Текст книги "Залив белого призрака. Фантастика"

– Подожди. Вот тебе кофе, посиди в зале…

Позвал вместо себя девицу, сам отлучился минут на пятнадцать. Данила заволновался было, но бриллиантовый вернулся. Довольный.

– Дежурный таможенник подтвердил: есть такой груз – можно получить. Пойдём вместе?

– Зачем? Мне светиться нельзя. Не дай бог, появится партнер, а я с ним делиться не хочу. Да и чем делиться? Три штуки – не деньги! Так что, ты – баксы, а я тебе – накладные, идет?

– Согласен.

– И я согласен. Гони, брат…

«…Это ты лихо! – похвалил его Петькин голос. – Танцор, однако. Просто герой дня!». «Уважаю… – будто совсем рядом подтвердил голос самолётного спутника, но предупредил сразу: не забурись! Первый закон коммерции: умей делиться! Запомнил? Пацан…».

– Пацан! Эй, парень… Молодой человек! – два милиционера подходили к Даниле, ощупывая его взглядами. – Документы есть? Откуда? Куда? Карманы покажи? Показывай, показывай! Так, паспорт, деньги… Ого! Три тысячи, говоришь? Зелёными?! Только прилетел? А декларация твоя где? Бабки откуда? Ну-ка – пройдём с нами. Пойдём-пойдём, проверим, сверим… – повели Данилу по каким-то помещениям.

Он шёл покорно, плохо понимая происходящее и не находя выхода.

– Ребята, в чём дело? Я же только с самолёта, вот мой билет… командировочное… В чём дело?

В комнате со столом и диваном, где стены были завешены чужими фотографиями, объявлениями и приказами, двое передали Данилу третьему, толстому в черной кожаной куртке с погонами, гоняющему короткий окурок из одного угла рта в другой, пишущему со скоростью автомата и дурашливо переспрашивающему:

– Полярник, говоришь, ха! Артист… Деньги вернуть? Паспорт? Паспорт – проверим. Деньги – не пропадут. У нас сейф, протокол, распишемся… Не торопись… Ты же в Москву летел? Прилетел. Мы тебя, стало быть, встретили, ха!..

«Ха-ха-гыы! – ржал голос попутчика. – Выживать везде трудно… Танцуй!».

Данила крутил собственные мозги так, что в голове скрипело и рвало, как в игровом автомате, но выхода не находил. «Петя! Выручай, друг», – молил мысленно. Но и друг разводил руками и вздыхал только: «Прости, я из другой жизни. Не те правила… у нас в Антарктиде…».

«Иди ты, со своей… Прости…».

Вдруг дверь открылась, вошли два мордоворота, «в погонах с сигаретой» вскочил, закрывая протокол ладонью:

– Какие люди в Голливуде?! Серёга, Паша!..

– Замри, лейтенант. Бриллиантовый! – Окликнули в коридор, – топай сюда… Твой клиент?

Бармен рванулся к задержанному:

– Ах, ты, гнида! Кинуть хотел? Да я тебя…

– А ну попробуй, – Данила развернулся навстречу и бриллиантовый притормозил, но старший из мордоворотов уже протягивал руку к лейтенанту:

– Баксы давай! – лейтенант полез в стол и выразительно посмотрел на помощников – те молча вытягивали из карманов свои доли.

«Когда же они успели?» – оторопело подумал Данила и глянул на спасителей, но те уже повернулись к выходу.

«А твои собственные пятьсот на польской станции заработанные и от таможни заныканные, где?», – спросил голос Петрухи, но задержано-опустошенный только вздохнул вместо ответа и собирался бежать к двери, как только можно будет.

Равнодушные мордовороты и шибко злой бармен вышли, но план-побег от троих в погонах не состоялся: они, видимо, давно тренировались в этом помещении, потому что так тесно и больно Даниле ещё никогда не было…

В Москве шёл дождь. Опять. Только теперь бывший полярник ощутил это всем телом, приходя в сознание на разбитом асфальте, под светом фар подъехавшего грузовика:

– Долго будешь лежать, хлопче! – окликнул его шофёр, вышел из кабины и подошёл на два шага. – Живой?.. Перепил чуток? Ни? Гасфальтовую полосу преодолеть не смог, а, ползун? – Он наклонился, помогая подняться. – Так тут, як как на границе: бьют и стреляют без предупреждения…

– Я полярник! Из Антарктиды!

