Текст книги "Реки помнят свои берега"

Для высокосветских охотничьих забав выбрали урочище Вискули – самое высокое, под 200 метров над уровнем моря, местечко в центре Беловежской Пущи. Оригинальными не оказались: в этих местах бродили в своё время с ружьишками и литовские князья, и польские паны. Заезжал сюда и Александр II.

За строительство отвечал лично председатель правительства СССР Алексей Николаевич Косыгин, и резиденцию соорудили всего за пять месяцев. Косыгина редко кто видел улыбающимся и довольным, и когда он прибыл на приёмку объекта, тоже недовольно пробурчал:

– Могли бы сделать и пониже.

Два этажа, не приносившие экономической выгоды стране, у Косыгина считались роскошью.

Кто-то из строителей, замотанный сроками и проверками качества, шепнул:

– Если взорвать, станет ниже.

Охрана председателя правительства не успела повернуться к шутнику, как тот растворился. Ах, если бы тогда его всё же послушались! История СССР в любом случае оказалась бы несколько иной. По крайней мере, географически…

Павильон Никите Сергеевичу тоже не понравился. Проведя в нём всего одну ночь, утром буркнул:

– В этой комнате только спьяну можно выспаться.

Имел в виду сырость – комнату из-за спешки попросту не успели просушить. Но слова Первого секретаря ЦК КПСС не забылись, и ко второму его приезду в Вискулях уже стояли два дополнительных деревянных коттеджа.

Поохотился в Беловежье и Леонид Ильич Брежнев. Стрелял он метко, так что кабанов к деревьям не привязывали. Однажды во время застолья даже предложили создать здесь элитный клуб «Одного выстрела» – это когда на охоту, даже на кабана, стрелок идёт с одним патроном. В полной гарантии, что выстрел окажется точным. В противном случае в карман предполагалось положить ещё один – застрелиться от стыда самому.

Юмор оценили, но до создания клуба дело не дошло: не все имели меткий глаз, а жить хотелось бесконечно долго.

Ценил эти места и любимец народа, многолетний руководитель Белоруссии Пётр Машеров, для которого построили ещё один деревянный коттедж. Для него, белорусского партизана, прогулка по лесу была делом привычным, но вот что могло потянуть в заснеженные белорусские леса Бориса Николаевича? Какая охота? Вся страна знала, что Ельцин увлекается теннисом, а отдых превращает в хорошее застолье.

Впрочем, эти вопросы – не для охраны. Её дело – зачистка. Проехать от военного аэродрома «Засимовичи», где сядет самолёт с российским Президентом, до Вискулей: осмотреть качество дороги, оценить безопасность поворотов. Деревья, которые теоретически могут упасть на кортеж, – спилить. Это сажать в Беловежской Пуще ничего нельзя, лес должен оставаться девственным, самовоспроизводящимся, иначе исключат как заповедный из списка ЮНЕСКО. У съездов на лесные дороги, откуда возможно появление лыжников или даже зайца, выставить переодетых в форму гаишников сотрудников КГБ. Вынюхать все углы в здании, где будет находиться Дед. Вычертить схему ходов-выходов, окон, дымоходов и печных труб. Перекрыть, замуровать, опечатать, зачистить лишние. Проверить всех живущих в округе. А в первую голову тех, кто окажется приближен к «Телу», – егерей, истопника в бане, поваров. Впрочем, кухню обязалась привезти с собой минская команда, что значительно облегчало задачу.

В российской охране набралось человек двадцать, так что свою работу завершили за полдня. К вечеру 6 декабря подкатил присланный из Москвы персональный ельцинский ЗИЛ. Начал крепчать мороз, и машину от греха подальше загнали в тёплый гараж, выдворив на холод белорусские «Волги».

Шушкевич прислал пятерых охранников, которые не посмели что-либо возразить россиянам. Кравчук оказался чуть «подороже» – от Украины прибыло с десяток парней, но они держались особняком, словно подчёркивая: всё, ребята, отныне табачок и сало врозь. С тем и разошлись по закоулкам резиденции переспать ночь.

