Текст книги "Граф Феникс. Калиостро"

Крылья духа

– Подите, Казимир, узнайте, кто это стучится! – велел врач.

Тот вышел в переднюю и, не спрашивая, сразу отодвинул задвижку, повернул ключ и отворил дверь.

В прихожую ввалился гайдук огромного роста в голубой ливрее.

– Здесь ли проживает его сиятельство граф Калиострос? – пробасил он, с сомнением взирая на невзрачную обстановку комнаты.

– Граф Калиостро подлинно живет здесь, – появляясь в прихожей, заявил врач. – Кто его желает видеть?

– Супруга его превосходительства генерала Ковалинского, правителя дел светлейшего князя Григория Александровича Потемкина-Таврического, – торжественно провозгласил гайдук. – А вы и будете граф Калиострос? – с сомнением вопросил гайдук.

– Это я, любезный. Где же ваша госпожа?

– Ее превосходительство изволят быть еще в карете и приказали мне узнать в точности местопребывание вашего сиятельства. Сейчас я им доложу, что подлинно ваше сиятельство находятся здесь, и ее превосходительство сами изволят прибыть сюда.

Сказав это, гайдук повернулся, скрылся на лестнице и начал спускаться по крутым ступеням, гулко гремя сапогами.

Калиостро обратился к Казимиру:

– Ну вот, любезный, вы видите – ко мне пожаловала супруга правителя дел князя Потемкина. Конечно, она прислана просить меня к болящему ребенку княгини Голицыной. Но вы что-то собирались сказать в ту самую минуту, как постучались в дверь?

– Я… я ничего не хотел сказать! – заикаясь, отвечал Казимир, совершенно раздавленный появлением такого знатного лица. Все сомнения мгновенно вылетели из его головы. – Я ничего не хотел сказать и, если не нужен вашему сиятельству здесь, то побегу за сестрой с детьми.

Калиостро укоризненно покачал головой.

– Мне грустно видеть, любезный Казимир, что лживая гнусность не чужда вашему языку. Но уверьтесь раз навсегда, что скрыть от меня ничего не возможно, что мне все известно.

– Виноват, ваше сиятельство, – пробормотал сконфуженный молодой человек.

– В ту минуту, когда постучали в дверь, вы хотели отказаться от предложенного мной места? Не так ли?

– Виноват, ваше сиятельство, – прошептал уничтоженный окончательно Казимир.

– Ну что ж, я не настаиваю. Может быть, вы и в сию минуту в тех же мыслях?

– О нет, ваше сиятельство! Я за счастье сочту служить у вас.

– О, ничтожные сыны праха и тлена! Сколь важны в глазах ваших титулы пустые! Сколь сильными кажутся вам золоченые кумиры века сего! Сейчас я удалюсь несколько переодеться. Вы же, Казимир, доложите госпоже Ковалинской, что граф Калиостро просит ее подождать в приемной.

Сказав это, Калиостро поспешно запер на ключ дверь, которая вела в покои Серафимы ди Санта-Кроче, и удалился в свой кабинет.

На лестнице послышались быстрые, легкие и звонкие шаги, взволнованное дыхание, и молодая стройная дама, совершенно закутанная в великолепную шаль, быстро вступила в сумрачную переднюю. Казимир отвесил ей пренизкий поклон.

– Здесь живет граф Калиостро? Могу я видеть графа Калиостро? – взволнованным, срывающимся голосом спросила она.

– Так точно, ваше превосходительство, – почтительно отвечал Казимир. – Граф проживает именно здесь и просит вас несколько подождать его в приемной.

– Так вот оно, обиталище сего великого мужа! – с благоговейным замиранием голоса сама себе сказала дама, быстро входя в приемную. – Как скромно! Как прямо бедно сие жилище! Именно в этом узнаю великую душу мудреца, пренебрегающего всем земным, устремляющегося к небесному, благотворителя, целителя, спасителя человечества! О, несравненное жилище вышеестественного человека, приветствую тебя!