– А-а?! З Антарктиды?! Куяльник?! Так я може тож со Жмеринки, хе! Понаихалы тут – гарному москалю ступить некуда…

Данила встал на ноги и обреченно разглядывал мокро-грязные свои брюки и свитер, зло сплюнул:

– Гады! Я три года на льдине… Там люди-герои! А здесь – подонки…

Дядька-шофёр развёл руки в стороны и присел, приговаривая:

– Дывись, яка цаца. Так тебя як челюскинца – на руках носить трэба? Геро-ой… цаца… Ось я – то ж герой: три года у Москви, пашпорт россиянина купыв, прописан у Москви… я – герой! Бо я – живу кажин дэнь. Чи у Жмеринки, чи на Харькови, а чи на Шереметьевском родроме, во! Уразумел? Не?.. Ту-то твоя беда, хлопчик: ты со льду того спрыгнул и порешив, шо теперь ты можешь, як кот на солнышки: лапки до небу, та глазки жмур… А хиба жизнь остановилась? А хиба кончилась? А може, кумекаешь, тута не жизнь? Може тольки на льду тоим грудью прягись та мужиком стой?! Не, хлопчик. И тута жизни живут, та мрут от усталости. Героически! Это я тебе говорю, ба сам кажен день, як тот Саша Матросов на амбразуру, так ото за баранку и-иы! – крутю в москали! Легко ли? Тут тоби ни на льду, посередь птичек какающих, тут тоби середь моря людского. Горького-оо… То тоби учить и учить ещё, полярничок!.. Ох, картыну с тэбе писать зараз – москаль посеред асфальту чистого, гы-ы!.. Улыбнись, хлопчик… Кончай беду думать! Москва вокруг, чего и не жить-то?!… Не Нтарктыда под микроскопом тут – дождь як у Жмеринки! Слышь, москаль… – Он одной рукой поддерживал парня, а другой ловил капли на грязную ладонь…

Это и было спасением: дождь, холод, голос и жить… хочется.

Через месяц, случайно, встретил на Тверской самолётного попутчика. Тот обрадовался искренне, сразу представился: «Олег Игоревич». Сказал, что часто вспоминал и жалел, что не обменялись телефонами. Когда сели за столик и выпили за встречу, открылся:

– Я быка за рога беру сразу, крутить не буду. Я вам, Данила, предложение хочу сделать.

– Вы, простите, не голубой? – Данила никак не мог найти нужный тон и потому злился на себя и пикировал собеседника. Но тот понимал и посмеивался:

– Нет, я не в том смысле. Бизнес-предложение. Вы ведь, как-никак специалист по Антарктиде? А у меня своя фирма. Со всеми бумагами и лицензиями, вплоть до ООН.

– Ого?! А ООН-то зачем?

– Бизнес, дорогой мой, теперь и коллега, надеюсь…

– И что мы производить будем?

На маленькой эстраде, медленно вращающейся посреди зала, яркая блондинка, полуодетая и посасывающая микрофон, шептала в него осовремененное ретро: «Мишка, Мишка, где твоя сберкнижка, полная червонцев и уе…».

– Воду. Питьевую воду. Вы же говорили мне сами, что полмира страдает от недостатка воды. Помните? Ваши слова и идея ваша. Все честно. Я только кое-кого привлёк, кое-кого уговорил. Идея витает в воздухе! Тает, можно сказать, играя на теме и созвучиях, а? Африка, Азия… Тут – больша-а-йя программа. Больши-и-йе деньгии! Деньги идут через всякие фонды, проекты, благотворительные организации и комитеты спасения… Им, конечно, совершенно неважно – каков результат… Им надо вложить капитал… Кому-то это дает послабление от налогов… Кому-то – красивую рекламу. Имя международного спасителя… гуманного спонсора.

– Подождите-подождите! Вы плохо себе представляете – эта идея со льдом – это такое затратное производство. Спонсоров не хватит.

– Хватит!!! Какое производство?! Зачем? Антарктида покрыта двухкилометровым слоем льда – это сколько воды?..

– Но её невозможно доставить туда, где она нужна?

– И не нужно. Сегодня – важна идея, миссия. Месси-йяа!!!

– А ООН? Юнеско?! Они-то причём?

