Текст книги "Сердцебиение (сборник)"

Отсыпались днем. Еду сами себе готовили. Капитан – человек неженатый, не то чтобы влюбчивым был, нет. Но понравилась ему девушка, из тех, что немец в Германию вывез. Когда освободили их, то многие остались в действующей армии. Рабочих рук не хватало. Вывез немец ее, сестру и мать откуда-то из-под Смоленска. Все они в прачечной трудились. И жили где-то там в закутке. Не обидел Бог девицу красотой и статью. Крепко капитан в нее влюбился. Жениться хотел, но командование не разрешало: девка в оккупации была. Какое у нее прошлое, кто знает?

Голодали они в прачечной. Уж если солдатам было с кормежкой худо, то им худо было вдвойне. Капитан своих знакомых подкармливал. Лежат в санчасти три человека, он четвертого припишет, и продукты на четверых со склада выдавались.

Миколай готовил еду, оставались излишки – сахар, мука. Их капитану отдавал. Возьмет он, доволен.

«Вот ты радуешься, – думал Миколай, – хотя и не для себя. Сколько же радости у тех женщин?»

Видел он из прачечной многих. Худющие. Веселей тем было, кому любовники да ухажеры помогали.

Летом 1946 года капитан сказал: «Пришла и твоя, Миколай, очередь увольняться. Привык я к тебе. Как подумаю, что уже больше не увижу, грустно».

И Миколаю грустно было. Спасибо жизни, что хоть на эти полтора года свела с хорошим человеком. Артояна тоже благодарил. Душевный, умный армянин.

Собралось из уволенных, кому в Беларусь, человек десять. Таких счастливых людей Миколаю в своей долгой жизни потом доводилось встречать редко. Вагон переполненный. Мест нет. Комендант станции говорит:

– Как втиснетесь – так и поедете.

Сказать легко, а попробуй втиснись. Там и так все под завязку. Стали уговаривать тех, кто раньше сел:

– Хлопцы, нам недалеко… Только до Львова, а там пересадка.

– Да пошли вы. Много таких!

– А может, влезем?

– Нет, некуда.

– Только до Львова.

Уговорили. Вжались. Притерлись. Стучите колеса.

Во Львове комендант у всех десятерых документы собрал и сказал подождать: «Необходимо проверить. Вы – западники!»

День проверяют. Второй. Третий.

– Что они там, сдурели?

Народ начал возмущаться. Деньги кончаются. Нетерпение всех гложет. До дома, можно сказать, рукой подать, будь документы, пехом бы пошли. А их все держат.

– Давай, хлопцы, плюнем на эти документы, – предложил сержант, который был родом из-под Столина, – там адреса есть, вышлют.

Миколая жизнь научила, успокоил горячих:

– Приедешь без документов, власти такую выволочку устроят, проклянешь все на свете.

– Может, ты и проклянешь, а я всю войну честно отвоевал, – кипятился сержант.

– У тебя своя война была, у меня – своя, – горько улыбнулся Миколай. – Кому какая в ней судьба досталась.

Сержант, позвякивая орденами и медалями, еще долго не успокаивался.

Несколько раз приходил помощник коменданта, проверял. Сержант возьми да и скажи: «Не дадите документы, так уеду». Через полчаса у дверей вонючей, прокуренной комнатухи уже стоял часовой.

– Докричался, теперь вообще никуда ни шагу.

Кто-то предложил:

– Может, соберем коменданту чего?

– А чего?

– Давай прикинем.

– Думаешь, пройдет?

– Да вроде бы дело проверенное. До нас проходило. Подсказали, через кого можно передать.

Начали развязывать вещмешки, копошиться в них.

– Миколай, а ты чего?

– От меня не дождется. Если он сволочь…

– Сам же говорил, кому на войне какая судьба выпала.

Собрали. Прикинули, как помощнику намекнуть.

– Не оборвется?

– Нет, они одного поля ягоды.

Сказали часовому, чтобы вызвал помощника. Тот явился быстро. А через полчаса все десятеро не бежали, а летели к товарному поезду, шедшему на Лунинец. Опоздали. Ушел, еще рельсы теплые были. Мат-перемат. На вокзал решили не возвращаться. Забрались в какой-то товарный закуток и стали дожидаться следующего.

