Текст книги "Тайна высокого дома"

XII
У землянки Ивана

Нищий Иван действительно избегал высокий дом, но не потому, чтобы избегнуть благодарности Гладких, а для того, чтобы не выдать себя. Он чувствовал, что теперь каждый взгляд, каждая слеза, каждое слово Тани может повести к объяснению между ним и его дочерью. О, если бы дело касалось только Тани и Бориса Ивановича, он знал бы как поступить. Но Петр Иннокентьевич Толстых стоял на дороге и был помехой всему.

– Что делать, что делать! – со страхом спрашивал себя Иван. Он возмущался своим вынужденным бездействием. Верный своему слову, Гладких, на другой день после разговора со своей крестницей, отправился в тайгу, к землянке Ивана. Он застал его, сидящим в глубокой задумчивости, на пне срубленного дерева и окликнул.

– Как, это вы, Иннокентий Антипович! – воскликнул Иван, вставая.

– Да, это я, старина, ты, видимо, не ждал меня… Ты эти дни забыл дорогу в высокий дом, и я пришел тебе о нем напомнить… Прежде всего благодарю тебя за то, что ты спас мне жизнь и вернул Тане ее лучшего друга и верного защитника… Я еще вчера ей сказал о твоей услуге мне, незабываемой услуге, умолчав, впрочем, о подробностях… Они бы только перепугали ее.

– Да, кто-нибудь, наверное, вам показал дорогу в колодец… – улыбнулся Иван.

– Ты кого-нибудь видел?..

– Видеть я никого не видел, но угадал… тут шляются двое каких-то родственников Петра Иннокентьевича.

– Верно, потому-то я и не хочу на них жаловаться… Они и без меня попадут когда-нибудь в петлю.

– Это хорошо с вашей стороны, но и оставлять безнаказанными негодяев не следует… Это делает их еще нахальнее… Они продолжают жить в Завидове, и я вам советую остерегаться.

– Благодарю, Иван, но оставим разговор обо мне, поговорим лучше о тебе.

– Обо мне?

– Да! Я хотел бы, чтобы ты окончил свои дни в покое и более удобном жилище, нежели эта землянка, а потому вот что придумал… Эта мысль понравилась и Тане. Я отстраиваю вновь одну развалившуюся избу в поселке… Ты можешь поселиться в ней, а обо всем прочем позоботимся я и Таня… Пока же переезжай в высокий дом, около людской есть свободная комната.

Иван прослезился.

– Я, может быть, приму ваше и барышни милостивое приглашение, – отвечал он дрожащим голосом, – но после…

– Почему же не сейчас?

– Это зависит от обстоятельств.

– От каких?

– Я относительно вас не более как исполнил обязанности каждого христианина, и вы хотите меня за это вознаградить. Это очень хорошо с вашей стороны… Но вы, быть может, не знаете, что я при вашем спасении был только помощником, что я не мог бы сделать того, что сделал один молодой человек, который был со мной… Если вы так вознаграждаете меня, то я спрашиваю себя, что вы сделаете для того, кто с опасностью для жизни спускался в глубину колодца, чтобы обвязать веревку вокруг вашего тела?..

Гладких смутился.

– Как попал сюда этот инженер? Что он говорил тебе?

– Вы хотите это знать… Извольте… Здесь, на этом самом месте, он со слезами на глазах рассказывал мне, что он любит Татьяну Петровну, но что ее крестный отец Гладких отнял у него всякую надежду… Мне, признаться, жалко этого молодого человека и, кроме того, мне сдается, что барышня была бы с ним счастлива.

– Это Сабиров?

– Да.

– Нет… нет!.. Об этом нечего и думать.

– Почему же нет?.. Разве вы хотите, чтобы барышня осталась в старых девах… Третьего дня я видел ее… Как она переменилась, похудела, побледнела, просто жалко смотреть на нее… Неужели этого вы не замечаете, Иннокентий Антипович?.. А почему? Потому что она любит этого молодого инженера…

– Ты что-то уж очень хлопочешь за него, Иван… Он живет в Завидове… и ты часто ходишь туда… верно, к нему…

– Не скрою, да… мне, повторяю, жаль его…

– Кто его родители?

