Текст книги "Поэт ненаступившей эры. Избранное"

 
Не две дороги светлого стекла,
Не две дороги и не две реки…
Здесь женщина любимая легла,
Раскинув ноги Волги и Оки.
Заопрокинув руки рукавов
И золото своих песчаных кос,
Она лежит на ложе берегов
И равнодушно смотрит на откос.
 
 
Кто знает, что она моя жена?
Я для неё не пожалею строф,
Хотя я не дарил ей кружева
Великолепно связанных мостов.
Она моя жена, а я поэт…
Сто тысяч раз изменит мне она, –
Ни ревности, ни ненависти нет:
Бери её, она моя жена!
 
 
Она тебя утопит ни за грош:
Есть у неё на это глубина,
Но если ты действительно хорош,
Возьми её – она моя жена.
Возьми её, одень её в гранит,
Труды и камни на неё затрать…
Она такая, что не устоит
И даст тебе всё то, что сможет дать!
 

1950–1951

 
Подальше убраться
Из мира огромности?
Подальше держаться
В тени или в скромности?..
 
 
Я слышал. Спасибо
За все поучения.
Лишь дохлая рыба
Плывёт по течению!
 
 
Я буду бороться
Со всем ненавистным мне
За счастье, за солнце,
За вечные истины!
 
 
За жизнь, за призванье,
За место, за званье!
Со всеми – и с вами,
Тупицы и бездари.
 

1953

 
Бывают в нашей жизни величины
Сложней привычных степеней, корней:
Так женщина умнее, чем мужчина,
Ну а мужчина – женщины умней!
 

 
На столе много разной закуски, и хлеба,
Апельсинов, пирожных, конфет, и вина…
Если б мог я взлететь в тридевятое небо
И отправиться в прошлые времена,
 
 
Я б туда захватил этот стол новогодний,
Превосходно накрытый богатой едой.
Я б из многих годов выбрал самый голодный:
Из столетья двадцатого – сорок второй.
 
 
Я созвал бы друзей самых лучших и милых,
На себе испытавших тяжёлые дни;
Я продуктами этими всех угостил их,
Так что были бы мною довольны они!
 
 
В нашей власти, друзья, сдвинуть горы и скалы,
Только старому горю не сможем помочь…
Так за новое счастье подымем бокалы
В эту радостную новогоднюю ночь!
 

1955

 
Мне бы спать и спать, но просыпаюсь:
Череда забот сильней зевот.
Зимнего рассвета белый парус
По утрам в поход меня зовёт.
 
 
Мне вставать не хочется с постели,
Мне бы спать и спать, но даль светла:
Ждут меня удачи и потери,
Ждут меня великие дела!
 

1958

 
Не очень трудно обмануть
Жену, друзей, весь свет.
Обманный путь, что санный путь,
Оставит лёгкий след.
 
 
Его, наверно, заметёт
Пороша или быт –
И не заметит, не найдёт
Прохожий следопыт.
 
 
Обманщик свой продолжит путь,
Нисколько не скорбя.
Совсем нетрудно обмануть
И самого себя.
 
 
Прольётся над обманом дождь
Иль вешняя вода –
И сам вовеки не найдёшь
Забытого следа.
 
 
И сам начнёшь искать тот след,
Но в том-то и беда,
Поймёшь: чего-то в жизни нет,
Исчезло навсегда!
 

1962

 
Людское коварство изведав,
Скажу, что не каждый – злодей,
Но люди не любят поэтов
И люди не любят людей.
 
 
Их дружба – тому подтвержденье
В течение многих веков:
Их дружба – друзей утвержденье
И ниспроверженье врагов.
 
 
Любовь – подтвержденье того же,
С чего ей вовек не свернуть:
Любимые только пригожи,
А все остальные – ничуть!
 
 
Изведав людское коварство,
Скажу, что не каждый – злодей,
Но люди, создав государство,
Не очень любили людей.
 
 
Любили своих неважнецки,
Своим у своих не везло,
Но били чужих молодецки,
Мечом воздавая за зло!
 
 
Изведав коварство людское,
Скажу, что не каждый – злодей,
Но сам я – от мира не скрою –
Любить не могу всех людей.
 
 
Опасней любви или злобы
Пустейшая их болтовня –
И сам я не требую, чтобы
Все люди любили меня!
 

 
Жить в бочке, безусловно, мудрено –
И в бочке проживал один мудрец.
Другой мудрец из бочки пил вино,
А для жилья облюбовал дворец.
Но я не знаю, кто из них мудрей?
 
