Текст книги "Дельфин"

Музыкант сделал пару шагов, сопровождаемый взглядами участников заговора из кресел, от мини-сцены к стене, и резко крутанулся, отчего его шарф описал в воздухе фигуру, приземлившись на спину:

– Я уверен, что тот, кто написал это, поёт легко, не плющит звук.

Лука держал одной рукой микрофон на стойке, второй он водил пальцем по нотной тетради, при этом задумчиво и медленно переводя глаза с страницы на страницу. Август вовсю размахивал руками:

– У нас нет женской партии здесь и сейчас, ты не можешь пропускать первый куплет и припев, вступать с середины песни. Начинает, как ни крути, она.

Лука уже горел глазами в ответ:

– Мы можем поставить Октавию и она изобразит тебе первый куплет, как ты просишь, но она это сделает не так, как мы получим это в «Равенне». Эмоциональный дрифт там будет иной – писатель изобразил полупоклон перед Октавией в знак извинения, а затем продолжил:

– Ты представляешь себе, что мы будем петь в пустом нутре главного исполина города, будем петь с девушкой, которая мне снится каждую ночь по три раза, вгоняя в дрожь.

Лука бросил микрофон и схватился второй рукой за шляпу.

– Ах да, еще я буду петь в первый раз в жизни.

Младший брат, к тому моменту уже закончивший с глинтвейном, и дымящий сигаретой, сменил тон на саркастический:

– Кого ты обманываешь? В первый раз поёт он.

Неожиданно, он остановился и посмотрел на камеру в углу комнаты. Он ухмыльнулся.

– Хоть одно сходство – ни у нас, ни у них за камерами вечером не следят.

Снова измерив комнату шагами, Август пошел на уступки с неожиданным решением.

– Я сам спою женскую партию. Мы не можем идти вслепую, пропускать половину песни с учётом того, что у вас еще и общая часть, а коли кандидатов у нас нет, или ты их забраковал, то будешь петь о свободе с младшим братишкой, – Август выбросил сигарету и развязав шарф на шее, – и по совместительству профессиональным музыкантом.

Вся студия огласилась добродушным смехом. Ближе к трем часам ночи первые шаги Луки на поприще певца начинали быть не просто неокрепшим топтанием на месте, а медленным и методичным развитием в одном узком направлении. Творческие и музыкальные гены вкупе с наличием знаний в этой области, подталкиваемые мастерами и вдохновлённые самой невероятной девушкой на всем земном шаре, начинали просачиваться через стену неопытности и скованности. Эрик бесконечно шипел на припевах, объясняя на пальцах неточности, Август взмок до рубашки, постоянно проветриваясь перед окном, несмотря на риск усугубить болезнь, а Октавия, подперев рукой щеку, удивлялась сегодняшнему вечеру и её многолетнему другу.

– С чего мы вообще взяли, что она будет петь Freedom? Может, начнет с Боба Марли.

Попугай протирал солнечные очки посредине темнейшей ночи, отчего его справедливый вопрос все равно выглядел комично. Август был занят вдумчивым мычанием по нотам у окна, и Лука, оторвав взгляд от задумчивого брата, пояснил:

– Сколько раз я пробирался, задерживался, вслушивался – у неё есть ряд любимых песен, которые звучат в любом ночном концерте. «Freedom» звучит как стартовая каждый вечер.

Август хмыкнул из района окна.

– Лука прав, Эмилия без ума от этой баллады. Какой бы вечер ни был, «Freedom» всегда открывает его, и в её исполнении она лучше, чем оригинал.

Помолчав, младший брат потёр щетину и хлопнул в ладоши, словно придя к какому-то решению, способному перевернуть всё задуманное:

– Тем сложнее для нас.

