Текст книги "Тайна высокого дома"

XVIII
Покушение

Был двенадцатый час ночи.

В высоком доме все спали. Не спала только Софья. Она отперла дверь и дрожала, как осиновый лист, сидя на постели в комнате, отделенной от кухни недостигавшей до потолка перегородкой.

Она ждала своего возлюбленного Семена Семеновича.

«Что ему здесь надо?» – гвоздем сидел у нее в голове вопрос, остававшийся неразрешенным.

Ее охватывал панический страх. Он еще более усугубился, когда в отворенную дверь своей комнаты она увидала, что дверь в кухню, только что отпертая ею, бесшумно отворилась и в нее вошла белая женская фигура, которая как тень проскользнула в комнаты.

Напуганная рассказом о привидении, которое бродит около высокого дома, Софья от страха как бы приросла к месту, хотела крикнуть, но у ней недостало голоса.

Ее стало бить, как в лихорадке.

Татьяна Петровна тоже уже была в своей комнате, пожелав Петру Иннокентьевичу покойной ночи. В открытое окно ее комнаты проникала ночная прохлада.

Она закрыла его и стала молиться Богу. Помолившись, она разделась и легла в постель, но заснуть не могла.

Месяц ярко глядел в окно и освещал все комнаты. Его лучи проникали и за драпировку, где стояла постель молодой девущки.

Она начала уже дремать, когда услыхала тихие шаги в коридоре.

– Кто бы это мог быть? Петр Иннокентьевич?..

В этот вечер он ей показался беспокойнее, взволнованней, чем когда-нибудь… быть может, он захворал.

Она вскочила с постели и отворила дверь в коридор, из которого вела лестница вниз.

Луна ярко освещала его. В коридоре было пусто и тихо.

– Петр Иннокентьевич, это вы? – окликнула она. Ответа не было.

«Мне, должно быть, просто показалось!» – подумала Татьяна Петровна.

Она закрыла двери и снова легла. Через четверть часа она спала крепким сном.

Ровно в полночь перепуганная Софья увидела двух людей, тихо вошедших в дом через кухню. Она узнала в них Семена Семеновича и его отца.

Она успокоилась и выскользнула к ним навстречу.

– Со мной пришел и мой отец, – сказал ей Семен Семенович. – Раз мы в доме, твоей дальнейшей услуги нам не нужно. Иди в свою комнату; закройся одеялом с головой и не беспокойся ни о чем. Поняла!..

Она повиновалась.

«Боже, Боже, что теперь будет?» – мысленно вопрошала она. Оба негодяя прошли кухню, коридор и остановились у кабинета Петра Иннокентьевича. Оба почти не дышали.

– Иди! – указал сын отцу на дверь кабинета. – Ты решился…

– Да! А ты?

– Я… я хочу отомстить.

– Обдумай, пока не поздно… Откажись от твоего плана, Семен, – говорил Семен Порфирьевич.

– А ты от своего откажешься?

– Я… я хочу разбогатеть…

– Ну, а я хочу отомстить… Петр спит как убитый… Ты можешь быть покоен… Танька только может закричать… ну, да у меня не очень-то крикнет.

Оба негодяя были бледны, как мертвецы, только глаза у них блестели.

Старик наклонился к замочной скважине двери.

– Там все тихо… – шепнул он.

– Тем лучше, ты кажись, трусишь? – заметил с усмешкой сын и повернул ручку двери.

Дверь отворилась. Они вошли оба. Семен Семенович знал, что из кабинета есть другая дверь, которая выходит в коридор, ведущий к лестнице наверх, где была комната Татьяны Петровны. Петр Иннокентьевич крепко спал.

– Ишь как дрыхнет! – шепнул отцу Семен Семенович.

Семен Порфирьевич, тихо скользя по полу, добрел до кровати, сунул руку под подушку и вынул ключи.

– Желаю успеха! – шепнул ему сын и вышел в маленькую дверь.

Семен Порфирьевич опустился на колени и на четвереньках пополз к денежному сундуку. Он видит себя уже обладателем всех капиталов Петра Толстых.

Вдруг Петр Иннокентьевич зашевелился и простонал.

Семен Порфирьевич остолбенел и растянулся на полу, затаив дыхание. Его охватила внутренняя дрожь. Но скоро он убедился, что хозяин не проснулся. Он, как змея, пополз дальше.