В поезде, когда все волнения оказались позади, начали вспоминать, как сразу подобрел комендант. Расхохотались. В Ровно сержант где-то раздобыл самогон. Собрались тесной дружной гурьбой, разлили, выпили, прикусили.

– Подозрительная самогонка, – сказал Миколай, – больше мне не наливай.

– Чего не нравится, такие деньги отдали.

– Погоди, не торопись, у меня капитан говорил, что полчаса потерпеть всегда можно в таких случаях. Ничего не будет, выпьем.

Через полчаса, а может и раньше, пошел стон, началась рвота. Думали, концы отдадут. Перепуганный проводник принес чайник воды, сыпнул туда порошка:

– Пейте, хлопцы.

Горечь невероятная, но пили. От жутких болей все внутри клубком ворочалось. Но понемногу отошли. Правда, глаза сразу запали, носы заострились.

– Ну, Миколай, дай Бог тебе здоровья, выпили б еще по стопочке – и каюк. Принимай, мать, сыночка, который отбил телеграмму, что живой возвращается.

В Лунинце у всех жизненные тропки разошлись в разные стороны. Миколаева повела к селу Лунин, что в двенадцати километрах от города. Ох и защемило сердце, ох и зашлось оно, когда полешукский говор услышал.

Первой из родных, кто увидел размашисто шедшего Миколая, была Маруся, двоюродная сестра, дочка батькового брата Антона Дырмана. Уходил в армию, было ей одиннадцать лет, возвратился – бежит по улице двадцатилетняя красавица девка с криком:

– Миколай вернулся!! Люди, Миколай вернулся!

Да так радостно, что у Миколая слезы на глазах. Первые слезы за долгие девять лет.

Была семья. Прошлась по ней война, и осталось от нее четверо: мать да Прасковья, жена старшего брата Андрея, с двумя малыми дочками Надей и Зоськой.

Сели за стол, и выпало Миколаю за ним главное место.

Отец умер, проболев недолго, еще в 39-м. Не вернулись в отцовскую хату братья Андрей и Володя. Какие хлопцы были!

Андрея тяжело ранило, покалечило, об этом сообщили из госпиталя, что находился в Саратове. И от него вроде за его почерком письмо пришло, утешал, мол, как только поправлюсь, так сразу домой. А потом, уже после победы, вызвали Прасковью в военкомат:

– Не вернется ваш муж.

И показали печальный документ.

Несколько недель спустя пришла Прасковье из далекого Саратова небольшая посылка. Друг Андрея по палате переслал его семье вещмешок, а в нем часы и складной ножик. Поплакали над ними мать с Прасковьей да бабы-соседки. За войну деревня много слез выплакала, но так к ним и не привыкла.

Володя погиб под Кенигсбергом. Оттуда похоронка. Потом вернувшийся с фронта однополчанин Афанасий Карпукович рассказал, как Володю убило. Как его хоронил.

Крепко подмела война село. Крепче, чем в сороковом НКВД. Тогда брали все больше зажиточных да тех, кто у поляков на какой службе состоял. Война же проредила мужиков без всякого разбора.

Проредила и хаты. Не раз горело село за эти годы. Но уцелело. А вот Мелесницу, что поближе к Лунинцу, немцы спалили всю дотла, вместе с людьми. Поутру оцепили и сожгли.

Вот к такой жизни и вернулся Миколай. Спросил у Прасковьи:

– Как девчат поднимать будешь?

Она только плечами пожала.

Предложил:

– Давай вместе.

Она согласилась.

По-другому он поступить не мог. Крепко чтил память об Андрее, а самое лучшее в памяти, так это то, чтобы дети брата выросли людьми. Да и Прасковья была женщиной красивой, работящей.

Мать одобрила его выбор:

– Правильно, сынок. И хозяйство делить не придется. Дай Бог тебе здоровья на долгие годы.

Бог материны слова услышал.

Только жизнь начала входить в нормальную колею, как объявили коллективизацию. Ох и наломала она дров. Миколая на то время дома не было, а когда приехал, увидел: все забрано, подчистую. Даже клуню и ту разобрали да свезли на колхозный двор. Оставили только стену, что из обгорелых бревен была сложена. Сердце кровью облилось. Пошел в сельсовет:

– Что же вы делаете, как жить так можно?

Ему в ответ:

– Сверху приказали. Сам тоже записывайся в колхоз.

