Текст книги "Гении разведки"

– Теперь относительно понятно, почему не попались вы – профессионал. Но как сумели избежать разоблачения и ареста ваши агенты? Святых, кажется, разведприемам не обучали.

– Как вам сказать. Понятно, нашими мерками их профессионализм измерить трудно. Но если проработал со мной человек шесть лет, регулярно ходил на встречи, нигде не попался, значит, его можно смело считать профессионалом.

– То есть за годы работы они превращались в сознательных профессиональных разведчиков. Вы их что, натаскивали?

– Такого слова у нас в лексиконе нет. Это называется обучением от встречи к встрече. Как выйти из дома, как провериться, нет ли за тобой хвоста. Как оценить, какая вокруг тебя складывается обстановка. Кто обращает внимание, есть ли какие-то новые знакомые – люди, до того интереса к тебе не проявлявшие или вовсе не известные. Короче, мы все время даем наметки, советы, на что обращать внимание, чтобы быть в себе уверенным. И с течением времени наши помощники становятся такими, как надо. Каждый помогал нам в своей области. Один – в радиолокации, другой – в авиации, третий приносил данные по высокооктановому бензину, четвертый – знаток отравляющих веществ. Они были профессионалами в своих областях науки и со временем превращались в профессиональных разведчиков, которые знали, как надо себя вести, чтобы не провалиться.

– Владимир Борисович, а тот человек, который сам пришел к вам и информировал относительно секретов их немирного атома, – он так и останется для нас мистером Икс?

– Даю стопроцентную гарантию. Имен наших агентов мы никогда не называли и называть не будем. А тех, кто по тем или иным причинам засветился, вышел, как мы говорим, на поверхность, пожалуйста. Это уже другая ситуация.

– А этот Икс был известным ученым?

– Не очень. Но непосредственным участником важных исследований. Атомную проблему решали крупнейшие университеты – Эдинбург, Ливерпуль… Да, Икс был полностью в курсе их достижений.

– А после войны он сотрудничал с вами?

– С нами? Работал, работал.

– И так же безвозмездно?

– Так же.

– Долго?

– Ну, еще годика три. Затем перешел на преподавательскую работу и некоторые свои разведывательные возможности потерял. Поддерживал с нами контакты время от времени, однако ценной отдачи от него уже практически не было.

– Вы с ним после отъезда встречались?

– Нет.

– Но были же дружны.

– Что делать. Приехал мой сменщик. Принял на связь его и целый ряд моих агентов. У нас такая преемственность всегда существовала.

– И вам не было обидно?

– Обидно – нет. Терять товарищей, расставаться – было больно, да. С такими людьми срастаешься сердцем.

– И вы никогда-никогда не возвращались к прежним связям?

– Бывали случаи, когда я уезжал из страны, проходило какое-то время, моя замена вступала в контакт с моим источником, а тот говорил: «Я с вами работать не буду». Тогда, значит, я ехал туда и решал проблему. Объяснял: забудем личные симпатии-антипатии, главное – работа.

– И много вот так приходилось ездить?

– Нет, таких случаев было немного. Мне тогда было 25–26, они – на несколько лет старше.

– И в каком вы были звании?

– Какое это сейчас имеет значение? Старший лейтенант.

– Признайтесь, а в нелегалы не тянуло? Ведь в ваших кругах это почитается за высший пилотаж.

– Думал я пойти по этому пути. Даже готовился.

– У вас хороший английский?

– Был хороший. С утра до вечера среди англичан. Их речь только и можно на улице перенять, никакие учебники вам этого не дадут. И еще практика общения с агентами… Принимали за валлийца – откуда у меня взялся такой акцент? Понятия не имею. Курил тогда трубку, зажимал в зубах. И с моим маленьким ростом терялся в толпе. Мог спокойно адаптироваться в любой англоговорящей стране.

– Так что же помешало?