– Он не знает их… Он приемный сын большого чиновника в Петербурге. Но родом он из Сибири… Его мать, когда ему было пять-шесть лет, в зимнюю ночь шла пешком по томскому тракту… Началась вьюга, и несчастная женщина упала на дороге вместе с ребенком… Из Иркутска в это время ехал переведенный в Петербург чиновник с женою… Они довезли несчастных до первой станции, а так как мать была очень слаба и, видимо, умирала, то сердобольные люди взяли с собой малютку и воспитали его… Он сделался инженером и выпросил себе командировку в Сибирь, надеясь напасть на след своей матери… Но, может быть, это вас не интересует, Иннокентий Антипович?..

– Дальше, дальше… – взволнованно произнес Гладких. «Удивительно, удивительно…» – повторял он про себя.

– Здесь, на месте, он припомнил многое… Он узнал гостиницу Разборова, где он останавливался со своей матерью и где его какой-то пожилой человек брал на руки и целовал…

Иван остановился.

– Дальше, дальше… – простонал Иннокентий Антипович.

– Разве это действительно вас так интересует? – с участием спросил Иван.

– О, очень… очень… – отвечал Гладких, прислонясь к дереву, чтобы не упасть. – Его зовут Борис?

– Да!..

– И он до сих пор не знает, как звали его мать?..

– Нет, знает… По моему совету он уехал в Петербург и спросил у своего приемного отца, не взял ли тот какие-нибудь бумаги о его рождении, когда увез его от его умирающей матери…

– И что же?..

– Приемный отец передал ему метрическое свидетельство, найденное им в дорожной сумке бедной женщины… Из него Борис Иванович узнал, что он – незаконный сын…

– Чей?

– Марьи Петровны Толстых… Не родственница ли она Петру Иннокентьевичу?

Иннокентий Антипович пошатнулся, но не отвечал. Слезы брызнули из его глаз.

– Что с вами? Вы плачете?

– Где он, где он… в Завидове?..

– Нет, теперь он в К. Я был вчера в Завидове и мне сказали, что он заболел и уехал оттуда… Но ведь для вас, чем он дальше отсюда, тем лучше…

– О, напротив, я в отчаянии…

– Значит, вы переменили ваше мнение?

– Да…

– После моего рассказа?

– Да, этот рассказ изменил все… Ты не поймешь этого…

– О, напротив, я все понимаю…

– Навряд, старик…

– Вы думаете!.. – воскликнул Иван дрожащим голосом, выпрямляясь. – Так я скажу вам, что вы в этом молодом человеке, спасшем вам жизнь, который любит вашу крестницу, но которого вы оттолкнули и от нее, и от себя, узнали того, кого около двадцати лет тому назад вы обручили с Таней… так как он – сын Марии Толстых, дочери Петра Иннокентьевича.

Ужас изобразился на лице Гладких. Он вперил почти безумный взгляд в стоявшего перед ним нищего и, схватив его за руку, спросил:

– Почему ты все это знаешь?

– О, я знаю еще гораздо больше! – серьезно продолжал Иван. – Три человека есть на земле, которые знают тайну высокого дома: Петр Иннокентьевич Толстых, вы и еще третий…

– Но кто же ты?

– Посмотрите-ка на меня попристальнее, Иннокентий Антипович, я, конечно, очень переменился… но…

Гладких хрипло вскрикнул и сначала попятился, а потом бросился к Ивану и судорожно сжал его в своих объятиях.

– Егор Никифоров! – воскликнул он прерывающимся от слез голосом. – Егор Никифоров, мой благородный друг, мой несчастный невинный страдалец… тебя ли я держу в своих объятиях, тебя ли прижимаю к своему сердцу… Как я мог тебя так долго не узнать, хотя ты страшно изменился… но в первый раз, когда я увидел тебя… мне показалось, что я узнал тебя, но потом я сам себя разуверил в этом…

– Да, это я, Егор Никифоров, – отвечал он, освободившись из объятий Гладких… – Я стосковался по родине и пришел узнать о моей жене и ребенке… Благодарю вас, Иннокентий Антипович, вы честно исполнили ваше слово, вы воспитали мою дочь, вы любили ее как родную! Спасибо вам, большое спасибо… Забудем о прошедшем…

Оба старика со слезами на глазах снова бросились в объятия друг другу. Затем они сели рядом около землянки и продолжали свою задушевную беседу.

– И ты так часто бывал около твоей дочери и ни разу не выдал себя… Ты великой души человек, Егор.

– Наградой за все было мне и то, что я ее видел, счастливую и прекрасную…

– Как хорошо ты играл роль нищего!

