Текст книги "История войны и владычества русских на Кавказе. Деятельность главнокомандующего войсками на Кавказе П.Д. Цицианова. Принятие новых земель в подданство России. Том 4"

На следующий день хан отвечал, что он просил прислать к нему Махмат-Мирзу-Оглу, и говорил, что требования наши такие, что их исполнить никто не в состоянии. «Вам небезызвестно, – писал он между прочим, – что, когда кто кому строго пишет, ответ такой же получить должен».

«Пишете, будет штурм. На что скажу: осажденные в городе все средства изыскивают к соответствованию против оного, уповая на Бога. Упоминали: во время переговора в законе вашем стрельбы не бывает, но в нашем правлении, когда неприятель состоит так близко, на пушечный и ружейный выстрел, против такого всегда стреляется.

Пишете также: во время штурма кровь человеческая прольется, на совести вашей грех будет. Когда так, не ходите, и кровь ваша не прольется, а ежели пойдете, конечно, прольется; кровь и грех на вас будет. Упомянули, что в законе христианском кровь проливать грешно, а в нашем магометанском законе, ежели кто на кого идет силою и пролита кровь будет, то за грех не поставляется. Писали, чтоб в тот день на письмо отвечать; сии слова можно употребить господину своему слуге, а я никого не опасаюсь, когда хочу, тогда и отвечаю».

Ответ этот не предвещал никакой податливости со стороны Джевад-хана, не соглашавшегося сдать крепость, несмотря на бедственное положение ее гарнизона. Пока велись переговоры, пересылались письма и требования, время брало свое. Наступавшая глубокая осень и даже зима застала защитников Ганжи врасплох. Гарнизон терпел нужду в дровах; запас провианта хотя и был достаточен, но не было ячменя; лошади падали; водопроводы, которых нам не удалось отвести, были запружены мертвыми телами, и жители, принужденные все-таки черпать из них воду, болели во множестве; воздух был заражен; болезни с каждым днем усиливались, а Джевад все-таки не сдавался[191]191
  См. «Взятие Ганжи» Муханова. Московский телеграф, 1825, т. V.


[Закрыть].

– Я возьму город, – передавал князь Цицианов хану, – и предам тебя позорной смерти.

– Ты найдешь меня мертвым на стене, – отвечал ему Джевад-хан.

В заключение всей переписки князь Цицианов послал Джевад-хану условия, на которых могла быть принята сдача крепости. Хан со всем народом должен был теперь же принять подданство России и сдать крепость со всем ее имуществом. Он должен был платить дани 20 тысяч в год и снабжать провиантом как войска, расположенные в крепости, так и те, которые будут поставлены по дороге к Шамшадилю. На шамшадильскую провинцию и ее жителей притязания никакого не иметь и наконец дать в аманаты своего сына.

Джевад-хан отвергнул и это последнее требование; он не согласился даже остаться владельцем ханства и быть данником России. Таким образом, целый месяц наши войска держали Ганжинскую крепость в осаде. Пять раз князь Цицианов требовал сдачи города, и в требованиях этих были и угрозы, и убеждения, и обещания, но все оставалось напрасным. Джевад-хан не соглашался ни на что. Высокомерие хана, зимнее время года, увеличение больных в отряде и недостаток фуража, «а выше всех бедствий неслыханный для непобедимых российских войск стыд» отступить от крепости, не взяв ее, заставили князя Цицианова собрать военный совет из наличных: одного генерала, двух полковников и одного подполковника. Совет решил штурмовать крепость, и утром 3 января 1804 года Ганжа пала, а 4 января главная мечеть ее была уже «обращена в храм истинному Богу».

Назначив генерал-майора Портнягина начальником наступающих колонн, князь Цицианов дал ему перед штурмом особое секретное предписание, которым поручал наблюсти, чтобы накануне штурма, вечером, все войска оставались на своих позициях, и только за полчаса до наступления заняли назначенные им новые места. «Нет слов изъяснить, – писал при этом князь Цицианов, – с какою тихостью и глубоким молчанием должно делаться перемещение войск. Все штандарты и знамена ночью, без церемонии, принесть на мечетный двор и отдать моему караулу. Казачья цепь до рассвета должна стоять на своих постах, разумея о ближайшей, соединяющей батарее, а остальным – при резервах в закрытых местах от пуль и ядер; по рассвете собраться всем к оным».