У сундука он приподнялся и стал выбирать ключи. Он пробовал один, другой, наконец, третий подошел. Его руки дрожали, сердце билось. Он боязливо оглянулся на кровать.

Петр Иннокентьевич спал.

Семен Порфирьевич поднял крышку сундука. Глаза негодяя чуть не выскочили из орбит при виде открывшегося зрелища. Он увидал пачки билетов внутреннего займа, банковых билетов, облигаций, серий, стопочки золотых и мешки с серебряною монетою…

Семен Порфирьевич был ослеплен. Его била лихорадка, губы улыбались. В эту минуту он ничего не видел, кроме лежавшего перед ним колоссального богатства. Он совсем позабыл о спящем хозяине, а, между тем, этот спящий уже не спал.

Петр Иннокентьевич проснулся. Он услыхал звук отпираемого замка и тихо приподнялся на постели.

У несгораемого сундука, спиной к нему, стоял освещенный луною вор. Он его не узнал, но и не испугался, несмотря на неожиданность.

Он встал с постели.

– Как я все это унесу, – шептал, между тем, Семен Порфирьевич. – Спрячем раньше золото и бумаги…

Он уже захватил полные горсти золота… В эту минуту Петр Иннокентьевич, подкравшись сзади, схватил его за шиворот и оттащил от сундука с криком:

– Караул, грабят!

В то время, когда внизу высокого дома происходило описанное нами, Семен Семенович уже поднялся наверх.

В его подлом сердце кипела жажда мести и животная страсть.

Которое из этих чувств было сильнее, он сам не мог дать себе отчета.

Перед его глазами то мелькал соблазнительный образ Татьяны Петровны, то восставал полный гадливости и отвращения взгляд, брошенный на него любимой им девушкой в садовой беседке.

«Отомстив Татьяне, я отомщу и Петру Иннокентьевичу и Гладких, которые выгнали меня как собаку из дому!» – думал он.

Первое преступление ему не удалось – он жаждал другого.

Он вошел в комнату молодой девушки с горящими глазами. Злобная улыбка искривила его губы и красноречиво говорила, что этот человек был готов в эту минуту на все, даже на убийство, если иначе нельзя.

Он проскользнул к кровати и раздвинул занавеску.

Татьяна Петровна сладко спала, раскинувшись на постели. Мягкое одеяло прикрывало ее только до пояса. Тонкая ткань белоснежной сорочки поднималась ровными движениями на не менее белрснежной груди. Одна миниатюрная ручка спустилась с кровати, а другая была закинута под голову. Раскрытые розовые губки как бы искали поцелуя. Видимо, сладкие грезы, грезы будущего счастья с Борисом, витали над ее хорошенькой головкой.

Он несколько секунд любовался этой картиной и прислушивался к ровному дыханию молодой девушки.

Вдруг вся кровь бросилась ему в голову, в виски застучало, он наклонился к ней и…

В эту минуту чья-то сильная рука схватила его за шиворот и отбросила в сторону. Между ним и его жертвой встала высокая женщина. Все это произошло так скоро, что Семен Семенович не успел опомниться и помутившимся взглядом смотрел на бледную женщину. Он вспомнил описания привидения и трусливый и суеверный, как все негодяи, задрожал.

Привидение говорило глухим, угрожающим голосом:

– Чего ты ищешь тут, негодяй!.. Ты хочешь смерти Гладких, но ты ошибся комнатами… Ты тут у Татьяны Петровны Толстых… Она, слава Богу, не одна и небеззащитна… Я здесь, чтобы защитить ее от такого дикого животного, как ты… Если поступить справедливо, то тебя следует предать суду, но в память твоей матери, которая была добрая и честная женщина, я прощаю тебя и даю тебе время исправиться… Но чтобы нога твоя не приближалась более к высокому дому… А теперь… вон…

Она показала ему рукою на дверь. Семен Семенович продолжал стоять как вкопанный, не говоря ни слова и не двигаясь с места. Он весь дрожал.

Марья Петровна – это была она, проскользнувшая, покрытая скатертью, в дверь, отворенную Софьей, ранее подлых заговорщиков, подошла к нему со сверкающими глазами и высоко поднятою головою и, снова показывая на дверь, сказала:

– Вон!

Он отступил назад перед ее грозным взглядом и вдруг выскочил из комнаты, сбежал с лестницы и через кухню с криком: «привидение, привидение» выбежал, как сумасшедший, из дома.