Лука чувствовал, что на сегодняшний момент он, хоть и был не бездарным певцом, даже близко не дотягивал до необходимого уровня «чуда», «принца», возникающего тайной из мрака «Равенны», да и просто до того мастерства, которым обладала Эмилия. На излёте первой ночи Август уже не мог произнести ни слова, а Лука был единственным, у кого хватало сил не просто разговаривать, но и петь. Друзья были слишком утомлены произошедшим в последние недели стрессом и отключались прямо в студии звукозаписи, в креслах под пледами. До самого рассвета Лука, переместившись в гордом одиночестве на главную сцену «Дельфина» тренировался в акустике эха, тем не менее, понимая, что не далеко фактор пустого зала будет играть решающую роль в сюрпризе «Равенны».

Глава 19. Далёкие кроны деревьев.

– Мне кажется, или в такие минуты у тебя прямо львиный взгляд.

Вместо обычного возражения подруге в ответ на их традиционную колкость Лука кивнул в ответ, чем весьма удивил Октавию. Спектакли в «Равенне» давали раз в четыре дня, и следующая ночь обещала стать последней, закрытием очередной программы, потому маленькая группа авантюристов спешила, стараясь не терять в качестве. Август вновь и вновь тянул каждую ноту вместе с братом, а Эрик снова размахивал руками и тростью. Получалось не всё – в теории, на бумаге Лука понимал каждую деталь, но в процессе пения звук получался не таким, каким его задумывали музыканты. Писателю решительно не хватало опыта в вокальном деле, и после очередного неровного исполнения он сидел, подперев одной рукой голову в положении ног по-турецки, а второй обмахивался шляпой.

Август планировал дать еще три-четыре шоу с этим же репертуаром в течение полутора месяцев, чтобы закрепить успех, потому работать над новым материалом ему не пришлось, а, стало быть, свободного времени было хоть отбавляй, что всегда радовало его более всего на свете. Его-то он практически полноценно посвящал писателю, лишь изредка отвлекаясь на отрывки своих каверов и оригинальных песен, да и то в одиночестве.

Лука был задумчив и слегка разочарован, в то время как брат был вконец рассержен собой и происходящим вообще. Он сильно переоценил свои педагогические способности и то, что не обделённый талантом Лука сейчас не копался в первых куплетах, блея что-то себе под нос, была целиком и полностью заслуга Попугая. Именно Эрик оказывал действительную помощь в техническом аспекте и разжевывая рисковому влюблённому все нюансы и тонкости баллады, в то время как от Августа исходила по большей части моральная поддержка и исполнение будущей партии Эмилии, по поводу чего каждый из находящихся в студии уже не раз отшутился.

– Я очень надеюсь, что у неё будет не настолько прокуренный и бездарный бридж, как у тебя.

– Если она будет одета как ты, то это куда больше обрушит романтику вечера.

Подобного рода обмены любезностями разряжали атмосферу и смягчали мысли музыкантов, упиравшихся в одно и то же. По «Freedom» прошлись уже не один десяток раз, и каждый раз у Луки вроде как намечалось улучшение, но этого было слишком мало для того, чтобы представить это в виде Свидания Века. Писатель всё еще не дотягивал до уровня своей возлюбленной, что скорее мотивировало его, нежели заставляло опускать руки. Лука тщательно искал ошибки в своем исполнении, и они действительно имели место быть. Впрочем, с одним у маленькой команды проблем точно не было: потенциальный принц из темноты идеально прочувствовал настроение и подтекст произведения, а также добавлял изрядную щепотку своей манеры в произношение и песню вообще. От переизбытка эмоций и недостатка опыта это только учащало ошибки, но Эрик приветствовал подобный шаг и поправлял неточности уже по ходу импровизации в недолгие моменты проигрыша, а если этого было недостаточно, то останавливал всё действие и, наклонившись к сцене с кресла, доходчиво разъяснял все моменты Луке.