Войска были разделены на две колонны, из коих первой (составленной из гренадерского батальона Севастопольского полка, батальона Кавказского гренадерского подполковника Симоновича и 200 спешенных драгун), под общим предводительством генерал-майора Портнягина, приказано было идти влево от Карабагских, или верхних, ворот, «от батареи артиллерии подпоручика Башмакова»; вторая колонна (из двух батальонов[192]192
  Шефского и майора Лисаневича.


[Закрыть] 17-го егерского полка, под предводительством полковника Карягина, должна была наступать левее Тифлисских, или Цитадельских, ворот. Колонна эта назначалась предварительно для производства фальшивой атаки, а впоследствии и для действительной.

Батальон 17-го егерского полка майора Белавина, при котором находился и сам князь Цицианов, составлял резерв и поставлен был на площади против Карабагских ворот; против Тифлисских же ворот поставлен был батальон Севастопольского мушкетерского полка с приказанием препятствовать выходу неприятеля из крепости, и, в случае требования штурмующих, спешить как можно скорее на помощь. Артиллерия, которой в отряде было только 11 орудий, и в том числе три трехфунтовые пушки, свезена была к резервам, к коим отряжено было и по 100 казаков. Наконец татарской коннице, «недостойной по неверности своей вести войну обще с высокославными войсками», приказано было держать цепь вокруг форштадта или садов. Всем чинам отряда, сказано было в диспозиции, наблюдать, чтобы солдаты при штурме щадили женщин, детей и отсылали их в очищенные от неприятеля башни, к которым приказано было князем Цициановым приставить сильные караулы для их безопасности. Грабеж до совершенного истребления неприятеля строго запрещался.

До земляной стены отряд должен был дойти с крайнею тишиною, что легко было исполнить, так как окружавшие сады и заборы дозволили, при блокировании крепости, расположить войска на ближайший выстрел.

Половина 6-го часа утра назначалась для начала движения колонн к штурму, чтобы, пользуясь темнотою ночи, можно было приставить лестницы к земляной городской стене.

Диспозиция была исполнена с точностью; колонны подошли так тихо, что огонь из крепости был открыт тогда, когда наши солдаты были не далее как в 15 саженях от земляной стены, за которою, впрочем, оказалась другая – каменная. Неприятель начал кидать в атакующих каменья и стрелы, а между земляным валом и каменною стеною бросал «подсветы», сделанные из свернутых бурок, обмокнутых в нефть и зажженных для освещения штурмующих. Полковник Карягин, отделив на фальшивую атаку небольшой отряд, сам хотя и не должен был приступать к штурму, прежде чем услышит на стенах барабанный бой колонны генерал-майора Портнягина, но видя вред, причиняемый удачными выстрелами неприятеля, кинулся на лестницы и успел взойти на стену прежде колонны генерал-майора Портнягина. Отсюда Карягин отправил вдоль по стене майора Лисаневича, с батальоном его имени, который прежде всего овладел двумя башнями, из коих на одной был убит сам Джевад-хан[193]193
  Сев верхом на самую большую пушку из находившихся в крепости, Джевад-хан с саблею в руках защищался до тех пор, пока не был изрублен. См. Зубова: «Подвиги русских в странах кавказск.», ч. I, с. 50.


[Закрыть], а затем отворил ворота.

Первая колонна, то есть генерал-майора Портнягина, не имела сначала такого успеха. Сделанная в земляной стене накануне штурма брешь указала неприятелю место главной атаки, а потому Джевад-хан сосредоточил все свои силы против этого пункта и заставил Портнягина оставить путь чрез брешь, а штурмовать крепость также при помощи лестниц, два раза приставляемых к земляному валу. Генерал-майор Портнягин первый взлез на стену, а за ним последовал весь отряд и овладел тремя башнями.

«Титло храброго, – доносил князь Цицианов, – не я даю генерал-майору Портнягину, а солдаты, им предводимые, единогласно в войске возглашали после штурма».

Овладев всеми башнями, войскам пришлось спускаться в город по каменной стене высотою в четыре сажени. Шести въездов на башни недоставало «нетерпеливости победоносного войска», которое, несмотря на то что снизу производился сильный ружейный огонь, перетаскивало с наружной стороны стены 14-аршинные лестницы и спускалось в город.