XIX
В доме отца

Марья Петровна подошла к отворенной двери, из которой убежал Семен Семенович, и несколько минут стояла на ее пороге.

Шум поспешного бегства молодого негодяя мешал ей услыхать шум борьбы ее отца со старым негодяем – Семеном Порфирьевичем, происходившей в это время в кабинете.

Когда Марья Петровна оглянулась, то увидала Таню, стоявшую посреди комнаты в одной рубашке, дрожащую и бледную, как полотно.

Молодая девушка была страшно перепугана.

«Кто была эта незнакомая женщина, которая появилась так неожиданно и спасла ее от страшной опасности?» – мысленно спрашивала себя Татьяна Петровна.

«Как она хороша!» – думала, между тем, Мария Толстых, любуясь Таней.

«Она хорошая, добрая», – мелькало в голове последней.

Обе женщитны стояли несколько минут друг перед другом, молча любуясь одна другой.

– Один негодяй забрался к вам сюда… – прервала молчание Мария.

– Я узнала его… Он меня ненавидит и, наверное, убил бы меня, если бы вы не спасли меня… Я не знаю, как мне благодарить вас… Но кто вы?

– Я ваш друг и друг Ивана…

– Вы знаете его? Давно ли?

– Очень давно! – улыбнулась Марья Петровна.

– Как же вы попали в дом?

– Я прошла в дверь, открытую для негодяев, ранее их…

– Почему же вы знали, что он будет здесь?

– Я подслушала разговор этого негодяя с вашей прислугой Софьей и решилась спасти вас во что бы то ни стало.

– Так вы любили меня, не зная?

– Кто может не любить вас?

– Но чтобы пройти сюда, вы должны были хорошо знать расположение комнат в этом доме?

– Я их отлично знаю….

– Кто же вы?

– Вы это скоро узнаете…

– Когда?

– Когда приедет Гладких с Борисом…

– Как! – воскликнула Таня. – Иван вам это сказал… Но если вы его так давно знаете, то вы должны знать, что старый нищий Иван…

– Никто иной, как Егор Никифоров… ваш отец… Я знаю это.

– Удивительно! – бормотала Таня. – Удивительно!

Вдруг ее осенила светлая мысль.

– Эти платья, все это вы получили сегодня от моего отца. Они принадлежали когда-то Марье Петровне Толстых.

Татьяна Петровна схватила за руку свою спасительницу, подвела к окну, в которое ярко светил месяц, и впилась в нее глазами, Через минуту она бросилась на шею этой женщине.

– О, я знаю вас теперь, я знаю вас, вы Марья Петровна Толстых.

– Тише, тише! – прошептала Марья Петровна и вдруг вздрогнула.

Она вспомнила, что там, внизу, в кабинете отца, быть может, уже совершено второе задуманное преступление. Вся охваченная мыслью о спасении молодой девушки, бедная женщина, еще слабая головой, совершенно забыла о второй части подслушанного ею гнусного заговора отца и сына. Она быстро зажгла стоявшую на столе свечу и бросилась из комнаты вниз.

Дверь в кабинет ее отца была отворена настежь. Задыхаясь от волнения, она вбежала туда.

Петр Иннокентьевич лежал недвижимо на полу, возле открытого денежного сундука. Марья Петровна стала перед ним на колени и наклонила голову к его груди. Сердце старика слабо билось.

Кое-как одевшаяся Татьяна Петровна, предчувствуя недоброе в быстром бегстве Марьи Петровны, тоже сбежала вниз и поспешно вошла в кабинет Петра Иннокентьевича.

Увидав представившуюся ей картину: недвижимо лежавшего на полу старика и наклоненной над ним, стоявшую на коленях, Марью Петровну, молодая девушка вскрикнула и пошатнулась.

– Он жив, жив! – успокоила ее Марья Петровна.

От шума в доме, между тем, проснулась вся прислуга и скоро кабинет наполнился людьми.

– Не зовите меня при людях по имени, – шепнула Марья Петровна Тане. – Они не должны пока еще знать, кто я… До тех пор, пока не очнется мой отец и не приедет Гладких – вы здесь хозяйка.

Татьяна Петровна молча наклонила голову в знак согласия.

