Текст книги "Гении разведки"

Раньше холостых разведчиков за кордон не пускали. А вдруг попадут в «медовую ловушку», подставленную чужими спецслужбами с помощью западных красавиц. Но Феклисову, принятому в органы по довоенному комсомольскому набору, так верили, что в годы Великой Отечественной войны отправили в США холостяком.

– Мама с папой познакомились в Нью-Йорке, – рассказывает мне его дочь Наталия Александровна Асатур-Феклисова. – Маму с группой девушек направили изучать английский и американское делопроизводство в Колумбийский университет. Папа, будучи работником консульского отдела, их оформлял и каждой девушке выставил оценку по пятибалльной шкале.

– За знание языка?

– За внешние данные, за приятную наружность. Маме, единственной из всей группы знавшей английский, он поставил пятерку, высший балл. Она ему понравилась еще при первой встрече. Отец любил красивых женщин. Сразу стал за ней ухаживать, они какое-то время встречались и в марте 1944 года поженились.

– Брак заключили в советском консульстве?

– Да. Я родилась в роддоме Бруклина, в негритянском районе. Отец был всегда так занят встречами со своими агентами, что, наверное, они с мамой особо не задумывались, где ей рожать. Потом мои родители это часто вспоминали и посмеивались надо мной: ты у нас негритяночка, хотя я, конечно, типичная славянка. Папа познакомился под Москвой в школе разведчиков с Анатолием Яцковым.

– Тоже атомным разведчиком, награжденным одновременно с вашим отцом званием Героя России.

– Только Яцков, увы, не дожил, присвоили ему Героя посмертно. А тогда отец и Яцковы продолжали очень тесно работать и дружить в Нью-Йорке. Отец женился, но они вместе ездили на дипломатические пикники. И отец, сделав вид, что увлекся виски, пускался танцевать вприсядку. Мама заливалась пунцовой краской, не знала, куда прятать глаза, а папа продолжал танцевать гопака. Американцы это видели и его всерьез не воспринимали: вот он, простой русский парень. Мама с папой эти танцы вприсядку очень часто вспоминали и смеялись: в это время у него на связи было шесть или семь агентов, в том числе и такие… Но никто этого не знает, это чисто семейные рассказы из жизни разведчика.

– Ведь он еще и дипломатом работал.

– Отец так вкалывал. Даже не смог вырваться в роддом, чтобы встретить маму со мной. Попросил сделать это Анатолия Яцкова. Я потом его звала дядей Толей. Он мне часто отвечал: что, дочка?

– У Яцкова дети были?

– Двое – Павел и Виктория. На девяностолетие отца я их приглашала в 2004 году. Отец попросил Яцкова нас встретить и привезти из роддома, а дядя Толя тоже был очень занят и не успел заехать домой, чтобы взять приданое, которое мама приготовила – одеяло, распашонки. Приехал в роддом налегке. День был холодный, шел дождь. И когда меня вынесли американские медсестры, то просто завернули в плащ дяди Толи. Так и приехали домой.

– Вот они, семейные предания.

– А что делать? Отец встречался с кем-то из своих агентов. Дядя Толя тоже был вечно занят.

– Когда вы вернулись в Москву, сколько вам было лет?

– Это был 1947 год. Мне – два года. Я получила свидетельство о рождении на имя Фоминой Наталии Александровны. Под этой фамилией папа работал в США. Когда отец скончался, возникли сложности. Мы с сестрой обратились к нотариусу за оформлением наследства, отец нам завещал денежные вклады, а нотариус, «пробивая» мое свидетельство о рождении, говорил, что оно фальшивое, такого нет. Не проходило оно по компьютеру, и пришлось искать людей, которые были знакомы с Александром Семеновичем, знали об истории моего рождения и могли подтвердить, что отец работал под фамилией Фомин в Америке, в Чехословакии и в Англии. И только благодаря тому, что сестра и племянник засвидетельствовали, что я действительно являюсь дочерью Феклисова, что я ее старшая сестра, нотариус поверил и выдал мне денежный вклад отца.

А семейная жизнь родителей сложилась счастливо. Всегда рассказывают, что разведчики – бессребреники. На примере моей семьи свидетельствую – это так. В войну папа отдавал серьезную часть своей зарплаты в Фонд Победы. Но он, сын железнодорожника, очень трогательно заботился о своих родственниках. Их было немало, жили они тяжело. И перед отъездом из любой страны, куда забрасывала Служба, или отправляясь в отпуск, накупал для родни чуть не фургон одежды. Дешевой, но очень практичной.

