметил, другая ладонь в кулак сжата…

– Улыбается?

– Задрожал?

– Плечами повел… от холода…

– Он нас слышит?

– Челюсть стучит! Зубы… Слюна брызнула! Ой, зараза!

Народ отскочил в панике: «Встает? Запах! Запах от него… Заразный…»

Пришелец встал и направил в толпу розовый палец:

– Хенде хох! – Он хотел рассмеяться, но челюсть заклинило, зубы клацнули странно, будто в нокауте.

– Шутит?

– Падает?

– Он еще что-то скажет…

– Не-е, в нём пружина кончилась.

– Не видишь, что ли, у него половина тела оттаяла, а часть – лёд. Одна рука двигается, а другая в сугроб вмерзла.

– Пуговичка на мундире оторвалась.

– Покатилась, гляди… Покатилась по палубе! Прямо к ногам сэконда! – Сэконд отскочил от пуговицы, хотел наклониться и взять, но услышал окрик: не тронь! Заминировано! – Вокруг хохотнули. Пуговица тоже пропала.

Сэконд решил показаться героем, подошел было к мумии, а она засмеялась в лицо ему, обнажив жёлтые зубы, и пыхнула мёртвым дыханием – сэконд кинулся к леерам, сдерживая позыв из горла. Зрелище всех сковало.

– На меня смотрит? – прошептал Юра в испуге, схватил геолога за рукав. Геолог пошатнулся и оттолкнул мумию. Призрак упал, повернулся на бок, показывая что-то рукой. Тело его стало терять форму и удлиняться – это потекли струи по палубе.

– Ар… арр… – гримасничало лицо и заплакало.

– Армия? – перевел Чемпион свое любимое слово.

– Последний из двадцати тысяч… – тихо произнёс геолог.

– Они видели штабеля на причале и имена на табличках, – громко сказал Горбач, будто подводил итоги. – Эксперимент с войной закончился. Что дальше?

– Теперь будет мир? – вопросом на вопрос засомневался Юра.

– Вирус, – ответил геолог. – Почувствовали запах смерти? Сэконд, ты как?

Никто не засмеялся, а сэконд снова схватился за леер. Труба над головами хлопала клубами дыма и воздухом судовых внутренностей, которые неслись по магистралям вентиляции, пытаясь очистить каюты и кубрики, спящие легкие экипажа, трюмные отсеки и машинные залы. Судно дышало, боясь заразиться нечистотами человеческих мыслей и внутренностей. Ветер над палубой нёс свои запахи – моря и неба. Но Юра вдруг чётко ощутил этот новый привкус – грязных тканей и пота, холода и одиночества, запах последнего солдата Антарктиды. Призрак на палубе корчился и извивался, испарялся и таял, жизнь вытекала уродливым монстром из одежды с остатками тела. «А вдруг он заразный?» – мелькнула мысль. Юра невольно и осторожно сделал шаг назад.

Ближайшие сутки вирус зацепил многих, гуляя в каютах и коридорах, выхватывая из экипажа наиболее уязвимых. Во-первых, пропал кортик. Это взбудоражило всех. Краж на борту никогда не было. Настроение сменилось молчанием и подозрительностью: «Это ОН мстит нам! Палец помните? ОН – грозил…», – шептали за ужином молодые мотористы. Разведчики сидели отдельно и вели свой разговор тихо:

– Заварил кашу – расхлебывай до конца. – Ты про меня, Чемпион? Мне лёд нужен был, а не Призрак. – Хватит вам. Инициатива на флоте наказуема. Лед тебе ни к чему. Не обижайся, ты хоть и геолог, но не Академия наук. А нам следует ожидать продолжения. – Ты о чём? – Есть нож – будет и дырка. – Ты серьёзно, Горбач?

Дырка нашлась к вечеру: два матроса принесли и положили доктору на стол истекающего кровью камбузника. Кортик принесли капитану вместе с объяснительными: украли, играли, порезались и порезали…

«Детский сад, – прокомментировал начальник экспедиции. – Вирус, – сказал Горбач. – Измельчали, – упростил капитан. – Почему измельчали? – Потому что забыли опасность оружия. Измельчали, потому что не ценят чужую жизнь. Ответственность – главное слово мужчины…».