– Эх, мать вашу…

Ругайся, кричи, а толку. А как ему хотелось на своей-то земле работать. Ночами снил.

А потом пошло-поехало: чуть что – сразу плен вспоминали, службу в польской армии. В Лунинец, в областной Пинск вызывали для разных уточнений. Как будто Миколай сам виноват был в том, что ему такая доля выпала. Власть ни ему, ни другим таким, как он, никуда ходу не давала. Чем они ее прогневали?

Когда село гуляло День Победы, о таких, как Миколай (а их, бывших польских солдат, было около двух десятков в том же Лунине), промучившихся по разным концлагерям, никто и не вспоминал. Чужие. Не свои. Не били врага в рядах Советской армии, в партизанских отрядах не пускали под откос поезда. Ни орденов, ни медалей не заслужили. Кому их судьбы интересными были? Скажите спасибо, что на Колыму не отправили.

Только в начале девяностых повернулась к ним судьба как к людям достойным, заслуживающим такого же почета и уважения, как и все, кто сражался с врагом.

Польша признала в них своих защитников. Не отказалась, не отреклась. Ее первый президент Лех Валенса издал указ и наградил медалями бывших участников войны сопротивления. Пригласили старого солдата в Варшаву. Две недели гостевал. Возили на место прежней службы.

Вслед за Польшей в 1993 году и мы взглянули на таких, как Миколай Дырман, по-другому. Начали с Днем Победы поздравлять, уравняли в льготах. Спустя несколько лет все отменили, потом опять вернулись к уважению, почтению старых солдат.

Но ни он, старый жолнеж, ни другие из этого строя не обижались на такие горькие метаморфозы жизни. Считали, что проскользнул на склоне лет по их жизни светлый луч, и на том спасибо.

Очерки

Греча́ники

– Вот здесь она будет расти, наша красавица, – Колесникович осматривает поле, трогает землю, как будто что-то у нее спрашивает. И в его фигуре, и в его поклоне, с которым он нагнулся к земле, было нечто трогательное, доброе, располагающее. Мне в какой-то миг почудилось, что земля для него сейчас была всем, чем жила душа, а он для этого поля тем стержнем, на котором это поле держалось, не исчезало.

…В прошлом году с гречкой в мире творилось нечто невиданное и неслыханное. Стоило только включить телевизор, как весть о росте цен на крупу, о невероятном спросе. И такому ажиотажу, дескать, виной засуха, но проблем не будет. Даже те телеведущие, особенно российские, которые в жизни цветущего гречишного поля не видели, и те долдонили: с гречкой ничего плохого не предвидится. Мол, если не хватит, закупим у Китая.

Оно, конечно, можно и закупить. А если он, Колесникович Петр Михайлович, со своим коллективом каждый рубль считает как собственный, то и на свою гречиху возлагает надежды. В прошлом году она немного недобрала до запланированных Колесниковичем центнеров с гектара, и при всем том, что многое перетерпела за неладное лето. Но все равно оказались с хорошей прибылью. Кое-кто из коллег поговаривал: «Повезло Михайловичу, угадал».

Почему угадал? Урожай на картах не раскинешь. Гречиха, она дитя солнца, растет под пчелиную песню. А дитя, оно и есть дитя. Помнится, как тогда знакомый позвонил:

– Петр Михайлович, проезжал на Житновичи, видел ее поля. Знаешь, никогда бы не поверил, что на таких землях, где уже и подлесок пошел, и такая красота вырастет. Сам хоть верил в то, что затеял?

Когда он впервые увидел землю, которая онемела от того, что с нею сотворило дурное время девяностых, подумал: «Пользы не будет, надо выводить из севооборота и отдавать лесничеству…» Правда, Николай Полховский предложил:

– Петр Михайлович, вы же гречиху любите, а она здесь вырастет. Поверьте мне, я эти земли с малолетства знаю. Она здесь когда-то росла, да еще какая. Попробуем?

Николай Полховский был последним председателем колхоза имени Котовского, затем взятого в аренду унитарным предприятием «Пинские мелиоративные системы». Колхоз шел ко дну, и не по воле его руководителя, которого не раз предавали, на котором часто отводило душу разномасштабное начальство, но который верил, что онемевшая земля еще свое слово скажет.

– Чего пробовать, работать будем, – улыбнулся Колесникович.