И уже на склоне лет, выйдя в отставку, так о нас заботился. Сам жил со второй женой Маргаритой в маленькой квартирке. А свою, большую, передал нам с сестрой. Он женился на Маргарите, она была намного моложе, после ухода моей мамы. И та очень помогала ему.

(Я помню эту милую женщину. К моему приходу всегда накрывался стол. Маргарита быстро поняла, что мне нравятся ее пирожки. И даже при уходе, уже в прихожей, обязательно всовывался мне кусок теплого пирога. Увы, болезнь унесла Маргариту за считаные месяцы. Феклисов снова остался один. Теперь он приходил ко мне на работу, где мы сидели, беседовали, никогда не спорили. С его разрешения я записывал на диктофон кое-что из им рассказывавшегося. Потчевал его пирожками из нашей столовой. Видно, они вызывали у него определенные ассоциации. И Александр Семенович все повторял: «Жениться бы мне надо. Жениться». – Н. Д.)

Но даю слово дочери:

– А потом отец женился в третий раз. И он, и мы, его дочери, были очень довольны. Семь лет в браке с доброй и отзывчивой женщиной. Конечно, тоже помоложе папы. Ему везло. Такой был человек.

Спрашивал Александра Семеновича, в каких из множества стран, где ему довелось поработать, понравилось больше всего. Ожидал, что, конечно, в США или в Англии, а получил совсем неожиданное:

– Эх, Николай Михайлович, как было хорошо в Чехословакии. В Праге так спокойно.

Это после ареста в Англии Клауса Фукса отправила Служба его куратора Феклисова в тихую Прагу. Он там поработал как следует. Удалось создать в ЧССР (не забыли, как расшифровывается?) вполне дееспособную внешнюю разведку. Консультации Феклисова ценили, присваивали ему местные высокие награды. А он твердо знал, что никакие спецслужбы за ним не гоняются.

И еще в Праге он пристрастился к садоводству. В Москве, выйдя в отставку, любил копаться в саду. Даже в конкурсах участвовал. И, как рассказывает Наталия Александровна, часто в них побеждал. Даже в мелочах он тоже играл только на победу.

А еще, говорит дочка, Александр Феклисов коллекционировал… купания в знаменитых озерах.

– Отец плавал в озере Онтарио в Канаде. Во время командировки в Африку совершил заплыв в озере Виктория. Путешествуя с мамой по Алтайскому краю, он окунался в чистейшие воды Мультинских озер. Отец, конечно же, плавал в озерах Байкал и Иссык-Куль.

Но самым труднодоступным озером оказалось для него озеро Севан. В августе 1978 года мой муж Илья Асатур повез своего тестя в Армению, чтобы показать ему Ереван, Эчмиадзин, познакомить с братьями армянами и их национальной культурой. «Визит» длился неделю и проходил на «высоком уровне». Но отец периодически напоминал Илье о поездке на Севан. Наконец рано утром они сели на поезд и под медленный стук колес через три часа добрались до конечной станции.

Дальше нужно было ехать на автобусе, на машине или идти пешком. Но транспорта никакого не было. Отец сказал: «Пошли пешком», и мужчины тронулись в путь. К счастью, через 30 минут подъехала машина и довезла их до древнего Севана. Оказавшись на берегу озера, Александр Семенович сразу же вошел в холодные воды горного озера. Илья и отец часто вспоминали эту историю.

Герой России Александр Семенович Феклисов умер 26 октября 2007 года – день в день с самым главным своим подвигом. А за 45 лет до этого печального события – 26 октября 1962 года – война, убийственная бойня была уже даже не на пороге: на кончиках пальцев генералов, готовых по приказу президента США Джона Кеннеди нажать на ядерную кнопку, – и понеслось бы по всему миру. Советские ракеты стояли на Кубе, и что делать одураченным американцам, как не наказать этих русских и кубинского лидера Фиделя Кастро. А тот потрясал бородой: «Патрия о муэрте – родина или смерть» и готов был драться именно насмерть. И Хрущев тоже уперся облысевшим своим рогом – никаких уступок. Хотя десятилетия спустя один из его родственников, пусть не кровных, зато доверенных, бывший редактор «Известий» Алексей Иванович Аджубей, поведает мне за не первым бокалом бордо в Париже: «А ведь он знал, что в той войне мы хоть и потреплем Штаты, но вот вряд ли выйдем победителями…» Секретов от любимого зятя Алеши Никита Сергеевич не держал.