…Утром первыми поскакали прогревать заиндевевшие машины сябры. Официальный протокол неизменен: первым на объект прибывает хозяин резиденции, чтобы самолично потом встречать гостей у трапа самолёта или у крыльца.

В белорусской делегации больше всего мельтешили корреспонденты и официантки, и это чуть успокоило Буерашина: на тайную вечерю свидетелей не приглашают. Да и с чего «Кап-раз» взял, что встреча таит опасность? Для кого? Сработало профессиональное недоверие к тем, кто исподтишка тявкает на хозяев? Но достаточно взять хлыст, и любая моська подожмёт хвост, заюлит, и если не примется лизать руку, то заползёт под диван. Или командир боится, что Горбачёв как раз и не способен взять хлыст?

Вторыми схватились за рации украинцы – на подлётном времени находился самолёт Кравчука.

– Берите наши машины, – кивнул им Шушкевич, решив не ехать по морозу на аэродром. Обернулся к стоявшему за спиной премьер-министру: – Всё же прибыл Макарыч. Никуда не делся.

– Это в Москву он ни ногой, – ответил Кебич. А вздохнул в предчувствии проблем: – Надо ждать, что будет настаивать на чем-нибудь более серьёзном, чем просто разговоры.

За плечами президента Украины был референдум, на котором 60 процентов проголосовало за самостийность. Результату откровенно завидовал Шушкевич, уважая политическую силу соседа. У Кравчука – сила, у Бориса Николаевича – дурь. Прокрутись между такими соседями…

Вздохнув, пошёл на второй этаж смотреть помещения, подготовленные для гостей.

Хотя было бы из чего выбирать: в резиденции имелись всего четыре комнаты, пригодные для жилья. Ельцину отвели самые комфортабельные апартаменты, предназначавшиеся некогда для Хрущёва. Для себя Шушкевич выбрал деревянный, «машеровский» коттедж, который усиленно протапливали. Держали «под парами» на непредвиденный случай и оставшиеся два домика.

Егор Буерашин, памятуя разговор с командиром, старался вникать во все детали, отлавливал обрывки любых фраз. Но они пока ничего не проясняли. Или политические реверансы намного хитроумнее армейских тактических уловок? В бою уже знал бы, куда вызывать огонь артиллерии, где самому поднимать людей в атаку. Как ни крути, а войны выглядят более честным занятием, чем игры политиков. Наверное, прав был, когда умолял не идти в политику тех, у кого кожа тоньше, чем у носорога…

Время тянулось в ожидании Кравчука, а по большому счёту – Деда. Как ни старались руководители Украины и Белоруссии строить из себя равных братьев, но именно они больше всех понимали, что дела начнут крутиться от состояния и настроения Ельцина.

– Только бы держался на ногах, – переговаривались меж собой телевизионщики. – Из минской встречи так и не смогли выбрать ни одного трезвого кадра.

Приметив Егора, прикусили языки, уткнулись в камеры. Уткнулся в пол взглядом и он сам. Парадокс: политика страны определяется тем, насколько пьян её правитель…

Кравчук оказался значительно ниже ростом, чем виделся по телевизору. Этот зрительный обман играл для политиков исключительно важную роль, превращая едва ли не в недосягаемых божков. А на деле, оказывается, они такие же, как все, – чихающие, сморкающиеся, мерзнущие человечки. Отведи от них телекамеры, пусти по улице без охраны – ни одна собака не обратит внимания и не гавкнет.

Время клонилось к вечеру, из аэропорта по российскому борту № 1 не поступало никаких известий, и Егор слонялся без дела.

– У кого-нибудь случайно нет казахстанского флажка? – метался по резиденции шеф белорусского протокола. – Может, кто-нибудь помнит, хоть как он выглядит?

На встрече ждут и Назарбаева? Егор невольно пожалел об этом: казахстанский президент казался мужиком рассудительным, без националистических вывертов. А может, это к лучшему: возьмёт нагайку и по-азиатски прочистит славянские мозги?