Через два дня промывали желудок реф-механику – проглотил пуговицу с орлом. Пуговицу не нашли, глотателя отпоили. «Вирус, – прокомментировал Чемпион, – никого из нас здесь не останется. Скоро…»

Через три недели Юра записал в своем дневнике:

1) В порту захода списаны на берег с полным расчетом: начальник экспедиции – 1 человек, начальник радиосвязи – 1 человек, судоводители, включая капитана – 3 человека (меня оставили на период стоянки), разведчики – 3 человека, палубная команда – все, кроме боцмана (его оставили до прибытия замены, машинная команда – все, кроме старшего механика (оставлен до прибытия замены…). Дела капитана принял какой-то топ-менеджер, представился кратко и непонятно: юрист, яхтсмен, представитель Заказчика.

2) Рейсовые документы, включая судовые и радио-журналы, переданы Заказчику под роспись и печать.

3) Название судна, порт регистрации, ИМО номер – на борту и в судовых документах – изменены. Расписки о неразглашении членами экипажа подписаны.

4) Вчера переехал в гостиницу. Судно ушло. Порт назначения и цель новой экспедиции неизвестны.

5) Встретил в городе геолога. Он признался, что отдал кортик бармену за стакан виски – стал бояться Чёрного вируса. Напомнил слова Горбача: «Война преследует раненых и мстит победителям. Беги, парень! Беги…» — «А Горбач с Чемпионом – с тобой?» — «Нет, Призрак нас разделил…»

6) Сегодня приснился ОН, сказал: «Ничего не уноси с кладбища». Утром нашёл у себя в кармане пуговицу с орлом. Как она ко мне попала? Подбросил кто-то из экипажа? Когда? Кто? Вирус. Хватит задавать вопросы. Перед завтраком пошёл на набережную и выбросил пуговицу в океан.

7) К обеду пошёл дождь. Ливень. Ветер стучит ставнями. Небо черно и ярко – тучи и молнии. Это океан подавился пуговицей, я думаю. К вечеру стихло, небо очистилось, а по улицам – горы песка и мусора. Вспомнил присказку Чемпиона: «Не хочешь отставать — будь первым!». Завтра пойду искать работу. В море!

8) Как хорошо было нам на мостике: корабль, океан, небо. Капитан в своём кресле на правом борту у иллюминатора осматривает горизонт или ходит от борта до борта, роняя слова на ходу, будто часть своих мыслей: «подсознание смерти не знает… вахта – радует… ответственность возвышает… Если вы, Юрочка, не будете заниматься своей жизнью, то найдутся охотники на её применение: в стратосферу, под лёд Антарктиды, в анабиоз и на сдачу анализов… К незнакомому берегу лучше подходить в лёгкий шторм – на отмелях белые волны… Осознавать опасность и продолжать дело – наша работа. Крепите сознание, Юра, в нём мышца адреналина…»

ЛЁД В БОКАЛАХ

Лёд рвался от боли и трещал, разрываемый горячими пальцами антарктических гор, молодых и прорастающих из Земного шарика, как зеленые пучки из луковицы… Ледниковая корона Полюса кренилась и падала, дробясь и растекаясь ледниковыми реками… Гигантские жемчужины раскалывались на куски, айсбергами сползая в океан и шипя… Ледяные поля размерами в пол-Европы, вскипали и переворачивались, как мясо на вертеле, не вмещаясь в бушующий океан, ныряли, выпрыгивали из воды и снова погружались, будто пытались спрятаться. Но люди, самолёты, космические лаборатории – находили и преследовали. Самолёты визгливо жужжали, поливая нещадно аэрозолями красок, как цели для будущего бомбометания. …Подводные лодки пронзали пульсарами гидролокаторов, примериваясь… Крутились километровые ленты кинопленки… Щёлкали и молнились миллионами вспышек профессиональные и любительские фотоаппараты, будто изучая и планируя поле боя… Молотками, ломиками, бурами – били, кололи, сверлили и препарировали, вонзаясь безжалостно… Лёд плакал. И таял. Таял. А слёзы его плескал океан… солёные, как у человека…

За первые сутки перелёта, с антарктической станции на Кейптаун и прыжок над всей Африкой на Дакар, Данила отупел и оглох буквально от шума моторов и криков людей, от тесноты замкнутого пространства и множества афро-евро-азиатских улыбок и лиц, сжался и сморщился от неприятно нахлынувшей близости чужих запахов, и глупо, по-мальчишески, перевозбудился: «Скоро буду в Москве! Три года Антарктиды кончились!»…