– А там тоже нуждаются в глобальных проектах. Мирового масштаба и времени! Мы им это даём, и они существуют в своих кабинетах и креслах. И они нам дают не ту мелочь, которую пальцами пересчитать можно, а Капитал денег… Финансовый рынок! Весь мир!.. Фонды! Президенты и секретари. Банки и наблюдательные советы! Газеты! Программы! Космический круговорот денег. Косми-и-ческий! И всем – хорошо!

– Но воды-то не будет?!

Размечтавшийся шеф откинулся в кресле, разглядывая Данилу взглядом снисходительным, и слегка досадуя на него:

– Разве я вам не говорил: шо-о-уу! Барабаны и трубы! Карнавал вселенского шоу завладел миром. Затопил выше крыши! Песня и танец. Смех и Потоп! Ликование в горькой маске! Ниагара сквозь пальцы… Гольфстрим и торнадо… Без бомб и насилия. Никакого насилия! Только бой барабанов на празднике масок. Разум – растаял. Шоу-ууу!

«…Ландыши, ландыши! Светлого мая приве-ет…», – шелестела губами блондинка и слала кому-то воздушный поцелуй.

– Но воды-то не будет?

– Не будет! – добродушно улыбнулся в ответ Олег Игоревич, не смущаясь собственного откровения и облизывая губы… – Будет Красивое ожидание, только не надо говорить – чего… – и помахал блондинке-пластинке.

Данила отрешенно смотрел на шикарный интерьер ресторанного зала, на огромную и сверкающую рекламу на улице за окном, на далёкие купола над крышами. «Церквей-то, церквей понастроили – грехи, что ль замаливать?», – отчетливо произнёс Петруха из жизни-памяти.

Официант во фраке менял на столе приборы. Олег Игоревич продолжал говорить что-то и смеялся, сам себя слушая… Две девочки на диванчике за угловым столиком с двумя бокалами сосали тонкие сигаретки и оценивали мужчин…

Самая дорогая столица мира блистала сверкающими и дорогими машинами. Гудели в небесах над ней серебристые лайнеры из далёких стран. В шахтах могущественных банков перегружали банкноты и золото. «…А здесь ни у кого нет денег, их только передают из рук в руки…», – вспомнил слова таможенника. Газеты миллионами крутились в гудящих типографиях и выплевывались на улицы, как сосиски и пиво, как липучая жвачка ненужных соблазнов. И город жевал эти газеты и бросал под ноги на тротуар, в кожуру от бананов и на порванные презервативы. Все торопились и бежали мимо. Мимо витрин, стен, афиш, лиц… Мимо друг друга. Не слушая и отворачиваясь. Плача и смеясь… Никто никому не был нужен. Как не нужны были горы безвкусных продуктов, безумно красивых и дорогих платьев, математически совершенно составленных текстов и умных речей. Никому…

Олег Игоревич повернулся к громадному экрану настенного телевизора. Данила посмотрел тоже, но неожиданная слеза накатилась, настоящая, будто Антарктида была рядом: «…Смейся, дружище, смейся! – кричал Петька. – К этой жизни нельзя относиться всерьёз! – Он подмигивал, корча гримасы и улыбаясь рязанской своею рожей… Петруха-Петруха, ни пера и ни пуха… Со скалы далеко было видно море. Начальник экспедиции сказал речь. С соседней станции приехали поляки, и девочка-радистка беззвучно плакала, сжав ладонями рот. И парни потели, укладывая пирамидой холодные камни. Над Петиным мысом…».

– Ну, что, Данила, – Олег Игоревич разливал в бокалы, – согласны?

– Я хочу настоящего дела, – Данила был серьёзен, – настоящей работы и жизни. А это…

– А это, хотите сказать, блеф? А где деньги возьмёте, на настоящее? Кто даст? Буксировать айсберги и растапливать воду с них лампой паяльной? Или вы солнце используете через увеличительное стекло, как мальчик смышлёный, а? Или выпаривать лёд лазером, подвесив над ним спутник? Пар поднимется облаком, в него дунет ветер и понесёт бедуинам в пустыню, так? Так, я вас спрашиваю?! Глупости! Вы – не школьник на уроке, проснитесь! Деньги можно получить только аферой, большие – большой аферой… И это, уверяю вас, не игра – это самая настоящая жизнь. Деньги придуманы были большим умником, который не любил копать землю, я так понимаю, – улыбнулся сам, – и который смеётся до сих пор, оставшись без своего расплодившегося наследства, а? А куда его возьмёшь? Там, – посмотрел на лепной потолок модернового заведения, – ничего не нужно. Ни-че-го! … О-оо! – Он вдруг выпучил глаза, как рак:

– Опоздали! – привстал над столом, указывая рукой на стену телевизора, – опоздали!!! Даня…

Данила повернул голову к экрану. Последние новости мира бизнеса начинались сенсацией: «Международный валютный банк организовал фонд спасения „Жажда!“. Фонд планирует контроль и реализацию всех будущих программ по использованию льдов Антарктиды и Арктики для населения обезвоженных районов земного шара… Сумма фонда превышает…».