Петра Иннокентьевича, между тем, подняли с полу и уложили на постель… Прислуга удалилась, с удивлением оглядывая незнакомую высокую женщину.

Таня горько плакала.

– Не плачь… слезами ничему не поможешь, – сказала Марья Петровна. – Надо послать в Завидово за фельдшером… а, может быть, там застанут и доктора…

Татьяна Петровна пошла отдать приказание.

Марья Петровна, между тем, закрыла железный сундук и сунула ключи под подушку постели своего отца. Когда Таня вернулась в кабинет, она застала Марью Петровну стоящею на коленях у постели, на которой лежал Петр Иннокентьевич.

– Ну, что? – спросила она.

– Все то же… – с плачем проговорила Мария. – О, Боже мой, я не хотела плакать, но не могу удержаться… После двадцатилетней разлуки я вижу его в таком положении… Но нет, он не умрет! Господь не допустит, чтобы он умер раньше, чем я услышу его голос… раньше, чем он меня увидит и благословит… Господи, смилуйся надо мной!.. Таня, Таня, смотри… он дышит… сильнее… открывает глаза…

Петр Иннокентьевич приподнялся на постели.

Сначала он бессмысленно обвел глазами комнату, как бы стараясь собраться с мыслями.

Марья Петровна отошла в глубь комнаты, а Таня поддерживала старика и говорила:

– Петр Иннокентьевич… придите в себя… разве вы не узнаете меня?.. Ведь это я… ваша маленькая Таня…

– Да, да… Я припоминаю… Там… Там… открытый сундук… Вор!..

– Успокойтесь, никакого вора нет… около вас Таня…

– Да, да… это хорошо… но где же Иннокентий?

– Он еще не вернулся…

– Ах, да… он уехал в К., чтобы привести сына моей бедной Марии, твоего жениха… Но мне не спалось… в мою комнату вошел вор и украл все деньги, все деньги моих детей… Помоги, помоги мне встать, Таня… Я должен видеть… Я должен видеть… Дай мне халат…

Татьяна Петровна накинула ему на плечи лежавший на стуле халат. Он надел его в рукава.

– Ключи… где они?

– Тут, под подушкой.

– Как они сюда попали? А?..

Молодая девушка не отвечала.

Он пошатнулся, когда встал, но поддерживаемый Татьяной Петровной, все-таки дотащился до железного сундука, опустился на колени, отпер замок и отворил крышку.

– Свету, Таня, свету… – хриплым голосом проговорил он. Молодая девушка взяла свечу и светила ему.

С первого беглого взгляда можно было заметить, что все было цело, что вору не удалось украсть ни одного золотого.

Петр Иннокентьевич обеими руками схватился за голову и задумался.

XX
Благословение

– Нет, нет, все-таки это не был сон… Он был здесь… Он отпер сундук, он уже опустил туда свои руки… Я его отшвырнул назад… я хотел яснее увидеть его лицо… свет луны сквозь занавеси давал мало свету, с ним был фонарь… но он не дал мне опомниться и потушил его… – говорил сам с собою Петр Иннокентьевич Толстых.

Его взгляд упал на потухший потайной фонарь, который валялся на полу около сундука. Он с трудом поднял его и показал Татьяне Петровне.

– Вот, вот, видишь, что я не ошибался, что тут был вор… Я не мог его узнать, но он был силен, сильнее меня… Когда я его повалил, он дернул меня так сильно, что я упал… Он хотел вырваться от меня и убежать, но я его не пускал… Произошла страшная борьба… Он схватил меня за горло и стал душить… Посмотри, Таня, посмотри сюда…

Он показал на свою шею.

– Да, я вижу здесь синие пятна… – сказала молодая девушка, наклонившись над все продолжавшим стоять на коленях Петром Иннокентьевичем.

– Его пальцы впились в мое горло… Я ударил его в лицо, но он душил меня все сильнее, так что я стал задыхаться… Я помню, я вскрикнул, что было силы и потерял сознание… Тогда он, наверно, убежал, не успев ничего украсть… Благодарю Тебя, Господи!.. Я боялся, что сундук пуст, а ведь это твое приданое, Таня, слышишь, твое приданое…

Он закрыл сундук, запер его и, поднявшись с пола, снова шатаясь, поддерживаемый Татьяной Петровной, пошел к кровати… Он весь горел, как в огне, а, между тем, дрожал…

– У вас лихорадка… – сказала Таня. – Ложитесь в постель…

– Нет… – хрипло отвечал он. – Помоги мне лучше дойти до окна, там, может быть, мне будет лучше… Подвинь мне это кресло. Вот так…

Татьяна Петровна усадила его в кресло и стала рядом, раздвинув, по его приказание, занавеси на окне.

