Текст книги "Смятение"

Назначение КСМУ

В период моей работы в одесском порту в комсомольской ячейке откуда-то узнали, что я окончил два курса гимназии, и пригласили поговорить. О чём – я понятия не имел. Когда я вошёл в комнату, где располагалась ячейка, то поздоровался. Кто-то ответил, остальные молчали. Без всякого предисловия один из сидевших, видимо, считал себя весьма грамотным, протянул мне газету, чтобы я прочитал вслух одну колонку, затем листок бумаги и попросил написать заявление о вступлении в КСМУ – якобы для одного неграмотного паренька. Я добросовестно под диктовку написал заявление и подал его тому, кто мне подавал чистый листок бумаги. После проделанного по просьбе комитетчика, то есть прочтения и написания заявления, я поднялся, чтобы уйти, но они не разрешили. Один из сидевших за столом комитетчиков сказал: «Не торопись, разговор не закончен». А тот, который подал газету, громко сказал: «Да он лучше меня читает и пишет! Вот мы тебя и пошлём в дальнюю деревню учить детей читать и писать».

Я начал отказываться, так как я не член Коммунистического союза молодёжи Украины, на что они мне тут же ответили: «Мы только что тебя приняли!» И все тут же подняли руки, дав мне понять, что я принят. Таким образом, все мои доводы ни к чему не привели. Тогда я попросил времени подумать, на что один из членов ячейки ответил: «Думай не думай, один день на сборы, послезавтра отправляйся!» А второй сказал: «А я завтра подготовлю тебе мандат и принесу прямо на рабочее место, и тогда же получишь инструкцию».

После этого собрания я пошёл к начальнику гаража – Ильченко Ефиму Семёновичу – и рассказал о том, что меня направляют. Он подумал и сказал: «Я не смогу тебя отстоять – это политическое мероприятие и очень серьёзный вопрос. Опубликован декрет об образовании, подписанный Лениным, скажу тебе больше: народ поддерживает его, так что, коль поручили, – выполняй! Конечно, если бы у тебя было педагогическое образование, тебя могли бы оставить здесь, в городе, а поскольку у тебя почти среднее – это я так мыслю, – то тебе надо ехать, хотя мне очень жаль отпускать такого слесаря и шофёра».

На второй день, примерно в пятнадцать тридцать, тот самый умник и говорун, назвавший себя Василием Горбенко, в кабине моей машины вручил мандат, а прежде чем уйти, сказал: «На основании этого мандата ты сможешь ехать на поезде, машине или пароходе, и только в том направлении, что указано в мандате, а как ты будешь добираться – это уж ты сам выбирай. Да, чуть не забыл: билет РКСМ мы тебе вышлем чуть позже, но по прибытии ты сразу встань на учёт», – предупредил меня Василий, после чего вместо «до свидания» слегка приподнял кепку, спрыгнул с машины и пошёл из расположения порта.

Поставив автомобиль в гараж, я зашёл к Ефиму Семёновичу и положил на стол мандат, который мне только что вручил Василий Горбенко. Тот внимательно его прочёл, покачал головой и сказал: «Ты знаешь, для меня обиднее всего, что я не могу тебя удержать и помочь!.. А потому сейчас зайди в расчётный отдел бухгалтерии, они приготовили тебе полный расчёт. КСМУ города меня ещё утром предупредил о твоём отъезде – вот поэтому мне пришлось подготовить расчёт к твоему отъезду.

Вот что скажу на прощание. Работать ты умеешь, знаю, не подведёшь на новом месте, хотя для тебя это совершенно новое дело, но ведь, придя к нам в гараж, ты тоже начинал с нуля и вскорости всё освоил, и очень здорово, спасибо тебе! Дай я тебя обниму – кто знает, встретимся ещё или нет. Если увидишь отца – передавай привет. Ну, теперь всё – прощай!»

Когда я распрощался с Ефимом Семёновичем, мне вдруг пришла мысль: «Что-то друг моего отца недоговаривает, только что именно?..» Спросить его тогда я не осмелился, поскольку, как мне показалось, дело не в нём… А в ком – я тоже не знал…

Я решил, прежде чем ехать к месту назначения, заехать домой, поскольку соскучился, так как почти два года не был дома. Это была первая такая длительная разлука с семьёй.