Блондинка-пластинка смеялась голосом примадонны: «Ха-ха, ха-ха-ха! Ха-ха, ха-ха-ха! Арлекино, Арлекино…».

– Обошли! На повороте обошли. – Казалось, он заплачет сейчас, но зубы сжались, нижние к верхним, и откуда-то из-за них, как из-за глухого забора, прозвучало отчетливо. – Говорил мне товарищ «меняй паспорт, меняй…», – Олег ослабил галстук и расстегнул верхнюю пуговицу на рубашке. Обречённо упал в кресло.

– У вас тоже нет московской прописки? – спросил его Данила, вспоминая москаля-шофёра.

– Ша?! Что? – Опешил всегда официальный Игоревич, – ты как догадался? – И зачем-то потрогал свои зубы, словно проверяя порядок на лице.

– Случайно, – улыбнулся Данил.

Олег на секунду задумался, вглядываясь в антарктического попутчика, словно впервые его увидел, и сказал, о своем думая:

– Москва вокруг, – улыбнулся, расслабляясь, – деньги летят из рук в руки… А что делать? Надо бежать дальше, если не любишь копать землю, а?.. Такие деньги ушли из-под носа?!

– Первый закон коммерции, Олег Игоревич: умей делиться…

– Ха, молодец! Поделились?! – Олег Игоревич опять, казалось, стал прежним, добродушно энергичным, только чуть-чуть замедленнее двигался и становился на место волевой подбородок, словно перемалывая преграды, улыбался. – Слушай, а иди всё равно ко мне. Ведь не сможешь один. К кому попадёшь? А вместе – мы такой бизнес закрутим – Антарктида распарится… Идёт?! – И Олег протянул руку.

«…Ха-ха, ха-ха-ха… Ха-ха, ха-ха-ха…», – смеялась пугачёвская смена.

– Я подумаю…

«Похоже, эти сегодня в выигрыше, – подумали девочки в углу, – надо не упустить…», – и, согласно улыбнувшись друг другу, повернули головы к мальчикам, подбираясь… Но мальчики глотнули виртуального риска, как водочки в жару, и смаковали потерю несостоявшегося бизнеса… Потерю смаковать – себя полюбить…

«Ха-ха, ха-ха-ха! Ха-ха…», – крутилось по залу. О чём жалеть?! Не стал миллионером – не обанкротишься. А не обанкротился – умный!.. Ничего не потеряли, значит!

«Ха-ха, ха-ха-ха! Ха-ха…!»

– Эх, огурчиков бы! – крикнул Олег – «президент ледовой Компании» и глотнул слюну:

– Где эта жизнь?! Ма-маа!..

Лёд таял в бокалах…

…А в подсобке за стеной лили в формочки воду из крана, запихивали в морозильник, доставали, били молотками, раскалывая и приговаривая: «Будешь антарктическим! И шипеть будешь! Понял?! …А мы его газировочкой сейчас… Он у нас так зашипит… Ужалит!».

Бармен с блестками пота и камешками, приколотыми в мочку правого уха и на крылышко носа, скалил зубы в улыбке и приглашал громко, как в цирке: «Только у нас! Вы получите коктейль с антарктическим льдом! Вся энергия Солнца и Космоса! Слеза радости оживающего Тутанхамона! Сотрясающий смех раскалывающихся ледников! Последним спецрейсом с ледникового полюса! Спешите!!!».

Водопроводные трубы гудели и гнулись, вибрируя от напряжения. Вода разливалась и брызгала.

Морозильники грелись и сотрясались в конвульсиях, выдавливая из себя лёд. Нож-дробилка поднимался и падал… Лёд плакал.

…Даня смотрел на слезу в бокале и не мог пить…

ЗАЧЕМ ОНИ ВСПЛЫЛИ?

Кит плывёт в океане в поисках пары.