В такие моменты ему вторил Август, добавляя несколько штрихов от себя, стараясь попасть на одну волну с Эриком, чтобы не сбить с толку старшего брата. Идя таким путём, группа к окончанию последней ночи добилась практически приближённого к идеалу звучания, но только путём сокращения импровизаций, резавших цельную и безумно красивую простыню баллады на кусочки. За считанные минуты до рассвета Лука покинул двери «Дельфина» с мыслью о том, что это место по-настоящему заменило ему дом в последние дни, заменило во всём: здесь было уютно, тепло и необыкновенно романтично. После первого шоу и финансовых толчков от расцветшего Алекса театр продолжал преображаться под руководством Октавии, накапливать лоск, распылять шик по закоулкам и залам. Кроме того, забор, закрывавший от общего взора парк, был уже снят, и работа там понемногу набирала обороты. Парк должен был выглядеть древним и волшебным, и превращение его в магический лес из старой и потрёпанной, пускай и обаятельной клумбы, шло полным ходом, пускай пока отчасти в воображении тех, кто горел за него. Лука, чувствуя необъятный прилив сил, упал на сиденье и исчез в месте соприкосновения становившегося оранжевым неба и тёмно-серой линии дороги.

***

До глубокого дня Лука развивал главную идею нового романа, ставшую ему эпиграфом. Впервые за долгое время его мысли действительно складывались в необыкновенную, цельную и трогательную историю. Было исписано уже несколько десятков страниц, и все они были подчинены спонтанному перу, они заполнялись чистым вдохновением – Лука не имел плана и структуры будущей книги в голове, он вынимал на листы душу. Стараясь не упустить ни единого слова из облаков внутри, проливавшихся ливнем на страницы уже ставшего ему дорогим романа, писатель потерял счёт времени, а, очнувшись, понимал, что времени на отдых перед вечерним шоу у него уже было не так много. За последние три дня ночной музыкант спал несколько часов, и этого было вполне достаточно для того, чтобы вновь находить в себе силы для репетиций.

Несмотря на их утомительность, однообразными ночные встречи авантюристов назвать было никак нельзя – процесс обучения новичка, выкладывавшегося в песню более, чем необходимо, проходил бодро, а отключение под утро была скорее плодом накопившейся усталости, которую у Луки смывала необыкновенная мощь словно бы Феникса внутри. Писатель готовился как технически, так и духовно, и его натиск, помноженный на наглость, которой его заряжал Август, в организации самого важного события в его жизни до сего момента, являлся следствием горячего давления в груди, побуждавшего Луку двигаться вперед. Большие зелёные глаза Эмилии и её улыбка, впервые адресованная именно ему, а не бесконечности вселенной или пустоте зала, подталкивала Луку к любым краям, и, когда казалось, что шаг в пропасть неумолимо сулит ему падение, рисовала под ногами твердую дорожку к осуществлению мечты. Не будучи суеверным, писатель не спешил утверждать об успехе ночного свидания, хоть с его приближением осознавал всю его масштабность, романтичность и силу.

Август был правее всех правых, сказав, что это больше, нежели свидание – это было признание, вызов, крик, это было шоу и впервые в солистах оказывался сам Лука, оказывался перед самой требовательной и важной аудиторией в своей жизни. Вечером именно ему, и никому другому предстояло осуществить то, о чем он твердил Августу на протяжении всей жизни: в двенадцать часов Лука должен был озвучить свои сны, мысли, воспоминания и воздушные замки, воплотить бессонные ночи, выпустить всех бабочек из груди в микрофон и надеяться на улыбку в ответ, которая, быть может, перевернёт жизни обоих. Волшебство момента заключалось в том, что по-настоящему проговорить и пропеть то, что кроется у тебя за прозрачностью темноты глаз, оказывалось не каждому под силу, и Лука надеялся, что глубины его внутреннего мира, уже утонувшего в Эмилии, будет достаточно, чтобы её сердце дрогнуло хотя бы на долю секунды. Лука отложил рукопись и присел на диван, устремив взор в далекие кроны деревьев, восставших из тени поднявшегося солнца и охранявших покой парка «Равенны» и вспомнил вчерашнюю комичную ситуацию.