– Посмотри, уже светает… Как у меня шумит в голове… все тело горит, как в огне, а внутри я чувствую холод… Открой окно, открой окно…

Молодая девушка исполнила его желание. Он стал усиленно вдыхать в себя свежий воздух.

– Я… я хотел бы увидать нынче восход солнца…

Глаза его заблестели.

– Если бы только сегодня приехал Иннокентий… Мне бы хотелось поскорей увидать своего внука… Мне кажется, что скоро придет мой конец… Надо скорей сыграть твою свадьбу, Таня… и моего внука сделать моим единственным наследником…

При этих словах Марья Петровна не выдержала и, плача, громко всхлипнула.

Старик вздрогнул и оглянулся. Он увидал Марию, которая стояла, закрыв лицо руками.

Он схватил Таню за руку и спросил в сильном волнении:

– Кто там… Таня? Кто эта женщина?..

– Это… это… – бормотала, смутившись, Татьяна Петровна.

Марья Петровна подняла голову. Все лицо ее было смочено слезами. Одно мгновение она, видимо, колебалась, но потом бросилась к ногам Петра Иннокентьевича.

– Отец, отец… – начала она дрожащим голосом. – Мария, твоя кающаяся дочь… у твоих ног…

Петр Иннокентьевич не верил своим ушам. На минуту он точно онемел, вытаращив глаза.

Вдруг лицо его просияло.

Дрожащими руками схватил он голову своей дочери и, подняв ее, молча созерцал дорогие черты.

– Моя дочь, моя дочь! О, дай мне еще раз насмотреться на тебя… Как долго я ждал этой минуты… Это ты, это действительно ты, это твои дорогие черты, это твои прекрасные глаза. Я нашел опять свою Марию… Таня, слышишь, это твоя старшая сестра, которая скоро сделается твоей матерью… Маня, Маня, мы тебя искали так долго, так долго… Где же ты скрывалась, почему ты не вернулась…

– Отец, ведь ты проклял меня…

– Молчи, молчи… Теперь я прошу у тебя прощенья…

– Если ты находишь, что я довольно выстрадала, то сними с меня это проклятие…

Петр Иннокентьевич заплакал.

– Приди ко мне в объятия, дочь моя, чтобы я мог чувствовать тебя у моего сердца…

Он стал лихорадочно целовать ее.

После минутного молчания он снова заговорил:

– Твой поступок был, конечно, нехорош, но судьба достаточно тебя покарала… Если кто из нас виноват, то, конечно, я… Мария, дорогая моя доченька, твой отец был безжалостен к тебе, имей теперь жалость ко мне. Маня, на краю могилы, прошу тебя простить твоего преступного отца…

– Отец, дорогой отец! – воскликнула она, обнимая его в безумном восторге.

– Я когда-то проклял тебя, теперь я тебя благословлю от всей глубины моего сердца…

Его взгляд с благодарностью обращался к висевшему в углу образу Спасителя в золотой кованной ризе.

– О, лишь бы мне не умереть, не видав моего внука, – прошептал он.

Только усилиями своей железной воли он поддерживал себя. Но силы его быстро ослабевали, холодный пот выступил на лбу, голова откинулась назад.

– Отец, отец!.. Что с тобой? – воскликнула Марья Петровна.

– Ничего! – прошептал он. – Я только слаб… Эта неожиданность, это счастье…

Он протянул свои руки обеим женщинам и улыбнулся.

– Вот восходит солнышко…

Он вздохнул…

– Это будет хороший день. Боже, Боже мой, как хорош и величествен управляемый Тобою мир…

Вдруг он вздрогнул.

– Маня, Маня! Поскорей бы приехал Иннокентий с твоим сыном…

Послышался стук подъезжающего экипажа.

Петр Иннокентьевич привстал в страшном волнении.

Татьяна Петровна выглянула в окно.

– Это доктор!

Через несколько минут вошел знакомый нам Вацлав Лаврентьевич Вандаловский, которого застали в Завидове на вскрытии. Марья Петровна быстро отошла в глубину комнаты.