Гречиху он и правда любил. Особенно, когда цвела. Сам не понимал, откуда все. Как говорила мать, любовь родовая. От дедов-прадедов.

* * *

– Гоп, мои гречаники, гоп, мои смачны!.. Гоп, мои гречаники!..

И песня, и мелодия собственного сочинения. Ежегодно осенью, на день Рождества Пресвятой Богородицы, она слышалась в доме лесника Петра Колесниковича. Крепкий, красивый, в начищенных до лакового блеска хромовых сапогах, он напевал и приплясывал так, что скрипели половицы, а сидевшие за столом мужики одобрительно и восхищенно переговаривались: «Ну дядько Петро, ну певун!»

Сельчане завидовали:

– От, смотри, как Гречаники празднуют!

Гречаниками в Лобче их нарекли с незапамятных времен. Прадед был Гречаник, дед тоже, и лучшей гречневой крупы, чем у Колесниковичей, в округе в мешках ни у кого не стояло. Из Пинска покупатели приезжали. А какие блины из гречневой муки! Такой гречаник, да в тарелочку с медом, да кружку горячего чая…

Тридцать девятый год стал удачным на гречиху. Колесникович засеял, может, больше гектара земли, что выкупил у съехавшего в Польшу осадника, насколько семян хватило. Когда поле зацвело, пасеку перевез из сада:

– Вот, родимое, тебе пчелки-помощницы.

Пчелу он сильно уважал: «Работяга!.. Без нее такое поле, как свадьба без музыки». О нем тоже на селе говорили, что трудится, как пчела.

С гречихой не управился бы в срок, поэтому позвал односельчан. Те согласились, но с одним условием: «Ты, Петро, медом с нами рассчитаешься. Сам знаешь, злотый ушел, рубль появился, а у нас ни того, ни другого».

– Медом – так медом. – Он часто медом рассчитывался. А здесь на улице каждый день праздник: Советы власть взяли. Почему бы людей не порадовать?

И косилась, и молотилась гречиха хорошо. В клуне только успевай ее на ток расстилать, где над ней цепями дружно махали помощники. Потом из крупорушки вышла такая крупа, что мужики вздыхали:

– Везучий ты, дядько Петро! И гречка тебе, и мед.

– Хлопцы, да не считайте чужое, имейте свое.

– Отстал ты, дядько Петро. Теперь все вокруг народное!

На вторую Пречистую семья шла в церковь. Хозяин с утра чистил сапоги, срезал острым, как бритва, ножом костяные мозоли с ладоней, все принаряжались. После службы пригласили мужиков, что помогали с гречихой управляться, в хату: «Будем праздновать!»

Где-то в ноябре Петра Колесниковича вызвали в сельсовет:

– Дядько Петро, бумага на вас пришла. Просят разобраться. Говорят, вы батраками обзавелись.

– Какими еще батраками?

– Да вот написано. А по нынешним временам с этим очень строго.

– Да какие же они батраки, что вы говорите. Как будто сами не знаете, с гречихой помогли, да и только. У них спросите… А ты чего молчишь?

Дальний родственник, сидевший ближе всех к стоявшему и теребившему в руках кепку Колесниковичу, вздохнул:

– Спрашивали.

– И что?

– Подтвердили. Сказали, что горбатили на тебя, и написали.

Уже на выходе он догнал Колесниковича:

– Помимо того, что в кулаки попал, вменяется и служба полякам, так что, дядько Петро, ничем помочь не могу.

В начале декабря того же 39-го затребовали в Пинск. Жена налила гречишного меда:

– Может, кому дашь, чтобы все обошлось.

– Ты что, Ганна, не повезу.

Он долго отнекивался. Она же настояла на своем:

– В газетах пишут, что выселяют врагов народа, а какие же мы с тобой враги? – Грамотная, думающая женщина, она верила в новую власть.

Суд был недолгим, зачитали статью: поражение в правах на двадцать лет, подлежал высылке в Алтайский край. Предложили сдать имущество власти или разделить между родственниками.

– А с детьми как быть?

– Кому имущество, тому и детей!

– Выходит, если власти…

– Так и выходит.

– Значит, мой Михаил без меня вырастет, а я то думал…

– Сыну-то сколько? Двенадцать? Так уже мужик, не пропадет. Грузиться будете в Парохонске.