– Когда узнали, что я в Англии провалился…

– Как – провалились? Вы же только что говорили – «никаких провалов».

– Видите ли, когда я начинал, измен среди наших не было. До войны уходили Орлов, Кривицкий – фигуры крупные, прогремели по всему миру. Из тех же, кого я знал, – никто. А в 1945-м в Канаде ушел шифровальщик военных Гузенко. Унес все, что было в резидентуре: шифры, личные записи резидента, его книжку со всякими пометками. Буквально ограбил. Канадский провал перебросился не только в США, но и в Европу. Началась страшная свистопляска. Пошли всякие контрольные проверки. Из-за этого работа была, по существу, прекращена на полтора года. Чтобы наши агенты не провалились, мы приказали: сидите тихо, никуда не ходите и не рыпайтесь, вот вам условия связи на все случаи жизни. Никого не взяли, но агентурная сеть пострадала. Некоторые, не дождавшись, занялись открытой просоветской деятельностью. Кое-кто потерял работу, нас интересовавшую. Другие ее сознательно сменили и сделались для нас бесполезны.

– Но вас-то как это коснулось?

– Агент меня продал.

– Английский?

– Какой же еще? Я с ним познакомился чисто, открыто – на приеме. Он знал, кто я и откуда. Завербовал его, работал с ним. Когда уезжал, то не передал своему сменщику, а оставил условия связи. И когда после провала в Канаде поднялась вся эта буря, он перепугался. Побежал в контрразведку и признался: «Барковский меня завербовал». Из Лондона я к тому времени уже уехал, но идти по нелегальной дорожке было бы большим риском.

– Откуда же вы узнали обо всем этом?

– Догадайтесь с трех попыток. Кто-то из этой, как вы говорите, «Кембриджской пятерки» нашего резидента предупредил. Кто, так и не знаю, но сообщили: «Барковского вашего продали».

– Владимир Борисович, ну давайте по-простому, откровенно.

– А я с вами не откровенно? Разве что без фамилий.

– Продал агент, а могли бы сдать и свои. Ведь в наше время подобное случается.

– Я и сегодня ни о каких таких сдачах не слышал. Враждебного отношения к себе никогда не испытывал. Все, кто меня знал, оказались людьми порядочными, не пытались как-то давить на мозоль. По крайней мере, за все мои командировки никаких противоречий, споров или свар с персоналом посольств не случалось. Но это тоже умение разведчика – сохранять хорошие отношения со своими.

– Вы считаете, что в то время конспирацию соблюдали строже, чем сейчас, что она была надежнее, лучше?

– Безусловно. Тогда совершенно исключались разговоры между разведчиками на тему, кто и чем занимается. Сегодня болтовни очень много. Хочется похвастаться, как-то показать собственную значимость. Какие-то намеки о том о сем. Кому это нужно?

– Владимир Борисович, генерал Судоплатов, имевший прямое отношение к созданию советской атомной бомбы, намекает, что ее секреты нам выдали непосредственные создатели – американец Роберт Оппенгеймер, датчанин Нильс Бор. Якобы эти выдающиеся ученые очень нам симпатизировали.

– Я считаю это заблуждением Судоплатова. Бред. Хотя вполне в стиле Судоплатова. Типичная сталинская привычка ссылаться на сотрудничество иностранных знаменитостей с советской властью. Не шли они на такое.

Короче, после того как американцы испытали свою атомную бомбу и отбомбили Хиросиму и Нагасаки, Сталин принял решение перевести все наши атомные работы на гораздо более высокий уровень. При Государственном Комитете Обороны создали специальное управление № 1 под председательством Берии. А при нем – технический совет, которым руководил министр боеприпасов Ванников. В НКВД организовали отдел «С» – по фамилии его руководителя Судоплатова. Во время войны он вел партизанские дела, но война закончилась, и генерала надо было куда-то пристраивать. В задачу отдела «С» входила обработка всей информации, которую добывала разведка по атомной проблематике, включая и данные из ГРУ. Раньше доступ ко всем этим секретам имел лишь один Курчатов. Но даже он только делал себе заметочки, а самих текстов не имел. Теперь же информация пропускалась как бы по второму кругу: переводили, анализировали, доводили до сведения курчатовских помощников. В принципе решение абсолютно верное.

