Текст книги "Гении разведки"

Был риск напороться на кого-то из штата Айова, знавшего, что семья Абрама Коваля, страстно верившего в коммунизм и презиравшего все американское, рванула в 1932 году в Советский Союз. Нет, здесь-то повезло!

Зато подвело совсем иное, вроде бы малозначащее, до обидного мелкое обстоятельство, что и губит порой некоторых разведчиков – не только нашенских. И мной уже скромно упомянутое.

Ну да, имею в виду тот самый довоенный советский журнал. Жорж Коваль помнил о нем, отправляясь в США в 1940 году. Он все-таки попал в руки американской контрразведки: фото счастливой еврейской семьи, избежавшей тягот капиталистического рая благодаря переезду в Биробиджан. И на фото узнаваемый парнишка – Жорж Коваль.

А жалко. После войны Ковалю предлагали остаться работать на атомном объекте уже в качестве гражданского специалиста. Он, к удивлению работодателей, отказался: рвался в любимый Нью-Йорк, собирался создать семью, мечтал продолжить образование. Такие понятные желания. Им дали осуществиться. Сержант инженерных войск США, техник третьего разряда Джордж Коваль демобилизовался в 1946 году.

Уже тогда он начал бить тревогу. Да, почувствовал опасность там, где другой бы от нее отмахнулся. Джо действительно был везунчиком. Но спасло не только это. Он анализировал события, трезво оценивал и взвешивал ситуацию. В Америке произошел не случайный всплеск шпиономании: в августе 1945 года из Канады сбежал ценнейший в разведке специалист – шифровальщик резидентуры ГРУ Гузенко. Вот уж когда включились на полную мощь американские спецслужбы. Пошли поголовные проверки. Тут уж Ковалю не поздоровилось бы. Выяснили бы всю подноготную.

А еще через полгода после этого произнес в американском городке Фултон свою знаменитую речь «заклятый друг» СССР Уинстон Черчилль. Вскоре за проверками пошли аресты. Частично они коснулись и советской атомной сети в США и Канаде.

Набравшийся к тому времени оперативного опыта нелегал Жорж Коваль не мог на это не среагировать. Сославшись на неизбежность новых проверок, попросил вывести его из США. Знакомым честно признался: получил выгодное предложение поработать в Европе, куда и решил отправиться. Обман, но лишь частичный. Коваль официально получил заграничный паспорт и отчалил во Францию. От Гавра было уже сравнительно недалеко и до Москвы.

Где он и оказался в конце 1948-го. И тут же, как пишет Андрей Шитов, начались проверки его друзей по Су-Сити. Их допрашивали, просили рассказать о Ковале. При этом никому из них не говорили о том, что того в чем-то подозревают. Неужели сын Эбрахама, уехавшего строить социализм в СССР, и сержант Коваль – одно и то же лицо? Выплыло и злосчастное фото. Не оставалось никаких сомнений – лицо было точно одно. Провал американской контрразведки означал полный успех другой нелегальной разведки – советской, военной.

По мнению некоторых историков разведки, исчезновение Коваля из США оставалось незамеченным до 1950 года. И только тогда американцы начали бить тревогу. Искали его в местах разных. Сначала в Западной Европе. Потом почему-то в Латинской Америке.

Но, правда же, жаль, что Ковалю пришлось покинуть Штаты. С такими способностями он мог бы добраться в США и до более высоких чинов и званий, эффективно поработать на советскую разведку.

Теперь ему предстояло заново начинать жизнь в Москве.

В июне 1949 года «…солдат Жорж Коваль, 1913 года рождения, демобилизован из рядов Вооруженных Сил СССР», так ни разу за всю десятилетнюю службу в армии, то бишь в разведке, не примерив военного мундира.

Предположительно в 1950 году или чуть раньше Георгий Абрамович Коваль снова появился в МХТИ имени Менделеева.