– А разве я не нищий?

– Поди ты… Ты знаешь очень хорошо, что можешь одним своим словом завладеть всеми богатствами Петра Толстых.

– Я хотел остаться неузнаваем.

– Понимаю, ты бежал с каторги… но будь покоен, мы не выдадим тебя.

– Нет, я отбыл свой срок и теперь свободен… Свободен… О, вы никогда не поймете необъяснимое значение этого слова, это может понять только тот, кто чувствовал на своих ногах кандалы… Я вернулся на родину и нашел свою жену в могиле.

– И теперь каждый день украшаешь эту могилу цветами?..

– Говорят, что покойники любят цветы! – отвечал, улыбаясь, Егор.

XIII
В объятиях отца

– Я завтра же еду в К.! – сказал Гладких Егору Никифорову (так мы снова будем называть его), когда они приближались к высокому дому.

Проходя двором мимо сада, они увидали Петра Иннокентьевича Толстых, задумчиво шедшего по аллее.

– Вон и Петр вышел подышать воздухом – это с ним случается очень редко… – сказал Иннокентий Антипович.

– Как сильно он постарел и с каждым днем все более и более горбится… – заметил Егор.

– Он быстро приближается к могиле… – печально отвечал Гладких. – Несчастный был бесжалостен к своей дочери и раскаяние снедает его… Если через несколько дней я привезу к нему Бориса – он выздоровеет от радости… Счастье ведь лучший доктор… Но для окончательного его успокоения необходимо разыскать Марию…

Они вошли в дом через кухню…

– Где Таня? – спросил Иннокентий Антипович у встретившейся горничной.

– Она у себя наверху…

Они оба поднялись наверх. Гладких вошел в комнату молодой девушки, попросив Егора подождать в смежной комнате.

– Подожди здесь и имей терпение… – сказал он ему. – Я буду краток.

– О, поберегите ее, Иннокентий Антипович, не говорите ей все сразу, она так слаба…

– Не беспокойся… Таня не из робких, да к тому же от радости не умирают…

– Это ты крестный?.. – спросила Татьяна Петровна, бывшая за драпировкой.

– Да.

Молодая девушка вышла с заплаканными глазами.

– Ты опять плакала… – ласково упрекнул ее Иннокентий Антипович.

– Не сердись, я буду умницей и не буду огорчать тебя…

– Сердиться на тебя?.. Разве я в силах.

– Добрый крестный… Я видела в окно – ты шел вместе с Иваном…

– Да, мы с ним долго говорили…

– Согласился он на твое предложение?

– Да…

– Как я рада, как я рада!

– Знаешь ли что, я, кажется, буду тебя ревновать…

– Ревновать?

– Ты уж что-то очень любишь этого старика?

– Это правда! Я сама не могу себе дать отчета в чувстве, которое меня влечет к Ивану…

Гладких улыбнулся.

– Не улыбайся… Я говорю правду… Я ведь никого на свете не люблю больше, чем тебя, но меня очень радует, что Иван не принужден будет сбирать милостыню…

– В этом ты можешь быть покойна…

– Он переедет в поселок?..

– Это еще не решено… Быть может, он совсем останется у нас…

Молодая девушка подняла голову, так как тон, каким сказал эту фразу Иннокентий Антипович, показался ей загадочным. На лице своего крестного отца она заметила тоже загадочно-счастливое выражение.

– С чего ты сегодня так весел?

– Я и весел, и счастлив.

– Счастлив?

– Поделиться с тобой моим счастьем или нет?

– Конечно, да!

– Ты уже не ребенок, и тебе можно поверить тайну.

– Тайну?

– Да, серьезную и страшную тайну…

– Боже мой, ты пугаешь меня… – побледнела Татьяна Петровна.

– Успокойся, это касается твоей будущности и твоего счастья… Когда ты узнаешь эту тайну, радость вернется в твое сердечко… Мое сегодняшнее счастье вместе и твое. Выслушай меня. Ты знаешь, что у Петра Иннокентьевича была дочь?

– Да, Марья Петровна.

– Верно… Эта-то Марья Петровна была любимицей, скажу больше, кумиром своего отца.

Иннокентий Антипович начал свой рассказ не торопясь, ровным голосом. Молодая девушка слушала его чуть дыша, со страхом, сменявшимся удивлением, со слезами на глазах, с радостной улыбкой на миниатюрных губках.