Шкатулка княгини Барятинской

Дома встретили меня радушно. По радостным лицам и крепким объятиям я понял, что за время разлуки все сёстры и брат соскучились по мне не меньше моего! Работавший в своём кабинете отец, услышав радостный визг детворы, решил узнать, в чём дело. Увидев меня, окружённого, решил присоединиться к радостной кучке своих кровинок, которые, не скрывая восторженных эмоций, продолжали верещать вокруг меня. Когда он направился к нам, находившимся в центре небольшого зала, как мне показалось, суровые глаза отца затянула слабая пелена накатившихся слёз радости!

А чуть позже он мне рассказал: «Когда я шёл к тебе, окружённому сёстрами и братом, в ушах у меня было не верещание столпившихся в зале детей, а многоголосая трель птиц в летнем саду на закате дня».

Увидев приближающегося отца, дети начали расступаться, освобождая мне проход для встречи; увидев отца в пяти метрах, я бросился к нему навстречу, обнял его – мы долго стояли молча.

Надо быть честным, я тоже испытал не меньшее волнение, увидев сильно осунувшуюся фигуру и в морщинах худое лицо отца, у которого, как мне раньше казалось, никогда внешность не менялась. Только глаза то затягивала пеленою слеза, то они искрились от счастья.

Весьма скромный обед – непохожий на дореволюционный и на тот, который я впервые приготовил, – всё-таки был в мою честь, и трапеза прошла хоть и скромно, по-семейному, но доброжелательно и торжественно!

Вставая из-за стола, отец, глянув в мою сторону, сказал:

– Чуть погодя зайди ко мне. Хочу от тебя услышать о тебе всё с момента отъезда по сей день, и очень подробно. Надеюсь, привет привёз от моего друга Ефима?

– Извини, пожалуйста, папа, я забыл – он не только привет передал, но и ждёт тебя в гости!

Примерно через полчаса, постучав, я зашёл в кабинет. Отец, сидевший на диване с книгой, кивком головы пригласил сесть рядом. Внимательно посмотрев на меня, слегка качнув головой и притянув правой рукой к себе, он нежно ткнул ладонью мою голову и попросил:

– Расскажи, сын, как ты всё это время жил, кем работал, какую профессию освоил, где жил, как питался? Если у Ефима Семёновича работал – тогда как он там выкручивается в порту при часто меняющихся властях и политике? В общем, меня интересует всё! И к какой власти он больше склонен? Или он уже определился, с кем собирается продолжить старость коротать?

– Во-первых, тебе большой привет от Ефима Семёновича, он жив и здоров, а как он выкручивается в такой обстановке, для меня загадка… И к какой власти он больше привержен, он не делился со мной: не тот возрастной ценз, да и интересы разные, но самое главное – работать заставляли помногу.

На все первые вопросы отца я ответил, как было на самом деле, отчего он остался доволен и тут же задал вопрос, на который в то время не ответил бы даже самый прозорливый и смелый ведун и политик:

– А что ты думаешь насчёт революции, которая продолжается без малого два года, и чем кончится, и когда?.. – спросил отец, глядя в упор мне в глаза.

– Честно говоря – я не знаю. Лишь по ропоту рабочих делаю вывод, что простой народ недоволен всеми богатыми: банкирами, фабрикантами, помещиками, купцами и офицерами в армии, а особенно интервентами, которые, сойдя с палубы на нашу землю, считают себя хозяевами и чинят террор, насилие, которые им сходят с рук. Ещё большее недовольство выражают простые люди по поводу власти, которая меняется со скоростью смены погоды на севере, и каждая приходящая власть всё больше старается выжать из народа, больше, чем он может произвести или сделать. Я это говорю не понаслышке. В Одессе мы разгружали англо-французские корабли с военной техникой и оружием, грузили на машины и телеги и тут же отправляли, а когда проезжали по городу, народ забрасывал колонну чем попало, провожая самыми изощрёнными матами сопровождающий колонну конный отряд, – крикунов догоняли и стегали нагайками.