Мороз крепчал, усиливался снег за высокими окнами, сооружая для каждого пня персональную шапку Мономаха. Нашли зелёный флажок с восходящим казахстанским солнцем. Всё же не зря, видимо, «Кап-раз» положил на белорусскую встречу глаз: в послепутчевское время сход подобного формата вдали от Кремля, да ещё без приглашения Горбачёва, ожидался впервые. Ясное дело, в Пуще на каждом суку должны сидеть ребята из КГБ. А может, и сидят.

Прошелестело, наконец, сообщение и для российской «девятки»: самолёт с Первым на подлёте. Начал торопливо одеваться Шушкевич, вознамерившийся, в отличие от Кравчука, встречать Ельцина лично. То, что у президента Украины не оказалось своей машины, выходило на пользу: Леонид Макарович и Борис Николаевич терпеть не могли друг друга, и вместе их свела только ещё большая ненависть к Горбачёву. Так что чем дольше гости не будут видеться, тем спокойнее Беларуси.

– Кравчука займите, организуйте ему охоту, что ли, – торопясь к машине, бросил на ходу Шушкевич.

От длинного хвоста свиты отстали нужные люди, подозвали директора заповедника Сергея Сергеевича Балюка. Тот пожал плечами: проблема, что ли, с лишним кабанчиком? Выгоним…

Ельцин, к сожалению, оказался верен себе. Даже Шушкевич отвёл взгляд, когда в проёме самолёта обозначилась покачивающаяся фигура российского коллеги. Дело усугубилось тем, что на военном аэродроме не оказалось трапа, и к борту лайнера пришлось приставлять техническую стремянку. Её со всех сторон придерживала аэродромная обслуга, но под неустойчивой тяжестью гостя она всё же заскользила вдоль самолётного борта. А тут ещё прибывшие машины включили фары, и ослеплённый, теряющий устойчивость российский Президент кувыркнулся вниз.

Но «личка» великое дело – телохранители рядом с охраняемым лицом! Вот кто не даёт небожителям прилюдно падать носом в салат или на бетонку аэродрома! Не позволяет им проявить свою истинную суть. Вот кто надёжнее телеэкрана лакирует и выставляет на обозрение свой объект в наиболее выгодном свете.

Успела охрана ухватить, удержать своё непутёвое «дитя». Замахали руками – уберите свет, это он стал причиной конфуза. Уж на что Егор, никогда особо не уважавший «всенародно избранного», – и тот вслед за Шушкевичем отвёл взгляд, стараясь не замечать усмешек белорусов.

Не спасли ситуацию и полтора часа, отведённые Ельцину для отдыха в резиденции. По крайней мере, на ступеньках маршевой лестницы он появился со сбитым набок галстуком и вылезшей из брюк рубашкой. Один из фотокорреспондентов вскинул камеру, но тут же получил по рукам от собственной, белорусской охраны. Пишущая братия, поняв рамки дозволенного, на всякий случай поспешила убрать в карманы даже блокноты.

Самого Бориса Николаевича публика внизу чем-то не устроила. Не сказав ни слова и даже не кивнув для приличия, прямым ходом направился в обеденный зал, где мелькали в белых передничках официантки. За ним вынужденно тронулись остальные, выталкивая вперёд Шушкевича: хозяин отвечает не только за стол и кров, но и за поведение приглашённых.

– Часа на два ужин, потом баня, – кто-то за спиной у Буерашина шёпотом расписал распорядок предстоящего вечера. «Кап-разу» потребовался очередной компромат по пьянке? Что-то дёшево… – А тут бы минут по шестьсот на каждый глаз, – не унимались за правым плечом.

– И грамм по триста на них же, – добавили уже из-за левого. Может, впервые сатана и ангел нашли точки соприкосновения.

Кто кого в итоге услышал после ужина, роли уже не играло: президентская троица гуськом пропетляла меж сугробов в баньку, отправив остальных отдыхать в гостиницу.