Он рассказал ей, что с пятилетнего возраста он обручил ее с сыном Марии – Борисом, и что этот сын оказался никто иной, как инженер Борис Иванович Сабиров.

В то время, когда Иннокентий Антипович, в конце-концов, сказал ей о том, что отец ее из чувства признательности, из-за великодушной благодарности, невинный, позволил осудить себя на каторгу, чтобы спасти имя Толстых от позора, он отворил дверь, и в комнату вошел Егор Никифоров.

– Вот он, твой отец, честнейший человек в мире! – сказал Гладких.

С криком восторга Татьяна Петровна бросилась в объятия своего рыдающего отца. Гладких вышел.

– Эти двое совсем счастливы! – думал он. – Теперь очередь за другим…

Он обошел весь сад и не нашел старика Толстых. Иннокентий Антипович вышел в поле и пришел в лес. Петр Иннокентьевич, оказалось, был у того самого колодца, который чуть было не сделался могилой Гладких.

– Наконец-то ты приказал засыпать этот старый колодец, – сказал Толстых, глядя на привезенный рабочими воз мусора. – Но откуда ты возишь мусор?

– Из поселка. Это мусор от перестройки избы Егора Никифорова.

Петр Иннокентьевич удивленно вскинул на него глаза.

– Ты перестраиваешь заново эту избу?..

– На днях она будет готова…

– Что это значит, Иннокентий? Не собирается ли Таня уехать от нас?

– И не думает.

– К чему же тогда ты строишь избу?

– Таня этого хочет…

– Зачем?

– Она надеется, что Егор Никифоров вернется…

– Бедная! – вздохнул Толстых, качая головой. – И я когда-то на это надеялся, но уже давно перестал об этом думать, как не надеюсь уже более увидеть свою бедную дочь… Справедливый Господь осуждает меня пить до дна чашу горечи… Я заслужил это, но это тяжело, Иннокентий, очень! Почему невинные должны страдать вместе с виновными? Сейчас, когда я шел сюда, коршун пролетел над моею головою и зловеще каркнул… Не предзнаменование ли это?

– Суеверие… – заметил Гладких.

– Нет, нет, у меня предчувствие, что скоро умру, не поцеловав своей дочери, не благословив ее ребенка. Как прекрасен Божий мир, и как мрачно на душе моей! У меня несметное богатство, а я найду один покой в могиле… В чьи руки попадет, Иннокентий, после нашей смерти это богатство, добытое, большей частью, твоим трудом?

– Надеюсь, в настоящие…

– Ты все еще надеешься?

– Теперь более, чем когда-либо…

– Что ты сказал? Ты так странно глядишь! Ты что-то знаешь?

Голос Толстых прерывался.

– Я завтра еду в К… – продолжая улыбаться, сказал Гладких.

– Моя дочь в К.?

– Она? Нет! Но там ее сын, Борис!

– А Мария?

– Для начала я нашел только ее сына. Довольствуйся и этим и благодари за это Бога!

– Ты прав! Боже, благодарю Тебя! Как хороши радость, надежда… Как сильно бьется мое сердце! Я как бы сразу помолодел на двадцать лет.

Гладких глядел на него и улыбался. Он не сказал ему всего – он умолчал об Егоре Никифорове и о том, что Татьяна Петровна знает все.

Вечером в тот же день Иннокентий Антипович, Егор Никифоров и Татьяна Петровна решили, что Егор Никифоров будет некоторое время продолжать играть роль нищего и поселится в старой сторожке за садом, в которой с тех пор, как прииск отошел в глубь тайги, не жил никто.

В этой сторожке он будет все же ближе к своей дочери во время отъезда Гладких в К.

На другой день утром Иннокентий Антипович сел в тарантас, который должен был отвезти его в К.

– Приезжай скорее, – крикнул ему из окна Петр Иннокентьевич, – и привези мне моего сына…

Этот внезапный отъезд Гладких и эти странные слова Петра Иннокентьевича не миновали ушей и языков прислуги, горячо обсуждавших это обстоятельство. Особенно волновалась прачка Софья. Она была из поселянок и слыла между прислугой за ученую. На самом деле она была грамотна и даже начитанна. Наружностью, впрочем, она похвастать не могла, хотя, как все дурнушки, считала себя красавицей и прихорашивалась по целым часам перед зеркалом.