Его дождалась терпеливая жена, которая долгие годы получала лишь короткие письма от мужа. Их передавали молчаливые люди, не склонные вступать с ней в длинные разговоры и сообщать какие-то подробности о ее супруге.

Вновь пошла тихая и счастливая своей незаметностью жизнь. Восстановился в аспирантуре, успешно, как всегда получалось у Коваля, защитил диссертацию, став кандидатом наук. С радостным достоинством принял предложение остаться работать в стенах вуза.

И вдруг из отдела кадров Менделеевки грянуло: а нам ученые вашего редкого профиля совсем не нужны. Он пытался развеять недоразумение. Убедить в ошибочности решения. Не получилось. После увольнения думал найти работу где-то еще, а потом постараться вернуться в альма-матер. Но его не брали нигде. Предлоги – разные, суть одна.

Что случилось, почему? Спустя десятилетия причины разглядеть легко, не то что тогда. Бдительные кадровики недоумевали. Где этот Жорж Коваль пребывал почти десять лет? Пишет в анкете, будто служил в армии с 1939 года, это точно зафиксировано, до 1949-го. Но почему дипломированный выпускник МХТИ с блестящими знаниями все эти годы так и оставался солдатом? Неужели не мог дослужиться ну хотя бы до младшего офицера? И награда у этого парня всего одна – медаль «За победу над Германией».

Бедные кадровики! Откуда им было знать, что есть у Коваля и другие медали. В США его оценивали более щедро. Демобилизован с почестями и двумя медалями «За победу во Второй мировой войне» и «За примерное несение службы».

А в Москве дивились: разве не странно ведет себя этот бывший рядовой? На вопросы о службе отвечает и в письменной форме, и при собеседованиях сдержанно, подробностей не приводит. Для осторожных кадровиков, и не только для них, этого было достаточно, чтобы подозрительного Коваля уволить и больше никуда не брать.

А он молчал, дав еще в 1939 году подписку о неразглашении. И не имел права нарушить честного солдатского слова. Из ГРУ, не любящего шума, его после приезда из США по-тихому отпустили.

И еще об одном. Вернувшись из США, Жорж Абрамович попал, втесался, в самый разгар борьбы с «безродными» космополитами. Дело врачей-отравителей, увольнение из органов достойных сотрудников не с той национальностью в пятой графе анкеты. Пригвождение к столбу деятелей науки и культуры со сложными фамилиями: как позорны эти атрибуты той эпохи. А этот Коваль еще и родился в США. К чему рисковать своим благополучием ради этого типа.

Но Ковалю надо было жить, кормить семью. Положение – трагическое. Пришлось, оббив сначала все только возможные пороги властных кабинетов, обратиться в ГРУ. Там откликнулись, разобрались, помогли. Почему не сделали этого сами? Хранили тайну. Но в итоге в ответ на мольбу о помощи рядового Коваля сам начальник ГРУ генерал-полковник Михаил Алексеевич Шалин написал письмо министру высшего образования В. Н. Столетову: «Прошу Вас учесть его немалые заслуги при обеспечении работой». Подтвердил, что Жорж Коваль с 1939 по 1949 год находился в армейских рядах. А объяснить, чем конкретно он в армии занимался, не может, ибо строго соблюдает закон о неразглашении государственной тайны о службе, которая проходила в особых условиях.

Не уверен, что Столетов понял ремарку об «особых условиях». На языке разведки это сочетание обозначает: был нелегалом за границей. В случае необходимости представители ГРУ обещали все это подробно объяснить кому и где надо. Но объяснять не пришлось. На просьбу генерала Шалина «учесть немалые заслуги при обеспечении работой» министр начертал соответствующую резолюцию. Обращение переслали в МХТИ имени Менделеева. И в институте быстро, без дешифровальщиков и дополнительных разъяснений, все уразумели. Коваля приняли, восстановили и назначили.

Не согласитесь ли, что послевоенная эпоха была сурова?