 
Царь Соломон имел десятки жён,
Кант ни одной красотки не имел.
Царь Соломон умён. И Кант умён.
И хороши они для всех времён,
Но я не знаю, кто из них умней?
 
 
Один живёт в пустынной стороне,
Другой предпочитает шумный град.
Мне хочется побыть наедине
И видеть всех своих друзей подряд!..
Одно другое исключает пусть,
Но лучше что?! Ответить не берусь!
 

1962

 
Был храм подвергнут разрушенью
И в середине, и с боков.
Являл он мерзость запустенья
И благолепие веков.
И хорошо, конечно, братцы,
Что не снесли его в тот год,
Когда не смели разобраться,
Красавец он или урод.
 
 
Явился реставратор добрый,
Трудился, не жалея сил,
И храму первозданный облик
Великодушно возвратил.
И храм вознёсся величаво,
И засияли купола,
И нам предстала в блеске славы
Краса, которая была!
 

1965

 
Я поэт или клоун?
Я серьёзен иль нет?
Посмотреть если в корень,
Клоун – тоже поэт.
 
 
Он силён, и спокоен,
И серьёзно смышлён –
Потому он и клоун,
Потому и смешон.
 
 
Трудно в мире подлунном
Брать быка за рога.
Надо быть очень умным,
Чтоб сыграть дурака.
 
 
И, освоив страницы
Со счастливым концом,
Так легко притвориться
Дураку мудрецом!
 

1968

 
За что мне нынче не лафа? –
Сам у себя спросил.
За все случайные слова,
Что я произносил.
 
 
За что болезнь ко мне пришла,
Меня лишила сил?
За все полезные дела,
Которых не свершил!
 
 
Вот так упадочно болей
Во цвете бурных лет.
А в отложении солей
Первопричины нет!
 

 
Шёл парусник по морю-океану,
Багдадский вымпел реял на ветру.
Спросил учёный дервиш капитана:
– Читал ли ты священного Корана
Одиннадцатую суру?
 
 
– Нет, не читал мудрёной этой книги,
Аллах не научил меня читать.
– Полжизни потерял ты, неуч дикий,
Не осознал Корана благодать!
Полжизни ты утратил сумасбродно! –
Вёл дервиш поучительную речь.
Тем временем корабль о риф подводный
Ударился – образовалась течь.
 
 
Беды неотвратимой не поправить,
Но вдалеке виднеется земля.
Спросил тогда водитель корабля
У дервиша: – Умеешь ли ты плавать?
 
 
– Я плавать не умею, – молвил дервиш. –
Тому не научил меня Аллах!
Сказал моряк: – Коль плавать не умеешь,
Всю жизнь свою утратишь ты в волнах!
 

 
Взбираться по отвесным скалам сложно,
Рискованно и трудно, но возможно.
 
 
Плыть в бурном море трудно и опасно,
Но море даже бурное прекрасно.
 
 
Брести болотом тягостно, но хуже –
Когда тебе предложат плавать в луже!
 

 
Ноль как число не смотрится никак,
Но действует как пограничный знак!
И у него, как крылья у орла,
Есть верхняя и нижняя шкала.
 
 
В любой науке понимая толк,
Ноль разделяет капитал и долг.
Живя на уровне морской волны,
Он в центре высоты и глубины.
Ноль отделяет воду ото льда,
От зноя отделяет холода.
 
 
Ноль – это разделения король:
И время, и пространство делит ноль.
Он разделяет бесконечность доль,
Но существует абсолютный ноль.
По Томсону, иль Кельвину, шкала
Не знает, что такое два крыла.
Там странный ноль – непостижимый знак.
А что за ним? Ничто? Безмолвье? Мрак?
 
 
Иль бесконечность антивещества,
Где процветают антисущества?
Иль за пространством скрытые миры?
Иль отчуждённость чёрной той дыры,
В которой красного смещенья нет,
А действует смещенье-фиолет?
 
 
Иль наше время движется там вспять?
Кому-то это суждено узнать!
Узнаем мы, которые живём
Над абсолютным Кельвинским нулём!
 

1975

 
Есть преданье: Иуда повесился
На осине, на горькой осине, –
И дрожит мелкой дрожью невесело
Лист осины по этой причине.
 
 
Полагали так божии странники,
Но в садах Иорданской долины,
По проверенным данным ботаники,
Не росло ни единой осины.
 
 
А у нас острова есть лосиные,
И леса, и болота покуда
Чрезвычайно богаты осинами,
Но не вешается Иуда!
 