Красно-рыжая, с приплюснутым носом и тонкими губами, с бельмом на глазу и с множеством веснушек и глубоких рябинок на лице, толстая и неуклюжая, – она имела прямо отталкивающий вид.

Это не помешало, однако, Семену Семеновичу уверять ее в своей любви и сделать преданной шпионкой в доме своего двоюродного дяди.

Он в ней приобрел любовницу-рабу, готовую на все для своего властелина.

XIV
Привидение

Наступила ночь. Миллиарды звезд зажглись на темно-синем небосклоне. Воздух был пропитан ароматом сосны и свежестью, несшейся с быстроводного Енисея.

Луна освещала чудный ландшафт.

В высоком доме все спало. Один Егор Никифоров ходил дозором около сада.

Ему не спалось от счастья. Он нашел свое сокровище – свою дочь, которая сегодня ласкала его как отца. Он охранял ее покой. Он боялся за нее. Близость родственников Толстых тревожила его.

Бессонная ночь приводит с собой воспоминания. Он вспомнил – ему даже показалось странным, что первый год он забыл это – что сегодняшняя ночь, годовщина убийства, совершенного почти четверть века тому назад.

Он недавно слышал от прислуги высокого дома, что на месте, где совершено убийство, нечисто, что там ходит привидение, в образе высокой черной женщины с распущенными волосами… Многие из слуг и рабочих высокого дома клялись и божились, что видели его собственными глазами.

Егор Никифоров вспомнил о высокой женщине, которая предупредила его и Сабирова о несчастьи с Гладких, и тоже, как рассказывали и другие, исчезла без следа, как бы провалилась сквозь землю.

Не эту ли женщину принимают за привидение?

Было уже за полночь. Движимый какой-то неведомой силой, Егор Никифоров пошел к дороге, к тому месту, где четверть века тому назад, вел беседу с умирающим Ильяшевичем. Здесь он лег на траву и задумался. Все прошедшее мелькало в его уме, как в калейдоскопе. Его глаза были опущены вниз. Вдруг длинная тень легла на зеленой траве, ярко освещенной луной. Он быстро поднял голову и в двух шагах от себя увидал высокую, темную фигуру женщины.

«Это она, эта та самая, которая звала нас на помощь Гладких!» – мелькнуло в его уме.

Сердце его сильно билось. На лбу его выступил пот.

Женщина прошла мимо него. Ее растрепанные черные волосы развевались по ветру. Она то и дело поднимала руки кверху и глухо стонала.

Егор Никифоров дал ей пройти и пошел следом за ней. Она шла быстро, по направлению к поселку.

Миновав поворот в него, она пошла по дороге, ведущей мимо кладбища, на котором высился большой крест над могилой покойного Ильяшевича.

Егора Никифорова осенила внезапная мысль: «Боже, неужели это она? О, если бы это была она…»

Как бы в подтверждение этих слов, привидение остановилось у креста и опустилось на колени. Глухие стоны и рыдания раздались в ночной тишине. Несчастная женщина упала на могилу и ломала себе руки.

Он более не сомневался. Эта женщина, голос которой так поразил его тогда, при встрече в лесу, знакомыми нотами, которая каждую ночь странствует около высокого дома и которую люди принимают за привидение, была… Мария Толстых.

Он подошел к ней совсем близко. Она лежала ничком у подножия креста, обняв его руками.

– О, когда же я засну таким же, как и ты, сном непробудным! Здесь, здесь хотела бы я умереть, на твоей могиле… Милосердный Господь исполнит мое моление… О, умереть, умереть… Ад, ад!.. Я испытала его здесь, на земле, я его больше не боюсь… Я хочу умереть… скорей… скорей… Сейчас… сегодня… Чего мне ждать… на что надеяться… Я проклята… проклята… Река близка… в реку… в родной Енисей… – бессвязно бормотала она.

Егор Никифоров не проронил ни одного слова. С последними словами она вскочила и бросилась в сторону, к реке. Егор Никифоров поспешил за ней, задыхаясь на бегу. Он успел ухватить ее сзади почти у самой воды.

– Что вы хотите делать? – воскликнул он. Она дико вскрикнула и оглянулась.

– Кто ты такой? Оставь меня!.. Она вся дрожала.

– Остановитесь и выслушайте меня… Все ваши печали окончились… Поверьте мне, что Бог сжалился над вами и вы еще можете быть счастливы… – сказал ей Егор Никифоров.

– Ложь, ложь! – дико захохотала она.