Говоря это, госпожа Ковалинская освободила голову и плечи от кружевной шали. Явилась тут же прическа из множества пудреных кудрей, поддержанных золотым обручем, худое, бледное, очень неправильное, в нервном непрестанном движении лицо с огромными черными очами, сиявшими вдохновением экстаза, открылись трепещущая и волнующаяся под шелковой тканью грудь и тонкая стройная шея, которую обвивали четки из агатовых зерен с золотым десятиконечным крестом.

Может быть, госпожа Ковалинская и далее продолжала бы свой монолог, если б не отворилась дверь кабинета и не появился граф Калиостро. Он успел совершенно преобразиться. Черный бархат его кафтана увеличивал ослепительную белизну жабо. Пышный парик возвышал его рост. Лицо выражало величие мысли, благородство и мягкое участие, а глаза смотрели мечтательно, далее всех земных предметов.

Прежде чем он успел сказать что-то, госпожа Ковалинская рванулась к нему и с восторженным воплем: «Божественный Калиостро!» – преклонила одно колено, схватила его аристократическую белую, изящную руку и поцеловала ее.

– Встаньте, дочь моя! – проговорил Калиостро мягким отеческим голосом, осторожно отнимая свою руку у восторженной дамы и помогая ей подняться. – Преклоните колено перед всемогущим Строителем Вселенной, преизящным Первохудожником! Лобызайте незримую руку, ведущую всякое создание к благу! Я же смертный грешный человек, лишь несколько возвысившийся над своими ближними познанием тайн естества для того, чтобы им благотворить. Итак, дочь моя или любезнейшая сестра, не называйте меня божественным, сие имя прилично лишь господину моему Великому Кофте!

– О, сколь таинственны ваши речи, отец мой, брат мой, учитель и наставник! – восторженно воскликнула дама, пожирая Калиостро пламенными очами, как бы припадая к некоему источнику, долженствующему утолить ее жажду. – Да, он такой, именно такой, каким я видела его! – говорила госпожа Ковалинская как бы сама себе. – Вот эти глаза, это высокое чело, эти уста!

– Сердце есть не что иное, как забота, – возгласил между тем Калиостро, – плоть – печальный труп; рождение есть болезнь, а жизнь – частная смерть. Но прошу вас, дочь моя, вступите в сей кабинет и сообщите мне причину вашего прибытия, хотя она мне и хорошо известна.

– Провидец! Провидец! – с рыданиями в голосе вскричала Ковалинская.

– А вы, Казимир, ступайте и исполните то, что я вам приказал, – распорядился Калиостро, и тот беспрекословно подчинился.

Калиостро ввел даму в кабинет и усадил ее в кресло. Сам же стал против нее, ожидая объяснения визита. Но госпожа Ковалинская вдруг всплеснула руками и разразилась рыданиями, повторяя сквозь слезы:

– Я в вашей власти! Делайте со мной, что хотите! Я ваша раба! Я ваша раба!

– Дочь моя, успокойтесь, – мягко говорил магик, несколько удивленный, однако, крайней экспансивностью дамы, которую видел в первый раз.

Но дама вдруг закатила глаза, захрипела, и все члены ее стали судорожно подергиваться, а затем из уст ее стали вылетать отдельные непонятные слова:

– О обложенный плотию серафим! О, Месмер, зришь ли сие? Слышишь ли меня? Слышу! Слышу! Вижу! Вижу! Ангельский учитель! Крылья духа! – При последних словах Ковалинская вдруг поднялась с кресла и, закинув голову, вся сотрясаясь от конвульсий, стала мерно махать руками, словно крыльями, притопывая на месте и повторяя: – Крылья духа! Крылья духа! Выше! Выше! Выше! Крылья духа! Крылья духа!

Калиостро, как он ни был привычен ко всему, на мгновение растерялся и не знал, что делать с дамой. Но вскоре нашелся: он энергично притопнул правой ногой и, высоко взмахнув правой рукой, словно наступал с рапирой, громовым голосом вскричал:

– Великий Кофта, зри! Явись невидимым присутствием! Благослови сию жрицу! Благослови! Благослови!

Он продолжал неустанно повторять это слово, притопывая и взмахивая рукой. Между тем Ковалинская все махала обеими руками, привскакивала, вся содрогалась и восклицала:

– Крылья Духа! Крылья Духа! Выше! Выше! Выше!