– В Парохонске – так в Парохонске, как скажете. – Он вытер слезу. – Здесь мед, хороший, гречишневый, попробуйте, – и вышел, комкая кепку в руках.

Дома долго стоял перед иконами, потом говорил с Михаилом:

– Вырастешь, будет у тебя сын, назови его в честь меня. Кроме имени, ничего оставить не могу.

В конце лета 53-го Петра Колесниковича с женой Анной реабилитировали. Каждый день, ожидая разрешения на возвращение, он твердил:

– Вернемся – будем с гречкой.

– Может, твоего поля уже и нет.

– Другое засеем. Я бы и здесь посеял, да вот лес валил. Всласть навалился. Теперь гречиха только и снится. И пчелиный гул.

В поезде сидел у окна и держался за сердце. Анна ходила к проводнице за таблетками, говорила, что надо бы на следующей станции вызвать врача. Он отнекивался: «Не бойся. Раньше крепче болело, а теперь надо доехать. Дома быстро на поправку пойдем».

Не доехал. На одном из сибирских полустанков вынесли бездыханного Петра Колесниковича из вагона. Сердобольный местный путевой обходчик, пока стоял поезд, помог Анне выкопать могилу, она прочитала молитву, поплакала, а затем тот же обходчик и закопал, поставив крест из промазученных досок, благо таковых на полустанке хватало, проговорил:

– Простоит долго. Если кому сподобится приехать да посмотреть, так достоится.

Внука Ганна дождалась и назвали его в честь деда. Счастливая, она радовалась: «Ну вылитый мой Петро!» Вскоре люди выбрали ее депутатом сельсовета. На селе говорили: «Хватила она в жизни такого, чего и самому злому врагу не пожелаешь, а ведь человеком осталась». Затем власть назначила Анну Колесникович председателем Лобчанского сельсовета. Крепкое уважение имела она у односельчан.

В середине шестидесятых Михаил Колесникович начал строить свой дом, говорил сыну: «Это для тебя, помогай». Работал Михаил Петрович на разных работах. Хватался за любую, только бы платили. Где могла, помогала бабушка Анна. Достраивать же дом пришлось Петру с матерью: отец тяжело заболел. Вчера еще был мужик, полон сил, а теперь…

– Видимо, деда Петра судьба и меня настигла. Вот думал хату поставить, сына вырастить, внуков понянчить и ничего не сдюжил. Шагай, сынок, сам дальше, береги сестер, ты старший, – с этим и помер.

После восьми классов Петр решил поступать в Пинский гидромелиоративный техникум. Школа в родной Лобче восьмилетняя, дальше надо было ездить в соседнее село Лунин, жить в интернате, а это для их семьи дело накладное. А в техникуме к тому же стипендию платили. Поэтому сдал экзамены, получил вызов на учебу. Матери бы радоваться, а она в слезах. Сидит в уголке, комкает несколько бумажек по пять рублей и плачет:

– Вот дожилась, и окна надо ставить, и тебе брюки купить, колени совсем вытерлись. В городе ведь будешь жить. Ты как считаешь?

– Надо окна, а брюки еще потерпят, – и заметил, как мать посветлела лицом.

* * *

Сейчас, оглядываясь на прожитое, он считает, что в жизни ему везло на хороших людей. Как отец говорил: «Радуйся, если кто плечо подставит». Вот и нашлись такие. И в техникуме. И среди мелиораторов Светлогорска, где проходил первую практику. Все к нему как к сыну. С чувством полученной доброты и в армию пошел. Служил в Ленинградском округе войск противовоздушной обороны. Одним из первых выполнил нормативы военно-спортивного комплекса первой степени, вошел в состав сборной команды части по военному многоборью. Наградили знаком «Отличник Вооруженных Сил СССР». На первенстве округа при преодолении полосы препятствий сильно травмировал ногу, но до финиша добежал первым. Уже на финише боль скрутила.

Команда вошла в число призеров, а старший сержант Колесникович оказался в санчасти. Грамоту командир части, полковник-фронтовик, привез прямо туда, попросил собрать свободный персонал и вручил принародно:

– Ну, сынок, порадовал ты меня. Настоящий сержант.

Потом ему часто предлагали остаться в армии:

– Поступишь в военное училище, будешь хорошим командиром. Подумай.