В ней оказалось холоднее, чем на улице, и корреспонденты, народ более ушлый и коммуникабельный, набились в одну комнату. Принялись группироваться и охранники. Егор своим для них так и не стал, пить со всеми не хотелось, и потому ушёл к себе в номер. Привычно разделся, однако через несколько минут облачился обратно в свитер, а затем и в полупальто. Это не спасло, и спать улёгся в подвязанной под подбородком шапке, укрывшись сдёрнутым со второй кровати матрацем. Знала бы охрана того же Буша, в каком виде пребывает «личка» Президента России – посинела бы от зависти.

К утру посинел сам Буерашин, вкупе с корреспондентами и «личкой» сразу трёх президентов, спавшими вповалку там, где грелись. Небритые, покормленные в дымном буфетике тёплой коричневой водичкой, названной чаем, и яичницей с зелёным горошком, они выдвинулись к переполненному огнями, запахом кофе и тепла охотничьему домику – пусть как к отчиму, но в надежде получить хоть немного обогрева и пищи.

Внутри здания лунатиками бродили с листочками бумаг такие же невыспавшиеся, небритые Козырев, Гайдар, Шахрай и Бурбулис. Они вычитывали какие-то тексты, морщились от их корявости, черкали слова, согласовывали друг с другом варианты и расползались по разным углам. Похоже, текст документа нужен был только российской делегации и его подготовку удачно спихнули молодой поросли российской политики более сообразительные украинские и белорусские коллеги, которые продолжали нежиться в постелях.

– А что, телефон не работает? – вдруг поинтересовался вечно любопытный фотокорреспондент, ходивший слегка боком, на котором висело больше всего аппаратуры. Все озадаченно переглянулись: в резиденции главы республики отсутствует связь? Пример с Горбачёвым в Форосе во время ГКЧП был слишком свеж…

– Буерашин! – позвал со второго этажа старший группы, всю ночь продежуривший у дверей Ельцина.

Егор поднялся по ступеням, отрапортовал и перевёл взгляд на худощавого мужчину, стоявшего рядом с полковником. Лишних в домике быть не могло, и начальник представил:

– Это здешний лесничий, Георгий Константинович. Поедете с ним в Каменюки, привезёте машинистку. И не забудьте захватить бумагу и копирку. Естественно, машинку тоже. Чего дрожим?

– Северный полюс, – дал характеристику гостинице Егор.

– А что, не знаем, как согреваться? – удивился полковник.

– Я на службе.

Тот едва не сорвался: «А мы?», но в это время из комнаты напротив вышел Кравчук.

– Как Борис Николаевич? – с ехидной усмешечкой поинтересовался он у российских охранников.

– Выспался, бодр, уже работает, – заученно отчеканил полковник.

Кравчук снова усмехнулся, предупредил:

– Если вдруг поинтересуется мной, я на прогулке.

Егор вместе с ним стал спускаться вниз, но на последних ступеньках отстал, чтобы не открывать Кравчуку входную дверь: в швейцары не нанимались. Тем более к таким, как Леонид Макарович. Хочется самостийности – отныне и толкайте сами свои двери.

Уазик из местного гаража уже ждал у крыльца, и, объехав заваленные сугробами клумбы, посыльные нырнули в узкую лесную дорожку. Снег здесь расчистили под одну колею, и приходилось надеяться, что навстречу никто не выедет.

– Далеко? – спросил Егор у лесничего. Уазик, хотя и обтянутый внутри утеплителем, напомнил номер в гостинице, и хотелось побыстрее вернуться в тепло.

– По птичьему полёту – километров десять, напетляем все двадцать, – завидно кутался на заднем сиденье в полушубок лесничий. В таком одеянии хоть сотню накручивай.

– Что тут у вас интересного помимо зубров? – попробовал отвлечься от холода Егор.

– Обитают ещё 55 видов млекопитающих, 214 – птиц, 7 – пресмыкающихся…

«И ещё три вида поселились сегодня ночью», – отметил про себя капитан, особо не вникая в пространный ответ лесничего.

Утренний снежок прекратился, но березки под его тяжестью нависали над дорогой заиндевелыми шлагбаумами. Деревья так и не смогли загореть за лето, но особо удручающий вид представляли не они, а участки со старыми соснами, потерявшими хвою, – словно высветились у леса рёбра, обглоданные зверьём. Спасала картину мельтешившая среди просветов легкая серебристая изморозь – так летом при заходе солнца вьётся столбиками у них в Журиничах над озером мошкара.