Наконец, совершенно изнеможенная, с прерывавшимся дыханием, Ковалинская упала в кресло. Калиостро поспешил оказать ей помощь. Он достал с полки пузырек с солью и поднес его к носу дамы. В то же время он опытной рукой скользнул по ее талии, отыскал завязки корсета, распустил его и дал освободиться из плена трепещущей груди Ковалинской. Она пришла в себя, открыла глаза и прошептала:

– О, какое сладкое самозабвение! Какой порыв! Какие откровения! Отец мой, брат, друг, учитель, я предаюсь в вашу волю.

Тут заметила она беспорядок в своих одеждах, смутилась, покраснела, опустила глаза. Калиостро сам поспешно набросил шаль на ее плечи и, отойдя в сторону, начал рассматривать свои перстни, чтобы дать возможность экспансивной месмеристке оправиться.

Приводя в порядок свой костюм под шалью, госпожа Ковалинская лепетала, что приехала между прочим по поручению князя Потемкина и племянницы его, Варвары Васильевны, княгини Голицыной, ребенок которой сильно болен.

– Как только я узнала, что божественный Калиостро здесь, а это я узнала еще от самого Месмера, но только то, что Калиостро таится под чужим именем, – я стала говорить княгине: ищите Калиостро! Взывайте к нему! Умоляйте его открыть себя! Только он один, только он может исцелить ваше дитя. И что же – сегодня в точности узнаю, где живет Калиостро. Ребенок между тем страждет! Ему все хуже и хуже, хотя княгиня переехала в Озерки на дачу светлейшего в надежде на благотворное воздействие весеннего воздуха. Доктор, несчастный слепец профанской медицины, отговаривает между тем княгиню от обращения к вам. Но я имела с нею особливый разговор. И вот я здесь! Я вижу вас, полного мудрости и благотворения. И умоляю: едемте сейчас же в Озерки к больному ребенку!

Ковалинская простерла руки к Калиостро, так как уже совершенно оправила свое платье.

– Сударыня, – сказал Калиостро, переходя теперь к более церемонному обхождению, – сударыня, страдания дитяти княгини Голицыной мне известны совершенно, и болезнь, обладающая младенцем, тоже. Небесная герметическая медицина не требует непременного осмотра болящего. Нет, она действует на расстоянии. В сию самую минуту не только на сей малой планете, но и на других имею я на попечении многие тысячи страждущих. Целящие силы я непрестанно источаю и пересылаю с помощью четырех незримых посланцев, из коих два суть духи огненной стихии и два – стихии водяной. Но трудам моим всячески препятствуют злые магики и темные некроманты. С ними непрестанно ведется у меня борьба. Итак, по некоторым причинам сейчас не могу ехать с вами к ребенку княгини Голицыной. Должен я совершить борьбу с неким злодеем, от коего и страдания младенца в усугубление приходят. Не раздавив сего презренного сосредоточением в себе сил Мирового деятеля, не могу и не должен приближаться к страждущему младенцу. Но скажите княгине, что буду через три дня в утренние часы.

– Я повинуюсь вашему решению. Оно, конечно, продиктовано вашей мудростью. И то удачно выходит, что в назначенный вами день у меня будет фрейлина «малого двора» Екатерина Ивановна Нелидова. А она ужасно, ужасно хотела с вами сделать знакомство, граф!

– Я сему очень рад, ибо слышал о ней в Швейцарии от мудрого Лафатера, который состоит в теософической переписке с самим великим князем Павлом.

– Екатерина Ивановна – друг цесаревича. Тончайшие духовные узы соединяют их сердца, их умы… Союз чистейший, божественный их соединяет. Екатерина Ивановна ждет свидания с вами, граф, как откровения.

Тут госпожа Ковалинская поднялась и быстро, как все и делала, порхнула из кабинета доктора герметической медицины. Калиостро провожал гостью с учтивостью светского человека.

На пороге жилища некроманта, однако, восторженное состояние вновь охватило госпожу Ковалинскую. Она взмахнула руками и выпорхнула на лестницу, восклицая:

– Крылья Духа! Крылья Духа! Выше! Выше! Выше!