Но у старшего сержанта Колесниковича были другие планы. Он уже полгода носил с собой в противогазной сумке учебники: решил сразу после увольнения в запас поступать в сельхозакадемию. И поступил.

Затем работа в дорожно-строительной организации, в комсомольских, партийных органах. Молодой, трудолюбивый, энергичный, перспективный. Ему шли навстречу, и он стремился никого не подводить. Сколько хороших людей помогало писать биографию. Сразу и набело! И в дорожниках, и в райкоме, и в мелиорации. Вот и живет в душе постоянная благодарность к ним. Говорит, что без этого до руководителя такого крупного предприятия, каковым являются Пинские мелиоративные системы, не поднялся бы. Для района оно в чем-то знаковое. Все сельское хозяйство здесь построено на мелиорации. Протяженность открытых осушительных систем свыше 5 тысяч километров. Как говорят доки в этом деле, если вытянуть в один канал, так до Алма-Аты хватит. И каждый километр, да что там километр, метр требует к себе уважительного отношения. Мелиорация – родоначальница всех здешних достижений, как прошлых лет, так и будущих. Полесская земля – особенная. Здесь болото и торф, там взгорок и песок – и все сопоставить, около всего походить. Такую землю лелеять, беречь надо, используя как накопленный опыт, так и перспективные наработки сегодняшнего дня. Она может порадовать прекрасными результатами. Вот в этом году район признан победителем областного соревнования за достижение высоких показателей на уборке, к тому же обеспечил рост валового сбора зерна к среднему уровню предшествующих трех лет.

Глава государства Александр Лукашенко своим вниманием к Полесской земле подтверждает ее перспективность. Реконструкция мелиоративных систем продуманная, просчитанная рублем, обоснованная как экономической, так и социальной политикой, которую начало проводить государство в Полесском регионе, нашла особое понимание у полешуков. Президент сказал, что необходимые финансы найдут, но и отдача должна быть. И это вселило надежду. В том числе и в его коллектив. Теперь в подкрепление задуманного и начатого – нынешняя программа развития припятского Полесья. В ней Пинскому району отведено подобающее место.

А ведь не забыто время, когда все начало расползаться по частным конторам и мелиораторов почти вывели из «севооборота». Но они сумели сохранить костяк истинных специалистов, в том числе и в Пинском ПМС. А это и опыт, и сноровка, и мастерство, и взаимовыручка. Есть династии, которыми так гордились в советское время. Отец – мастер, а рядом и сын у него же учится. Хороший специалист – это как знаковое слово в любимой песне. Убери его – и нет песни. Скажите, как не дорожить такими экскаваторщиками, как Павел Сыцевич, Виктор Разжаловец, Николай Пянко? Не раз видел их работу и президент страны. И оценку ставил высокую. Ювелиры. После них не канал, а серебряная струна. Рукой хочется потрогать. А бульдозеристы! Высший класс! Это же особая порода специалистов – Станислав Иванович, Николай Олехнович, Василий Козел. С ними в одном строю водители Андрей Водчиц, Юрий Гончарик, Сергей Власовец, трактористы Михаил Корженевич, Иосиф Кульгун, Георгий Троцевич…

Если говорить о ближайших сподвижниках, так это заместитель по механизации Сергей Головач, начальник первого мехотряда Федор Новак, начальник эксплуатационного участка Анатолий Колесникович, начальник сельхозучастка Николай Полховский…

Сельхозучасток вошел в биографию Пинских мелиоративных систем и их директора Петра Колесниковича особой страницей.

* * *

В 2006-м районная власть предложила убыточное сельхозпредприятие имени Котовского присоединить к ПМС, а на «Котовском» долгов – миллиарды. Экономисты за голову схватились: утонем вместе с колхозом.

Взяли в аренду, а следующий год – ливни неделями. Мелиоративные каналы с берегами под завязку. Насосные станции, а их семьдесят, водой захлебывались. Только за июль перекачали 67 миллионов 98 тысяч кубометров. Еще одну Припять. Электроэнергии употребили 1 миллион 340 тысяч киловатт, когда месячная норма всего-то 300 тысяч. Вода «вымыла» свыше полумиллиарда рублей: это и на работу насосных станций, и на ремонт дамб, подсыпку дорог, обваловку и заделку промывов… Затраты никто не компенсировал. А этих денег с лихвой хватило бы отработать без волнений до глубокой осени, да и в СПК кое-что направить. Сердце ныло, лекарства постоянно в кармане.

