Текст книги "90 лет вместе со всей страной: воспоминания и размышления (Кантуры, Хитрые, Щерба)"

Немецкая армия двигалась в основном по профилированным и железным дорогам. Решение совета эвакуационной группы было: незаметно передвигаться назад в Челбасскую. Скот раздать людям временно на содержание. Мы не знали, что делается в Челбасской и что стало с остатками МТФ. Отец больше всего переживал за племенных коров, быков, лошадей. Свиней и овец резали еще до эвакуации. Так, обходя встречи с войсками Германии и сателлитов, мы добрались до Челбасской, скот пригнали прямо на МТФ. В течение нескольких дней под расписку раздали людям на содержание дойных коров. Сложнее было с молодняком, овцами. Лошадей было мало, их в один день раздали, лошадей брали с радостью. Отец взял и себе корову и пару овец. Так что мы были с молоком. Трофим с теткой Марией тоже. Молока хватало нам и соседям. Каждый день по 2–3 литра носил я Бурьянам. У стариков был сын Петя, старше меня лет на 6–7. Очень талантливый, прекрасно рисовал, писал стихи, играл на гитаре, балалайке, мандолине. По брони был оставлен, но не успел из-за родителей эвакуироваться, за что попал в штрафную роту и погиб. С ним мы очень подружились и зимними вечерами 1942 г. проводили друг друга домой до полуночи. Беседы наши были о результатах, причинах войны, политики, экономики будущего в глобальном масштабе. Он был грамотным и умел много делать своими руками. Уже, после техникума, работал конструктором. В августе 1943 г. от его родителей получил письмо, в котором сообщалось, что он погиб на фронте. Призвали его в конце февраля или марта 1943 г. Я плакал, он был мне другом.

Полиция и немецкое руководство во всех листовках и объявлениях заявляла: «Немецкая народно-освободительная армия освобождает Кубань от ига евреев и коммунистов». А колхозы она не распускала, делить колхозное, это не так просто. Им было выгодней пока держать колхозы – легче было с кладовых колхоза брать муку, зерно, мясо и пр., чем у частников по дворам. Немцы вели себя сдержано, не все. А вот румынская армия мародерничала.

На полях пока еще не все убрали. Косили вручную косами – норма 0,3 га. Комбайны тягали волами, на элеватор не возили, но посевной фонд был. Большей частью зерно раздавали людям. Другое, как кориандр, клещевину не знаю куда. Возможно хранили в амбарах – «ссыпках».

Ребята моего возраста обсуждали войну и как навредить немецкой армии. Были ли партизаны или нет в нашей станице? Мне ничего неизвестно. В разговорах с ровесниками ничего конкретного я не мог добиться. Но были ребята, которые не сомневались в нашей победе. С кем я откровенно говорил о диверсиях против немцев, так это с Петей Бурьяном. Он говорил: «Убить немца за 100 наших невинных, не подходит. Надо как-то вредить на дорогах и транспорте». Но у нас железной дороги не было. А была земляная профиль. Немцы редко ездили. В глубокой балке против рощи дорога имела водопропускное отверстии, которое мы полуразрушили. Только через 3 дня колонна грузовых автомашин провалила отверстие. Одна машина чуть не перевернулась. С кузова вылетело несколько мешков сахара, лопнули и рассыпались. Колонна задержалась более, чем на час. Отверстие представляло собой квадратного сечение (30 см × 40 см), обшитое досками. Доски так подгнили, что их легко было обломать по краям и расшатать. Присыпали землей. По нашим расчетам при проезде тяжелых машин должно обрушиться, как будто от перегруза и ветхости. Так что подозрений не должно быть. Но автомашины не появились и мы (я, Петя Б. и «Чапай») думали, что делали все напрасно. На 3-ий день прошло шесть машин (одна легковая и 5 – грузовых). Первая проскочила, а вторая чуть не перевернулась. С нее слетело несколько мешков. Машины остановились. Мы сожалели, что третья не ударила вторую. Немцы соблюдали дистанцию. Они заглядывали со всех сторон в отверстие и что-то рассматривали. Затем лопатами забрасывали землей образовавшуюся канаву и медленно переехали все машины. Как только машины скрылись, мы подошли к месту происшествия. На месте были куски сахара-песка. Очевидно, 2–3 мешка при падении сахара, лопнули. Выбоина была засыпана землей. Мы, в основном, были довольны и этим, что напугали и задержали колонну. Сахар по возможности мы собрали, как трофеи. О том, что все это подстроили мы, договорились никому не говорить. Колонна задержалась более чем на час.