В городе между тем смятение было ужасное. Толпы татар, пеших и конных, в беспорядке толкались по улицам, ища ханского бунчука, «воинственного их маяка». Жены собрались на площадь и своим криком оглашали воздух. Солдаты очищали город от неприятеля. К полудню было уже все тихо. Все улицы были покрыты мертвыми телами. «Солдаты с лошадей снимали золотые уборы…»[194]194
  См. «Взятие Ганжи» Муханова. Москов. телеграф, 1825 г., т. V.


[Закрыть].

Таким образом, Ганжинская крепость, почитавшаяся лучшею во всем Адербейджане, не устояла против русских войск и пала перед ними полтора часа спустя после начала штурма. Джевад-хан и его средний сын Гусейн-Кули-ага пали жертвою своего упорства. Но, к чести наших солдат, ни одна из 8600 женщин, взятых ханом в город из деревень, в залог верности их мужей, и ни один младенец не погибли. «Человеколюбие и повиновение моему приказанию, – писал князь Цицианов[195]195
  Рапорт князя Цицианова государю императору 3 и 10 января 1804 г. Кавказ, 1851 г., № 61, Тифлисск. ведомости, 1829 г.


[Закрыть], – доселе при штурмах неслыханное».

«Женщины и младенцы, ждавшие необходимой при штурмах смерти, обезоружили неукротимых, так сказать, львов, а вера, к довершению сего, погасила в них лютость, когда защищающиеся, видя их уже сошедшими в город, кинули ружья и даже самые татары начали креститься. Только в одном месте города пролилась кровь рекою. До 500 человек татар засели в мечеть, с тем, может быть, чтоб сдаться победителям, но один армянин сказал нашим солдатам, что между ними есть несколько человек дагестанских лезгин. Одно название лезгин было сигналом смерти всех бывших в мечети».

Два сына ханских, старший и младший, при самом начале штурма, перелезли чрез стену и, опустясь по веревке, скрылись. Такая оплошность с нашей стороны произошла от малочисленности в отряде кавалерии. Татарской же конницы хотя и было достаточно, «но она, – писал князь Цицианов, – ни к какой верной службе, кроме грабежа, не способна».

Сыновья Джевад-хана пробрались, как впоследствии оказалось, к Ибрагим-хану Шушинскому (Карабагскому), от которого князь Цицианов и требовал их.

Ганжа держала всегда в страхе весь Адербейджан, и крепость ее считалась между азиятцами оплотом от всяких на них покушений. Ганжа была стратегическим ключом всех северных провинций Персии. Вот почему князь Цицианов считал приобретение ее столь важным.

«Местное положение Ганжинской крепости, – писал он, – повелевает всем Адербейджаном.

Вот почему сие завоевание первой важности для России. Что касается до меня, то я еще не пришел в себя от трудов, ужасной картины кровопролитного боя, радости и славы. Счастливый штурм есть доказательство морального превосходства русских над персиянами и того духа уверенности в победе, который питать и воспламенять в солдатах считаю первою моею целью» [196]196
  Из частного письма князя Цицианова от 4 января 1804 г.


[Закрыть].

Потеря неприятеля состояла в 1500 человек убитыми[197]197
  По свидетельству Зубова, число убитых простиралось до 1750 человек. «Подвиги русских в странах кавказских», ч. I, с. 51.


[Закрыть] и взятыми в плен 8585 мужчин и 8639 женщин. Ганжинская крепость в добычу нам доставила: 9 медных и 3 чугунных орудия, 6 фальконетов и 8 знамен с надписями[198]198
  Рапорт князя Цицианова государю императору 10 января 1804 г. Воен. учен, арх., д. № 2416. Также см. Московский телеграф, 1825 г., ч. V.


[Закрыть], 55 пудов пороху и большой хлебный запас.

С нашей стороны убито: 3 офицера и 35 человек нижних чинов; ранено: 12 штаб– и обер-офицеров и 192 человека нижних чинов.