Накануне он заглянул к охранникам. Разговор надвигался непростой, а сумеречные планы могли легко быть раздавлены блендером охранной этики. Те были очень взволнованы его появлением и немедленно вскочили со своих мест, будто бы к ним в палатку зашел полковник с приказом об их отправке на повторную бомбардировку вражеского акведука или аванпоста. Писатель облокотился на потертое светлое дерево стойки их обитания и, уставив глаза в экран одного из четырех мониторов, негромко начал, выдохнув про себя:

– Думаю, вы уже заметили, что я тут частый гость и…

Первый охранник снял кепку и подошел к нему с явным намерением пожать руку. Лука несколько оторопел, но руку пожал, причем даже несколько дольше, нежели требовалось.

– Вы же не расскажете? Нет же вам смысла топить простых трудяг, которые иногда заигрываются в самоуверенности? Я пару ваших книг в руках держал, хоть чтение не мой конек, сознаюсь. Каюсь, бывает, что мысль…

Лука быстро остановил его хлопком по плечу, едва не задев прикрепленную к нагрудному карману рацию.

– Не расскажу о чем?

Он чувствовал, как громоздкая ноша разговора спадает как с его плеч, так и с плеч потерянного в собственной исповеди охранника.

– Что мы позволяем использовать, собственно, казённое оборудование и зал в нерабочее время?

Лука не сразу понял. Лучше выглядеть глупо, чем недопонять охранника – больно тот был важен для действа.

– То есть, я был подослал управляющими заведения, чтобы выявить это?

Охранник посмотрел на коллегу, спрятавшегося за стойкой и вернулся с еще более неуверенным взглядом.

– Вас-то выставить мы не посмели. Вы уважаемый человек, да и противоправного ничего не делали… вот и обнаружили, как мы даём слабину. Просто ребятам, собственно, нужно выпускать пар после утомительных шоу, а аппаратура же…

Охранник многозначительно постучал по стене театра.

– Не их, а, собственно, театральная. И мало ли что…

Лука улыбался и смотрел в сторону прохода к залу, при этом держа руку у охранника на плече.

– И я вас раскрыл по дружеской просьбе руководства, хотя вы, по доброте вашей душевной, не стали выгонять меня за мои маленькие променады, будто я крыса уличная?

Охранники молчали, а тот, который сидел за стойкой, и вовсе вынул платок и протер лысину под засаленной кепкой, после чего убор был водружен на место и натянут еще ниже на глаза. Лука хохотнул и хлопнул по стойке ладонью.

– Слушайте меня внимательно, ребята. У меня для вас маленькая плеяда новостей и еще меньшее предложение.

Сейчас этот разговор для Луки обрывался где-то там, на этой строчке диалога. Дальнейшее было уже не столь важным для истории, хотя гораздо более практичным и необходимым для самого дела. Вновь присев за стол, он принялся судорожно перебирать персонажей, приходивших к нему в голову в течение дня, каждый из которых не был гиперболизировано колоритным, зато идеально вписывался в уютное, немасштабное повествование нового безымянного произведения. Интригой пока даже не пахло, потому писатель решил снова разбросать по доске для магнитов все личности, но уже в другом порядке, надеясь увидеть ту самую химию и ниточку между героями, если они вдруг окажутся соседями, чисто случайными сожителями, в виде имен на доске.

Декабрь.

Глава 20. Последняя фраза этого вечера.

– Писатель, сценарист, продюсер, брат никчёмного певца, а теперь еще и полукриминальный певец. В нелегальных кабаре больше законности, чем в твоем поступке.

– Во-первых, нет, а во-вторых, тебя последнего всегда волновала законность.

– Меня – да, но петь не мне.

– На казенном оборудовании будут твои отпечатки.