Подводная лодка, вдалеке от него, осторожно движется рыбой-призраком в атлантическом космосе. Они то сближаются, то удаляются, танцуют и прячутся, их тянет друг к другу, они боятся открыть эту тихую радость влечения, увлекаясь все глубже и дальше. Мрак смертельного океана скрывает их тайну. Плеск кита дразнит лодку, а ритмичные стуки механического сердца субмарины сводят с ума исполина глубин. Это не стуки сердец, не звуки электромоторов – это мелодии их притяжения… Издаваемые китом и винтами подводной лодки, они игриво поскрипывают в безмолвных глубинах и множатся эхом локаций, привлекая охотников.

Охотники есть. Охотники рьяны азартом. Им хочется легких наград, побед и чужой крови. Им хочется больше, но они не знают – зачем? Они расстреляли море китов. Потопили флотилии стальных субмарин. Они уменьшают океан до капли в прицеле. Они? Они шепчут свои молитвы, повторяя слова: найти и убить! Первым увидел – первым выстрелили и убил.

Дождь течёт по иллюминатору струями.

За китом бежит китобойное судно, быстрое и юркое на волнах. Гарпунер стоит у пушки, сжимая и разжимая затекшие пальцы, судорожной гримасой скалится в брызги и ветер, выплевывая соль и проклятия. Один глаз его стал от холода белым, другой от желания выстрелить, красный.

Где-то в чреве кают и палуб тяжко вздыхает гидроакустик. Потный от многосуточного напряжения он слился наушниками с мелодией бездны, нервно вращая колесики чутких антенн. Антенны пульсируют в рыб электронными вздохами, в ответ им доносятся вздохи глубинных чудовищ и гибких тварей… Всё пищит и хохочет, увлекая в пучину и тьму.

Акустик торопится определить «направление на кита», сообщить гарпунеру и рулевому.

Струи волн и течений скрывают добычу. Шаги на палубе акустик слышит громким стуком в наушниках. Эхо от шума подводной лодки заглушается плеском хвостатого исполина. Загремела кастрюля на камбузе: Идиоты! – кричит человек в наушниках и снова впадает в транс электронных звуков. Напряжение расцветает лучами феерических галлюцинаций, ярких и зыбких, как волны моря. – «Погоня! – Акустик сдвигает с головы наушники и улыбается, думая, что он видит звёзды. – Уходит китяра… Уходит… Уста-ал! Дай, бог, догоним!».

Эсминец, звонкий и агрессивный, как гитара в латино-американском ритме, преследует подводную лодку. Три гидроакустика сидят у своих мониторов и восторженно улыбаются – есть музыка погони, след пойман! Далеко ещё… Капитан нервничает, спустился в каюту глотнуть чашечку кофе. Коньяк выпил отдельно и сразу, чтобы снять напряжение, ждёт доклада о пеленге и дистанции, чтобы выйти на подводного врага и убить сразу. Война нетерпелива в ожидании выстрела.

Часы в каюте остановились. Плохая примета. Капитан заводил часы сам каждый понедельник в семь утра. Сейчас уже время обеда. Он подошёл к часам и вставил ключ – часы были заведены, видимо, устала пружина. Все устало. Война не кончается. Кто двигает шашки и пешки, представляет, что двигает армии. Хочется придумать что-нибудь новенькое и пощекотать нервы. Подводная лодка слилась с океаном и рыбами. Ей всегда удавалось исчезнуть, будто кто-то невидимый менял, как слона на ферзя, боевую субмарину на царя океанов.

Звонок телефона – старший гидроакустик доложил, что опять слышит карусель кита и лодки. Капитан был готов к этому и закрыл глаза. Казалось, прошла целая вечность. Приснились цветы и погоны! Когда это было? Он учился в школе, была весна, ему захотелось понравиться девочке. Он представил себя перед ней в офицерской форме и с кортиком. – «Боже, храни меня от романтических воспоминаний – они обесцвечивают меня взрослого». – Капитан поднялся с кресла и подошёл к иллюминатору.

Циклон, дождливый и ветреный, несётся над океаном. Силы Кареолиса закручивают атмосферу могучим вихрем, сдвигая потоки к полюсам. Океан тоже закручивается. На субмарине готовятся обедать, секундная стрелка бежит, отмеряя жизнь.

– Капитан! Через 5—6 часов у экипажа начнутся проблемы с дыханием. Надо всплывать и проветриваться.

– Это уж как позволят эсминцы, док. Жить хочешь?