Но верно говорится, чем ближе к дому, тем забот больше: обязанности, обязательства, волнения, предчувствия… Предчувствие его не обмануло и он, оказалось, не зря пошёл проверять в Дакаре экспедиционный груз. Агент-сенегалец в белой рубашке, шортах и сандалиях на босу ногу, с полным жёлтых зубов ртом и желтоватыми же белками огромных глаз на шоколадном лице – долго вёл Данилу по коридорам, через ограждения и калитки, к багажным тележкам, прямо на лётное поле, к грузовой пасти винтокрылого монстра, где два негра пыхтели, распихивая коробки, чемоданы, ящики. Из-под приметного двухметровыми габаритами блока с надписью «Академия наук …Антарктида – Москва…» текла влажная струйка. Данила бросился к ящику и стал ощупывать его, как больное живое существо:

– Температура? Какая температура? Рефрижератор?!

Агент заулыбался, закивал часто и подтверждающее:

– Но рефреджерейтор! Нот нид! Не надо! Понимай?

– Надо! Надо, Том!

– Нет надо! Том знаешь! Том райт! Олл райт! Лук!

Данила не понял последнее слово, пока агент не достал из портфеля копию телекса: Лук! – «Смотри!» – догадался Данила, заглядывая в бумажку. По-русски и по-английски было написано, что в связи с прекращением финансирования, получатель груза – Институт… Российской Академии наук снимает требование по соблюдению температурного режима во время транспортировки груза.

У Данилы мгновенно начало чесаться всё тело, а перед глазами поплыли радужные круги: «Ошибка? Опечатка? В Москве этот груз никому не нужен?.. Институт… Российской Академии наук снимает требование по соблюдению температурного режима во время транспортировки груза…».

Содержание телекса ударило по голове, развалило сознание: «Что там у них происходит? Почему?! Керн антарктического льда, мерзлая слеза тысячелетий, ценнейший гляциологический материал – никому не нужен?! Конечно, опечатка. Конечно, недоразумение. Я сам все исправлю. Нужно! Это живой лед. Нельзя его губить. Он может сказать… Он скажет! За Антарктиду и холод собачий, за нашу работу и вьюгу, за наших мужиков, за орден по имени Геология! За Землю, летящую в звездах!..».

Данила стал теребить агента:

– Нет стоп! Температура минус двадцать – нот лесс! Не меньше! Сколько надо платить?.. Я заплачу… Кэш! Я плачу кэш! Наличными! Делай, Том, делай!..

Том сделал. Что-то подписал, куда-то сходил, что-то сказал, ящик опять поместили в рефконтейнер. Данила слушал урчание морозильной машины, ощупал ладонями, чувствуя холод, поднял вверх большой палец, одобряя. Том оскалился в улыбке, тоже поднял палец. Двинулся на выход, немного сутулясь, широко расставляя длинные худые ноги, слегка запрокинув черную голову с открытым губастым ртом. Данила удовлетворенно вздохнул, тихо и искренне…

Потом объявили чартерный рейс Дакар – Москва. Пассажиры гудели, как улей. Данила оглядывал рязанские лица и не мог понять их суетливой говорливости и жадного откровения.

– Здорово, славяне! До Савеловского далеко?

Мужик, лет тридцати пяти, крепкий, в белой рубашке и джинсах, протискивался по проходу, выискивая своё место, устало упал в кресло рядом с Данилой и продолжил, поясняя:

– Москва! Савеловский! Радость и тоска на лицах, будто по грибы от Торжка до Кашино полстолицы двинулось! Смотри-ка, – он с удовольствием крутил головой, будто оказался в театре. – А лица-то?! Родные, как солёный огурчик к случаю! Водочку – скоро подавать будут? Раас-се-я?! Меня Олегом зовут… Когда из Москвы разлетались, никто и ни с кем не разговаривал, будто перед новой жизнью медитировали… Когда на африканском базаре толкались – отворачивались, будто боялись, что кто-то попросит взаймы, хоть пять долларов… А только в самолёт на Москву сели – родны-ия! Наговориться не могут… Откуда летите, простите?

– Из Антарктиды.