В числе пленных, взятых при штурме Ганжи, приведено было к князю Цицианову ханское семейство в весьма жалком виде, что и вынудило выдать им тотчас из экстраординарной суммы 900 руб., отвести им дом на форштате и купить у штурмовавших на счет грузинской экстраординарной суммы: ковров, одеял и прочих вещей. Не ограничиваясь этим, князь Цицианов приказал выдать ханскому семейству из хлебного запаса 30 четвертей пшеницы и по 20 четвертей как Сорочинского пшена, так и проса.

Первая ханская жена Бегум, родная сестра нухинского (текинского) Мамед-хана, просила князя Цицианова, чтобы ее с дочерью отпустили к брату, который просил о том же. Говоря, что никогда не оказывал с своей стороны ни вражды, ни сопротивления русскому правительству, Мамед-Хасан-хан просил сделать одолжение и в знак дружбы отпустить к нему семейство убитого хана, оставшееся без всякого призрения и помощи[199]199
  Письмо Мамед-Хасан-хана князю Цицианову 8 января 1804 г. Воен. учен, арх., д. № 2416 (А).


[Закрыть].

«Письмо ваше, – отвечал князь Цицианов[200]200
  Собственноручным письмом от 9 января 1804 г. Там же.


[Закрыть], – я получил, на которое буду ответствовать по статьям. Пишете, что известились о взятии Ганжинской крепости победоносными войсками всероссийскими[201]201
  Подчеркнуто в подлиннике самим князем Цициановым.


[Закрыть], да для чего же не поздравляете меня с оным? Пишете, что ханша мерзкого и гордого Джевад-хана есть ваша сестра и осталась без призрения, то как вы думаете: чтоб российские генералы, следуя правилам милосердия великого своего государя императора, оставили бы сестру вашу без призрения? Я на другой день штурма приказал ей отнести 500 руб.[202]202
  Письмо это, помещенное на с. 636 Актов Кавк. археогр. комиссии, т. II, № 1277, несколько отличается от подлинника, которого мы держались с буквальною точностью.


[Закрыть] и представлю его императорскому величеству всемилостивейшему моему государю о произведении ей пенсии ежегодно по смерть – следовательно, она не без призрения останется. А что ограблен город, так кто тому виною, кроме вашего зятя, которому о сдаче крепости пять раз я предлагал на выгоднейших условиях, и он, не согласись, принудил меня к штурмованию, ибо россияне, не взявши крепости, которую облегают, не умеют отходить от нее. При каковом случае никакой азиятец так милосердно не поступил бы, как поступили войска, моему начальству вверенные, сохрани мой приказ, чтоб ни женщин, ни ребят не убивали, и исполнением сего осталось в живых в городе обоего пола 17 000 особ. Никто не смел увлекать в плен, и все на своих местах остались. Теперь скажите, есть ли у вас такие правила и есть ли в вас подобные сердца? Татары грузинские более делали бедствия жителям, нежели российские войска. За всем тем, во удовольствие самой ханши Бегум, отпускаю я к вам ее и с дочерью, а вашею племянницею, как вы о том просите.

Вы пишете, что со времени прибытия моего сюда от вас сопротивления и вражды высочайшему двору не деланы были — да скажите, можете ли вы и подумать такой сильной и славою в Европе и Азии гремящей державе, какова российская, делать сопротивления? Может ли муха бороться с орлом или заяц со львом? Будьте уверены, что от меня зависит только приказать, и тогда Нухинского ханства так же не будет, как и Ганжинского. Верьте Богу, в коего я верую, что противники великого и Богом вознесенного моего всемилостивейшего государя императора или как мухи в крови своей потонут, или как зайцы разбегутся и из куста выглядывать будут.

Итак, не услуги свои долженствовало бы вам мне предлагать, а прислать просить покровительства и подданства всероссийского, и не писать, что Мирза-Аскер препоручение донесет. Кто словесно доносит о таких важных для вас делах? Или, по персидским правилам поступая, думаете, что от слов отпереться можно, как многие ханы делывали? Но россиянин в обман отдаваться не умеет. Наконец, так как вы называете милостивым меня вашим приятелем, то я должен по-приятельски вам и посоветовать, чтоб вы, не считая гордостию что-либо выиграть, искали бы и просили письменно о подданстве всероссийском – тогда счастье ваше будет верно и твердо».