– От удушья умирать дольше, чем от хорошего выстрела…

Матрос слушает разговор, расставляя приборы в кают-компании, словно тасует карты: тарелки, стаканы, ножи, вилки… Вилка упала на палубу, громко. Он быстро наклонился и подобрал, вытирая салфеткой. «Плохая примета», – подумал каждый, но все промолчали.

Пёс на мостике китобойца залаял – чёрный исландец по кличке «Приз» опять рассердился на чаек, на кита он бы рявкнул. Когда долго не видно китов, хвост у пса виновато прячется, а сам он мрачнеет. Глаза его могут смотреть в туман не моргая, сутками, и они становятся белыми. – «Соль выедает глаза», – говорит гарпунер.

Иногда они оба будто переходят в другой мир. Тогда все называют пса шёпотом – «призрак», а хозяина – «командор». Что они говорят и что думают? Однажды, молодой помощник осмелел и спросил гарпунера:

– Вы давно в китобоях, сэр?

– С тех пор, как мы стали охотиться за подводными лодками.

– Зачем китобою за подводными лодками?

– Они – убегают от нас, а мы – убегаем от смерти…

Никто его слов не понял. Когда он заходит обедать, в толстом и длинном свитере, в собачьих унтах, никто не садится рядом, будто он занимает всё пространство за столиком. Наверное, так и есть – он главный на этой охоте.

Обедая, он то и дело направляет ладонь в сторону камбуза. Говорят, что он сильно промёрз в Антарктиде, до сих пор не может согреться. Ест всё горячим «с огня», наполняя тело теплом, будто шар для полёта. При этом, глаза успевают окраситься голубым и спокойным, как небо в безветренный день. Ест он так быстро, что повар не успевает подать кофе, но гарпунер его не торопит, ему нравится, что повар старается подать чашку дымящейся, как саму удачу, только-только вскипевшую. Кофе пьёт медленно, при каждом глотке прикрывая веки, и каждый глоток ему – ленточка снов. Лицо его почти улыбается, когда он встаёт и говорит повару: «До следующей встречи, приятель…». Словно, уходит в другую жизнь.

Обед на эсминце совсем не похож на обед китобойца. Военные офицеры торопятся, как по сигналу тревоги, говорят громко, интонациями агрессивны:

– Эта лодка загонит нас в ад!

– Столько лет не дает мне уснуть спокойно.

– Я убью её с радостью!

– Не торопись сказать «гоп…».

Повара на эсминце не понимают военного языка, будто глухонемые, или делают вид, что не понимают, и не поднимают глаз: «Какая война, когда мир слушает «Битлз»? На войне не желают «приятного аппетита».

Гарпунер обнимает пушку, наклонившись к ней. Пёс стоит рядом и рычит на море. Пёс хочет выстрела и кусочек китового жира. Гарпунер опустил руку на голову «призрака», сжал и отпустил мокрую шерсть в горсти. На секунду сомкнул веки. Он не стал вспоминать и думать о доме. Он устал ковырять жизнь зубочисткой. Всё не так плохо. Его мальчик пошёл в школу. Два года назад мальчику нравилось слушать рассказы о море, купаться в ванне с пластмассовым китёнком, погружать его в воду, заставляя нырнуть вместе с детской ладонью, а потом его выпустить из воды, полным воздуха и игривой плавучести.

– Он совсем как живой, папа? А ты видел, как киты выпрыгивают?

– Конечно, сынок. Много раз видел.

– В этот момент папа их и убивает, – добавила мама из кухни.

«…Зачем она это сказала? Что знает женщина, которая только считает деньги до моего возвращения, потому что моё возвращение – это деньги и ожидание моего ухода? Разве я задержусь? Разве деньги зовут меня в море? Я люблю океан и работу. Я люблю уходить и люблю возвращаться. Я такой же, как кит. Я его убиваю, если он мне позволит себя убить. Если нет – кит убьёт нас взмахом хвоста, небрежно. Я люблю эту ярость и схватку. Кит умнее меня, но за мной – совершенные пушка с гранатой – первый приз на Все-самой и самой Все-мирной выставке достижений…»