Кризис надвигался со скоростью разрушительного и в том географическом регионе привычного урагана. И узнал о нем первым именно советский резидент Фомин – он же Александр Феклисов. Днем, в воскресенье 21 октября 1962 года, знакомый и доверенный советский корреспондент огорошил его сообщением: несмотря на выходной, толпа американских журналистов ждет у Белого дома возможного выхода к прессе президента Джона Кеннеди. Там идет заседание кабинета, на которое почему-то прибыло и множество генералов.

Феклисов через своего шифровальщика моментально направил телеграмму в разведцентр. Чуть позже тревожные вести принес уже прямо в посольство СССР и наш военный атташе: в вооруженных силах США на юге страны объявлена высшая степень боевой готовности. Все это было непонятно и для всезнающего посла Анатолия Добрынина. О советских ракетах «земля – земля», уже установленных на Кубе, не было известно даже дипломатам, близким к министру иностранных дел Громыко.

Советское посольство еще с 21 октября работало круглосуточно. Сотрудники резидентуры, объезжая ночью здания Белого дома, Пентагона, Госдепа, ЦРУ, ФБР, констатировали: свет в зданиях не гаснет ни на минуту, стоянки забиты служебными машинами, значит, работа ведется напряженнейшая.

Хрущев и Кеннеди каждый день обменивались телеграммами. Сначала зашифрованными, а когда поняли, что драгоценного времени на расшифровку уходит немало, повели переговоры открытым текстом. Но конкретных результатов эта лихорадочная деятельность не приносила.

Посол в США Добрынин делал все от себя и посольства зависящее, дабы предотвратить и избежать. В свои годы, а ему только исполнилось 41, американист Добрынин успел завоевать доверие министра иностранных дел Громыко, который наделил своего человека в Штатах полномочиями неимоверными. Ни одно решение и ни один шаг не мог быть предпринят ни дипломатами, ни кем-либо другим, даже разведчиком, без согласия советского посла.

Но уже мало что оставалось во власти хитроумной дипломатии. Тогда мир попал в цейтнот, казалось, война и только война могла разрешить планетарный, с тех пор ни разу и близко не испытываемый в таких масштабах кризис, окрещенный Карибским. Требовалось уже нечто иное, не традиционное, не государственно-дипломатическое, чтобы отвести надвигающийся апокалипсис.

В этот критический момент на мировой арене появился резидент Первого главного управления – внешней разведки – в Вашингтоне Александр Фомин – так в конспиративных целях звался тогда с 1960 по 1964 год в Штатах Александр Феклисов. Впрочем, под этим же именем он работал в США и в военные годы, когда, трудясь под крышей советского консульства, поддерживал связь со многими ценнейшими советскими агентами. Скромному полковнику так никогда и не было дано стать генералом. Ненавижу пафос, но есть еще, черт подери, люди, которые движут историю. А вот их, как правило, продвигают неохотно. Вдруг вытеснят.

В понедельник в советском посольстве был объявлен аврал: стало известно, что в Белом доме творится нечто непонятное. И тут же 22 октября Феклисова срочно пригласил на завтрак Джон Скали. Феклисов поддерживал отношения с известным тележурналистом из Эй-би-си уже года полтора. Его программа «Вопросы и ответы» с участием ведущих политиков США была одной из первых в рейтинге.

И как бы ни складывалась политическая ситуация в стране, было ясно, что ведущий ее журналист всегда поддерживает демократов во главе с Джоном Кеннеди. Да, он был близок к клану Кеннеди, а с младшим из Кеннеди – министром юстиции Робертом – дружил. Часто встречался Скали и с госсекретарем Дином Раском, блистая потом на экране знанием тонкостей американской внешней политики.

Я, честно скажу, не раз и не три допытывался у Феклисова: неужели не был Скали нашим агентом или хотя бы агентом влияния? Ну, как иначе решился бы он на вас, Александр Семенович, выйти, знал же наверняка, что имеет дело с главным в Штатах легальным советским разведчиком. Феклисов, который немало чего мне рассказывал, всякую причастность Скали к разведке, по крайней мере к советской, отрицал. Был уверен, что всю информацию, которой они со Скали обменивались в частных и нередких своих беседах, американец обязательно докладывает в Госдепартамент. А может, и в ЦРУ, то есть действует приблизительно так же, как и Феклисов, сообщавший обо всех разговорах прямо в Центр. Полковник соглашался: могли меня вычислить, но у младшего Кеннеди руки были не то что развязаны, но посвободнее, чем у старшего – президента. Нужны были своеобразные, недипломатические каналы связи, общения.