На скорости проскочили центральное здание заповедника. Лесничий лишь успел показать в замерзшее окошко памятник, на гранитном постаменте которого застыл за «максимом» пулемётчик:

– В сорок первом трое бойцов здесь в полном окружении положили роту эсэсовцев.

«И теперь трое собрались, да ещё ровно через 50 лет», – вновь машинально и без какой-либо связи отметил Егор. Командировка не нравилась ему ни по каким параметрам, а уж если исходить из бытовых условий, то лучше добывать воду в песках Аравийского полуострова, чем хранить остатки тепла в родном советском уазике посреди Европы.

Каменюки оказались основательно вытянутым вдоль центральной улицы селом. И конечно же, по закону подлости секретарша директора жила на самом дальнем его краю. Видать, собирались «беловежские зубры» в Вискули всё же спешно и, скорее всего, не намечали ничего подписывать, ежели не захватили собственных машинисток. А вот после ночной баньки, видать, спохватились: если не появится пусть и дежурного, но письменного сообщения о встрече, у Москвы и народа возникнет вопрос: о чём шептались? Это в разведке молчание означает жизнь, а для политиков закрытый рот – смертельный приговор…

– Все, Юра, тормози, – попросил водителя лесничий, когда поравнялись с раскрытой калиткой в одном из палисадников. В доме, выкрашенном в голубой цвет, из трубы валил густой дым, во дворе слышались голоса. Вроде рановато хозяйничать зимой.

– У-у, пенёк, – стукнул себя по лбу лесничий. – Какой сегодня день?

– Восьмое декабря. Суббота. Выходной, – перечислил водитель все параметры наступившего дня.

– У её мужа сегодня юбилей, 60 лет! – сконфузился Георгий Константинович, захлопывая обратно дверцу кабины. – Хуже татар будем.

Он посмотрел на капитана, признавая его за старшего и испрашивая совета. Егор пожал плечами: если есть замена, давай возьмём другую машинистку. Хотя приказали везти именно секретаршу директора, с собственной машинкой…

«Ничем не могу помочь», – развёл руками Егор, торопя Константиныча. Знобило всё сильнее, и Егор испугался: не хватало ещё заболеть!

Глава 17

Евгения Андреевна Потейчук примеряла к будущему праздничному столу скатерть, когда в сенцах завозились с дверной ручкой. Не справившись с ней, постучали.

– Андреевна, ты дома? – узнала голос главного лесничего заповедника. – Здравствуйте вам в хату.

– Заходи быстрей, не студи дом, – впустила внутрь хозяйка неожиданного утреннего визитёра. Муж хотя и не работает в дирекции, а вот начальство приехало поздравить. Приятно…

– Павел Григорьевич, с юбилеем, – протянул гость в знак особого расположения к хозяину обе руки для пожатия. – Извини, что без подарка, – всю ночь на работе. И супружницу твою на часок-другой велено привезти.

– Кому там неймётся в выходной, что за срочность? – удивилась Евгения Андреевна.

– Да директору позарез потребовалось отпечатать какой-то документ. Думаю, ненадолго. Назад, не волновайся, привезём.

Хозяйка обернулась на невестку, протиравшую фужеры. Та махнула краем переброшенного через плечо полотенца: езжайте, справимся, до прихода гостей ещё половина дня.

Евгения Андреевна набросила шубу, надела шапку и теперь уже сама подтолкнула бусурманина к двери – только быстрее. По привычке намерилась сесть впереди, но рядом с водителем располагался сумрачный незнакомый парень, она здравстнулась с ним и поглядела на коллегу: кто? Лесничий махнул рукой – всё потом.

В дирекции их никто не ждал, и хотя сопровождающий остался в машине, Константиныч продолжал играть роль простачка:

– Нам тут взять лишь машинку и листы с копиркой. Балюк в Вискулях.