– Так вот какие грузы выгружали, а говоришь, не знаешь, как он выкручивается… Ты не знаешь, Иосиф, как народу тяжело жить! Продукты, кроме рынка, нигде не купишь. Благо у нас в деревне родственники живут, они-то нам и помогают, иначе не знаю, как бы мы выживали.

– Папа, сейчас очень многие уезжают за границу, кто на чём: пароходами, поездами, пешком. А ты не думал об этом?

– Во-первых, не уезжают, а бегут – и бегут с капиталом, а я не хочу: здесь моя родина, и я не капиталист, мне нечего терять. Нет капитала! Я просто управляющий государственным банком, а не собственник. Сын, вспомни, сколько раз государь, находясь в Ялте на отдыхе, получал у меня деньги, а ты спрашиваешь. Иосиф, хочу, чтобы ты понял одно: я работник финансовых структур высшего ранга и работаю очень давно и хорошо, а это значит, что любая власть нуждается в таких опытных специалистах. Вот поэтому со мной будут считаться, а я должен соблюдать нейтралитет в политике и не вступать в какие-либо группировки. Вот почему меня не трогают и приводят к присяге в части должного проведения финансовых дел.

– Папа, ты как-то говорил про шкатулку с драгоценностями великой княгини Барятинской, которую она оставила на хранение в твоём банке, не помню, в каком году. Скажи, она до сих пор хранится здесь, в банке, или княгиня уже забрала её? Судя по сообщениям прессы, великая княгиня Барятинская уже давно живёт за границей в роскоши и полной благости, а про революцию в России, как говорят там у них в верхах – «смуту», знает извращённо из бульварной прессы либо от богатых беглецов, ежедневно пополняющих ряды безработных Парижа и близлежащих окрестностей.

– Это, Иосиф, сказанное тобой, я принимаю как неудачную шутку, и это потому, что я давно тебя не видел, и соскучился, и не хочу ссориться. Ты раньше был намного скромнее и учтивее в вопросах моей работы. Так вот и оставайся таким же! А так, как ты сейчас себя повёл, тебя не красит, и давай закроем эту тему раз и навсегда. Позволь теперь мне тебе задать вопрос: надеюсь – ты совсем вернулся? В эти тяжёлые времена находясь вместе, мы бы преодолели все препятствия и горести более спокойно.

Я всегда знал, что отец на тему своего банка никогда и ни с кем не говорил, а если его донимали, как я сегодня, то он немедленно давал резкий отпор. Сегодня он смилостивился, поскольку давно не виделись.

– Нет, я через несколько часов отбываю по направлению КСМУ в Берёзовку – учить детей. – Сказанное мной отец не понял, и тогда мне пришлось рассказать всё по порядку, а затем в шутку добавить: – Папа, перехожу в кузницу ковки кадров нового поколения – поколения, дети и внуки которого будут жить и работать в третьем тысячелетии, то есть в двадцать первом веке.

«Вот бы дожить до такого возраста, – подумал я в это время, – фантастика! Интересно, каким будет этот век?»

После отпора, полученного от своего старика, мне ничего не оставалось делать, как сменить тактику поведения, дабы не огорчать его. Я спросил о старших сёстрах, кто и где:

– Папа, расскажи, пожалуйста, о сёстрах. Думаю, они пишут тебе и ты им тоже, не так ли? Хочу хотя бы знать, как и где они: Анна, Елизавета, Екатерина, Мария и Софья.

– Анна уехала в Польшу преподавателем в Варшавский институт и там защитила какую-то учёную степень по математике. Якобы собиралась выйти замуж, он тоже какой-то учёный. Елизавета была в прифронтовом госпитале, врачует где-то недалеко. На том же фронте Мария – спасает белогвардейцев в качестве сестры милосердия. Екатерина замужем за командиром Красной армии, а работает поваром, потому что нет работы по её специальности. От Елизаветы последнее письмо было примерно месяца три тому назад, в котором она писала, что её мужа убили на фронте, а вот за кого он воевал, она не написала, и якобы у неё от него остался ребёнок; сколько лет и какого пола – не написала. Вот такие дела невесёлые, сын мой.

Я глянул на часы, на которых время показало, что мне пора прощаться.

– Папа, мне пора! Не знаю, как мне добраться до Берёзовки, то есть на чём. Папа, ты не обижайся на меня. Ну, пока – и береги себя! До встречи.