1977

 
Не надо глупости бояться,
Она безвредная пока:
Есть мудрость в глупости паяца,
Весёлость – в шутке дурака.
 
 
Такая глупость не обманет
Того, кто разумом богат,
И гениальный Пиросмани
Был величаво глуповат!
 
 
Но мудрость ложная схоласта
Навязчива, как пыль степей, –
Она противнее гораздо,
И вредоносней, и глупей.
 
 
Не истина – победа в споре
Фальшивой мудрости нужна.
А глупость служит ей опорой –
И только потому вредна!
 

 
Что лучше: вежливость иль грубость?
Не торопитесь отвечать.
Бывает вежливость – как глупость:
На ней Манилова печать.
 
 
Бывает вежливость обмана,
Бывает вежливость вранья.
У очищающих карманы
Бывает вежливость – броня!
 

1978

 
Кем больше быть хочу, спросили
Меня товарищи-коллеги,
Талантливым поэтом или
Хорошим человеком?
 
 
«Хорошим человеком больше
Желаю быть», – я им ответил.
И три десятилетья после
Старался быть и тем и этим.
 
 
До объективности дорос,
Итоги подвести осталось:
Поэтом стать мне удалось,
Быть человеком – удавалось!
 

1978

 
Жить и жить – полезней и прелестней,
Чем лекарства смерти принимать.
После продолжительной болезни
Жить и жить мне хочется опять.
 
 
Живописны яблони и вишни,
И, беспомощно ложась в постель,
Жить и жить хочу во имя жизни:
Жизнь – не средство, это – самоцель!
 
 
Увяданье, замерзанье грустно –
Радостно цветение цветка.
Жизнь – это искусство для искусства,
Смело устремлённое в века!
 

1978

Лирь

 
Есть страна Египет –
Золотое дно.
Иероглиф выбит
На скале одной.
 
 
Я не знаю, рок ли
Чересчур мой крут,
Только иероглиф
Я не разберу.
 
 
Если бы случайно,
Что в себе таит,
Прервалось молчанье
Сфинкса пирамид,
 
 
В отдалённом смысле
Неземной мечты
Не таила б мысли
Дорогая – ты.
 

1939

 
Её зовут Вайраумати.
Буйволы бегут.
А я её не на кровати,
А на берегу.
 
 
Пускай все ветры веют с веста
На парус кораблю,
Она моя невеста –
И я её люблю.
 
 
На чудном острове пробуду,
Покуда не умру.
Там смотрит вдаль великий Будда,
Похожий на туру.
 
 
Когда начнут плоды сбирати,
В корзины их валя,
Я изменю Вайраумати
С женою короля.
 

1939

 
С женщиной какой-нибудь такой,
Очень замечательно хорошей,
Хорошо, обняв её рукой,
Целу ночь лежать на ложе.
 
 
Звёздами заёрзается высь,
И, постигнув неба откровенье,
Ты воскликнешь: «О, остановись!»
Но не остановится мгновенье.
 

1940

 
Снежинки падают
куда-то в темь,
Мне кажется,
что вверх они летят.
Меж тем
Скользнула времени ладья.
То было в солнечный декабрь,
В зиме,
в салазках и в огне
Заметок,
мнений и декад,
Мелькнувших женщиной в окне.
 

1940

 
Все мы, проработавшие Пушкина,
Знающие правила деления на три,
Разбиваем лучшую игрушку,
Чтобы посмотреть, что у неё внутри.
 
 
Только я нисколько не такой,
На других нисколько не похожий,
Безусловно, самый я плохой,
Потому что самый я хороший.
 
 
Я не тот, кто дактиль и анапест
За рубли готовит Октябрю.
Я увижу на знамёнах надпись
И услышу надпись: «ЛЮ-Я-БЛЮ».
 
 
ЛЮ-Я-БЛЮ. Моя любовь разбита,
Это слово тоже разрублю,
Потому что дьявольски избито
Словосочетанье: «Я ЛЮБЛЮ».
 
 
Так затасканы Амура стрелы
Да публичнодомная кровать.
Это слово очень устарело,
Но любовям не устаревать.
 
 
Пусть любовь сюсюканьем альбомится,
Так любить умеют и кроты.
Скажи мне, кто твоя любовница,
И я скажу тебе, кто ты.
 

1940

 
Хотя играл огнями город, но
Ночь темна. Снег бел и светел.
Она спросила: «Вам не холодно?»
Была зима. Шатался ветер.
 