Уже зимой в станице 1–2 дня был кавалерийский калмыцкий отряд предателей. Вели себя нагло. У кого были овцы, они половину забрали себе на плов. А в колхозе искали лошадей более подходящих. После разгрома под Сталинградом они, вероятно, отступая обеспечивали румынские и немецкие части продовольствием. Немцев в Челбасской было мало, около десятка. Где они жили, их не было видно. Где-то была комендатура, староста и полицейские. Школа не работала, а я никуда не ходил, кроме как к Бурьянам.

В феврале, смотрю на мосту немцы роют что-то и мины закладывают, удирать собираются. Думаю мост наш – чепуха. Есть еще один, надо как-то их напугать так, чтобы меня не подстрелили. Взял самопал и трубку, имитирующую гранату (трубка угловая с гвоздем). Она у меня работала безотказно. Вдруг возле ворот нашего двора останавливается грузовая автомашина, кончился бензин. В машине только шофер и никого. Он решил поджечь автомашину, наскреб сухого бурьяна, подложил под колеса и зажег. А бурьян холодный и гаснет. Он еще стал собирать. Я смотрю, что он очень спешит, думаю сейчас я его напугаю своей гранатой, из-за сарая бросаю гранату и наготове смотаться. Прогремел взрыв самодельной трубки, звенящий звук гвоздя. Фриц схватил свой автомат и что бы духу бегом на мост. Видя свою безопасность, я подбежал к автомашине и потушил огонь. Машина осталась целехонькой, трофей для колхоза. Но ее кажется забрали военные. Когда фриц подбежал к мосту с выгона по ул. Красной, раздался пушечный выстрел. Снаряд прошуршал у меня над головой и упал, не долетев до моста. Немец имел опыт и своевременно упал на землю. А снаряд упал в речку, подняв фонтан воды. Немцы успели поджечь фитиль и удрать, но заряд вложили недостаточный, так как мост пострадал незначительно и по нем свободно проезжали телеги.

В станицу вошел отряд Красной армии, но войск особых я не видел. Поменяли старосту на председателя совета. Старосту, хотя он был, на мой взгляд, порядочным человеком, несколько нейтральным, но как всегда находятся стукачи. Якобы он заложил приезжих евреев и их расстреляли. Но его тоже расстреляли. Полицейского инвалида отправили в Сибирь.

Вспоминаю, когда ко мне из Харькова приехал мой дружок – Садовский Костя (он служил в армии младшим офицером – лейтенантом), а Хрущев уволил из армии. Вернулся на гражданку, не знаю куда, сам поступил заочно на экономическую специальность (кажется). Показал себя пронырливым, но способным, подружился с кадрами КПИ и его окончил. Иногда (на сессиях) заходил ко мне. Поступил на работу в какой-то Харьковский институт и, по-моему, защитил кандидатскую диссертацию по кукурузе. Позже приехал ко мне (когда установили льготы для участников ВОВ) с предложением написать историю Челбасской. В этот приезд он просил дать подтверждение, что он участвовал в партизанском отряде вместе со мной. Я отказался. Откуда он узнал, что мы партизанили с Бурьяном и «Чапаем». Кто-то, где-то проболтался. Но там все архивы разворовали. Мы с ним и Гах И. ходили на Красную и Ленина в Краснодаре к журналисту Федоренко, у которого был большой материал о красных и белых, похоронки, а главное – список – карточки жителей, кто чем занимался, какой имел доход. Журналиста Федоренко кто-то убил в подъезде в 1999–2000 гг. Он много знал!