– Ксилика! Ксилика! Беша! Беша! – забормотал Калиостро, энергично направляя указательные персты на кого-то, незримо вьющегося возле восторженной дамы.

– Божественный Калиостро, благословите меня! – вдруг припадая на одно колено и складывая ручки, вскричала Ковалинская.

– Великий Архитектор Вселенной и посланник его единый Великий Кофта Запада и Востока да благословит тебя, дочь моя, благословением Ливана и Синая! Благословением манны сокровенной и ключа Соломонова! Благословением Града Божия, нового Иерусалима, сходящего с небес! Силою Троянского! – Говоря все это, Калиостро простирал благословляющие длани свои над склоненной головкой Ковалинской.

Она затем снова собралась было летать на крыльях духа, но выщербленные ступени узкой и темной лестницы были для того слишком круты, и вместо «крыльев духа» мускулистый магик стал осторожно сводить свою нежную духовную дочь вниз, держа ее под руку. Когда же на повороте стало совсем темно, охватил ее гибкую талию и почти держа в мощных объятиях, бережно снес ее к порогу и поставил на землю. Она почти лишилась чувств на его плече, дыхание полураскрытых уст ее жгло, а взор из-под опущенных ресниц струил томную негу.

– Благодарю вас, граф! Вы очень любезны! Не забудьте же вашего обещания. Мы ждем вас.

Она говорила это, садясь в карету с потемкинскими гербами уже при содействии гайдука. Вслед за тем карета съехала со двора итальянского дома, провожаемая взорами жильцов изо всех окон. Калиостро смотрел ей вслед.

«Красота прелестной женщины скорее стрел поражает мужское сердце; ее путь через глаза; разящие женские очи наносят рану уму и, побеждая его, впечатлеваются глубоко», – продекламировав эти латинские стихи, доктор небесной медицины поднялся в свою квартиру, совершенно довольный посещением восторженной месмеристки и теми перспективами, которые открывало ее посещение.

Большая печать Комуса

На другой день к вечеру граф Калиостро вышел из дому в сопровождении нового слуги своего Казимира. На этот раз одет он был весьма скромно, в темный камзол. Круглые английские шляпы покрывали головы как господина, так и слуги. Оба закутались в длинные женевские траурные плащи, из-под плаща у господина торчал конец шпаги.

– Я объяснял вам, любезный Казимир, – говорил Калиостро через плечо, выступая своим обычным, мерным и торжественным, шагом. – Я объяснял вам, что, только вступив в ложу здешней иностранной прислуги, вы можете рассчитывать пробиться в свете и получить место даже при дворе. Сейчас мы идем на соединенное заседание лож «Комуса» и «Скромности», имеющее состояться в одном из служительских флигелей господина Бецкого. Мастером стула сего капитула итальянской и французской прислуги состоит почтенный человек, кондитер господина Бецкого, сиер Бабю, давно мне хорошо известный. Я представлю вас, и, конечно, по одному моему слову вы будете приняты в ложу с соблюдением лишь некоторых необходимейших обрядов.

– Ах, ваше сиятельство, вы благодетельствуете бедному сироте, – сказал едва поспевающий за господином Казимир. – Но я слышал, что от вступающего в масонство требуются страшные клятвы и отречение от животворящего креста. Я добрый католик и верный сын Римской церкви.

– Э, все это вздор! Пустой обряд! О кресте не будет и речи.

– Если так, то я согласен. В моих несчастных обстоятельствах выбора я не имею, – уныло отвечал Казимир.

Между тем они достигли дома Бецкого и через обширный двор прошли в служительский флигель. Узнав, где помещается кондитер Бабю, они вступили в довольно пристойную квартиру, занимаемую кондитером с семьей, состоявшей из весьма полной жены, уроженки благословенной Нормандии, и разновозрастных семи человек детей обоего пола.

– Дорогой маркиз! Какая честь! – вскричал сиер Бабю и сейчас же представил ему свою полную половину, к которой сам составлял весьма худощавое приложение. Маркиз с высшей любезностью и учтивостью обошелся с госпожой Бабю, сказав комплимент ее цветущему виду и ее детям. И тут же отечески перецеловал всех отроков.