Студенты Коваля любили, он отвечал им тем же. Преподавал, писал научные работы. Проработал в этом институте лет сорок.

Военная разведка – ведомство исключительно закрытое – вспомнила о своем рядовом солдате лишь в начале ХХI века. Его приглашали на встречи ветеранов. Регулярно помогали, в том числе и деньгами. Даже наградили почетным знаком «За заслуги в военной разведке». В сугубо закрытом музее ГРУ поместили фото «Дельмара» и соответствующую короткую справку о деятельности в США. Свой, узенький-преузенький круг людей до этого что-то о нем слышал. А уж более широкая публика о подвигах атомного разведчика-нелегала все предшествующие десятилетия «по соображениям безопасности» и догадываться о его существовании не могла. И сам Жорж Абрамович не признавал суеты. Его не знают? Значит, так надо.

Когда руководителей ГРУ упрекнули в «забывчивости», в том, что дань публичного уважения отдана герою из их ведомства слишком поздно, они честно ответили: сам Коваль просил «пока» хранить его подвиги в тайне. Думается, генералы не лукавили.

Коваль прожил в безвестности в принципе счастливую жизнь. А после нее президент РФ побывал в новом здании ГРУ, заглянул в музей, увидел, быстро оценил, присвоили Жоржу Ковалю звание Героя России (посмертно). Вот он круг случайностей, который относительно счастливо замкнулся.

Но думать, будто заслуги Коваля в деле ускорения создания советской атомной бомбы были никому, кроме как в ГРУ, неизвестны, ошибочно. Знаю это точно. Ибо в 1993 или 1994 году на стадионе «Динамо» патриарх – основатель московского «Спартака» и мой добрый знакомый Николай Петрович Старостин вдруг показал мне на пожилого человека, сидевшего на трибуне: «Наш многолетний верный болельщик. Ученый, то ли физик или, кажется, химик».

Я поначалу не понял: «И что здесь удивительного?» Мой старинный компаньон по прогулкам по Садовому кольцу улыбнулся: «Ему бы за “Динамо”, а он, видите, за нас. Хоть и разведчик».

Есть лишь белые пятна
Разведчик Икс

Этому разведчику-нелегалу, Герою России рассекречивание не грозит. Его имя никогда не будет названо.

Нет даже портрета. Есть лишь короткая фамилия на рамке того, что должно быть портретом, да белое пятно. Полная безвестность.

Он начинал фактически с нуля. Унылое побережье с мрачными скалами. Его то ли выбросили на берег, то ли доставили в условную точку на веслах или на подводной лодке. Скромная одежда, припрятанная в камнях, отыскалась им быстро. И странник пошел по новой своей жизни. Так нелегала вывели в чужую страну.

Ушло 17 лет на то, чтобы построить и закрепить биографию совершенно другого человека. Из безработного превратить в почетного гражданина города.

То был не просто героический человек – настоящий стоик. В свое время разведка привозила ему сына в одну из стран Западной Европы, куда он выезжал в командировку из своего постоянного места пребывания. Надо было, чтобы мальчик видел, какой у него достойный отец. Они встретились, поговорили. Сын ждал его возвращения, хотя до окончания командировки отца было еще далеко. В семьях нелегалов родителей ждут с достоинством.

Но случилась непоправимая беда. Сын, отдыхая в лагере, утонул. И отец, извещенный о трагедии, каким-то чудом вырвался из другой жизни, приехал на похороны. Всего лишь на один день, на страшные сутки. Похоронил и вновь уехал туда.

Долгие годы он был в разлуке с женой. Нельзя их было использовать вместе. Не давался ей сложный иностранный язык. Так бывает, и тут уж никакой преподаватель не поможет. Хотя очень старались обучить хотя бы азам. Но, увы, как говорят лингвисты, не пошло…

Да и характер, по воспоминаниям начальника нелегалов, был у женщины не тот – сложный, неуступчивый. К тому же внешность – чисто славянская. Надо же, сплошные несовпадения. Зато она согласилась молчать и ждать.