Согласившись отпустить в Нуху семейство ганжинского хана, князь Цицианов рассчитывал, что этим поступком и неслыханным, по обычаям края, снисхождением возбудится привязанность к кротости и милосердию русского правления. Действительно, как в Грузии, так и в соседстве с Ганжею рассказывали об этом как о происшествии небывалом, прибавляя, что все персияне, захваченные даже в прежних случаях, освобождены и что ни грузины, ни русские не увлекли их с собою, по обычаю, искони существующему в Азии[203]203
  См.: Славянин, 1827 г., т. I, кн. XII, с. 217.


[Закрыть].

Для полного убеждения ганжинских жителей в том, что русские войска не только не оставят крепости, как это часто случалось прежде, но что и весь край останется навсегда в подданстве России, князь Цицианов полагал необходимым дать Ганже русское имя, «и если ваше императорское величество, – писал он, – удостоить соизволите сие всеподданнейшее мое представление высочайшей апробации, то дерзаю испрашивать украсить оный священным именем ее императорского величества государыни императрицы Елисаветы Алексеевны под названием: Елисаветполь».

Согласившись на перемену названия, император Александр приказал даровать всем жителям Елисаветпольского округа льготу на один год от вноса в казну податей[204]204
  Акты Кавк. археогр. комиссии, т. II, с. 50, № 71.


[Закрыть]. Князь же Цицианов приказал объявить в Грузии и в новопокоренном ханстве, что кто чрез месяц после обнародования или с 1 апреля станет в прошениях или актах называть покоренный город Ганжею, а не Елисаветполем, с того взыскивать по одному рублю штрафа[205]205
  Предложение князя Цицианова исполнительной экспедиции 3 марта 1804 г. Акты Кавк. археогр. комиссии, т. II, № 1194.


[Закрыть].

Мы сказали, что два ханских сына бежали во время атаки, и как сначала думали, к самухскому владельцу, зависевшему от Ганжи.

«Шерим-Беку, – писал к нему по этому случаю князь Цицианов[206]206
  Московск. телеграф, 1825 г., ч. V, с. 249.


[Закрыть], – со мною, высокославных российских войск главным начальником, переписываться и пересылать послов некстати и низко для меня, а вы должны были тотчас сами приехать с покорностью. Когда вы боялись Джевад-хана, как же вы меня не боитесь? И как вы смели принять к себе детей его, бежавших отсюда, которых вы должны без всякой отговорки сюда представить. Им худа не будет сделана. Если бы отец их послушался меня и отдал бы мне крепость, то он остался бы здесь ханом навеки. Оставьте все персидские обманы. Приезжайте тотчас с покорностию ко мне и привезите детей ханских; тогда я приведу вас к присяге и в подданные его величества. А если вы замедлите, то я вас и на земле и в воде найду. Вспомните только то, что я слово свое держать умею; сказал, что Джарскую провинцию сокрушу, – и сокрушил; сказал, что царскую фамилию, раздирающую Грузию, из Грузии вывезу, – и вывез; сказал, что Ганжу возьму, – и взял. Теперь судите: можете ли вы равняться с нами? И неужели вы думаете, что поверю вашим отговоркам? Впрочем, вас уверяю, что будете довольны русским правлением и моим приемом, если вы только через день приедете, для того что после мне дожидаться вас некстати будет».

Письмо это оказало свое действие. Тотчас после взятия Ган-жи самухский владелец Шерим-Бек, зависевший от хана ганжинского, имевший в своем владении не более 400 домов, приехал к князю Цицианову с просьбою принять его в русское подданство. Князь Цицианов привел его к присяге и обложил податью в 1000 червонных в год[207]207
  Рапорт князя Цицианова государю императору 10 января.


[Закрыть].

По получении донесения о взятии Ганжи император Александр I произвел князя Цицианова в генералы от инфантерии[208]208
  Высочайшее повеление 4 февраля 1804 г. и рескрипт от 9 февраля.


[Закрыть]. Рассчитывая на получение ордена Св. Георгия 2-го класса, князь Цицианов считал себя обиженным этою наградою и под предлогом болезни просил об увольнении его от должности.

«Известие о взятии Ганжи, – писал ему вместе с тем император Александр[209]209
  Высоч. рескрипт от 5 февраля. Санкт-Петербург. Арх. Мин. иностр. дел, 1-13, 1803–1804, № 4.