Братья шли по лесу перед «Равенной» и впервые за долгое время у обоих внутри горело одно и то же чувство, необыкновенное в своей простоте и сложности одновременно. На улице было холоднее, нежели в последний визит в эти места, но молодые люди были одеты в рубашки и брюки, за спиной у каждого был рюкзак, а руки были спрятаны в кожаные перчатки. Две тени пересекли парк в спешном темпе, оставляя позади себя только теплый пар, несущий в себе одновременно и самое главное чувство в жизни каждого человека и спокойствие одновременно. Первый ряд окон был расположен достаточно низко к земле, чтобы оба артиста могли забраться внутрь гиганта-театра, становившегося невольным соучастником не то сказки, не то преступления. Пустынные коридоры театра выдавали наличие на его территории только труппы, тем не менее, оба молодых человека предпочитали двигаться проверенными маршрутами, заранее выученными на карте. Пункт охраны остался далеко позади, а в такое время все его обитатели курят либо у подножия древних дубов, раздражая их дымами, либо на крыше, тревожа звезды. Договорились либо на одно, либо на другое.

– По-моему, это та самая свобода, которую ты искал.

Август был немного возбуждён, но не выдавал этого, Лука же ощущал, что здесь и сейчас он делает немного больше, чем за все свои книги доселе.

– Если раньше жизнь испытывала нас, то теперь мы решили проверить, прогнётся ли она.

Братья следовали комнату за комнатой, когда оба остановились возле очередной дивизии картин, с интересом наблюдающих за замыслом братьев с бордовой стены. Август дёрнул дверь комнаты, за которой скрывались махины компьютеров и устройств, и та поддалась в ответ на просьбу о помощи в замысле. Младший брат подмигнул и скрылся за бесшумно захлопнувшейся дубовой стеной, зычно поприветствовав далекую тень Эда. Впереди у Луки была только красная ковровая дорожка в главный зал, ведущая его к часу его премьеры, и он наконец перестал считать шаги на пути к своему счастью. Он приоткрыл массивную дверь, и, убедившись, что зал всё еще пуст, спустился в неосвещённый участок центральной аллеи, ведущей к сцене. В запасе было еще несколько минут, и Лука присел, сложив рюкзак под ноги, у уже заботливо выставленной Эдом стойкой. Оглянувшись в кромешной тьме, он наощупь натолкнулся на разъем, и, увидев волшебство хитросплетений проводов, организованных звуковиком, с помощью зажатого в зубах фонарика убедился, что вошел в контакт с голосом гиганта «Равенны», а, вернее, стал им.

Август в кабине, откуда он обозревал весь зал театра, прикоснулся к уху с микронаушником.

– Испортить все будет сакрально трудно, Лука.

– Не делал ничего необычнее даже в своей жизни.

Голос Луки в наушнике у младшего брата звучал спокойно и естественно, но немного отрешенно. Музыкант готовился запускать музыку, другой музыкант готовился петь. Установив стойку, Лука заранее включил микрофон, полагаясь на Августа и на его действия за пультом, и стал ждать. Именно в эти мгновения в густой темноте и среди так необходимо пустынного зала все происходящее вокруг прекратило казаться комичным и неуместным. Лука действительно поверил в то, что сейчас происходит – единственная и неповторимая возможность сыграть у судьбы на струнах, и если бы даже у него был выбор в способах сотворить глупость ради Эмилии, то он всё равно бы пошел по именно такому пути. Когда Лука по-настоящему почувствовал свою причастность к залу и к стал мысленно прикасаться к будущему, спрятанному за стеклом звуковой кабины Эда и снимающего у него часть помещения на эту ночь Августа, занавес робко расступился перед своей принцессой.

Эмилия вышла на сцену в сопровождении луча прожектора, направленного на неё кем-то из двух архитекторов технической части, и легкой походкой подошла к стойке с микрофоном ровно напротив Луки, но на расстоянии полутора десятка метров. Сейчас двух людей разделяла темнота, за которой, облокотившись руками и подбородком на микрофон, стоял писатель. Эмилия, склонив голову, слегка улыбнулась, и это едва заметное проявление счастья отличалось от её всегда солнечной улыбки, девушка словно ощущала приближение маленького чуда, которое она творит каждый вечер в громком одиночестве. Она, едва тронув микрофон, включила его, и, подняв большие сине-зелёные глаза, встретилась ими с ослепительным солнцем прожектора, направленного прямо на неё. Эмилия стояла на свету, Лука ждал в тени.