…Когда на выездном райисполкоме стояли около пустой фермы с выбитыми окнами, без дверей, здесь собралось с десяток местных жителей. Колесникович видел их глаза. Такие глаза забыть невозможно. Это те люди, которые никогда не предадут родную землю, как бы сложно ни приходилось. Кто захотел, тот давно сбежал. И понял, не отступится. В разговоре с сельчанами заметил, что через три года будут здесь надаивать по пять тысяч килограммов молока на корову. Люди слушали, скептически улыбались. От этого скептицизма на сердце холодок. Понял, из шкуры вылезет, а на эти пять тысяч выйдут, и заработок у них будет. И вышли. А в прошлом году Галина Короп уже надоила в среднем от каждой коровы 6324 килограмма молока, награждена Почетной грамотой Министерства сельского хозяйства и продовольствия. Колесникович завез ей и грамоту, и денежную премию прямо на летний стан.

Солидной денежной премией Министерство сельского хозяйства и продовольствия отметило труд животновода Людмилы Лось. По итогам соревнования прошлого года она вошла в число лучших операторов республики по выращиванию крупнорогатого скота до шести месяцев.

Людмила Петровна – жена бывшего военнослужащего. Развал могучей страны СССР и его Вооруженных Сил застал в Казани. Муж остался без должности, которую сократили, а семья без жилья. Хватили лиха. Решили вернуться на родину. И здесь тоже всякого испробовали. Однако надеялись на перемены.

* * *

Ехать учиться за три моря Колесниковичу не пришлось. Первоначально лучшее у соседа перенимал, у Александра Полейчука. Его хозяйство СПК «Лопатино» в нынешнем деле стало верным ориентиром. Да и сам Александр Иванович – человек открытый, щедрый, секретов не скрывал, делился охотно.

Затем председатель райисполкома Валерий Ребковец предложил рабочую поездку в Израиль. По ее завершении Колесникович с отчетом выступил на расширенном заседании райисполкома.

– Знаете, какой главный вывод сделал там для себя: секрет успехов израильских животноводов в высочайшей производственной дисциплине. По технологиям мы уже приближаемся, а вот по уровню обслуживания современных молочно-товарных комплексов отстаем значительно. Кадры и еще раз кадры. Технологии стремительно уходят вперед, появился разрыв между технологиями и квалификацией обслуживающего персонала, и это уже вырастает в проблему государственного уровня…

Эту проблему он как депутат областного Совета поднимал с трибуны сессии. Да и не только по этому вопросу. И по благоустройству малых, как говорят, неперспективных деревень, по поддержке в них любого вида деятельности, об уменьшении лицензий и налогов на такую деятельность. Это уже по наказам избирателей.

…Летом несказанно красиво, сиренево-розово-белым отливом цвело гречишное поле. Этот отлив высвечивался на березовой роще, вплывал невиданным ароматом в недалекую деревушку, а пчелиный гул, казалось, заглушал работу экскаваторов и тракторов, которые чистили, облагораживали поросший густым осинником дальний мелиоративный канал. Казалось, сама земля пела радостную, полную глубокого содержания, одну ей известную песню.

Вместе с председателем райисполкома Валерием Ребковцом не раз смотрели то, во что вдохнули жизнь, прикидывали виды на урожай. И гречишные поля, а их несколько с разными сроками сева, не обошли вниманием. Эти поля были особой гордостью Колесниковича. Теперь, по осени, они отливали медью так, будто их специально и долго начищали, словно трубы полкового оркестра.

* * *

…А вчера опять позвонил тот же настырный знакомый:

– Петр Михайлович, будешь гречиху сеять? Если не секрет, где и сколько га?

Какой здесь секрет, если гречиху вывели на подобающее ей место. В зачет пойдет одна тонна ее за три того же ячменя или ржи. Цены закупочные достаточно заманчивые для производителя.

В прошлом году он приезжал на обмолот, радовался неплохому урожаю. Вспоминал, как мать когда-то в далеком детстве хорошую праздничную кашу варила, в чугунке, сладкую, на всю семью…

– Давай покажу.

Память почему-то возьми да извлеки из своих глубин: «Гоп, мои гречаники! Гоп, мои смачны!..»