– Да?! Первый раз такого попутчика Бог послал. Что везёте? Пингвина? Китовый зуб? Холод? Грибочки-ягодки? Ха-ха, ха…

– Лёд.

– Лёд?! Для коктейлей?! С накладными расходами или таможенной скидкой?.. – сосед рассмеялся собственной шутке.

– Нет, – смутился Данила, – это антарктический керн, лёд из скважины, для исследований.

– А-аа, а я думал для коктейлей…

– Нет, вообще-то, – начал Данила, – антарктический лёд очень здорово, когда его в стакан с жидкостью бросишь. Он шипит, будто шепчет что-то… – Данила улыбнулся, вспоминая. – Красиво.

Сосед ухмыльнулся.

– Красиво – это не коммерция, это только романтика! А много его там? – Сосед уже успел сделать знак стюардессе, и она поняла его, принеся два стаканчика с жидкостью.

– Антарктида покрыта двухкилометровым слоем материкового льда, – как на экзамене ответил Данил.

– А какая от него может быть польза, кроме исследовательской тайны и шёпота? – сосед улыбнулся, показывая прекрасные зубы, будто готовился откусить что-то. И протянул один стаканчик Денису.

– Пейте, студент!

Но Данила, взяв в руки пластиковый сосуд и пытаясь определить содержимое, всё ещё отвечал на вопросы.

– Вода. Пресная. Её не хватает на всей Земле. Полмира страдает от этой проблемы.

– Что вы говорите? Серьёзно?

– Я где-то читал, – ответил Данила, – что пять миллионов человек гибнут ежегодно от недостатка воды. Были идеи буксировать айсберги к берегам Африки и поить. Если иметь айсберг, то можно заниматься и коммерцией, – улыбнулся собственной мысли молодой исследователь.

– Фантастика! – похвалил его опытный сосед. – Только, смею заметить, чтобы зарабатывать деньги, лёд у вас должен быть здесь, – показал на голову, – запомните! Никакого романтического бреда – только лёд. За это! – и медленно выпил, пальцами проведя по горлу и груди, будто сопровождая поток до места.

Данила сделал глоток и вдруг сжался, крича больше глазами, чем захлебнувшимся голосом.

– Водка?!!

– А ты думал вода? Или полярникам спирт дают? К спирту привык? Отвыкай, студент… Дома – проще! Извини, без огурчика. – Он расслабленно распластался, расстегивая верхнюю пуговицу рубашки, вздохнул, улыбаясь, как солнышко.

– Но с душой, друг, с душо-оий!.. А на сон лучшее средство – стакашек. Учись. Он вынул из целлофанового пакетика чёрную повязочку для сна в самолёте и натянул её на глаза. – На длинных перелётах самое разумное и здоровое – отоспаться. Или придумать коммерческий ход, как в шахматах. Вот – про лёд, например. Шучу. – И всхрапнул неожиданно, а проснулся, кажется, уже перед самой посадкой в столице.

Данила тоже пытался заснуть, но то не давала покоя хозяйско-покровительственная интонация собеседника, то лезли в голову воспоминания, голос Петьки, который вдруг стал назойливо прорастать в сознании, будто он не остался там, в Антарктиде, а вселился внутрь Данилиной головы и смеялся теперь оттуда, подначивая: «…Ты как это устроился среди туристов и шмоточников? Тебе больше делать нечего? Ты работу нашу забыл, что ли? Сбежал, может быть? Меня бросил? Лёд наш? Только там наша жизнь! Только – там! Парень…».

Когда стюардесса объявила о скорой посадке и температуре воздуха в Шереметьево, сосед потянул повязку со лба, открывая сначала один глаз, как пират, и зорко кося на Данилу:

– Вы здесь, герой дня. Это хорошо, а то я было подумал, что мне всё приснилось про белые вьюги.