– Так что сразу не сказал! Это же не ближний свет, – расстроилась Евгения Андреевна. Что за полуправда? Вроде и не обманули, а рассчитать время возвращения к гостям не можешь.

Лесничий взял со стола синюю «Оптиму». Вилка в разболтанной розетке подгорела, и шнур не желал выдергиваться, отпускать машинку с исконно рабочего места. Уметь бы кому-то из них расшифровывать тайные знаки…

– Темнишь что-то, Константиныч, – собрав папку с бумагами, пожурила коллегу секретарша. Помогла справиться с розеткой.

– Сама всё увидишь, – не стал отрицать тот важности вызова, но и язык проглотил ещё глубже. История научила: его не вырывали только немым.

А увидела Евгения Андреевна в Вискулях скопом всех тех, кто не сходил с экрана телевизора. Слушок по дирекции ходил, что могут приехать высокие гости, но их перевидали в Беловежье столько, что если всех держать в памяти, места для таблицы умножения не останется. Но тут оказались такие чины и такие персоны, что щипать себя за руку – синяки останутся. Потому что не во сне…

– Машинистка? – подошёл к ней незнакомый полный мужчина. – Сюда.

Провёл в небольшую комнатку под центральной маршевой лестницей. За ними боком, боясь наступить на волочившийся по полу шнур, внёс «Оптиму» Константиныч. Не успели разложиться, влетел с исписанными листами в длинных пальцах Бурбулис – уж его-то острое лицо с коротко посаженными глазами нельзя было спутать ни с каким другим. Как и тонкий, нудный с первой фразы голосок.

– Вам как лучше – диктовать или сами разберётесь? – шныряя глазками по листочкам и всем углам комнаты, спросил он.

С сомнением, но дал Евгении Андреевне возможность заглянуть в бумаги. На листках почерк оказался разный, но одинаково неряшливый, с множеством вставок и зачёркиваний, и она осмелилась:

– Лучше диктовать.

Бурбулис намерился сразу начать работу, но вошёл молчаливый парень, который сопровождал её в машине. Помог снять шубу. Протянул руку и за шапкой, но Евгения Андреевна вспомнила, что не успела причесаться, и трогать головной убор не осмелилась. Подвигала машинку, устраивая поудобнее. Вот теперь готова. Однако Бурбулиса позвали со второго этажа, он взглядом настоятельно попросил охранника выйти, и Евгения Андреевна, оставшись в одиночестве, уже спокойно заглянула в оставленные листки. Сначала выхватила несколько фраз, но потом они сложились в текст, и руки, зависшие над клавиатурой, задрожали. Испуганно оглянулась: знают ли другие, какие бумаги ей дали печатать? А Союз ССР – это СССР? «Союз ССР как субъект международного политического права и геополитическая реальность прекращает своё существование…»

Как прекращает? Когда? В честь чего? Глупость какая-то.

Рядом вырос очередной незнакомец в строгом тёмном костюме. А раз в пиджаке и при галстуке, то либо высоко партийный, либо из КГБ.

– Ну что, теперь по всем Каменюкам будешь рассказывать, что печатаешь?

Она ещё ничего не печатала. Но потому, что назвали пренебрежительно на «ты», что испортили юбилей мужа, что ничего не сказали заранее, что в шапке становилось жарко, что документы государственные, а не для заповедника, а подошедший даже по телевизору незнаком, – огрызнулась:

– Будь слишком разговорчивая, не работала бы тут.

– Извините, – понял свою ошибку надсмотрщик и сам огляделся по сторонам: не заметил ли кто из начальства нервозность машинистки? Нервничают нынче все, но при каком-либо срыве мероприятия нагоняй получит крайний…

Вместо Бурбулиса в комнатку бочком протиснулся министр иностранных дел России Козырев. Бочком же, как сова, посмотрел на бумаги. Она отметила его крючковатый и словно бы прищемленный нос – будто однажды просунул его куда не надо, а дверь взяли и прихлопнули.

Но то были личные проблемы министра, а ей требовалось печатать. Только вот руки продолжали дрожать.

– Соглашение, – немного гнусаво начал диктовать Козырев.