И американцы тогда, в конце октября 1962 года, решили действовать нестандартно – на уровне разведок. Иного-то выхода все равно не находилось. Вот и выпустили хитрого Скали. Обе стороны выложили карты на стол: еще несколько дней, ну, неделя, и сдавать было бы нечего.

Первая встреча в ресторане «Оксидентал» началась с нервозного вступления Скали. Он прямо обвинил Хрущева в угрозах расстрелять Штаты ракетами, установленными на Кубе. Феклисов тут же припомнил о попытке неудачного вторжения на остров, предпринятой американцами вместе с кубинскими контрас, в апреле 1962-го. Словом, двум собеседникам хватало поводов для взаимных обвинений. Напоследок Скали предупредил, что вечером Джон Кеннеди выступит с обращением к американскому народу. Скали явно куда-то спешил, однако, несмотря ни на что, калитку оба оставили открытой, было ощущение: эта их встреча не последняя.

Больше того, Джон Скали дал понять, и Феклисов усвоил это твердо, что о разговорах на уровне американский журналист – советский резидент докладывалось Кеннеди-младшему, который тут же сообщал о них брату-президенту.

Выступление Кеннеди по ТВ прозвучало угрозой. Для предотвращения ракетно-ядерного удара с Кубы по США устанавливалась морская блокада, мощнейшая американская армия готовилась к быстрому захвату острова.

Феклисов взял инициативу на себя. Утром 26 октября он пригласил Джона Скали в тот же «Оксидентал». Тут же Скали непрозрачно сообщил, что их военные настаивают на бомбардировке и немедленном вторжении на Кубу, и если Хрущев считает Кеннеди неопытным, нерешительным политиком, то скоро у него будет шанс убедиться в обратном. Больше того, он прямо дал понять Александру: военные настаивают на безотлагательном вторжении на Кубу. Пентагон дал гарантии, что в случае согласия президента Кеннеди с советскими ракетами, как и с режимом Кастро, будет покончено в 48 часов.

И тут Феклисов сыграл свою игру так, как и должен был сыграть ее настоящий разведчик. Он начал с комплиментов и заверений в том, что советское руководство считает Джона Кеннеди дальновидным государственным деятелем. Он – не чета генералам-адмиралам, втягивающим США в величайшую авантюру, чреватую катастрофическими последствиями. Дальше полковник отдал должное кубинцам – вот кто будет защищать свою родину действительно до смерти.

– В моей душе что-то произошло, какой-то порыв, озарение. – Каждый раз, когда Феклисов рассказывал мне об этом, его, обычно сдержанно-хладнокровного, охватывал некий азарт, даже голос менялся, превращался из обычно глуховатого в высокий. – Никто не уполномочивал меня говорить Скали об этом, абсолютно никто, но я решился: «Вторжение на Кубу развяжет Хрущеву руки. Вряд ли нашим дивизиям потребуется больше 24 часов, чтобы с помощью войск ГДР сломить сопротивление американского, английского и французского гарнизона в Западном Берлине». Скали совсем не предвидел этой моей отповеди. Он долго смотрел мне в глаза и потом спросил: «Ты действительно думаешь, Александр, что это будет Западный Берлин?» И я подтвердил: «Вполне возможно, как ответная мера. Представь, Джон, лавину из тысячи советских танков и самолеты-штурмовики, атакующие город на бреющем полете».

Скали явно такого не ожидал. Тогда в Вашингтоне Феклисов действовал на свой страх и риск. Но нисколько в этом не раскаивался. Был уверен, что сойдись две державы лоб в лоб на Кубе, то обязательно громыхнет и в Европе.

Как выяснилось позднее, чутье разведчика не обмануло. Феклисов через несколько лет, уже вернувшись в Москву, узнал о существовании некоей секретной разработки советского Генштаба. В ней говорилось, что в случае необходимости войска СССР и ГДР должны были захватить Западный Берлин не за 24 часа, а за 6–8!

Скали сидел, уткнувшись в чашку остывшего кофе. Спросил у Феклисова о войне: неужели она вот так близка? И Феклисов подтвердил, что взаимный страх может стать ее причиной.

Чего наш разведчик не ожидал, так это того, что его слова будут доведены до хозяина Белого дома и что часа через два, от силы три, Скали передаст ему в том же ресторане компромиссные условия по урегулированию Карибского кризиса. Феклисов еще рассказывал о своем разговоре только-только возвратившемуся в 16 часов из Госдепа послу Добрынину, как вдруг его срочно позвали к телефону. Звонил Скали, попросивший немедленно приехать в кафе «Статлер». И Феклисов понял, что времени в обрез – кафе располагалось как раз на полпути между посольством СССР и Белым домом. Добрынин кивнул, предложив продолжить разговор после новой встречи.