 
Была зима. Я поднял ворот, но
Мог бы спрятаться за доски.
Она сказала: «Вам не холодно».
А было холодно чертовски.
 

1940

 
Я с тобою рассуждаю честно.
Ты слаба, слепа и недоверчива,
А влюбляешься неинтересно,
Исключительно от делать нечего.
 
 
Если б ты была из первозданных,
Странных, славных и очаровательных!
У тебя же не хватает данных –
Ни бульварных, ни очковтирательных.
 
 
Если б ты была из незаметных,
Постоянных, ласковых, внимательных!
У тебя же, к сожаленью, нет их –
Этих самых качеств привлекательных.
 
 
Васильки растут во ржи-пшенице,
Может быть, красивые, но сорные.
Если, скажем, на тебе жениться, –
Обрастёшь скандалами и ссорами.
 
 
Ничего не понимая в счастье,
Ты своим несчастьям ужасаешься;
Где-то, ни в богеме, ни в мещанстве,
А в какой-то пустоте вращаешься.
 
 
В тридцать лет (немалый это возраст)
Не имеешь ни к чему призвания;
И дымят, как отсырелый хворост,
Тусклые твои переживания.
 
 
И от жизни у тебя усталость,
Ты спасенья ищешь от усталости,
Ибо в жизни у тебя осталось
Ощущенье неизбежной старости.
 
 
Милая, а где она – награда
За твои утраты и лишения?
Чтобы отдохнуть, работать надо,
А иного нынче нет спасения.
 

1940-е

 
Жила на свете женщина,
Ей было двадцать лет,
Была она уже жена,
А может быть, и нет.
 
 
Приехала на «форде»,
Явилась в кабинет,
А муж её на фронте,
А может быть, и нет.
 
 
Разделась и оделась,
Глядит туды-сюды,
Вдруг очень захотелось
Ей прыгнуть с высоты.
 
 
Устроен испокону
Веков так белый свет,
Что прыгнула с балкона,
А может быть, и нет.
 
 
Так написал банальные
Стихи один поэт,
Должно быть, гениальные,
А может быть, и нет.
 

 
Всё бывает, –
И, снега стеля,
Завывает
Вьюга февраля.
 
 
Ветер веет,
Дует наугад,
Розовеет
Клеверный закат.
 
 
Вероятна
Правда, а не ложь:
Ты обратно
Больше не придёшь.
 
 
Тут прохлада
Замела пути.
И не надо,
И не приходи!
 

 
Жила-была девочка. У чувств учась
И чувств своих не соря
Никакую, ни даже ничтожную часть, –
Пропадала она зазря.
 
 
Под небесным древом зла и добра
Рождались люди и умирали,
А она придерживалась пра-пра-пра –
Пра-прабабушкиной морали.
 
 
А было ль хорошо в то лето,
Я это не решил ещё,
Но и в Москве, а не в Толедо,
Могло быть очень хорошо.
 
 
Но мне она не отдавалась,
Всё лето зазря временя,
И вещью в себе оставалась,
Не будучи ей для меня.
 

 
Почти что не читаю я книг теперь,
И в кино не пойду. Что я там оставил?
Ибо я равнодушен… Но не к тебе,
И вообще я довольно странен.
 
 
Ты ещё не прошла половину пути
И не знаешь, к чему всё течёт,
Не говори мне: «Уйди-уйди-уйди»,
Как китайский резиновый чёрт.
 

 
И эта не та,
И та не эта.
А надо? Ну да.
И нету.
 

 
Все цветочки полевые
Свои органы половые
Выставляют напоказ!
Всё у них не как у нас!
 

 
Ты лучше многих понимала,
Куда ведёт любви дорога.
Любовников иметь двух – мало,
трёх – мало,
четырёх – мало,
Одного – много!
 

 
Всё на свете очень сложно,
Королевна!
Жить со мною невозможно
Ежедневно.
 
 
Доля истины и здесь есть,
Королевна!
Приходи дней через десять
Непременно.
 
 
Я в словах довольно точен,
Королевна!
Только будь со мною очень
Откровенна.
 

1944

 
…Я хотел, чтобы было лучше,
Пить хотел во здравие,
А моей жене присуще
Бабское тщеславие.
 
 
Если б жили в хижине,
Где-нибудь в Сибири,
Я б писал стихи жене –
Счастливы б мы были.
 
 
А в дремучем лесу есть ель,
А в квартире моей постель,
На постели лежит…
И не хочет со мною жить.
 