Второе задание отделу «С» сформулировали так: искать в Европе ученых-физиков, радиолокаторщиков… которые бы пошли на контакт с нами. Либо приглашать их в Советский Союз, либо договариваться о сотрудничестве там, на месте. И вот это уже – из области мифологии. Европа была опустошена, обсосана американскими и английскими спецгруппами, которые раньше нас принялись за дело: заманить светлейшие европейские умы к себе, поселить в Штатах, использовать в собственных целях обнищавших светил. Если потребуется, то и заставить. А не удастся – так за какие угодно деньги буквально перекупать любую атомную информацию. Из советской зоны оккупации Германии все находившиеся в ней ученые моментально перебрались на Запад. Ушли даже с нами до того сотрудничавшие. Но Судоплатову надо было как-то оправдывать существование свое и отдела «С». Требовались акции, почины, громкие имена. Так родилась безумная идея с Нильсом Бором. С высочайшего дозволения и, видимо, по подсказке лично Берии решили отправить к нему целую делегацию работников отдела «С» во главе с заместителем Судоплатова Василевским. Узнали, что Бор вернулся в Данию, и поехали.

К собственному удивлению, среди руководителей группы был и только-только в отдел призванный физик и чекист Терлецкий. Он работал с развединформацией как профессионал-ученый: сортировал, комплектовал, обобщал.

Но вопросы Нильсу Бору придумал даже не он. Сформулировали их настолько элементарно, были они так просты, что я никак не могу понять, зачем вообще все это затевалось. Преподнести себя повыгоднее Сталину?

Бор, человек деликатный, интеллигентный, к СССР, как вы отметили, хорошо относившийся, не мог отказать во встрече. Беседы в Копенгагене состоялись. О том, что такими вот рандеву рискуют подставить Бора, Судоплатов, конечно, не думал. А Терлецкий стеснялся, нервничал. Он-то понимал, с какой величиной имел дело. Однако этика этикой, а отказаться выполнить личное задание Берии не осмелился. Вопросы задал через приставленного к нему судоплатовского переводчика. Английским Терлецкий владел неважно.

Насколько же перекрывался нашей развединформацией этот список вопросов Судоплатова, и говорить нечего. Бор ничего ценного не сказал. Отвечал в общих направлениях. И потом, на всякий случай подстраховавшись, сообщил о визите советской делегации датчанам. Те – американцам.

– Ничего себе. Это из серии: «а мы так не договаривались». Наш друг. Лечился в СССР, получил Ленинскую премию мира.

– Мы же об этом говорили: Бору было, что терять. Короче, результат миссии – нулевой. Зато из отдела «С» к Сталину пошло бравурное сообщение об умело выполненной операции. Понятно, что ответы Нильса Бора передали Курчатову. И он, досконально в проблеме разбиравшийся, дал всей этой показушной шумихе очень скромненькую оценку. Поездка получилась пустой.

Никакой помощи от Бора, Оппенгеймера и других столь же великих иностранных физиков ни Курчатов, ни разведка никогда не имели. Давайте расстанемся с мифами. И еще одно. Вспомните, о чем мы с вами неоднократно говорили. Великие боятся за свое место под солнцем и его берегут.

– Владимир Борисович, как у вас сложилась жизнь после войны и командировки в Англию?

– Нормально. Я же говорил вам, я кондовый научно-технический разведчик. В 1948–1950 годах работал в США.

– Почему так недолго?

– Жена заболела. Пришлось ехать в Союз на операцию. С 1956 года – резидент в США.

– То есть возглавляли всю советскую разведсеть в Штатах?