В здании средней школы размещались несколько дней военные части. Школу мы отмыли и очистили от грязи и начались занятия где-то в конце февраля или в марте. Учились по 7–8 уроков. Изучали агротехнику, ездили на тракторах, военное дело. 22 апреля призвали в армию группу около 20 чел. (кто-то шел и кто-то умудрился на телеге сумки с продовольствием). Провожали нас до ст. Крыловской (15 км) и родственники и знакомые. Уже ночью пришли в Крыловскую. Там в военкомате включили в списки по отделениям, добавив крыловчан и платнировчан. Набралось нас около 100 чел. Целый день с одного места переводили на другое. Наконец, прибыли военные приемщики на верховых лошадях (чел. 5–6) и повели нас пешим ходом в ст. Кущевскую (80 км.). Через каждые 3 часа хода привал 10–15 минут. Было жарко. В 100 метрах были колодец – 2 парня побежали попить и принести воды. Сопровождающие возмутились и резко выругали, грубо вырвали ведерко с водой и вылили на землю, не дав другим попить. Здесь привал был на час. Ведь мы не спали уже 2 ночи. Один паренек побежал в лесополосу оправиться. Так по нему предупредительный выстрел. Сопровождающие боялись бегства призывников. Я на привалах не мог уснуть. Спал на ходу. Ночью шли вдоль железной дороги, приближались к железнодорожной станции. Вдруг налетела немецкая авиация, поставила осветительные ракеты, начала бомбить и обстреливать. Ответного огня зениток и прожекторов я не заметил. Мы все залегли, а наши сопровождающие (начальники) на лошадях куда-то подальше ускакали, оставив нас без надзора. Мы успели даже подремать, они вернулись уже утром и удивились, что мы все целые и никто не убежал. С этого времени они нам стали доверять. Днем дошли до Кущевской. Из большого глубокого колодца мы вытащили целую бадью холодной воды. Некоторые простудились, в том числе и я. Потом нас усадили на развалины и кучи «мусора». На мусоре оказалось множество блох. Блохи сразу нас облепили со всех сторон. Пришлось раздеться, встряхнуть и снимать с тела блох. Наконец нам дали вагон – «пульман» малый (16 тонн) без нар. Еле всадили около 100 чел. Буквально мы сидели чуть ли друг на дружке, на своих мешках с харчами, остальных посадили в другой вагон. Было много призывников из других районов. Набралась два полка. Итак, поезда параллельно двигались до г. Прохладный. Здесь на берегу реки нас высадили и поместили у разрушенной стены длинного разрушенного здания. На краю стены небольшой домик – штаб полка, кажется 83 с. п. действующей армии. От стены до берега реки Малка проволочная изгородь – наша территория – пустырь с бурьяном. Под стеною обломки кирпича. Мы в своей одежде разместились с большими неудобствами на этих развалинах под открытым небом. Спали где кто и как мог. Утром формировали отделения, взводы, батальоны. Выдали котелки. Ели прямо сидя на земле, на грудах кирпича. Кормили хорошо, дали лопаты, разметили на земле «столовую» – столы и сиденья – земля. За 2–4 часа «столовая» готова. Во время дождя – плохо. Мы ходили в гражданском недели две. Строили себе казарму. Нам дали топоры и пилы и 14 км в лес за стройматериалами. Спиливали подходящие деревья, ветки обрубили, вязанки делали. Бревна на плечи 3–4-х чел. Другие – вязанки хвороста на спины и несут. Бревнами натирали плечи до крови. Дорога из леса через речушку. Мостик – два бревна. Переходя, иногда падали вместе с бревнами, набивая шишки. Очень быстро построили «дом» с окнами без стекол и рам, покрыли крышу хворостом. Дали мешки большие – матрасы и подушки мы их набили соломой. Одеяла какие-то рваные куски. Нам выдали иранскую форму: рубашки, брюки, шляпы, все хлопчатобумажное, шинели – советские, нормальные, ботинки – американские. Начались учебные занятия под станицей Солдатской в 14 км от нас. На занятия ежедневно быстрым шагом и с перебежками. Иногда вскакивали на платформы проходящих поездов. На поворотах они шли тише. Но это было опасно. Я тоже цеплялся. Один раз на большой скорости сорвался, хорошо, что не под колеса, а полетел с насыпи, всюду шишек насадил. На плацу целый день на ногах, и уставы учили и рукопашный бой – длинные и короткие, в штыковой атаке. Ползали по-пластунски, преодолевали разные препятствия довольно сложные. Были и стрельбы. Я очень метко стрелял и мне дали ПТР – противотанковое ружье. Стрелял метко, но до сих пор плечо от отдачи болит. Выясняли кто и на что способен. Павел Карпенко – запевала, Кодыгроб – комсорг, я – художник. Организовали карикатурный журнал на фанерных листах краской, журнал «Ка-ка-ка», подобный Кукрыниксам. Пользовался успехом и мы стали известны на весь полк и даже больше. «Три-ка» – это начало наших фамилий. Кодыгроб предлагал темы и мы их втроем обсуждали, как изобразить. Я набрасывал эскизы. Находили более яркие и потом краской рисовал Гитлера, Риббентропа, Геббельса с двухжальным языком и т. п. Карпенко сочинял надписи стихами. Получалось здорово. Командир роты и батальона указывали место установки этих щитов. Всегда вокруг них собирались солдаты, смеялись. Это здорово поднимало дух. Затем сверху пришло распоряжение, кто окончил школу. направлять в Махачкалинское пехотное офицерское училище. Нас тоже включили, а потом отклонили, так как были на оккупированной территории и отправили в Сталинград. Сталинград представлял собой сплошные развалины и еще под завалами были трупы. Удивляло нас, что дом-штаб Паулюса был почти цел. Я только теперь понял почему. Господствующая немецкая авиация бомбила все вокруг, кроме домов занятых немцами. А наша артиллерия причинила незначительные повреждения при освобождении Сталинграда. Немцы, разбомбив Сталинград, создали сложности для своей транспортной техники, бронемашин, танков и приходилось им брать врукопашную, где мы имели преимущество. Таким образом, они там застряли. Паулюс понял всю гибельность и, сохранив людей, сдался в плен. Из Сталинграда нас повезли в Алкино-2, под Уфой. Это бывшие лагеря с нарами, полными клопов, которые нас кусали как раскаленными иглами. Благо мы там пробыли 2 ночи и нас отправили в лес на лесозаготовки. Лес сортировали для строителей, для шахтных креплений и для топлива. Все складировалось отдельно, норма – 6 куб. м. на каждого солдата. Мы из веток соорудили себе пару больших шалашей. Вместо постели – ветки с листьями. Воздух свежий всегда, хотя работа была тяжелая и осложнялась плохим питанием. Мы получили месячный сухой паек. Т этот паек чуть ли не весь украли. Конечно, кто-то их своих совместно с поваром, так как он и его дружок посещали соседнюю деревню. Ходили до девок и были жирными котами. А мы еле ноги волокли. Павел Карпенко сочинил пародию: «Американское сало с нами нежно прощалось…» Дело было худо, но нашлась поддержка. Ребята невдалеке обнаружили картофельное поле, хотя еще было рано копать, но отдельные картофелины с гусиное яйцо. И мы тайком подрывали руками кусты, вытаскивали крупные клубни, приносили и пекли в золе. Жира совсем не было. Затем нас мобилизовали на сенокос. Привезли ручные косы разных размеров. Среди нас были разные ребята: и здоровые, и старше года на 3–5. Они расхватали себе легкие «литовки», лишь бы руками размахивать, а мне досталась самая большая, настоящая коса. Шли мы с косами один за другим. Те, кто малые косы имели, захватывали полосы косой меньшие, а у меня в 3–4 раза шире. Трава переплелась с клевером и диким горошком, очень тяжелая была. Командир посмотрел, что план не выполняем, что есть «сачки», поделил поле каждому по делянке в 0,5 га на день. Это было очень много. Теперь у кого были маленькие косы косили весь световой день. У меня большая, я три четверти участка – до обеда и четвертую – вечером. Днем свою косу давал Уварову Вите. Он был хилый, городской и отставал.