Девушка через лучи прожектора всмотрелась в кабину звукорежиссёра, и, увидев там привычную черную тень, обеими руками обхватила микрофон, и стала, опустив голову, вслушиваться в проигрыш. Наконец, дождавшись начала куплета, Эмилия негромко вступила, безупречно обращаясь с голосом и с эмоциями, повергнув писателя за тёмной стеной в дрожь.

Лука опустил голову и сложил руки сверху на микрофон, не то отдаваясь нахлынувшим эмоциям, не то сдерживая их, но его пышная прическа, упершаяся в скрещенные руки выглядела утопленной в обилии браслетов на руках. На припеве Эмилия немного повысила голос, следуя оригиналу, но манеру произношения она сделала принципиально своей. Никто и никогда не пел балладу «Freedom» именно так, как это делала она, стоя в лучах своего собственного солнца.

«I am searching for freedom, waiting for freedom…».

Припев, наполнивший Эмилией все пространство зала «Равенны», означал только одно: следующий куплет значился за Лукой, и Август из кабины тщетно пытался рассмотреть, что происходит по ту сторону аллеи, и, не разглядев, вслепую приготовился дергать рычаг с подсветкой. Небольшой проигрыш, позволявший Эмилии опустить глаза в сцену и набрать эмоций и воздуха для мужского куплета, закончился раньше, чем она предполагала.

Аллея взорвалась искрами и открыла её взору фигуру молодого человека в черной шляпе, точно так же, как и она, подсвеченного собственным солнцем прожектора. Эмилия на минуту потеряла способность дышать от неожиданности, и этого было достаточно, что она пропустила начало своего куплета, предоставив его партнёру. Лука потянулся к микрофону и мягко, неожиданно мягко и слишком хорошо даже для слуха Августа, вступил, ни в чём не уступая оригиналу.

«What I know well that it isn’t easy..»

Писатель, становившийся авантюристом и музыкантом, прямо на глазах у брата, Эмилии и всей «Равенны», пел о цепях мира, которых так тяжело сдвинуть в поиске свободы, обхватив микрофон и закрыв глаза длинными ресницами и шляпой. Озарённое сначала шоком лицо Эмилии постепенно растеклось в улыбке, когда она узнала на руке новоиспечённого певца знакомую татуировку и обилие браслетов, мерцающих в свету аллеи и их двух солнц, а под конец куплета девушка не могла сдержать смех, спрятанной ладошкой и нахлынувшие робкие слёзы радости от сюрприза. Лука не просто перепевал, он, как и возлюбленная, вложил в произведение самого себя и отразился в нём преображённым. Лука пел по-своему, пел настолько необыкновенно, что Август в кабинке даже перестал напевать ему вслед, чтобы прислушаться.

Припев Луки подходил к концу, и прожектор Эмилии засветился ярче. Наступала общая часть. Эмилия под почти затухшую музыку проводила основной текст, в то время как Лука шептал эхом во всех частях «Равенны», дополняя её тихую историю в нескольких предложениях обрывками своего собственного паззла, что создавало невероятную по своему звучанию историю в виде калейдоскопа.

«Something suggests wild things are coming…»

Перед соединением их голосов в один общий номер, Август подался вперед на звуковой пульт, скрестив пальцы в замок и подперев светлую голову в преддверии небольшого чуда. Их истории сплелись в одну общую в последнем припеве, все те фразы, которые они складывали по отдельности в последние минуты песни и месяцы жизни, зазвучали вместе и ввергли в дрожь Луку, до этого момента чувствовавшего абсолютное растворение в песне.