– Легальную. Шесть лет.

– Ого! Почему все-таки вы не генерал?

– В мое время нам генералов не присваивали.

– И трудились в Штатах по тому же атомному делу?

– И по тому же и не только по этой проблематике. А атомными вопросами разведка и сейчас занимается. Ставятся новые опыты в ядерной физике, появляются другие виды боеголовок… Надо знать, что делается.

– В США?

– Да везде.

– Вторая мировая закончилась. Энтузиазм друзей-коммунистов угас.

– Согласен. Работать стало намного труднее.

– Бескорыстные и идейные, наверное, перевелись?

– К сожалению, да. Теперь все больше приходится искать, нанимать и оплачивать. Вера угасла, появился страх перед нами и своей контрразведкой.

– Но и мы сами немало сделали, чтобы от себя отвадить.

– Мы много для этого сделали. Сегодня, признаюсь прямо, поиски помощников затруднены. Но бросать из-за этого работать никто не собирается. Жизнь внесла поправки в методы работы, и притом существенные.

– Покупаете?

– Приходится.

– Зашел разговор на современную тему, и что-то вы, Владимир Борисович, не слишком многословны.

– А как иначе? Ниточки-то тянутся.

– Хорошо. А в первый заезд в Штаты вы должны были застать полковника Абеля?

– Ему полковника тогда еще не присвоили. Понимаете, я был в тот период помощником резидента по линии научно-технической разведки. А нелегальная разведка всегда была и остается табу для всех. Как правило, Центр поддерживает контакт со своими нелегалами самостоятельно. У них собственные каналы связи. Только руководители нелегальной резидентуры знают о том, что есть конкретно такой нелегал. Единственное, что мне было известно: с человеком, которого вы называете Абель, есть запасная связь на тот случай, если основная оборвется. Остальное до поры до времени меня не касалось.

– И то же самое относилось к Коэнам? Тем, что во время войны вывезли из Лос-Аламоса чертежи от агента Персея?

– Я знал, чем они занимаются, пока Коэны были в сети легальной разведки. Публика эта мне была великолепно известна, и что она делала, и на что способна. Настоящие разведчики. Сколько же они для нас всего добыли! Но я напрямую с Коэнами в контакт не вступал, хотя непосредственно руководил деятельностью этой группы через моего сотрудника Соколова. Когда Соколов, известный Коэнам под именем Клод, шел на встречи с ними, докладывал мне. Он познакомил Коэнов с Абелем, который принял руководство над всей этой группой. Но к тому времени Коэнам пора было спешно покидать Америку, и сотрудничество их с Абелем было недолгим. Бежать в Мексику им помог непосредственно Клод – Соколов.

– А как развивалось сотрудничество с Абелем?

– Да, пожалуй, никак. Я работал в Штатах до 1962 года. Арест его произошел при мне. Но к этому времени он на нас уже не замыкался, работал непосредственно на Центр. Иногда, очень редко, поддерживали с ним связь. Были кое-какие каналы. Передавали деньги, документы – и всё. Не виделся я с ним там ни разу. Мне бы не хотелось развивать дальше всю эту тему. Тем не менее мои представления несколько отличаются от популярных. Я испытываю к Вильяму Фишеру, взявшему при аресте имя Абель, огромное уважение. Боготворю разведчиков-нелегалов. На риск они идут страшный. Любой из них для меня, если хотите, образец.

…Владимир Борисович скончался в 2003 году. Но уроки Барковского мной выучены и вызубрены. Светлая ему память и глубокая благодарность.

Он спас мир дважды
Александр Феклисов

В годы войны молодой разведчик Александр Феклисов добыл важнейшую информацию об американской атомной бомбе. А в 1962-м во многом благодаря ему, резиденту советской разведки в США, был урегулирован Карибский кризис.