Затем, отведя в сторону Бабю, он особым образом коснулся лба и желудка и шепнул на ухо кондитеру некое слово, после чего тот благоговейно поцеловал руку маркиза.

– Я знаю, – сказал Калиостро, – что сегодня у вас состоится соединенное заседание лож французской и итальянской прислуги «Комуса» и «Скромности». Я желаю посетить сие заседание в качестве визитора и инспектора работ. Показанные мною знаки для сего, думаю, достаточны, так как патенты мои и сертификаты находятся в сию минуту у господина Елагина.

– О высокопочтеннейший мастер и светлейший рыцарь! О маркиз! – воскликнул даже вроде с некоторой обидой Бабю. – Разве можно в том сомневаться!

– Кроме того, я желаю посвятить в степень апрантива[98]98
  Апрантив – ученик.


[Закрыть] сего моего служителя Казимира, бедного, но благородного происхождения молодого человека. Он недурно говорит по-французски, хотя и поляк. Я буду его поручителем.

– Этого совершенно достаточно, – заявил кондитер. – Заседание назначено в запасной кухне и сейчас начнется. Почтенные братья уже собираются. Я проведу вас туда внутренними коридорами. – Затем, обращаясь к служителю маркиза, почтенный кондитер сказал: – Вы, сиер Казимир, без труда будете приняты при таком поручителе, как ваш господин, вознамерившийся осчастливить своим присутствием заседание нашего доблестного и мудрого капитула. Будьте лишь скромны и послушны, и вы затем быстро получите все степени, украшающие титул, – даже тамплиера, рыцаря уполовника, рыцаря сверкающей кастрюли и, наконец, розенкрейцерской степени, о которых преподаются высшие тайны кулинарного искусства, перешедшие к нам от поваров царя Соломона, Александра Македонского, Лукулла[99]99
  Лукулл – древнеримский полководец, прославившийся необычайной роскошью и устраивавший богатые пиры (лукуллов пир).


[Закрыть] и оных. Конечно, при вступлении в каждую степень необходимо вносить некоторую сумму. Но зато перед вами откроются двери всех лучших домов Петербурга и вас даже могут устроить при «большом» или «малом дворе». О, прислуга здесь, как и всюду, нередко играет более важную роль, чем сами господа! А ложи наши особенно могущественны. Вас всюду будут рекомендовать, поддерживать, хвалить. Равно как и вы станете, по нашему указанию, хвалить и поддерживать наших собратьев. Такая взаимная поддержка оказывает чудесное действие. Так что в нашу ложу вступил даже один русский сочинитель поздравительных од. Он служит швейцаром в одном из здешних клубов. Образованный молодой человек. И что же, когда мы во всех домах стали расхваливать его поздравительные стихотворения, он столь быстро пошел в гору, что ныне даже члены Российской академии заинтересовались его талантом.

– Но Казимир тоже пишет стихи! – дружески ударив неофита по плечу, сказал маркиз.

Покраснев, Казимир признался, что и в самом деле пишет стихи на польском языке.

– О, не сомневайтесь в нашей поддержке, любезнейший Казимир! – благосклонно проговорил Бабю. – Мы рекомендуем стихи вашим польским магнатам: Потоцкому, Браницкому, Чарторыйскому, например. Если захотите, то мы снесемся с ложами прислуги в Варшаве и вас устроят при дворе короля Августа Понятовского[100]100
  …при дворе короля Августа Понятовского. – Понятовский Станислав-Август (1732–1798) в 1764–1795 гг. был последним польским королем (Станислав-Август IV).


[Закрыть]. Король любит, чтобы меню его обедов были написаны в звучных классических стихах… Но извольте пожаловать в заседание, почтеннейший маркиз. Уже время!