– Я клянусь вам, что говорю правду…

– Но кто же ты такой?

– Я один из лучших старых друзей Марьи Петровны Толстых.

Она отшатнулась от него.

– Замолчи, замолчи… Марии Толстых более не существует… Она проклята, слышишь ли, проклята…

– Марья Петровна, если вы захотите, то ваш отец завтра же откроет вам свои горячие объятия. Несчастный! Только надежда вас увидеть, одна эта надежда привязывает его к жизни…

Она посмотрела на него безумными глазами, видимо, не понимая его, и затем сказала:

– Ты не назвал мне себя по имени.

– Марья Петровна, вы когда-то были милостивы ко мне… Конечно, вам трудно узнать меня, когда ни ваш батюшка, ни Иннокентий Антипович не узнали меня… Я страдал, боролся, но не отчаивался. Тот, на могиле которого вы были сейчас, умер на моих руках, произнося с любовью ваше имя. Пятнадцать лет я ради вашего отца пробыл на каторге…

В ее глаза вернулось сознание.

– Егор Никифоров, это ты… муж Арины?.. – сказала она дрожащим голосом.

– Да, это я, но я изменил теперь мое имя, меня зовут Иван-нищий…

– Иван! – пробормотала она, опустив голову.

Они шли снова по направлению к большому кресту и достигли его.

Она вдруг остановилась.

– Три жертвы теперь на этом месте, три жертвы Петра Толстых – одна мертвая и две живых…

– Мы должны, барышня, позабыть все прошлое и думать только о будущем.

Она покачала головой.

– У тебя дочь, Егор Никифоров, прелестная девушка, я два раза видела ее… Ты можешь говорить о будущем, а я…

– У вас есть сын…

– Я не знаю, где он… – простонала она.

– Вас нашли с сыном на томском тракте проезжие, вы были близки к смерти, когда вас привезли на почтовую станцию, и проезжие взяли с собой вашего сына…

– Почему это ты знаешь? – удивленно воскликнула она.

– Но ведь это так!

– Да, да, проклятые «навозники» увезли моего сына…

– Не браните их, они воспитали вашего сына и любили его, как родного…

– Егор, мой сын жив еще?.. – схватила она его за руку.

– Да.

– Ты не лжешь?

– К чему мне было бы вас обманывать?

– Я не знаю… Меня так часто обманывали, так часто…

– Кто же?

– Люди… – захохотала она.

– Успокойтесь, барышня, Егор вас слишком любит и уважает, чтобы осмелиться вас обманывать… Ваш сын жив… Я клянусь вам в этом памятью моей бедной Арины… счастьем моей дочери…

– Я верю тебе… о, я верю тебе, Егор! – воскликнула она и упала на колени перед крестом, тихо заплакав.

Она молилась, распростершись у креста, тихо всхлипывая.

«Как много она должна была выстрадать!» – мелькнуло в голове Егора Никифорова.

Он дал ей выплакаться вволю, затем поднял ее с земли и снова поставил на ноги.

– Пойдемте, барышня, мы с вами поговорим о нем.

Она беспрекословно последовала за ним по дороге к высокому дому. Некоторое время они шли молча. Марья Петровна заговорила первая:

– Голова моя горит, сердце бьется, но все-таки я совершенно спокойна… С той ужасной минуты, когда я очнулась на станции, я себя никогда так хорошо не чувствовала… Мой сын жив!.. Мой сын жив… Эти слова, как целительный бальзам, проникли в мою душу! Боже, мне кажется, что в эту минуту с меня снято проклятие отца… Я не была сумасшедшая, Егор, но много, много лет я жила в какой-то лихорадке… Мне кажется, что густой мрак, который скрывал от меня все, рассеялся… и я опять прежняя Мария Толстых…

Она вдруг остановилась…

– Но почему ты знаешь, что мой сын жив?

– Потому что я его видел.

– Ты видел моего сына…

– Да вы сами, Марья Петровна, видели его недавно…

– Что ты говоришь!..

– Вспомните, когда Гладких упал в старый колодец…

– Куда его столкнули два Семена Толстых…

– Вы видели совершение этого преступления?

– Я прибежала минутой позже, но я знала, что Гладких спасен.

– На ваш крик о помощи прибежали два человека…

– Да, я помню…

– Один из них был я…

– А другой?

– Борис… ваш сын…

– Мой сын… мой сын… И я его не узнала… – зарыдала она…