От отца я вышел с плохим настроением и направился к сёстрам и брату, распрощался с ними со всеми; они меня долго и настойчиво уговаривали остаться, не уезжать от них.

Из отцовского дома я вышел как в тумане, единственное, что хорошо помню, – только то, что клял себя за недостойное поведение. На душе было скверно, будто кошки скребли, – чёрт меня дёрнул пошутить с отцом так неудачно!

«Что, захотел умом блеснуть, перед кем – родным отцом?» – спрашивал я себя неоднократно…

Я тогда и подумать не мог, что вижу отца в предпоследний раз, а по поводу ухода за границу не думал и думать не хотел, а вот жизнь – суровая штука: та одна случайная и неудачная шутка оказалась пророческой и роковой!

Работа в КСМУ Александровска

Где-то примерно через час я пришёл в себя, машинально сунул руку в карман, нащупал мандат, от которого почувствовал ответственность и доверие КСМУ, возложенные на меня. Кроме того, появилось какое-то уважение к себе за то, что стану учить детей грамоте. Эта затея мне нравилась, хотя я и не имел педагогического образования.

Тут я поспешил на автовокзал и буквально точно подошёл к отправлению какой-то колымаги, в которой за рулём сидел обрусевший немец, ставший требовать денег. На мандат он не реагировал, но, когда я сказал, мол, если не повезёшь – вызову коменданта, он согласился.

В общем, до Симферополя добрался ночью, а утром поездом отправился к месту назначения. На второй день, ближе к вечеру, я добрался до Берёзовки.

В комитете сидел один секретарь, который, узнав, кто я и зачем приехал, сразу сказал: «У нас уже всё укомплектовано, но хочу попросить тебя от имени нашего комитета поехать в Александровск. Там работает мой однокашник; так вот, он сейчас здесь, в Берёзовке, скоро должен подойти сюда. А пока его нет, тебе предстоит крепко подумать, ехать или нет. Только скажу одно: если ты не согласишься ехать в Александровск, тогда я тебя отправлю в дальнюю деревню, где всего одиннадцать детей, и все разного возраста. Кроме того, – почему я рассказываю, – мы туда послали человека, но он может не выдержать, он не пролетарской крови».

После этих слов, произнесённых секретарём, я почувствовал прилив крови к голове, и лицо начало покрываться румянцем. И тут я подумал: «Откуда он взял, что я пролетарий?»

В этот момент без стука вошёл тот, которого ждали, и секретарь с вошедшим не заметили моего покрасневшего лица и смущённой мины. Вошедший осмотрелся, подойдя ко мне, поскольку я был ближе к двери, чем сидевший за столом Геннадий, – так звали секретаря, – первым протянул руку и поздоровался, назвав себя:

– Я Николай Остапчук, второй секретарь Александровского городского комитета комсомола Украины. – Затем подошёл к секретарю Берёзовского КСМУ, также протянул руку и, крепко пожимая, сказал: – Ты, товарищ мой Геннадий Бажан, правильно сказал: у тебя ничего не изменилось. А вот у меня отступавшие белогвардейцы и бандиты произвели очень большие погромы и пожары.

– Погодь, Николай, я тебе приготовил то, о чём ты плакался, а точнее – учителя для сельской школы! Ты с ним только что поздоровался – люби и жалуй. Правда, он ещё не ответил, согласен ехать или нет – это он тебе сейчас ответит. – И, обращаясь ко мне, спросил: – Не так ли?

– Я не согласен с предложением учительствовать в связи с неимением педагогического образования и оттого, что никогда не занимался учительством. Мало того, я и в Одессе говорил: не смогу преподавать; кроме всего, я ещё и не член КСМУ! Но они тут же проголосовали и сказали, мол, ты уже принят, и теперь обязан выполнять волю партии и народа, и завтра отправляйся по месту назначения, а на второй день вручили мандат – и вот я здесь!

– Стоп, стоп! Иосиф, а билет вам вручили?

– Нет, всё это произошло позавчера, а вчера мне прямо на работу привезли мандат и сказали, чтобы немедленно отправлялся, что я и сделал. А билет обещали переслать.

– Хорошо. Если ты не согласен, почему не остался на месте, где и работал, а приехал сюда?