Но этот одинокий человек знал, какие у него возможности и как их использовать. Он был незаменим на том самом континенте, который изъездил вдоль и поперек. Другому по разным причинам там было бы не продержаться. Легенда, сложная и неоднозначная, выдержала длительную проверку благодаря ее хладнокровному, мужественному обладателю. Наступило время, и нелегал незадолго до перестройки или в ее разгар благополучно вернулся на родину.

Ему вручали звезду героя за 17 лет службы в полной темноте. Было торжество для горсточки исключительно своих.

Не все было понятно ему в этой нашей здорово изменившейся жизни. Но он не роптал, нет. Хотя как-то признался начальнику всех нелегалов, что порой задумывается, как такое произощло. Ведь и его родная разведка могла не уцелеть, когда кое-кто решил, будто в изменчивом мире наступило всеобщее равенство и братство. Как об этом не задуматься герою-разведчику, отдавшему своему делу всю жизнь.

Он умер в Москве странной смертью. Там, за кордоном, прошел все испытания. Случалось с ним всякое. А здесь попал под шальную машину… Говорят, плохо видел. Что поделаешь, несчастный случай.

Недавно умерла и жена.

Вещи, собранные в одну комнату и так никем и не тронутые, находятся в его бывшей квартире. Сейчас в ней живет другой человек с женой и детьми. Он относится к старой мебели бережно. Помнит, кому она принадлежала. И о предшественнике, бывшем жильце, вспоминает добрым словом.

Только ничего о нем не рассказывает. Потому что и новый хозяин квартиры – тоже нелегал, сравнительно недавно оттуда вернувшийся.

И тоже Герой, только не Советского Союза, а России… Фамилия – неизвестна. Разные люди обращаются к нему по-разному. Даже точные имя-отчество – загадка. А уж где он был и что делал, тайна за многими печатями. Может быть, когда-нибудь доведется о нем поведать. А может, и никогда.

По пятницам меня водили на казни
Алексей Козлов

Алексей Михайлович Козлов – разведчик-нелегал, полковник Службы внешней разведки, Герой России, награжден орденом Красной Звезды, кавалер ордена «За заслуги перед Отечеством».

Он скончался в конце 2015 года после долгой болезни, с которой боролся, как и всегда в своей жизни, мужественно и до конца. Врач, его лечившая, признавалась, что жажда преодолеть, выстоять и в этой битве была у Козлова необыкновенная.

Он – один из принадлежавших к сугубо малочисленному, штучному клану нашей разведки. Нелегал, которому удалось прожить несколько жизней. При этом каждая была полна опасностей и невероятных событий и по большей части лишена главных человеческих радостей – дома и нормальной семьи. Нелегалы не жалуются на судьбу, которую когда-то выбрали сами или которая сложилась силами различных, иногда сложнейших обстоятельств. И очень редко имеют возможность или желание поделиться с окружающими хотя бы немногими эпизодами из своей бурной, всегда строго засекреченной биографии. Но все же иногда волею высшего руководства разведки такой шанс выпадает, и нелегал возникает из небытия.

Такой судьбы, как у нелегала Козлова, не выпало никому. С 1962 по 1980 год работал в «особых условиях». Затем два года промучился в камере смертников в ЮАР. Обмен – и четыре года работы в Центре. А потом на десять лет снова отправился за границу с паспортом жителя одной западноевропейской страны. Это, насколько знаю, единственный случай в истории мировой нелегальной разведки.