Терпеливо подождал, пока Евгения Андреевна сменит листы – в первом же слове от волнения сделала ошибку. Чувствовала, что российский министр торопится, но подгонять, слава Богу, не стал, и она осталась ему благодарна.

– Соглашение, – повторил Козырев, хотя увидел, что Евгения Андреевна уже перепечатала заглавие. Тоже волнуется? – Принимая во внимание…

Заглянул мимоходом знакомый охранник. Его лицо с красными воспалёнными глазами выражало озабоченность, словно по обстановке в комнатке он хотел понять, какой важности документ печатает попутчица, но Евгения Андреевна уткнулась в машинку со стёртыми до металлического блеска краями рядом с клавиатурой. Кто тут чего удумал – её дело маленькое, она из Каменюк, ей не тягаться с верхушкой из Москвы, Минска и Киева. Чай, не дурнее её. А охранничка жалко – похоже, заболевает. Чаю бы с медом ему и пропотеть…

Пожалела и своих, домашних – как там без неё соберут стол? И сколько времени ей придётся здесь пробыть? Надо выкроить минутку позвонить домой, предупредить о задержке…

Козырева вновь сменил Бурбулис. Не успев начать диктовку, вернулся на чей-то возглас обратно. Нервозность гостей передалась и ей, стало доходить, что документ, который она печатает, – это серьёзно, очень серьёзно, то есть по-настоящему. Но нет, не может быть! Прямо вот не нашлось во всём Советском Союзе на такой документ машинистки, кроме как в Каменюках?! Скорее всего, она распарилась в тепле и недопонимает мудрёных фраз…

– Печатаем дальше, – раздалось за спиной, и Евгения Андреевна вздрогнула: в комнатке незаметно обосновался небольшой человечек с чёрными усами. По телевизору тоже не раз его видела, но фамилия сразу не вспомнилась, потому что даром была не нужна.

Незнакомец прочёл из-за её плеча уже отпечатанное и безошибочно продолжил текст, который она ждала с наибольшим страхом:

– «…констатируем, что Союз ССР как субъект международного политического права и геополитическая реальность прекращает своё существование…»

Далее перечислялись многозначительные и непонятные пункты, статьи, ссылки и уверения всех в вечной дружбе. После последнего, четырнадцатого пункта, в котором столицу нового государства переносили в Минск, диктовщик крикнул в дверной проём:

– Ну что, оставлять подпись под Назарбаева?

– Оставляй. Он уже в Москве.

– Надо заканчивать, – скорее для себя, чем невидимого собеседника, проговорил усач и так резко вырвал отпечатанные листки из каретки, что валик взвизгнул.

Наэлектризованная копирка не хотела отлипать от бумаги, и Шахрай – да-да, точно Шахрай, она вспомнила, по-украински это ещё означает «мошенник», смеялись над фамилией, – нетерпеливо стал сдирать её с документа ногтями. Копирка взамен притянулась к его волосатой руке, и «мошенник» принялся отмахиваться от чёрных листков, как от дьявольских меток.

– Вам принести кофе? – на этот раз в комнатку заглянула официантка с подносом, и Евгения Андреевна торопливо кивнула – да-да, дайте попить. А ещё лучше – отпустили бы домой. Там гости, там семья, там всё понятное и родное и соседи по ночам топоры и косы друг на друга не точат…

– Машинистку отпускать? – вновь кто-то «позаботился» о ней.

– Пусть посидит. Ждём до последнего, вдруг Назарбаев всё же решится…

До последнего ничего не сообщали и журналистам, которых захватил по личной инициативе в Вискули премьер Белоруссии Вячеслав Кебич. Из гостиницы, в отличие от охранников, их не привозили до тех пор, пока не расставили последние запятые в тексте Соглашения: чтобы не путались под ногами, не задавали лишних вопросов и раньше времени не проговорились. Хотя кому проговариваться? Связь в резиденции оставили только внутреннюю, из посторонних – директор заповедника, лесничий да машинистка.