– Я так и хотел поступить, но, когда пришёл к своему начальнику и показал ему мандат, он только пожал плечами и сказал, мол, как ни прискорбно и со всем моим уважением к тебе, но я ничем не могу помочь, а утром ему позвонили и сказали, чтобы мне приготовил расчёт. Из этого следует: мне там больше не работать. Да и в городе оставаться не было смысла, а то ещё врагом народа могли объявить да и сослать к чёрту на кулички! Вот потому я убрался из Одессы от греха подальше. А вам говорю честно: я не справлюсь с такой работой!

– То, что ты приехал по мандату, и то, что ты говоришь честно, – я понял. Ты исполнительный и порядочный человек; мало того, из сказанного тобой я сделал вывод: правильно мыслишь, да и с риторикой всё в порядке. А посему иди ко мне работать! Ну, не ко мне лично рабом, а в структуру КСМУ моим заместителем или помощником, мы с тобой сработаемся, – сказал Николай.

– Иосиф, соглашайся! Он хороший человек – тогда втроём будем дружить, – крикнул с места Геннадий и через мгновенье уже стоял рядом, похлопывая по плечу, затем продолжил: – Ну, соглашайся!

– Ладно, уговорили! – сказал я, глядя на их откровенность и настойчивость в просьбе о моём согласии.

– Ура! – одновременно прокричали Николай и Геннадий.

Затем Николай с деловым видом сказал:

– А теперь за дело! Значит так. Я сейчас расскажу, прежде всего, план нашей поездки, так как я здесь нахожусь нелегально – просто заехал повидать старого друга Геннадия; поскольку это тоже было по пути, то грех было не заехать, находясь рядом. Я сейчас нахожусь в командировке с официальной проверкой всех губернских ячеек, и одна из них в двадцати километрах отсюда. Вот поэтому я у тебя, Геннадий, в гостях на несколько часов. – После всего сказанного он похлопал друга по плечу и продолжил: – Сегодня же мы вдвоём с тобой, Иосиф, должны отбыть для дальнейшей инспекции!

На план действий по инспекции ячеек комсомола Александровского уезда Николай отвёл всего пятнадцать минут, в которые мы в аккурат уложились, после чего распрощались с Геннадием и поехали на вокзал.

По приезде на вокзал мы зашли к начальнику станции, предъявили мандаты и попросили, чтобы он посадил нас в поезд, уходящий в сторону станции Помошная. Хозяин кабинета довольно-таки бесцеремонно поднялся и вышел из кабинета; буквально через пару минут он вошёл в сопровождении дежурного по вокзалу, которому, показывая на нас, сказал:

– Вот этих товарищей посадишь в вагон на поезд, отходящий через двадцать минут, только смотри – обязательно надо их отправить, они люди государственные и едут по делам, а не на прогулку!

– Есть посадить в вагон направлением в сторону станции Помошная! Сию минуту посажу! – козырнул дежурный начальнику. – Я могу говорить вслух, потому как они народ революционного толка и должны знать, куда едут, а главное, должны знать обстановку – на нашей дороге неспокойно.

– Говори, ты прав – это свои люди, которые поднимают молодёжь на культурную революцию для полной революционной победы у нас в стране! Давай, говори! – наконец сказал начальник вокзала.

– Дело в том, что третий день в вашем краю какая-то банда орудует, то ли махновцы, то ли банда Шкуро, так передают по телеграфу мои коллеги со станции Помошная. Вам решать: ехать или нет.

– Товарищи, мы двое – такие же революционные бойцы, как и вы; мало того – поездка непростая: мы ведём политическую работу и должны её выполнять, чем бы нам это ни грозило, а неподтверждённые телеграммы – это ещё не факт, что они нападают на поезда. Мы едем!

Дежурный более не стал дискутировать, повернулся к двери и вышел в зал ожидания.

Мы тоже не стали отнимать время у столь занятого человека, поднялись, пожали руки, поблагодарили за оперативность и пошли к выходу, за которым нас поджидали сопровождающий дежурный и милиционер, способствовавшие нашей посадке на поезд.