Начинающий разведчик Саша Феклисов имел поразительную способность сходиться с людьми. Сам не знаю почему, но и мне, познакомившемуся с ним в 1993-м, когда Александру Семеновичу было под восемьдесят, а мне всего-то за сорок с небольшим, общение с собеседником давалось всегда легко. Заходил в его маленькую квартирку на Большой Грузинской и чувствовал себя словно на исповеди. Но не своей. Наверное, ему хотелось вспомнить, высказаться. И он говорил, впрочем, никогда не называя фамилий своих агентов, которых именовал только «друзьями».

В годы войны Феклисов работал под дипломатическим прикрытием в США. О своем близком Друге, неприметном нью-йоркском инженере с крупного военного завода, всегда рассказывал и с радостью, и с болью. Судьба этого человека сложилась потом трагически, и, как мне кажется, винил в этом Феклисов (а зря) себя тоже. В военную пору Друг работал на СССР «сугубо на идейной основе». Признавался типичному русаку Феклисову: «Слушай, эта гадина Гитлер решил перебить всех вас, русских, и нас, евреев. За это мы с тобой его здорово накажем». И поток сведений, который шел от не слишком удачливого техника, был неиссякаем.

На Рождество Саша купил Другу часы и сладости для семьи. Жена и дети Друга все время болели, да и жили бедновато – вчетвером на одну скромную зарплату.

Встретились в здоровенном баре. Пока выпивали и закусывали, Друг время от времени бросал взгляд на принесенный сверток, который оставил на подоконнике. Пожурил за дорогие, по его мнению, часы и, уходя, забрал с окна сверток, плотно, в несколько слоев завернутый в промасленную бумагу. Феклисов понял, что подарок для него предназначенный. Уже на улице Друг вручил сверток разведчику, пояснив: «Это Красной армии – к Рождеству. Образец нового оружия. Только-только испытано на нашем заводе. Пригодится и нам, американцам, и вам, чтобы бить наци».

Феклисов ужаснулся. А как же с конспирацией? Друг улыбнулся: «На Рождество даже на моем военном заводе конспирация отменяется. Охранники ведь тоже люди».

Феклисов взял сверток и прогнулся под его тяжестью – каким же образом дотащил его на встречу тщедушный Друг? Пришлось брать такси. В посольство ехать не решился. Дома распаковал подарок. В нем оказался… Вскоре «прибор» был доставлен в Москву дипломатической почтой.

Александр Семенович получил за «подарок» выговор: все каноны элементарной конспирации были низвергнуты. А другу просили передать благодарность. Особенно от подводников: о такой новинке у нас и не слышали.

Не смогу рассказать в известных мне деталях, как с помощью своей агентуры добывал Феклисов в США во время войны и после нее, уже в 1950-е, в Англии секреты атомного оружия. Билась в нем какая-то упорная жилка, так годами и не заглушенная, строжайшей дисциплины. О собственной роли в атомной разведке Александр Семенович не рассказывал. Но это именно у него были в Великую Отечественную войну на связи в Штатах наши агенты.

Я познакомился с ним уже седовласым, вечно возящимся с неизменным садящимся и здорово его подводящим слуховым аппаратом. В маленькой квартирке недалеко от Белорусского вокзала ему поставили специальный телефон, озарявшийся при звонках ярким красным сиянием. Он не слышал и резкого дверного звонка, и опекавшим его молодым коллегам из Службы внешней разведки пришлось установить в прихожей чуть ли не прожектор, который при нажатии кнопки у двери мигал красным светом.

Уже готовя эту главу, я все же решился спросить его дочь Наталию Александровну: «Как разведка, цепко следящая за здоровьем своих сотрудников, допускала глуховатого резидента до работы?»

Оказалось, что почти оглох на одно ухо юный тогда Александр Феклисов, когда загорелся их полуразрушенный московский барак. Он повел себя героически, вытаскивая из пламени родственников и соседей. Когда деревяшка сгорела, замученный парень прилег отдохнуть на доски около какого-то холодного сарая. Проснулся, а ухо при минус двадцати буквально примерзло к ледяным промороженным доскам.