Наконец мы закончили сенокос и опять в Алкино. Тут нас уже ждали к отправке в Свердловскую область – помочь колхозницам убирать урожай. Нас построили к отправке. Отделением командовал новый сержантик, башкирец. В строю кто-то пукнул громко. Сержант возмутился: «Кто позорит священное место? Выйти из строя!» Никто не выходит, сержант требует и готов наказать. В отделении был один очень ехидный солдат, который всем подсовывал «свинью». Я его одергивал, и он ехидно назвал меня. Сержант меня из строя в разнос и хотел наказать. Я страшно возмутился (не терпел ложь). Твердо подошел к этому солдату: «Так кто это сделал?». Он: – «Да я пошутил». Но я был взбешен. Левой – за грудь, а правой за пояс поднял над своей головой и швырнул на землю к ногам сержанта. Он не мог встать. Все были поражены моей силой (очевидно титанические сокращение мышц). Он лежал охая и задыхался. Его взяли и унесли в санчасть. Сержант испугался и следом. Я пришел в себя и думал, что мне «штрафная». Пришел командир взвода и повел нас на погрузку в ж/д вагон. И поехали мы в Свердловскую область, село Ячменовка Невянского района. Так и не знаю, чем все закончилось, я, конечно, сожалел, что так его наказал. Но мне мои станичники: «Это приведение всевышнего дало такую ярость и силу». Успокаивали меня: – Этот парень заслужил и другим наука.