Доктор долго осматривал и выслушивал старика. На его лице было такое серьезное беспокойство, что Татьяна Петровна спросила:

– Разве это так серьезно, доктор?

– Я ничего не могу определить положительного, надо подождать, – ответил он.

– Вы, наверное, испытали сильное нравственное потрясение?.. – спросил он Петра Иннокентьевича.

Тот только кивнул головой.

– У вас почему-то было, видимо, задержано дыхание, и вследствие этого сделался сильный прилив крови к голове.

Он заметил следы на шее старика.

– Это что такое?

Петр Иннокентьевич подробно рассказал ему событие минувшей ночи.

– Теперь мне все понятно… Он вас душил… Но это очень серьезно… Кто бы мог это быть? Он должен был знать расположение комнат… Вы уверены в своей прислуге?

– Как в самом себе…

Доктор недоверчиво покачал головой и, усевшись за письменный стол, стал писать рецепт, по которому надо было послать в К., пока же приказал делать холодные компрессы на голову, позволив больному, по его желанию, оставаться в кресле.

XXI
Последние минуты

Петр Иннокентьевич остался снова наедине со своими дочерьми, родной и приемной.

Марья Петровна подошла к отцу и снова стала на колени у его ног. Татьяна Петровна стояла у окна по другую сторону.

– Я не хотел огорчать нашего доброго доктора, – сказал Толстых, тяжело дыша, – но я чувствую, что доживаю последние минуты.

Обе женщины заплакали.

– Не плачьте, дети мои, ведь надо же когда-нибудь умереть… Вы обе мои дочери, да! Мои любимые дочери… Я чувствую, что смерть здесь, близко, но ваше присутствие отнимает у меня страх перед ней… Напротив, мне так легко, так хорошо… Только бы Иннокентий поскорей приехал с моим внуком… Но послушайте, мне надо исполнить еще один долг, я не смею умереть, не исполнив этого долга… Позови всех наших старых слуг, Таня… а придя назад, достань там, на письменном столе, бумагу и пиши, что я буду диктовать тебе.

Таня вышла исполнить приказание старика. Марья Петровна встала с колен.

– Я угадываю, отец, что ты хочешь делать…

– И ты согласна, что я должен это сделать?

– Да, отец, тебе будет легче, если ты снимешь незаслуженную вину с Егора Никифорова, но позволь мне уйти.

– Иди, дочь не должна слышать исповеди своего отца… Иди в комнату Иннокентия…

Марья Петровна вышла.

Вошла Таня и, сев за письменный стол, приготовилась писать.

Старые слуги дома, в числе пяти человек, вошли вслед за ней в кабинет Толстых. Среди них был и Егор Никифоров, которого Таня встретила в кухне и позвала к Петру Иннокентьевичу.

– Он умирает, он умирает… – в ужасе шепнула ему молодая девушка.

Толстых начал говорить хриплым, слабым голосом.

– Здравствуйте, друзья мои, я рад вас видеть… Часы мои сочтены…

– Господь с вами, Петр Иннокентьевич, зачем помирать, еще поживите на доброе здоровье… – заговорили они почти все разом.

– Выслушайте меня! – продолжал больной. – Мне дорога каждая минута… Я желал бы, чтобы весь мир присутствовал теперь здесь и слышал бы мою исповедь. Вас шестеро, и я прошу каждого из вас, чтобы вы рассказывали всем, что услышите от меня.

Егор Никифоров вздрогнул. Остальные все переглянулись. Татьяна Петровна сделала было движение, как бы желая помешать говорить старику, но сдержалась и осталась сидеть с пером в руке у письменного стола. Толстых продолжал:

– Вы все помните мою дочь…

– Да, да, Марью Петровну… еще бы!.. – воскликнули слуги.

– Я был относительно нее дурной, жестокий отец… За один ее поступок я выгнал ее из дому и проклял ее.

Слуги опустили головы.

– Теперь вы знаете, почему Марья Толстых так внезапно исчезла… Но это не все… Слушайте дальше, – продолжал старик. – Около двадцати пяти лет тому назад, летом, на проселочной дороге близ высокого дома был убит из ружья молодой человек… Пиши, Таня…

– Мы припоминаем это…

– Этот молодой человек пришел на свидание с моей дочерью Марией Толстых – он был ее любовником.