Я был первым журналистом, которому было разрешено встретиться с Алексеем Михайловичем. Он в жизни не беседовал с представителями нашей древней профессии. И, признаться, мы долго притирались друг к другу. Мои попытки разговорить его казались Алексею Михайловичу чересчур уж если не назойливыми, то прямолинейными. Из всех моих собеседников-разведчиков, не говоря уже об обычно исключительно интеллектуальных и доброжелательных, выдержанных нелегалов, Козлов поначалу казался мне самым резким. Я чувствовал, да и он не стеснялся показывать, что некоторые вопросы его раздражали. Как бы тут не сказать чего лишнего. Даже несколько раз переспрашивал: «А что, Вартанян (первый Герой Советского Союза среди нелегалов. – Н. Д.) вам такое рассказывал? Давайте без оперативных эпизодов. Сами понимаете». Я понимал, но нашу работу это не облегчало.

Однажды продюсер-документалист, снимавшая фильм «Исповедь нелегала» по моему сценарию о Козлове, вроде как невзначай спросила его: «А не возникало у вас после ареста в ЮАР мысли облегчить мучения и рассказать следователю хотя бы часть правды? Ну, кто бы узнал…» Тут же искренне обиженный Козлов встал и ушел со съемки. Даже само предположение не о предательстве, а о какой-то уступке противнику виделось ему оскорбительным.

Пришлось долго уговаривать героя простить даму за некомпетентность. И Козлов опять обиделся, но уже на меня: «А зачем нам некомпетентные? Вы бы взяли да подготовили, отсеяли ненужное». С того самого инцидента я жестко правил все вопросы, сочиняемые кинокомпанией. А Алексей Михайлович перед съемкой постоянно переспрашивал: «Сегодня с нами работают люди компетентные?»

Однако потом мы нашли общий язык. Козлов после встреч и съемок приглашал посидеть за кружкой пива. После 20 лет работы в «особых условиях», часть из которых прошла в Западной Германии, был он его большим любителем. Пролетело годков пять-шесть знакомства, и я был сердечно тронут вниманием Алексея Козлова. На большом собрании он провозгласил здравицу в честь честных журналистов, показав на меня. Я покраснел от смущения, зато после приема получил десятки похлопываний по плечу от сослуживцев Алексея Михайловича.

Знаете, как относились к Герою России Козлову его коллеги? Однажды во время юбилейного торжества в Кремлевском дворце, где показывали кадры, как президент России награждает его орденом, весь огромный зал, как один, мгновенно встал и разразился овацией. Такое уважение профессионалов надо было заслужить.

Мы общались. Я пытался написать в компании людей далеких и от Козлова, и от непростой темы сценарий документальной кинодрамы о герое. По разным причинам, на мой взгляд, не особенно вышло. Хотя главную роль исполнил популярнейший Олег Тартаров, страшно старавшийся, благородной идеей проникнувшийся и ради сходства с Козловым сбросивший около пуда.

Что ж, оставалось довольствоваться лишь принципом барона Пьера де Кубертена – главное участие. В итоге и это не принесло мне радости. Фильм получился, скажу так, не совсем правдивым. Стрельба, погони, силовые приемы в отличном исполнении Тартарова… Такого в нелегальной разведке не бывает никогда, если только в разведке фронтовой. Меня расстроили кинокадры непрекращающихся драк и особенно сцена ареста Козлова: в ЮАР его брали в самолете, а в фильме, наверное, для красоты пригнали корабль.

Зато наше сотрудничество с Алексеем Михайловичем переросло во взаимопонимание. Постепенно его рассказы приобрели оттенок пусть не откровенности, но точно доверительности. Возможно, он проводил какой-то свой отбор, мерил нас, к его профессии не относящихся, на свой строжайший лад.

Признаться, не ожидал, что в списке приблизительно ста стран, которые Козлов посетил отнюдь не с официальными визитами, было несколько, поведать о которых не придется. Да и те редкие задания, о которых он упоминал или, скорее, намекал, виделись мне совершенно фантастическими.