Нападение банды на поезд

Интересно и странно: в такое смутное время часто меняющейся власти и набегов небольших банд, чинивших погромы и разбои, непонятно, во имя чего, и за какой строй воевали, и ради чего? Скорее всего – ради обогащения или ради выживания своих семей; сейчас тяжело судить и осуждать действия людей того периода.

Так вот, повторяю, как ни странно, а поезд отошёл от станции по расписанию в двадцать два пятьдесят. Сказать откровенно, устроились мы не комфортно, но были рады, что едем по плану проведения инспекций. В вагоне от большого количества народа было душно, да ещё боковой ветер на поворотах заносил чёрный дым паровоза в приоткрытое окно. От монотонного стука колёс и покачивания клонило ко сну, но прилечь не было никакой возможности, так как на каждой нижней полке сидело по шесть человек; приходилось через одного отваливаться на спинку и дремать минут по тридцать, а потом по команде менялись; теперь эти трое сидели, как столбики, дожидаясь очередной смены.

Примерно после трёхчасового путешествия и часовой дремоты Николай, повернувшись ко мне, известил:

– Ехать нам до места назначения со всеми остановками примерно шесть часов, если не будет никаких задержек или поломок. Хочу подчеркнуть: утром, часов в пять, будем на месте – и сразу в волостной город. А пока продолжаем дремать, потому что в дальнейшем придётся работать много, а отдыхать мало.

– Послушай, Николай, хочу спросить, что мы должны инспектировать?

– Я сам толком не понимаю смысла этого слова. В горкоме мне сказали, а потом на пальцах объяснили. В общем, надо узнавать и записывать количество членов комсомола, кроме того, рассказывать о мировой революции, о политическом положении, о перспективах и задачах советской власти. О рабочем классе, о крестьянине, о молодёжи, о медицине, об образовании и воспитании, а главное – об идеологии, суть которой: как можно скорее прогнать буржуазию с нашей родной земли. Вот тогда заживём и вдохнём полной грудью, когда отдадим заводы и фабрики рабочим, землю – крестьянам; понастроим много школ, новых заводов и начнём выпускать автомобили, самолеты, ну и так далее. Моя голубая мечта – научиться водить автомобиль, знаешь, как это здорово! – произнёс он с какой-то грустной ноткой в голосе после своей тирады.

На том и закончили разговор, после чего продолжили дремать – теперь уже спали практически поголовно.

Едва забрезжил рассвет, меня разбудил тревожный гудок паровоза, однако не обозначавший приближение к станции. Поезд почему-то начал замедлять скорость, и я подумал: «По времени вроде должна быть наша станция». Но подниматься не хотел, боялся потерять место. Повернув голову в сторону окна, строений ни справа, ни слева не увидел, это могло означать, что ещё не совсем доехали. А ещё через мгновенье наш вагон так резко рвануло вперёд, а потом назад, что всех спящих лицом в направлении движения поезда бросило на противоположную сторону к таким же спящим пассажирам, которые в свою очередь начали возмущаться и выражаться нелитературными словами. Рвавшийся вперёд паровоз продолжал подавать частые тревожные гудки, извещающие о какой-то опасности.

Вначале я подумал: «Может, какая-то авария?» И тут я понял, что поезд вновь набирает скорость, а за окном мелькнуло здание вокзала. На некоторое время гудки прервались, зато я услышал конский топот и гиканье наездников, сопровождавшиеся свистом. Тут я, конечно, сорвался с места и уткнулся лицом в окно. Скакавший вдоль вагона бандит с вытянутой шашкой, увидев лицо в окне, махнул прямо в меня, да так резко, что от неожиданности я отпрянул. Николай, наблюдавший из-за моей спины, сказал: «Это махновцы, только непонятно, откуда они здесь взялись?»

Необходимо подчеркнуть ошибочность сказанного Николаем, так как он был молод и ещё не совсем политически подкован, не мог знать про банду настоящих разбойников, которую сколотил вокруг себя Тёртый.

Когда-то Тёртый был сотником у батьки Махно, но по идейным соображениям ушёл, поскольку не соглашался влиться в Красную армию, где всюду требовалась дисциплина и порядок. Тогда-то он и начал создавать свой отряд бандитов-единомышленников из махновцев, петлюровцев и прочих бродяг, в общем, из всего отрепья ярых анархистов. Так вскорости к его кучке присоединились недостающие до сотни: кавалеристы из разрозненных бойцов, поддерживающих кто кулаков, кто белогвардейцев, кто Шкуро, либо просто разбойники с большой дороги, понявшие, что в настоящий момент в одиночку не под силу выжить.