Данила приготовился ответить, но Петька из него аж взорвался своими горячими эмоциями и бескомпромиссной интонацией, как он всегда бурлил, что-то доказывая, и Данила сказал громко словами друга, за двоих, будто:

– Лёд заставляет быть чище! Сильнее! В Антарктиде легко поскользнуться и трудно выжить! Это вам не Москва…

Но сосед приоткрыл другой глаз и из пирата превратился в добродушного дядю, припухшего, насмешливо откинувшегося в кресле, шевельнул челюстью, будто поставил на место крупные зубы и ответил спокойно, медленно:

– Выжить требуется везде, в этом смысле – в Москве ли, на льду ли – жизнь одинакова. Где легче – большой вопрос. Эта жизнь – наш смертельный танец. Бабушкины частушки с картинками помнишь, а?! А танцы в чужой деревне, когда знаешь, что подловят на дороге и бить будут, а танцуешь! Танцуешь! Танцуем?! – и зубы его улыбались…

«…А меня-то зачем в самолёт втиснули?! – заскрипел и пошел трещинами лёд в контейнере. – Я вам что сделал плохого? Что вы меня преследуете?! – И лёд шевельнулся, как зверь в клетке. Но сил было мало уже. Аэродромные пересадки и ожидания под солнцем будто выжали и иссушили ледяные мышцы, рассыпающиеся в мелкие бусинки, быстро тающие. Контейнер терял вес и самолёт начал крениться…

Качнуло. Данила схватился за кресло. Он вспомнил вдруг совершенно отчетливо: крик миллионов пингвинов, обезумевших тюленей и полярных птиц, когда тело скалистого берега затрещало, провалилось и двинулось под ногами Данилы и Петьки навстречу холодному океану, ныряя в него и вспенивая, взлетая под низкие облака, где тоже кричали и метались перья, глаза и крики… Крики! А со стороны ледяного откоса, уходящего своим вздутым парусом в снежный туман и небо, пофыркивая, как разбегающееся мохнатое чудище, неслась вниз, взрываясь и подпрыгивая, дробясь и раскалываясь, километровая стена отколовшейся ледниковой горы… Рядом с Петькой бежали и падали, спотыкаясь как дети, красноклювые пингвины и орали, оглядываясь на топчущих их. Рыжий тюлень толкал носом детеныша.

…Огромный ледяной скол обогнал всех, проехав по головам, оставляя медленно краснеющий след на бегущей массе, и утонул совершенно бесследно, то ли в воде, то ли в барахтающейся суете тел, голов, ласт, плачущей пары глаз одинокого в испуге и непонимании морского льва. Все это бурлило, дрожало, дышало одним рвущимся от натуги всхрипом, и падало. И опять поднималось и бежало. Ползло. Зло! Отплевываясь и хрипя. Умирая. Падая в океан. Холодный и родной. Спасительный. Родящий. Страшный. Принимающий живое и мертвое. Как сама жизнь принимает и тело, и душу. Качая тела усопших рядом с плывущими по воде чайками. Выталкивая на поверхность китовых детенышей, глотнуть неба и воздуха…

– Данил-и-ыла! – успел крикнуть Петька и обнялся, падая, с усатым тюленем в море. Данила продолжал бежать вслед за другом, но глыба под ногами предательски шевельнулась, поднимаясь полого вверх, будто питерский мост на родной Неве начали разводить. Берег наклонился, поехал вправо. И они – посыпались вправо… Тюлени, пингвины, камни и лёд… А за ними и на них сыпались снег, звуки, крики, перья, шорох, тишина.

…Лёд стал на место. И берег. И небо. И птичий базар, и тюлений пляж, и две рыбки, догоняющие друг друга в прозрачном водоплеске. И след пары ботинок на мокром песке. Песок застывал, смерзаясь. Зеленовато-травянистый мох на прибрежном камне был испачкан птичьим помётом, как кляксами белой извести. Из-под шапки тёк пот и слезил глаза. Данила тёр их дрожащей от усталости ладонью и долго смотрел на море, качающее живое и мёртвое, и на след на песке. Собственный. Других следов не было. Друга не было больше рядом. Кусок льда в ящике вспоминал Антарктиду одновременно с человеком в самолёте, будто у них была в этот момент одна общая память.

– Пассажиры приглашаются на выход, – сказала стюардесса.

– Счастливо вам! – напутствовал добродушный сосед.

«Не пропадем, Данька!», – прошептал Петруха, поддерживая.

«Пойдем», – мысленно успокоил себя Данила и поднялся навстречу другой жизни.

Москва встретила дождём. Шумом ревущих авиатурбин. Русским голосом авиаобъявлений и русским порядком, сразу заметив Данилу и выделяя его в категорию уязвимых:

– Гражданин! Вы почему по этой дорожке пошли?