 
Ты, события торопя,
Понапрасну себя не мучай,
Я и сам убегу от тебя
В лес дремучий…
 
 
‹…›
 
 
Никогда меня не суди,
Коль не хочешь судимой быть,
Это надо с ума сойти,
Чтоб такую, как ты, любить.
 

 
Это было на озере Селигер
В тридцать пятом году.
И, как будто к кому-то другому, теперь
Я к былому себе подойду.
 
 
Тиховодная гладь, байдарка и проч…
Впрочем, молодость хуже, чем старость.
А была очень умная лунная ночь,
Но дураку досталась.
 
 
Эта ночь сочетала прохладу и зной.
Тишь. Безлюдье. В байдарочном ложе я.
И чудесная девушка вместе со мной,
Изумительная, хорошая.
 
 
А вокруг никого, кто б меня был сильней,
Кто бы девушку мог увести.
И я знал, что очень нравился ей,
Потому что умел грести.
 
 
А грести очень я хорошо умел,
Но не ведал, что счастье так просто.
А весло ощутило песчаную мель
И необитаемый остров.
 
 
Это ночь не моя, это ночь его –
Того острова, где был привал.
И вокруг никого, а я ничего:
Даже и не поцеловал!
 
 
И такие волшебные звёзды висят!..
Вместе с девушкой на берегу я.
И я знал, что её упускать нельзя,
Незабвенную, дорогую…
 
 
Мне бы лучше не видеть ночью её,
А бродить одному по болотам.
А вокруг никого, а я ничего…
Вот каким я был идиотом!
 

1945

 
Несуразность этой параллели
Пусть простят мне господа философы.
Помнишь, в Третьяковской галерее –
Суриков, «Боярыня Морозова»?
 
 
Правильна одна из двух религий,
И раскол уже воспринят родиной.
Нищий там, и у него вериги,
Он старообрядец и юродивый.
 
 
Он аскет. Ему не надо бабы.
Он некоронованный царь улицы.
Сани прыгают через ухабы, –
Он раздет, разут, но не простудится.
 
 
У него горит святая вера,
На костре святой той веры греется
И с остервененьем изувера
Лучше всех двумя перстами крестится.
 
 
Что ему церковные реформы,
Если даже цепь вериг не режется?..
Поезда отходят от платформы, –
Ему это даже не мерещится!..
 
 
На платформе мы. Над нами ночи чёрность,
Прежде чем рассвет прольётся розовый.
У тебя такая ж отречённость,
Как у той боярыни Морозовой.
 
 
Милая, хорошая, не надо!
Для чего нужны такие крайности?
Я юродивый Поэтограда,
Я заплачу для оригинальности…
 
 
У меня костёр нетленной веры,
И на нём сгорают все грехи.
Я, поэт ненаступившей эры,
Лучше всех пишу свои стихи.
 

1946

 
У склонов золотого Алатоо,
Лучами золотого Алатоо
Заброшенный в Киргизию судьбою,
Я в солнечной Киргизии с тобою.
 
 
Схватил теперь твои черты подробно,
Сложил тебе стихи, что ты подобна
Чудесному бегущему павлину.
Ты вся – как Чу, цветущая долина.
 
 
Твои глаза – как в озере вода,
Но Иссык-Куль один, а глаза два,
И для бровей в отметках нету баллов,
Им в параллель беру коней-тулнаров.
 
 
Они бегут, иль это только снится,
На берегу, где расцвели ресницы,
А волосы, упавшие на лоб,
Они – как изобильный Арстанбоб.
 
 
Нога твоя на выси каблуков –
Кызыл-Кия, отец всех рудников.
И я хочу обнять твои колени,
Как тополей Джелалабада тени,
Поцеловать ладони, как джайлоо,
Прохладные джайлоо Алатоо.
 
 
Голубые у тебя глаза,
Не гроза они, а бирюза,
Карие твои глаза горят,
О любви и страсти говорят.
Если я ошибся, ты права,
Девочка с глазами, как трава!..
 

1947

 
Это так устроено Всевышним,
Что два мира в мире я имею.
У меня сегодня в мире книжном
Варварская ночь Варфоломея.
 
 
С факелами рыщут изуверы,
Диким криком оглашая тьму.
Люди умирают из-за веры
И живут в страницах потому.
 
 
Смерть и смерть – и слава гугенотам, –
Повествуют ветхие слова.
А в реальном мире счастлив кто там?
Кто своей любимой обладал?
 