Я видел то место, где киты океанов, собираются как на праздник и ходят по кругу. Горбачи, кашалоты и южные гладкие… усатые, зубачи, серые… Горбач из Исландии ищет подругу из Дрейка, и пролив приливает к экватору зыбкой прохладой кочующих льдов. В просторах Атлантики, в сотне миль на восток от цветов Амазонки, нагреваются воды. Экватор гудит как в степи провода. Здесь воды текут словно травы, густы и зелены. По морю плывут миллионы кочующих рыб, открыв из волны разнозубые пасти. Белое облако в небе похоже на чей-то парик. Держу пари, что здесь жизнь происходит, рождаясь. Здесь тысячи птиц ныряют в глубины, и тысячи рыб над волнами взлетают. Здесь жизнь начинается криками «ох-ав!». Каждый – глотает, сосёт и выплевывает… хвостик, перышко, кость… обглодав. Здесь птицы и рыбы желают любви и впиваются страстно: в крики, в губы, в бока и в ленивую власть плавников. До крови. Несутся фонтаны по кругу. Вода здесь вскипает волнами и пеной. Хвостами убийц и зубастым оскалом. Здесь солнце вращает огромное крыло небосвода. Машет крыльями чайка. Кричит альбатрос над волнами.

Два кита завершают свой свадебный круг, а потом, развернувшись навстречу, могучим броском летят, словно стрелы амура – нацелив друг в друга. Пронзительно. Больно. Насквозь. Два кита вырываются в небо из моря, взлетая, как птицы, вертикально и рядом. За ними бурлящая очередь жаждущих в небо самцов. Безумцы! Боги-рыбы встают на хвосты, зависая над миром… Облако! Длинно и плавно. Плавники их схлестнулись, их пасти – кусают, животы притираются лаской и брызжут по воздуху струями страсти. Секунда, вторая… Капли пота и радости пеной падают в волны. Облако счастья распалось на две обессиленных тени. Они на себя не похожи. Упали на спины, прощаясь хвостами. Два кита разлетелись, как листья от ветра, слегка возбудив колебания неба… Прощай! Разбежались. Нет любви долговечней, чем поиск и жажда. Он – на север, она – повернула на юг. Но он – бог океанов! Увидел, взлетел и обнял! Он гордится собой и предвидит потомство.

«Кит, по сути, такой же мужик, как и я, – говорит сам себе, усмехаясь, гарпунер. – Самка гладит бока материнские, улыбается, погружаясь в глубины. Глубина – это суть мирозданья. Вот зачем существует простор океанов – для жизни!»

Кит хочет слиться дыханием с эхом подводной лодки и нырнуть от прицела гарпунной пушки поглубже. Он видит и понимает – китобоец идёт за ним. Прошлый раз гарпун поймал рыжего кита, который кричал на весь океан о своей боли, вторая граната убила его крик, и рыжий завалился на бок, одним крылом в волну, другим – в небо. Всегда жди вторую гранату. «И Бог его принял», – сказал бы сейчас гарпунер.

«У китов тоже есть бог, – подумал кит, вздохнул и нырнул глубоко-глубоко и надолго, двигаясь почти бесшумно. – Но за богом никто не охотится с пушкой… Знает ли он, как бывает больно? – И кит развернулся навстречу винтам китобойца. – Посмотрим…», – сказал сам себе и нырнул ещё глубже. Кит слышал, как судно прошло над ним и стало удаляться. Чуть слышно позванивали винты, один нотой «ре», другой нотой «соль», китобоец сбавлял обороты и разворачивался. «До-о-ре-фа-ми…», – кричал умирающий рыжий, переворачиваясь белым подбрюшьем. Из раны бурлила кровь, а из пасти кита – хрип: «Глубину… В глубину…» – «Си-и-соль-ми-ре…». Глубина спасёт мир. Война – это шелуха на поверхности.

Поверхность океана вздыбилась тёмной волной, будто кто-то огромный гнал её лбом от самых глубин. Кит боднул тёмный вал, выбил высокий столб пены, выпрыгивая и снова опадая в синий простор. Уходя в глубину – скосил один глаз, оскалил огромность пасти, крутанул хвостом, как пропеллером в низкую тучу, брызгами в стороны, сквозь кольцо дождевой гравитации. Скрылся под воду, оставив вращающуюся воронку и свист захлебнувшихся звуков.

Словно тысячи птиц взлетели с поверхности моря и рассыпали на ветру перья, так посыпались брызги. Воздух вибрировал, как струна. Пёс запоздало залаял и смолк, оглянувшись на гарпунера. Командор равнодушно молчал – кит вынырнул слишком далеко от линии выстрела. И совсем не кита ждёт раскрасневшийся глаз. Пёс чего-то не понимал и поджал хвост.