– Это же зелёный коридор, – заулыбался бывший полярник.

– Зелёный коридор – это не для вас. Понятно? Вернитесь и идите, как нормальные люди.

– А тот, впереди пошёл.

– Это депутат.

– А как вы определили, что я нормальный, а то пошёл депутат?

– Умный? Давно на Родине был? Поговорить хочешь?

– Хочу, конечно, я с Антарктиды.

– Примороженный? Сейчас согреем.

– Уже не хочу.

Беду Данила чувствовал нутром, но теперь только не мог понять, откуда она: беда чувствовалась со всех сторон, как нарастающий снежный заряд. Милиционеры косилась на него и что-то говорили в свои радиостанции. Таможенник завел в кабинку и заставил раздеться. Выворачивая носки, Данила вспомнил, как провалился в полынью и переобувался на заснеженном льду, приплясывая от колючего холода, и радуясь, что легко отделался. Таможенник, когда отпускал его, имел вид недоуменно-расстроенный, будто перепутал собственные карманы.

Настоящая беда ждала в багажном отделении. Высокий, лобастый, рукастый таможенник в такой яркой форме с погонами, что было непонятно, как он умудряется вставать, наклоняться, щупать, смотреть, выворачивая голову, и не запачкать новенький китель, этот «рукастый от сохи, и в форме» спрашивает:

– Что там? – показывая на драгоценный институтский груз.

– Лёд.

– Вскрывать будем?

– Зачем?

– Затем, что взвешивание груза подтверждает только вес тары. Там что – лёд или воздух?

– Воздух?! – переспросил с ужасом, осознавая катастрофу. С этого момента он начал постепенно осознавать, что его возвращение не так благостно. «Танец не складывается, – как сказал бы его самолётный попутчик, – не поскользнись, герой…». Данила решил поиграть с таможней:

– Согласен. Там воздух.

– Антарктический?! – уточнил таможенник, явно издеваясь.

– Антарктический, – прошептал.

– Но пошлину будем брать, согласно веса, указанного в отправных документах. Понятно?

У молодого учёного поехала крыша, и он сам не понимал, откуда он знает такие слова:

– Пошлина?.. Почему так дорого?

– Приехали. Тебе объяснять, что ли? Потому что это Москва – самый дорогой город мира.

– А по-другому нельзя? – Даниле показалось, что этот вопрос произнёс Петруха, наблюдая и посмеиваясь где-то рядом – подсмотрщик.

– Можно. Имеем нарушение Правил международных перевозок: вместо задекларированного в документах груза «лёд антарктический» обнаружен другой груз. Контрабанда?! Статья…

– Это лёд! Геологический образец! Уникально ценная собственность!

– Уникально ценная? А где разрешение правительства страны на вывоз?

– Это из Антарктиды. Антарктида находится под защитой ООН.

– А санитарное разрешение где? Может быть этот лёд отравлен радиацией или антарктической малярией?!

– Малярией? Разве бывает антарктическая малярия?

– У нас всё бывает. Деньги есть?

– У меня?

– А у кого же ещё?

– Зачем?

– Платить! За вес! За отсутствие разрешения на вывоз, разрешения на ввоз, санитарного сертификата, сертификата происхождения груза… За контрабанду.

– Какую контрабанду?

– Несоответствие…

Точно, Петруха был где-то рядом и хохотал во всё горло, наблюдая за другом. И полнолицый с зубами – он тоже наблюдал и смеялся: «В Москве надо выжить, парниша! Это тебе не на льду, не в зимовнике, не с пайком антарктическим – сам выкарабкивайся. Вас забыли на льдине? Цветочки! Ваша Академия лопнула? Цветочки! Столица вас не узнает и не принимает? Выплевывает назад? А ты ползи, ползи, прямо в зубки ей, пусть надкусит, попробует…». Данила посмотрел в глаза человеку в погонах и попробовал:

– Понял. Я всё понял. Сколько?

– Сейчас всё посчитаем. У тебя сколько в наличии?..

– На такси-то оставьте?

– Соображаешь, – похвалил рукастый. – На автобусе доедешь, бизнесмен хренов. Свои ящики с воздухом забирай сразу, иначе ещё и за хранение платить будешь, понятно?

– Как же я их заберу? У меня же денег нет.