«Well I am searching for freedom, waiting for freedom…»

Сейчас они уже оба искали свободу, и знали, что ради нее может придется отдать всё, что есть у каждого из них. Сейчас они пели, повышая голос над музыкой и над всем, что оставалось на сцене, смотря друг на друга. Лука едва приподнял кончики губ в полузаметной улыбке, а глаза светились озорством, Эмилия же улыбалась, едва наклонив голову к плечу и спрятав часть лица под прядью волос, а зелёные глаза светились восторгом, направляемым едва заметным прищуром. Последняя фраза этого вечера осталась за Эмилией, и музыка стала исчезать под пальцами Августа, уже готовившего пути отступления. Сдав алгоритм Эду, который и так его прекрасно знал задолго до Николсов, младший брат с рюкзаком наперевес перепрыгнул через последние преграды и распахнул дверь центрального зала, а затем дернул рубильник со светом, погрузив «Равенну» в темноту, чем трагически ошеломил звукорежиссера.

Луке потребовалось какое-то время, чтобы прийти в себя, прежде чем он успел сорвать микрофон и скрыться вслед за братом в темных коридорах средневекового театра. С новым восходом солнц прожекторов, Эмилия обнаружила только висящую на стойке шляпу вместо её хозяина. Фокус совершился, и писателя по его окончанию превратили в музыканта, человека – в шляпу, а сердце – в огромный колотящий изнутри комок пламени и тоски по только что утекшему моменту. Мелькавшему среди деревьев огромного леса «Равенны» Луке сейчас больше всего во всей своей жизни хотелось исчезнуть от фонарей всего мира с Эмилией в каком-нибудь месте ровно на одну минуту, чтобы поделиться ошеломительным огнём внутри, вырывавшегося через карие глаза, мощь которого способна была унять только она и только лишь своей улыбкой.

«Для обретения свободы может потребоваться отдать всё, что у тебя есть…»

Глава 21. Три лучших дня в жизни.

Ожидание её появления сильно томило, но не давило возможным негативным исходом. Рассматривая пробегающие трамваи и машины, Лука почему-то всегда упирался глазами в собственную Шевроле, венчавшую процессию из множества разноцветных металлических жучков вдоль дороги. В Secret было как всегда малолюдно. В качестве исключения The Juice вернулся на один вечер в бывшее место обитания, чтобы поддержать Луку. Сейчас Томас сидел на небольшой сцене с бокалом виски в руке и отказывался играть для других посетителей, мотивируя это тем, что управляющий этого заведения не его наниматель, и «он ждёт своего сигнала». Администратор, впрочем, был согласен и на пару произведений, пока пара будет общаться, потому что отказываться от группы вовсе он не посмел. Лука попросил их вступить мягко и ненавязчиво почти сразу с приходом Эмилии, но чтобы это не выглядело как сюрприз на день рождения – взрыв по пересечении порога, но с течением вечера расширять репертуар. Писатель надеялся, что девушка последует оставленным им инструкциям в записке, прикреплённой к шляпе, и придёт в Secret.

Лука слишком много отпереживал в последние дни и месяцы, чтобы сейчас, после прошедшей волшебной ночи, разрывать и так потрёпанные струны внутри волнением. Он наслаждался каждым мигом после ночи, переродившей его, и сейчас дышал полной грудью, зная, что впереди могло случиться что угодно, но оно всё равно покроется солнечным светом её присутствия в этом мире. Лука откинулся на спинку дивана и всмотрелся в робко зажигающиеся по все поверхности маленького мирка вокруг самого писателя и Secret огни города, учащающие свои вспышки с каждой секундой по мере приближения Эмилии, как полагал автор этой вселенной. Он ждал, потому что всё, что было возможно, Лука уже сделал и сейчас впитывал удовольствие, пытался управлять крыльями, теснившими его за спиной.

Когда девушка вошла в бар, до последнего скрывавшись в слепящих фарах проезжавших мимо машин, то Лука не сразу узнал её, а когда, наконец, определил по участившемуся стуку сердца, то был поражен. От светской дивы, которая приковывала к себе чарами, не осталось ни следа, но Эмилия всё равно повергла его в ступор, которым Лука и встретил девушку, приподнявшись и протянув ей руку:

– Ох.