Через десять минут Скали с Феклисовым уже заказали по новой чашечке кофе. Джон времени не терял, сразу же заявив, что по поручению «высочайшей власти» он передает следующие условия урегулирования Карибского кризиса:

– Под контролем ООН СССР демонтирует и вывозит с Кубы ракетные установки. США снимают блокаду и публично берут на себя обязательства не вторгаться на Кубу. США также вывозят свои ракеты из Турции.

Феклисов все записал дословно, повторил, чтобы затем не ошибиться при переводе, и Скали подтвердил, да, все правильно. Для русского слова «высочайшая власть» звучали не совсем привычно, и полковник переспросил, что это обозначает. Скали отчеканил каждое слово: «Джон Фицджералд Кеннеди – президент Соединенных Штатов Америки».

И Феклисов помчался в посольство, заверив Скали: переданное ему предложение будет немедленно телеграфировано в Москву. Быстро составив телеграмму за подписью Добрынина о двух встречах со Скали – утренней и послеобеденной, полковник отдал послу депешу на согласование. По всем правилам сообщение должно было быть отправлено в Москву за подписью посла.

Но Добрынин, потратив минимум часа три на изучение проекта подробнейшей телеграммы, не захотел ее подписывать. Сослался на то, что МИД не давал дипломатам полномочий на ведение таких переговоров. В кабинете посла произошла обидная для Феклисова-Фомина сцена. Про нее мне писать Александр Семенович запрещал. Возьму на себя смелость его ослушаться.

Если очень коротко, то Добрынин в присутствии еще трех видных дипломатов поставил чересчур инициативного, по его мнению, резидента легальной разведки на место. Посол формально был прав. Действительно, абсолютно не принято разведчику брать на себя функции дипломата. Но не за несколько же часов до возможного начала третьей мировой! Могут же быть исключения.

И Фомин развернулся, рванул к себе, в резидентуру. Здесь, наплевав ради дела на все дипломатические тонкости, он от собственного имени отправил через своего шифровальщика телеграмму на имя начальника разведки. И вскоре члены Политбюро во главе с Хрущевым, уже жившие в преддверии войны на казарменном положении в Кремле, это послание изучали.

Тут я попросил бы уважаемых читателей вспомнить (или представить), в какие годы происходил последний акт разыгрывавшейся трагедии. Хрущевская «оттепель» завершена, бюрократия и чиноподчинение – полные, а уж тем более – за границей, где любой посол считался если и не помазанником Божьим, то хрущевским – точно.

Утром Феклисов получил телеграмму из Центра: его сообщение получено.

27 октября 1962 года Скали вновь встретился с Феклисовым, а Роберт Кеннеди дважды – с послом Добрыниным. При одной из таких встреч присутствовал и советник Фомин. Александру Семеновичу показалось, что Кеннеди-младший смотрел на него изучающе.

Пошел обмен официальными посланиями. Удовлетворивший обе стороны ответ Хрущева пришел утром 28 октября.

Мир был спасен. Не буду утверждать, что только усилиями журналиста Скали и резидента советской внешней разведки Феклисова. Но, бесспорно, их роль в решении Карибского кризиса огромна.

В Штатах часто пишут, что это Феклисов вместе со Скали сумели во многом предотвратить войну, казавшуюся неминуемой неизбежностью. У нас этот подвиг оценивается намного скромнее. Неординарность Феклисова находит понимание не у всех.

О некоторых операциях, задуманных и осуществленных Александром Семеновичем, еще только предстоит рассказать.

Феклисов был безукоризненно интеллигентен. Ни единого бранного слова за годы знакомства от него не слышал. Даже рассказывая о том самом случае, который мог бы завершиться и новой мировой войной, Феклисов обходился некими тщательно подобранными оборотами речи. Безусловно, Фомин был обижен. И, знаете, как эта обида постоянно прорывалась и десятилетия спустя? Неоднократно пересказывая мне в деталях этот эпизод, Александр Семенович возмущался: «Ну, сделали тогда из меня мальчика. Ну, сделали».

Феклисов вскоре вернулся домой. Заслуженного, по общему мнению коллег, звания генерала ему не присвоили. Он недолго потрудился на оперативной работе в Первом главном управлении, а затем как-то незаметно его перевели на преподавательскую работу. Руководил теми, кто передавал свой богатый опыт будущим разведчикам.