 
Будет счастье биться за идею,
Будет счастье пировать с любимой.
Счастье – это выдумка злодея
И закон судьбы неколебимый.
 
 
Счастье устарело. Поновее
Будет вероятность и расчёт.
Ни в какое счастье я не верю,
Потому меня к нему влечёт.
 
 
И к тебе влечёт. А ты такая,
Что, наверно, не поймёшь любви.
В нашем мире – истина нагая,
В книжном мире – в море корабли.
 
 
И любовь… Я сам не верю фразам,
В эту ночь всё было трын-трава.
В книжном мире находился разум,
А в реальном – жалкие слова
 
 
О любви, где обладанье чудно
Всем что есть, от пальцев до волос.
Сговориться вроде бы нетрудно,
Только вот мечтанье не сбылось…
 
 
И от пораженья стало горько,
Как от бесполезного труда.
Я тебе не нравился нисколько
И себе не нравился тогда.
 
 
А потом писал стихи, черкая,
Ибо мне не нравились они.
Ты была хорошая такая,
Между нами протянулись дни,
 
 
Как забор. Но ты ему не рада
И забор забвению предашь,
Девочка, ты не корабль пирата,
Чтобы брать тебя на абордаж,
 
 
Доставляя этим неприятность
Мне, тебе и призраку любви.
Между нами вера – вероятность,
В книжном мире – в море корабли.
 
 
И любовь, какой на свете нету…
Просто перепутались пути,
Просто в биографию поэта,
Если хочешь, можешь ты войти.
 

1948

 
Когда течёт ручьём
Дорога лыж,
И солнце бьёт лучом
По жести крыш,
И архаичны валенцы,
Поверь,
Что это называется
Апрель.
 
 
Он может означать
Приход весны,
А ты лежишь в ночах
И видишь сны.
 
 
Но может стать лужею
Вода,
Так пропадают лучшие
Года.
Не ясен смысл запутанных
Речей.
Ты – королева утренних
Лучей.
 

1948

 
Я так умён для всех времён,
Что мой вопрос решён:
Кабы имел я миллион,
Завёл бы пару жён!
 
 
Из многих выбрал только вас,
Как гений и мудрец.
Одну из вас отвёл бы в загс,
Другую под венец.
 
 
Достал бы я хмельна вина
На свадьбу ту одну.
Вся мудрость жизни – пить до дна,
А не идти ко дну!
 
 
Созвал бы я своих друзей –
Собратьев по перу,
Чтобы они от водки всей
Валялись на полу!
 
 
А сам бы отдал жизнь ночам,
Подобным утренним лучам!
 

Конец 1940-х – начало 1950-х

 
Боялась ты и не хотела
Идти,
Я убеждал тебя быть смелой
В пути,
Поверить в собственные силы,
Лезть вверх…
Вершина Иверской манила
Не всех.
Один из тех, под Ляояном
Рубак,
Твердил, что был он партизаном,
В горах,
Что отдал он борьбе за счастье
Всю страсть,
Что не дал он советской власти
Пропасть…
Что он стремился к светлой дали
Вперёд,
А вот монахи угнетали
Народ
И возвели весь этот Новый
Афон
Во славу имени Христова.
А он
Разоблачал всегда их злостный
Обман
И обличал религиозный
Дурман…
И там, где грабы вековые
Росли,
Сбирал он с граждан трудовые
Рубли.
Ну а подняться вместе с нами?
 
 
– Ни-ни! –
Он нам сказал: – Ступайте сами,
Одни!..
 
 
Я комфортабельной дороги
Не знал,
И сильно утомились ноги
От скал.
Крутых камней, поросших мхами,
Страшась,
Переводила ты дыханье
Не раз.
Но мы на Иверскую гору
Взошли,
Открылись новые просторы
Вдали,
И древняя прекрасна крепость,
И ширь,
Где созревал, на солнце греясь,
Инжир.
Его мы ели, пили воду
Ключа.
Сияла вечная природа
В лучах.
 
 
И море Чёрное синело
Внизу,
Не бушевала, не шумела
Лазурь.
Казались чёрточками волны,
Валы,
Как будто бы они безмолвны,
Малы.
А мир был сказочно, чудесно
Велик.
Усталость наша вся исчезла
В тот миг.
Успешно мы преодолели
Подъём,
Нисколько мы не сожалели
О нём.
А если б мы на эту гору
Не шли,
А, скажем, по фуникулёру
Могли
Туда подняться без затраты
Труда,
Мы вовсе не были б так рады
Тогда!