В то же время, добирая до сотни, он постоянно делал налёты, тренируя и испытывая бойцов, а также разжигал страсть к обогащению и подтверждал безнаказанность в свершениях. После удачных грабежей эта кучка бандитов уходила в леса, делила добычу и ждала вестей от своих шнырей[4]4
  Информаторов.


[Закрыть] с новых мест налётов. Теперь же, решившись напасть на поезд, видимо, грабители что-то прознали, раз пошли на такой рискованный шаг.

Вдруг кто-то в вагоне скомандовал: «Ложись!» Все сидевшие на полках пригнулись, так как на полу всем не хватило бы места. А через мгновенье послышались выстрелы. Это стреляли милиционеры, которых специально посадили для сопровождения, когда узнали о банде, орудующей на этом перегоне. Милиционеры отбивались до тех пор, пока не кончились патроны. Бандиты атаковали с двух сторон, а когда убили несколько человек из банды, они тоже стали отстреливаться и сколько-то служителей правопорядка убили, а сколько-то ранили. Так бандиты продолжали гнаться за поездом километров десять, пока у паровоза не кончилось топливо, потому и не дотянул до следующей станции совсем чуть-чуть.

Едва паровоз замедлил ход, как бандиты начали на ходу запрыгивать в вагоны и грабить: били беспощадно тех, кто не отдавал кровью и потом нажитое добро, всё поместившееся в одной котомке. Мирных людей не убивали, так как строго было приказано – экономить патроны.

Так длилось примерно минут пятнадцать, пока не раздался трёхкратный свист, оповестивший об опасности. Бандиты стали пулей выскакивать из вагонов; подбегая к тачкам, бросали награбленное добро, а сами, запрыгивая на коней, низко припадая к холке и нахлёстывая своих спасителей, драпали, периодически оглядываясь на погоню.

Ещё через некоторое время в вагон вошёл военный и спросил:

– Раненые есть?

– Вон в углу лежит милиционер раненый. Если кровью не истёк после нашей перевязки – то жив.

– Ты жив? Сам можешь передвигаться или тебе нужна помощь? – подойдя к раненому, спросил военный, помогая тому встать на ноги. Увидев, что подошли мы с Николаем, попросил нас отвести его на платформу, где орудуют фельдшер и медсестра.

– А как вы здесь оказались? – задал вопрос Николай.

– Нам позвонили с Помошной и предупредили, что налетела банда на предпоследнюю станцию, пограбила местное население и магазин, расстреляла двух милиционеров и погналась за составом. Машинист паровоза, увидев налётчиков, не стал останавливаться, хотя знал, что до нас не дотянет. После полученного звонка мы зацепили пустую платформу, притащили и установили пулемёты, после чего выкатились вам навстречу, – закончил он свой сказ. – А вы кто такие, что я вам всё подробно рассказываю?

– Я Остапчук Николай, второй секретарь комитета комсомола Александровского уезда, а это Бурденко Иосиф, мой заместитель – мы едем с инспекцией по уезду.

– Да, читал я твою фамилию в уездной газете, а вот про твоего зама – впервые.

– Так он у меня со вчерашнего дня зам – вот едем по деревням проверять комсомольцев, агитировать и принимать, так сказать, пополнять будущие ряды строителей страны Советов!

– Так, значит, делаем одно дело, строим социализм. Я воюю и отстаиваю завоёванное, а вы уже ведёте культурную революцию и готовите нам достойную смену. Какие же вы молодцы, каким замечательным делом занимаетесь!

Пришедший нам на помощь паровоз с платформой зацепил наш состав и дотащил до следующей станции. Честно говоря, я её не запомнил, поскольку по прибытии на станцию этот военный, которого мы не удосужились спросить, как его зовут, посадил нас на бричку и сказал возничему: «Отвези их туда, куда они скажут», а сам протянул руку мне и Николаю и, попрощавшись, быстрым военным шагом удалился.