Вообще-то подписывать на встрече ничего не планировалось. Поговорить узким кругом о том, как урезать права доставшего всех Горбачёва, – да, тут желание у всех совпало, в первую очередь у Ельцина, который не мог простить Президенту СССР свои предыдущие унижения.

Вовремя подсуетились и те, кто ходил под Борисом Николаевичем. Шахрай выдвинул саму идею – Советский Союз как бы легально существует, но уже ничем не управляет. У министра иностранных дел России Козырева от одного этого возбуждённо заблестели глазки. Бурбулис пошёл дальше и осторожненько, по-лисьи выглядывая реакцию окружающих, выстроил фразу про то, что СССР как субъект международного политического права и геополитическая реальность прекращает своё существование.

Едва это прозвучало вслух, в делегациях онемели. Даже Кравчук, ратовавший за наибольшую самостийность, посмотрел на Ельцина, ожидая громы и молнии на голову зарвавшегося госсекретаря. Но Президент России или вообще не слушал выступавших, или после ночной бани до него просто не дошёл смысл произнесённого. Тут даже белорусы хмыкнули: раз русским ничего не надо, то им – тем более. Заварили москали кашу, пусть и готовят её до конца. Соглашение – так Соглашение!

Замешкались на другом – очень хотелось подтянуть на подпись хотя бы ещё одного президента из союзных республик. Более всего подходил Назарбаев, авторитету которого в стране отдавал должное даже Ельцин. Ради этого даже пошли на изменение заглавной формулировки документа: вместо первоначально одобренной фразы «Союз славянских государств» записали – «независимых».

Однако время шло, а вестей от казахстанского президента, которого попросили срочно прилететь в Беларусь, не поступало. Приходилось признавать очевидный факт: Нурсултан Абишевич или по-восточному хитро решил выждать на стороне, или его самолёт просто не выпускают из Москвы, где он приземлился на дозаправку. Так что машинистку можно было отпускать: под документом, к сожалению, останутся лишь три подписи. Точнее, шесть – для большей его легитимности решили присовокупить к главам государств и премьеров.

Где-то к четырнадцати часам в фойе стали заносить столы. В центре установили бело-красно-белый флажок Белоруссии, по правую руку – российский триколор, по левую – жовто-блакитный Украины.

– Авторучки, надо положить на стол авторучки. Вдруг у них не окажется.

– Попросите у журналистов.

– Куда подевали папки?

– Кто отвечает за журналистов? Никаких вопросов Ельцину! Никаких!

Милая бестолковщина, если не знать уровень встречи.

Ельцин как раз спускался по лестнице с левого крыла анфилады, нависавшей над фойе. Как ни хорохорились, ни старались держать независимый вид Кравчук и Шушкевич, главным действующим лицом оставался Борис Николаевич. Подними он сейчас на смех ночное эпистолярное наследие своих помощников, выгони их взашей на мороз прочистить мозги, все дружно закивали бы – возможно, даже с облегчением, что затея сорвалась. Для того и наступает утро, чтобы стать мудрее себя вчерашних…

Но Борис Николаевич молча направился к своему флажку. К столам торопливо шагнули и Кравчук с Шушкевичем: у Ельцина что с правилами протокола, что с нормами приличия всегда было туговато. Плюхнется хозяином на стул первым, а ты потом мельтеши, изображай равноправность…

Успели, порадовав телевизионщиков синхронностью. Шефы протоколов подсунули папки с документами. Ни речей, ни гимнов, ни благодарности, ни сожаления. Шесть размашистых подписей в гробовой тишине – и всё! Оказалось, чтобы прекратить существование империи, не нужны ни войны, ни миллиарды, – надо просто вырастить амбициозных политиков, столкнуть их лбами, заставить их грызть друг друга. Стареющее Политбюро не захотело делиться властью с выросшим подлеском, и молодая поросль сама рванула вверх так, что затрещали суставы-сучья у вековых дубов. Хотя какая молодая! И Ельцин, и Кравчук, и Шушкевич десятилетиями подвязались на ниве политпросвещения и пропаганды КПСС. Амбиции, всё же неуемные амбиции и месть двигали ими в этот день…