Бабю повел их длинными коридорами. Наконец они достигли так называемой запасной поварни, отчасти служившей и кладовой сухих припасов. Это было просторное помещение со сводами, состоявшее собственно из кухни и комнаты перед ней. Казимир оставлен был здесь, а маркиза Бабю ввел без особых церемоний в кухонный капитул, где уже собирались достопочтенные братья лож «Комуса» и «Скромности». Они украшены были различными лентами и знаками масонства, но вместо шпаг имели на боку большие кухонные ножи в кожаных ножнах. Фартуки их были обыкновенные, употребляемые обычно прислугой, ибо это были если и не каменщики, то все же простые мастера, преимущественно поварского искусства. Сидели они на простых кухонных табуретах. Но для председателя сиера Бабю стояло, как и положено, в восточной стороне помещения продавленное старое кресло. Все члены капитула отличались выдающейся полнотой и цветущим румянцем на круглых щеках, кроме немногих испитых и поджарых особ. Особенно поражали своей комплекцией члены «Комуса», как и следует поклонникам бога обжорства и пиров. Были тут избраннейшие лица: главные повара князя Потемкина, камердинер Куракина, выездной лакей князя Гагарина, дворецкий князя Мещерского, кофешенк[101]101
  Кофешенк – слуга, в обязанность которого входило следить за подачей кофе, чая, шоколада и пр.


[Закрыть] графа Остермана, кухмистер Эрмитажа, под присмотром которого готовились ужины для избранных гостей императрицы, любимый берейтор цесаревича Павла Петровича и другие. Важностью и сознанием значительности своей и тех высших тайн, в которые были посвящены, они превосходили своих господ.

На полу помещения начертан был мелом обычный символический масонский ковер с фигурами, только вместо гроба стояла громадных размеров длинная кастрюля для варки чудовищных размеров рыб. Когда визитор объявил надзирателям высокие знаки и условные слова своего звания, братья «Комуса» и «Скромности» обнажили кухонные ножи и составили из них «стальной свод», под которым и был проведен почетный гость. Затем сиер Бабю, открыв заседание ударом обычного мастерского молотка, приступил к приготовлению профана в принятие и к самому обряду, впрочем, весьма упрощенному и непродолжительному. Предложив приглашенному в помещение Казимиру разуть одну ногу так, как по правилам полагалось, вводивший его брат завязал ему глаза салфеткой. После этого последовали традиционные вопросы и ответы о желании его стать масоном: он тяготится тьмой, обнимающей его, и желает познать свет. После этого Казимир был отведен в комнату размышлений. Здесь сопровождающий его брат снял с него повязку, и он увидел, что находится в чулане для запасной посуды. При свете ночника брат стал наставлять новичка и затем, опять завязав глаза, ввел в ложу. Мастер свирепым голосом, от которого у Казимира задрожали коленки, предупредил, что сейчас он будет подвергнут испытанию на твердость духа, а именно – ему предстоит путешествие по скалам и пропастям, прохождение через ветер и воду и, наконец, некое огненное испытание.

Казимира, ничего не видящего и слабеющего от ужаса, повели вокруг ложи, причем подставляли ему под ноги табуреты, на которые он должен был взбираться и с них соскакивать, что при завязанных глазах и в самом деле казалось восхождением на какие-то вершины и падением в пропасти. При этом достопочтимые братья давали ему легкие тумаки и подзатыльники, фыркая при этом со смеху. Испытание ветром состояло в том, что Казимиру дули в лицо с помощью кухонных мехов, а водой – просто в том, что его окатили из ковшика.

После этого мастер объявил, что осталось последнее испытание, при котором вступающему в ложу следует наложить на грудь печать Великого Комуса. Трепещущему Казимиру обнажили грудь, и он с ужасом услышал негромкий разговор братьев:

– Достаточно ли раскалена печать?

– О, раскалена докрасна!

В ту же минуту что-то горячее ткнуло Казимира в грудь. Он заорал во все горло и сорвал повязку с глаз.

Громкий хохот братьев оглушил его. Казимир увидел, что надзиратель держит возле его груди только что потушенную сальную свечку, а прочие братья направили на него кухонные ножи. Тут велели ему принести клятву сохранять все доверенные ему тайности. Едва он успел произнести последние слова клятвы, как его внезапно повалили в кастрюлю для варки рыбы, стоявшую на полу, и покрыли скатертью. Только потом достопочтенный сиер Бабю поднял его, приставил свое правое колено к его колену и шепнул длинное название степени, в которую Казимира посвятили. Впрочем, тот тотчас же и забыл его.

В заключение братья стали поздравлять ошалевшего от всех процедур молодого человека. Ему позволили обуться и затем повели, вместе с его господином, ужинать.