Эмилия улыбнулась и поздоровалась тепло и просто:

– Привет!

Сегодня девушка была одета в джинсы, простой вязаный свитер в красную и белую продольную полоску, который, тем не менее, был очень необычным и запоминающимся, пальто и шарф, который она сняла в последнюю очередь, упав на сиденье напротив Луки, но перед этим потянувшись и чмокнув его в щеку. Эмилия заправила распущенные каштановые волосы за уши и вновь тепло и с нескрываемой радостью улыбнулась сидящему напротив неё писателю, а затем не стала играть в словесные игры, и просто сказала, приподняв брови в неподдельном восторге:

– Спасибо тебе большое за вчерашнее.

Лука пребывал в некотором трансе от происходящего, тем не менее, выходил из него он довольно быстро. Он был очень рад тому, что Эмилия сразу перешла на «ты», и поддержал разговор не сразу, а после того, как остановился глазами на её лице.

– Ну это было не только моё выступление, это было наше общее чудо, которое ты мне позволила с тобой разделить.

Эмилия в очередной раз эмоционально отреагировала его слова, и Лука окончательно утвердился в мысли, что девушка не притворяется – она такая в жизни. Она такая, какой её создали.

– Как будто бы у меня был выбор. Расскажи мне, как ты это придумал, как ты это сделал?

Лука улыбнулся в ответ и попросил официанта принести им что-то на его усмотрение. Тот предложил фирменный кофе Secret.

– Секрет.

На лице девушки одновременно отразилось разочарование и слегка осчастливленная заинтересованность:

– Да ладно тебе! И надолго он им останется?

– На сегодня уж точно. Романтика!

Эмилия положила на стол шляпу писателя и пододвинула её в сторону Луки.

– Я надеюсь, за ближайшие сутки она тебе принесла хоть капельку удачи. Знаешь, она это умеет лучше всех в огромном мире.

Эмилия подыграла ему и стала загибать пальцы:

– Давай посчитаем: мне дали новую роль, на которую я даже не надеялась, уборка в квартире прошла по плану, представляешь, без ленивых задержек, а еще сегодня с утра у себя на балконе я нашла небольшого попугая, который, по всей видимости, заблудился, вылетел из чьего-то дома. Теперь он живет у меня и устраивает полный бедлам, зато не замерз на улице.

Всю эту речь девушка сопровождала заразительным смехом, и Лука где-то на середине расхохотался вместе с ней. Когда веселье стихло, девушка неожиданно серьезно посмотрела на него и нахмурилась:

– Я хочу знать одну вещь, прежде чем мы узнаем друг о друге чуть больше, и ты станешь небеспристрастным. Хорошо, более небеспристрастным, нежели ты был до этого момента.

Лука кивнул одновременно ей и себе в осознании того, что впервые в жизни в диалоге ему не нужно было утруждаться и убивать себя в поисках темы и рассуждений – Эмилия не фонтанировала бесконечной речью, но излучала комфорт и тепло в общении, сама создавая и дополняя диалоги как фразами, так и мимикой.

Актриса подалась вперёд и, слегка наклонив голову в сторону Луки, полушепотом спросила:

– Я не запорола Фимбулвинтер?

Какие-то несколько секунд Лука молчал, а затем вновь рассмеялся в голос, что при этой девушке было, судя по всему, обыденным делом. Проведя рукой по лбу, он уперся локтями в стол и положил голову на скрещённые в замок ладони.

– Это была лучшая пьеса, которую я когда-либо видел.

Эмилия откинулась на спинку кресла и изобразила на лице недоверие:

– Ты небеспристрастен. Конечно, это было наивно.

– Вовсе нет. Мне не нравится там массовка, главного персонажа закрывали, а еще у вас буфет дорогой.