– А здесь ни у кого денег нет. Москва! Здесь все только передают их из рук в руки. Чтобы не прилипали, ха-ха, – рассмеялся лобастый, снимая фуражку и вытирая пот со лба. – Устал я с тобой. Отсчитывай деньги и линяй…

…Попросил грузчиков приоткрыть ящик. Сделали. Он заглянул, но ничего не увидел. Ящик перевернули – потекла струйка водички и выпал кусочек льда. Антарктического. Данила взял его машинально и пошёл к выходу.

– Эй, парень! Ящик забирать будешь?

– Через полчаса.

Что делать? Первым делом позвонить в Институт… Секретарша соединила с новым директором, но тот оказался не в курсе: «А как вы смогли долететь, мы же перелёт не заказывали?.. В Институте денег нет… Заработали деньги на польской станции? А так можно?.. Про лёд спросите у вашего завотделом… Всего хорошего…».

Завотделом оказался на даче, но узнал и ответил сразу: «Рад, что вы выбрались… Лёд? Забудьте. У нас этих проб на полвека исследований – растаяли, хранить негде. Времена изменились. Мы сами никому не нужны, нам самим места нет… Куда идти? А куда все идут в таких случаях?..».

Куда идут? Эх, Том, наколол ты меня. А так ведь хорошо работал рефрижератор! Значит, телеграмма была крепкой, крепче наличных. Век живи – век учись. Зубастый прав – и здесь выживать трудно. Что будем делать? «Я бы выпил, – сказал друг Петька, как всегда оказавшись рядом и помогая, как всегда. «А я бы…», – начал мысленно Данила, но задумался и согласился.

Бар оказался в двух шагах. Бармен был просто блестящий: рубашка с блёстками, пальцы с перстнями, на ушах серёжки с камушками. Девочка или мужик?! Витрина! Данила поймал себя на мысли, что вся вокзально-московская внешность стала какой-то рекламно-прилизанной и онемела, будто, прикрываясь чужими словами: Cola… Kent… Peгfume… Wisky… И по-русски: Блям! Блин! Короче!..

Он сел за стойку. Попросил скотч. Витрина заулыбалась, чувствуя деньги.

– Вам со льдом?

– Да.

Зазвенел лёд, падая в стакан из ледовой ложки-зажима. Данила выждал секунд десять, потом сказал доверительно:

– Видишь мой лёд? – Открыл ладонь. – Смотри теперь! – Бросил.

– Ох, ты! Откуда столько пузырьков и шипение? – искренне удивился москвич, и его сережки с камушками померкли.

– Это антарктический лёд. Из Антарктиды.

– Шутишь?

– Нет. Из кремлёвской партии откололся ящик.

– Из кремлёвской? А он что, какой-то особый?

– Целебный! Ему же тысячи лет. Он такой обладает энергетикой! Шок! Кремлёвские старцы специально вечерний коктейль только с этим льдом пьют. Прыгают до утра, как молодые. Ты что, никогда не слышал, что ли? Это же все «наверху» знают. Кто не лох, конечно.

– Да нет, я-то слышал. Но разве достанешь…

– Это верно. Спецрейсы. Сопровождение, охрана. Специально оборудованный самолёт. Раз в год летаем. Раньше чаще было, но так раньше и старичков в правительстве больше было. И с топливом, сам понимаешь, не нынешние времена. А главная беда – журналисты. Вот народ гадостный – ни себе, ни кому. Сам знаешь…

– Понимаю. – Бармен наклонился поближе. – А нельзя?..

– Нет, что ты… Мне голову оторвут. Хотя… можно подумать…

– А сколько у тебя есть? – лицо бармена заблестело от пота.

– А смотри документы. – Данил небрежно положил на полку бара листики с таможенной печатью. Бармен смотрел и не мог прочесть сразу, от волнения. Сконцентрировался, прочёл:

– Все точно: антарктический лёд, триста двадцать килограмм. Сколько хочешь за него?

– Меня партнёр подвёл. Не встретил. А мне же и лётчикам пришлось заплатить, и охране гэбешной – волки на баксы. Из трёхсот килограммов таких кубиков для бокалов можно наколоть тридцать тысяч. По доллару, надбавка за оригинальность плюс по три за целебные свойства, а? Мне – три тысячи на руки, и я отдаю накладные на получение. Груз внизу, уже растаможен. Можешь позвонить и проверить.