В Ячменовке нам расселили по частным домам. На следующий день приступили к молотьбе. Молотилку в действие приводил ременной передачей трактор. Рожь была кучей огромной сложена в снопах. Обслуживали все до нас женщины, девчата человек 50–60, и работа шла плохо. Нас было 18, мы еще оставили трактористку 2–3 женщин, завязывать мешки с зерном, подметать и пр. В первый же день показали класс кубанской с/х работы. За день сделали больше, чем они за неделю. А самое главное – качество. Солома – в хорошей сложенной скирде, полова – отдельно. Подметено – чистота. Кончив работу, мы спели хорошие кубанские песни на украинском языке. Все это привело в восторг всех жителей села и начальство. Дошло и даже до райкома, и представители приезжали посмотреть, как мы работаем. А песни слушать приходили из соседних сел. Кормил колхоз нас хорошо. У них был клуб – длинный, дощатый сарай с 2-мя маленькими окошками и скамейками по периметру. В клуб мы ходили ежедневно, хотя там колхозной самодеятельности не видели. Из сел туда приходили в основном девушки и молодые дамы. Мы пели песни и устраивали игры, иногда дурацкие – «битье ремнем». Они терпели. Среди дам «солдаток» оказалась некая Елена, которая никому не отказывала, и больше половины наших ребят с нею имели дела. Мы сочиняли о ней песню, которую пели хором при входе в клуб, где она сидела в первом ряду и встречала нас и песню с удовольствием. А песня приветственная: «Здравствуй, милая Елена! Моя законная жена-а-а. Я нашел тебе квартиру, квартиру и дубовую кровать, тебя нанать, тебя нанать!» Всем было весело. В селе 80 % Ячменевых, 10 % – Ращектаевых и 10 % – прочих. Я ежедневно получал письма – «треугольнички». Почтальон – молоденькая девочка – Люба Ращектаева. Ей я чем-то приглянулся. Это заметили ребята. Как-то я работал на скирде – укладывал солому. Скирда еще была низкая (около 2-х метров). Люба принесла письма и забралась ко мне на скирду. Ребята тут же накололи вилами большую копну соломы и накрыли ею нас. Под копной она вмиг обняла меня и жарко поцеловала в губы. Вечером в клубе, осмелев не покидала меня. Я проводил ее домой. Возле дома – штабель свежих досок, на которых мы уселись и разговаривали о всячине, пожимая руки. Поговорив с Любой, я ушел, так как в 23 часа должен быть на квартире. На следующий вечер в клубе ко мне подходит старшая сестра Любы и ведет за клуб. «Ты что? До сих пор не знаешь как обращаться с девушками?» И меня обнимает и прижимается. Я вырвался и ушел на квартиру. Больше в клуб не ходил. На той встречи с Любой закончились. Мне и до армии девчонки писали записки и позже на с/х работах делали объяснения. Но я где-то вычитал и себе в память заложил программу: «Стой, застава! Чувствую вход воспрещен!» и выполнил ее. Из 18 кубанцев было 2–3 чел., которые не встречались с девушками. В Ячменевке на с/х работах командовал нами старший сержант Рамазанов, большого роста и крупного телосложения. Среди кубанцев такими же рослыми были Великолуг, Шимко, Шевченко. Они были моложе Рамазанова, но старше меня на 2–4 года. Однажды Пономарев подшутил над трактористкой-машинисткой. В обеденный перерыв намазал контакты магнето чесноком и она не могла завести трактор. Мы целый час отдыхали. Рамазанов любил борьбу и предложил побороться с Великолугом, Шимком. Он несколько раз уложил их. «Ну, что же, кубанцы? Кто еще?». С намеком на Башкирию. Никто не осмеливается. Я тоже в школьные и дошкольные годы любил бороться, особенно, с Хитрым Иваном – челбасским «Тарзаном». С Маховским Димой мы были наравне еще с 8 класса. Он очень крепкий и выносливый. К тому же я владел в борьбе различными приемами. Любимый прием – использование инерции движения противника. Я выступил: «Попробую защитить честь Кубани!». Рамазанов рассмеялся: – «Ты шутник! Я тебя заброшу на скирду!». «Вполне возможно. И мы бороться будем. Забросить Вас, даже поднять я не смогу». Но поговорка: – «Не хвались, идя на рать, а хвались, идя с рати». И мы сошлись. Он пытался схватить меня одной рукой и потом двумя, но я выскальзывал, увлекая его за собой все быстрее. Когда он увлекся и ринулся на меня, я сделал подножку и крутнул в сторону. Его тело не удержалось на одной ноге; развернулось и грохнулось спиной на землю. Я чуть прижал его на мгновение и тут же отскочил. Рамазанов был ошеломлен подобным трюком, вскочил – «Это не честно! Это не честно…». Но у нас борьба, кто как может. Давай еще! Я: – «Хватит одного раза». Разные весовые категории. Вы намного сильнее меня, но в этом случае, я оказался ловчее, быстрее. Мне как-то неловко было. Во-первых, он старше меня и второе – начальник. И я уступил. Еще один раз. Но в играх любых, я никогда и никому не поддавался. Решил кинуть его через себя ногами. Ногами и 200 кг запросто можно бросить. Опыт в этом упражнении у меня был большой. Мы нападали друг на друга. Я резко рванул его на себя, используя его же напор. Одним мгновением подхватив его ногами легко перебросил его через себя и вскочил. Он остался лежать. И не стал спешить. Он поднялся, подошел ко мне, взял за руку: – «Да, ловкость, точность, быстрота! Для меня урок…» Кубанцы меня поздравляли и поражались. Как это мне удалось. Некоторые вспоминали мой «бросок» в Алкино. Я ответил: – «Не я бросал его на землю. Я лишь помогал. Читайте басню Крылова И. А. „Лев и человек!“». Отношение ко мне нашего взвода очень потеплело. Даже Великолуг Илья, самый рослый и сильный, старше всех по возрасту сменил снисходительность на доброжелательность.