Все присутствующие были поражены и затаили дыхание.

– Полиция стала искать убийцу… Арестовали одного честного, доброго малого… Вы все знали его… Это был Егор Никифоров – муж Арины… Он был осужден в каторжные работы… Где он теперь находится, я не знаю… Быть может, уже умер… Но слушайте… Он был невинен…

Среди слушателей пронесся шепот удивления.

– Все улики были против него, но все же он легко мог оправдать себя одним словом, но он этого не сделал, он не произнес этого слова… Он позволил себя осудить, потому что знал настоящего преступника и хотел его спасти…

Он остановился перевел дух, а затем продолжал твердым голосом:

– Виновником же смерти молодого человека, виновником смерти Бориса Ильяшевича, его убийцей был я – Петр Толстых…

Наступило гробовое молчание.

– Написала, Таня? – спросил старик после некоторой паузы.

– Да! – сквозь слезы отвечала молодая девушка, растроганная всей этой сценою.

Он встал, с помощью слуг подошел к письменному столу и, сев на уступленное ему Татьяной Петровной место, твердым, ровным почерком подписал написанную молодой девушкой его исповедь.

Затем силы его вдруг оставили.

– На постель… – чуть слышно прошептал он.

Его довели до кровати. Он лег, и вдруг с ним сделались судороги. Лицо его почернело, глаза закатились.

Слуги один за другим удалились, оставив в кабинете одного Егора Никифорова.

Умирающий собрал, видимо, последние силы и приподнялся на кровати. Он весь дрожал.

– Я ничего не вижу, не вижу! – закричал он не своим голосом. – А тут… в груди… лед… Я умираю, умираю… Иннокентий… И… нокентий… Они не едут… Борис… Я не могу собрать свои силы… Таня, Таня! Позови дочь мою… Марию…

Татьяна Петровна быстро выбежала из кабинета и через несколько минут возвратилась в сопровождении Марьи Петровны.

При виде своего отца в таком положении, она дико вскрикнула и, судорожно обвив его голову обеими руками, прижала к своей груди.

– Мария… ты… прощаешь… меня… И ты… также, Таня?.. Вы обе плачете, значит – да!.. Любите друг друга, не расставайтесь и будьте… счастливы… Я сделал много зла… но Господь видит мое раскаяние… Он, милосердный, простит меня… Я много выстрадал… Если бы мне только дождаться Иннокентия и Бориса… Если бы мне знать наверное, что Егор Никифоров жив…

– Если это облегчит ваши страдания, Петр Иннокентьевич, то я могу вам сказать, что он жив… – сказал Егор Никифоров.

Умирающий, упавший было в подушки, снова привстал.

– Кто это говорит?

– Старый ваш слуга, Петр Иннокентьевич…

– Это голос Егора…

– Он самый… Он здесь, перед вами… Он отбыл свой срок и вернулся на родину… Спасибо вам, большое спасибо за все то, что вы сделали для моей дочери… Я счастлив и давно уже забыл, что был на каторге…

Лицо умирающего просветлело.

– Егор… Егор… – бормотал он. – Я вижу тебя… О, я хотел бы еще жить… Дети, дети… смотрите, какой чудный свет… какое солнце… большое… яркое… все сплошь… одно солнце…

Он захрипел и вдруг вытянулся.

Егор Никифоров наклонился над ним и после некоторой паузы произнес:

– Представился… Царство ему небесное.

Обе женщины неудержимо зарыдали…

Весть о смерти Петра Иннокентьевича с быстротою молнии разлетелась по приискам и поселку, прикрашенная эпизодом ночного нападения неизвестных разбойников.

Все жалели бедного старика и его приемную дочь. О возвращении Марьи Петровны не знали даже в самом доме. В попыхах не обращали на нее внимания, да она и сама старалась не попадаться на глаза слугам.

Внутренно торжествовала одна прачка. Она считала свою судьбу обеспеченной:

«Так вот что хотел мой Семен у старика – его деньги… Значит, теперь все благополучно… Старику давно пора было умереть… Наследниками всего его богатства теперь являются Сеня и его отец, а я буду женой золотопромышленника… Вот будет веселая жизнь… Я – госпожа Толстых…»

Так мечтала она, ходя по двору, гордо подняв кверху свою тщательно напомаженную и причесанную голову.

Суждено ли сбыться ее мечтам – покажет будущее.