Однажды я не выдержал: «Но это же физически невозможно». Козлов согласно кивнул: «Практически невозможно. И я даже обратился с этими словами к генералу Дроздову (многолетний начальник Управления нелегальной разведки ПГУ и сам в прошлом нелегал, которого все подчиненные чтили, словно Бога. – Н. Д.). Ну как я это сделаю? Дроздов нахмурился: “Думай. Ведь это ты нелегал, а не я. Тебе решать”». Чертыхаясь, что было в его стиле, Козлов «решил», и задание, связанное с неимоверно дальним переездом в угрюмую страну, не поддерживавшую с нами никаких отношений, выполнил. А государство это было еще пострашнее ЮАР.

Жаль, конечно, что этот эпизод, как и некоторое другое из рассказанного, не войдет в книгу. Пролетит еще лет двадцать, и подвиги Героя России Алексея Козлова, возможно, обретут более конкретные черты. Впрочем, совсем не факт. Хотя и рассказанного вполне достаточно, чтобы представить, что же переживает человек, которого несколько месяцев подряд каждую пятницу водили на казни.

Есть вещи, написать о которых рука не поднимается. Полковника-нелегала пытали. Я изумлялся чудовищной жестокости этих пыток. Следователи из ЮАР подражали фашистам из гестапо, а в изощренности их превосходили. Не знаю, как объяснить: мужчине об этом рассказать еще можно, а женщинам – нет. Изуверы ломали русского нелегала. Не сломали.

Допрашивали его и люди из спецслужб ЮАР, Великобритании, Западной Германии, Израиля, Франции, США. Больнее других, во всю безнаказанную свирепость избивал офицер Моссада, выходец из СССР. «Жора из Одессы» – так представился он полковнику на хорошем русском. Почему-то был уверен, что быстро расколет Козлова. А когда не получилось, вырывать связанного пленника из рук садиста приходилось юаровцам. Они объясняли мерзавцу, что убьет, замучит, а нелегал нужен им живым. Оттаскивали вдвоем, втроем от озверевшего Жоры. Раз, чтобы привести моссадовца в чувство, настолько Жора впал в звериную ярость, юаровцы надавали ему тумаков. Козлов с выродком вообще не говорил. Это и бесило.

Неожиданно грубо повели себя французы. Вопросы задавали, Козлов сразу понял, для проформы. А били – по-настоящему.

Американцы склоняли к предательству. Англичане моментально уразумели, что русский не расколется, и для собственного удовольствия стращали, запугивали.

Думаю, два года в мучениях не могли не повлиять на характер Алексея Михайловича, столько перенесшего и выдержавшего. После этого сложно остаться улыбчивым, ко всем приветливым, добродушным. Такого не было. Тем более Козлов всегда мерил людей по своим правилам. Порой суровым, очень суровым. Превратился ли он в кремень? Нет. Или да?

Честно признаюсь: не ожидал, что нелегал из камеры смертников доживет до восьмидесяти. Тут и жажда жизни, и жена-доктор, и фантастический оптимизм Алексея Михайловича. Уверен, он очень гордился уважением людей своего узкого круга. А вот пришедшая публичная слава оставляла его относительно равнодушным, подчас раздражала. Подвиги совершались не ради этого. Иногда просил меня: «Вы им объясните, что об этом писать нельзя. Как я могу? Никогда! Ведь вы же поняли». Но не понимали ни его, ни меня.

Приведу наши диалоги с Козловым. Мы вели их часами. Простите за многочисленные купюры. Я старался не прерывать и не перебивать Алексея Михайловича. Иногда приходилось задавать уточняющие вопросы. Нелегалу все было понятно, мне – не совсем.

– Я расскажу вам все, что сочту возможным, называя свое настоящее имя. И нет в этом ничего страшного: отсидел два года в тюрьмах в Южной Африке, и противник мое имя знает отлично. Для начала назовем причину моего ареста без уточнений – предательство.