Нить горизонта взорвалась, как лопнувший трал, и море потекло в него тёмной тенью. Это эсминец гнал перед собой тень субмарины и пронзил в брызги и гром небольшую волну. Романтический цвет океана снова сменился дождём и туманом, рождая сомнения и вопросы. Холодно. Романтики чаще лишают покоя, чем согревают. А жаль.

Гарпунер напружинил прицел между лодкой, китом и эсминцем. Кто-то был ему чужд и опасен: «Ах, Гарри, ты не наш, не с океана… – вспомнил слова старой песни. – И мы сейчас расправимся с тобой…». Кто там капитаном на субмарине? Тоже романтик от моря? Палуба завибрировала под ногами, напрягаясь большим мускулистым телом. Китобоец разворачивался на новые звуки, совсем в другой стороне.

Лодка торопится лечь в глубину, проваливаясь в самую пасть океана.

Капитан на подводной лодке прислушивается: в винтах атакующего эсминца ликует мелодия болеро Равеля. Вся глубина океана раскрыла холодную пасть. Лодка дрожит. Сверху капает морская вода, но капитан отмахнул её, словно пот со лба. Близкие взрывы глубинных бомб гремят, как литавры оркестра. Барабан отбивает секунды. Никто не согласен умереть первым. Стрелы невидимых токов, хитроумные петли торпед, завесы электромагнитных помех и ныряние лодки в подводные линзы – по ступеням солёности, плотности, температур – всё это может запутать гидроакустика, позволит вильнуть оперениями рулей, как кит хвостом, нырнуть от погони в объятия ада… «Прощайте мальчишки, и ветры – прощайте! С дверей Преисподней срываем печати. Зачем вы о море так долго мечтаете? Какими словами вы берег встречаете? – Мечтаем о море – оно голубое. А зарево берега любим любое…».

Счастье – помнить мечты своей молодости.

Эсминец свистел над головой винтами погони и уходил дальше и дальше. Он совсем растерялся меж целями: то ли лодка кричала китовыми криками, то ли кит задышал, как моторы у лодки, то ли кит себе выбрал подругу и трётся боками о чёрные лапы рулей глубины…

Океанская тайна? Секреты? Любовь?

Война уже смолкла. Осталась инерция. Смерть не может остановиться. Прошло столько лет! В толще волн на скрипучих буйрепах всё качаются мины, ожидая случайных пришельцев. На песчаных раздольях припортовых вод залегли субмарины. Рыбки заплывают в пробоины, в тишину кают, видят чьи-то глазницы. Не спится. В Антарктиде упрятаны в скальных пещерах, укрытые толщей ползучего льда, замерзают последние воины рейха. И не ходят сюда китобои. Польский траулер был последним, кто пытался насытиться крилем, но выловил груду металла с эмблемой и свастикой. Пусто. Замерзло и замерло эхо войны. Субмарины затихли на грунте. Киты разбежались, как призраки с кладбища. Магнитная буря окрасила небо огнями Святого Эльма. Скорбно ветер свистит над проливом Дрейка. Кровь течёт из ушей гидроакустика – так гремят барабаны с литаврами и поют трубы. Киты, чтобы выжить в войне с китобоями, научились нырять, как подводники… Их теряли тогда китобои, но били эсминцы глубинными бомбами…

Гарпунер упёрся ногами в палубу, руками сжимая рукоятки орудия, глаза его видели только волну, которую гнал под поверхностью всплывающий тенью подводный монстр. Линь свистел в воздухе. Гарпун нырнул в тело волны и взорвал её дважды – белым всплеском и подводным эхом. Металлом откликнулся монстр и вырвался из глубины всей своей мощью: рубкой, с антеннами, перископом и свастикой. Сигара огромного корпуса стремительно закрывала собой всё пространство впереди, так что некуда было бежать китобойцу, и он шёл на таран. Пространство между судами стремительно уменьшалось. Раздался второй взрыв, линь обвис, разорвавшись. Командор оглянулся на крыло мостика и махнул рукой вправо, крикнув: «Уходим помалу вправо»… – и судно покатилось, обходя препятствие. Линь побежал с барабана, лодка скользила метрах в пятидесяти, быстро погружаясь. На месте рубки чернела дыра, свистел воздух и пенилось море. Никто не появился на палубе, лодка скрылась навечно. Не расхлопнулся люк, и никто не вдохнул океанского ветра.