[Закрыть], – подает мне новый и приятный случай изъявить вам искреннюю благодарность мою за труды ваши на пользу отечества; обстоятельства же, сопровождавшие сие завоевание, усугубляют удовольствие, причиненное мне сим событием. Похваляя меры кротости, которые вы предпочтительно употребить желали, не менее одобряю строгое средство, вынужденное упорством Джевад-хана. Российским воинам, всегда побеждать приобыкшим, неприлично было бы уступить надменности азиятской, и пример таковый, возгордя прочих владельцев той страны, предназначенных в подданство империи, представил бы, конечно, впоследствии трудности в совершении плана, вам в руководство данного. А потому, признав необходимость жестокой меры приступа, остается мне только воздать должную похвалу храбрости войск, в действии сем подвизавшихся, и радоваться, что человеколюбие обуздало запальчивость, с таковым подвигом нераздельно сопряженную. День сей да послужит примером на грядущие времена, и меч россиян, наказуя одних с ними борющихся, да отвратится от невинных и обезоруженных. Поведение войск в сем случае относя к благоразумному начальству вашему, приятно мне засвидетельствовать вам мое за то удовольствие и поручить вам объявить благоволение мое всем чинам и рядовым, под Ганжею находившимся. Должное же награждение отличившимся определю я по получении подробных от вас о деле сем донесений.

Болезнуя сердечно о жертвах, принесенных упорством Джевад-хана, и сожалея о собственной его и сына его участи, уверен я, что попечительность ваша о раненых сохранит для империи и воинов ее и новых подданных. Одобряя требуемую вами от Шерим-бека выдачу укрывшихся у него двух сынов Джевад-хана, нужным почитаю, чтобы они отправлены были на житье внутрь России, где найдут они и безопасность, и безнуждное содержание, что и представлю вашему распоряжению.

В переписке своей с вами хан ганжинский упоминает о чиновнике персидском и персидских войсках, при нем находившихся; буде таковые окажутся, небесполезно было бы удалить их от театра операций ваших, и вообще оставляя обывателей в жилищах их, переселять служащих в войсках ханов по сю сторону Кавказских гор.

Случившееся с Ганжею и порученное генерал-майору Гулякову наказание Джарской провинции, за вероломство ее, покажут достаточно народам страны сея, чего они ожидать имеют и от милосердия россиян, и от прощения (?) их за несоблюдение доброй веры и невыполнение обещанного. Я не сомневаюсь, что, обратясь теперь на Имеретию, не совершили бы вы с равным успехом присоединения царства сего к Российской империи. Устроив же, чрез побережные владения Мингрелии, сообщение с Тавридою, свяжете весь сей край крепчайшим узлом с метрополиею, и тогда исчезнут все препятствия, наносимые поясом Кавказских гор, ущелья коих служили доныне единственным путем.

Разные отношения ваши, на имя государственного канцлера писанные, мне поднесены были. Известие о делах персидских, между оными находящееся, вам от генерал-майора Завалишина доставленное, заслуживает особливое внимание и показует, что чем быстрее будет течение происшествий, имеющих покорить Российской империи страны, орошаемые Курою и Араксом, тем благонадежнее успех сих предприятий наших. Деятельность ваша и усердие служат мне залогом, что вы не упустите воспользоваться обстоятельствами, нудящими ныне Баба-хана пещись о сохранении собственной его власти и сокровищей, и тем самым отвлекающим внимание его от Адербейджана и областей, по западному берегу Каспийского моря лежащих, чтобы довершить предначатое и постановить в крае сем твердую ногу, прежде нежели владетель сей в состоянии будет представить тому препоны. Если для совершения оного потребным найдете вы усилить себя войском и денежным пособием, донесите мне о том и будьте уверены, что все, что возможно, вам доставлено будет без отлагательства».

Устроивши в Елисаветполе временной лазарет для раненых, для лечения которых выписаны были доктора из Тифлиса, и оставивши в Елисаветполе шефа 17-го егерского полка, полковника Карягина, с полком для обороны как крепости, так и всего владения[210]210
  Рапорт князя Цицианова государю императору 10 марта. Арх. Мин. иностр. дел, 1 – 13, 1803–1804, № 4.


[Закрыть], сам князь Цицианов спешил в Тифлис для окончания переговоров с Соломоном II, царем Имеретинским.