Но Александр Феклисов, по словам дочери, был таким человеком, что собственных недугов не стеснялся. Предупреждал о глухоте всех – и начальство, и даже агентов. Всегда просил их говорить с ним, усаживая под ухо, которым слышал нормально. Иногда подсмеивался над частичной глухотой, но так свято верил в себя, в свое дело, что и мысли не допускал, будто это помешает в работе. Вот уж у кого не было комплекса неполноценности. Как-то на важной пресс-конференции, посвященной выходу его книги, иностранный журналист задал ему вопрос – и сложный – не под то ухо. Но он не смутился: во-первых, привык; во-вторых, умел читать по губам и по нескольким словам определить суть вопроса. Никогда не отвечал невпопад.

Александр Семенович любил рассказывать о том, что для него, сына железнодорожника, выпускника Московского института инженеров связи, приглашение работать в разведке было полной неожиданностью. На протяжении всей жизни часто повторял: «Я случайно попал в разведку». Приход туда, как вспоминает дочь, был, по словам Феклисова, «комом снега, свалившимся на голову жарким июльским летом». Однако был ли этот ком уж таким нежданно свалившимся? Еще в институте происходило у будущего Героя России общение с людьми, которое могло бы рассматриваться как подброшенная судьбой подсказка, некое предзнаменование того, что с ним произойдет в ближайшем будущем.

Лучшими друзьями отца в институте, рассказывала мне Наталия Феклисова, были Сергей Бородич и Наталия Могилевская – студенческая пара, муж и жена. Наталия Соломоновна Могилевская была ни больше ни меньше дочерью Соломона Григорьевича Могилевского (1885–1925) – сподвижника Феликса Эдмундовича Дзержинского. Соломон Могилевский в начале 1920-х некоторое время возглавлял Иностранный отдел ВЧК, руководил разведкой. Погиб в авиакатастрофе вместе с почитаемым Сталиным Мясниковым. После этого вождь отдал приказ, суть которого сводилась к тому, что высшие руководители партии не должны без крайней необходимости пользоваться воздушным транспортом.

А муж Наталии Могилевской – Сергей Владимирович Бородич (1914–1996) стал крупным ученым, профессором, доктором технических наук, разработчиком отечественных систем радиорелейной и спутниковой связи. Дружба трех институтских друзей продолжалась долгие годы.

Но вернемся непосредственно к Феклисову. Иногда во время моих приходов на Большую Грузинскую улицу хозяин квартиры опирался на палочку. Но человек был статен, галстуки всегда подходили к хорошо отглаженным темно-синим костюмам, а память Александра Семеновича работала с точностью неимоверной: несмотря на весьма почтенный возраст, щелкал именами, датами, событиями. Ко второй жене Маргарите (первая, увы, давно скончалась), намного его моложе, он относился не просто с благодарной любовью хорошо ухоженного пенсионера, а с явным и твердым мужским чувством. Потом, когда Маргарита скоропостижно ушла из жизни, он через несколько лет вновь женился. И, знаете, был по-человечески и по-мужски счастлив.

Мы часто встречались у него дома, разок – и у меня. Иногда Александр Семенович приезжал ко мне на работу: довелось не только беседовать с ним часами для моих книг, но и изредка помогать ему в литературной работе, за которую Феклисов взялся рьяно. Гуляли – ходили от Белорусской площади, по, как он говорил, улице Горького, давно уже Тверской, и до Кремля. Пару раз в Дни Победы ездили на Поклонную гору. Тогда ему уже присвоили звание Героя России, и народ все теребил видного ветерана: за что, ну за что звездочка? И хотя «Золотую Звезду» он получил с многолетним опозданием в 1996 году за то, что добыл кучу атомных секретов, Александр Семенович неизменно отвечал: за атомную бомбу и за работу по предотвращению Карибского кризиса.