Родился я 21 декабря 1934 года в селе Опарино Опаринского района Кировской области. Правда, села этого не помню, никогда не видывал и где оно, не знаю, потому что в полтора года бабушка забрала меня у родителей, и с 1936 года я жил в Вологде. Там и окончил десять классов. Так уж сложилось, что воспитывался я у бабушки с дедом, потому что мать с отцом были очень молоды и растили кроме меня еще троих. Мама работала бухгалтером в колхозе. А отец в 1941 году ушел в армию, во время войны был комиссаром танкового батальона в 5-й гвардейской армии генерала Ротмистрова, того самого, что стал потом маршалом бронетанковых войск. Отец, и я этим горжусь, участвовал в битве на Курской дуге. Мать осталась одна, как выживала с тремя детьми на руках, не представляю.

Ну а я в 1943-м поступил в школу. Как раз тогда закончилась Сталинградская битва. Видите, по какому счету идут у меня военные годы.

Был у меня прекрасный учитель немецкого языка – Зельман Шмулевич Щерцовский. В 1939 году, когда Польшу оккупировала Германия, он бежал от нацистов в Советский Союз. Еврей по национальности, не собирался Зельман погибать в концентрационных лагерях. Наши его долго не проверяли. Отправили молодого парня в Вологду на поселение. Окончил пединститут и преподавал у нас немецкий. Знал его в совершенстве и с нас много требовал. Учителя я уважал, у меня с ним сложились замечательные отношения. Немецкий грыз я с рвением. Может, что-то предчувствовал? Или потому, что мне вообще нравилось изучать языки. Именно Щерцовский очень помог мне при подготовке в институт.

Школу я окончил с серебряной медалью – и в столицу. Прибыл на Ярославский вокзал. В руках деревянный чемоданчик с висячим замком. Было это в 1953-м, как раз умер Иосиф Виссарионович Сталин. В Москве до того ни разу не был. Первое, о чем спросил в справочном бюро вокзала: «Где находится Институт международных отношений?» Мне назвали адрес: Метростроевская, 53. Сейчас в этом здании Дипломатическая академия. Шесть лет я в этом здании проучился.

До сих пор меня спрашивают: раз попал в МГИМО, значит, по блату. Но какой блат у нас, у вологодских. Поступал по свободному набору. Пришел в приемную комиссию, дали мне анкету, и быстро выяснилось, что никакой я не враждебный элемент. Допустили до экзаменов, и все вступительные сдал я на «отлично». И главное – немецкий.

В институте изучал датский и немецкий. Дважды – в 1957-м и 1958-м – выезжал со студенческим отрядом на целину, где вкалывали мы очень прилично. Много работал в комсомоле, что мне нравилось. Кем меня только не избирали. Знал очень многих – и курсами постарше, и помоложе, дружил с ребятами разными.

И в декабре 1958-го на последнем курсе отправили меня по линии МИДа на практику в Данию в консульский отдел посольства. Подтянул свой датский. В Москве на нем поговорить было не с кем.

Когда вернулся, предложили пойти на работу в органы государственной безопасности. Почему? Об этом надо спросить отдел кадров МГИМО. Хотя в основном сидели там люди, к КГБ никакого отношения не имевшие.

Конечно, далеко не все выпускники шли в чекисты. К примеру, со мной в группе учился Юлий Квицинский – будущий первый заместитель министра иностранных дел СССР, а уж сколько вышло известных послов… Да, некоторых приглашали и в органы. Что в этом страшного? И, помню, когда в 1984-м я впервые после долгих лет работы в зарубежье попал в Ясенево (штаб-квартира Службы внешней разведки. – Н. Д.), чуть не каждого там встреченного обнимал и приветствовал, потому что помнил по учебе в институте.

Итак, в 1959-м меня в первый и последний раз вызвали на Лубянку – тогда улицу Дзержинского, дом 2. Спросили: где бы ты хотел работать? Я ответил: только на оперативной работе – чтобы никаких писулек. Предложили стать разведчиком-нелегалом. Только вот я и сейчас могу похвастаться одной шишкой – на пальце. Никогда мне не приходилось писать столько, сколько на этой несчастной оперативной работе.