Только Димка Маховский – мой одноклассник, коренастый, сильный, крепкий как дуб и всегда критически ко мне относящийся, заметил кисло: – «Чего выскакиваешь, лишне?». Характером он был прямей аршина и часто делал «втык» мне правый и не правый. Но дружба наша не умалялась. Я ответил ему: – «В прямоте такой я как ты, иногда сердце у меня сильнее разума, страдаю этим часто».

Закончив уборочную, нас отправили дальше. Военные снабженцы договорились, чтобы нам колхоз выдал сухой паек на неделю. Дали нам по булке хлеба, брынзы, сало. А мы шли через лес до Алапаевска. Где-то ночевали в селе (сами напросились и добрые люди нас угощали «печенкой» – печеным в горячей золе картофелем. Очень вкусно. Колхозный паек мы за 2–3 дня съели. В Алапаевске погрузили нас в вагоны – «телятники», правда, с нарами. Это уже благодать. Постель своя шинель, подушка – своя рука и шляпа иранская. В пути есть в первый день ничего не дали. Мы голодали и возмущались. Потом выдавали по паре черных сухариков. Мы начали голодать и по остановкам, стали «шалить», т. е. брать, что плохо лежит из съестного, раскрывали товарные вагоны, находили муку, макароны и тащили в свой вагон. Делали тесто и ели, воду брали из тендера паровоза – «мертвая», но деваться было некуда. Куда нас везли, не знали. Ехали через Тагил, где ребята на перрон сбросили бочку маринованных грибов с сырыми макаронами ели. Итак, еще 3–4 дня. Где-то отстал от поезда Маховский Д. С. Позже он оказался в лагере Пономаревка. Наконец, в г. Перми нас загнали в тупик, остановились, открыли двери и нам сказали: – Стоп! Не выходи до команды «выходи!». Против каждого вагона – курсанты летного училища с автоматами. Выгрузили нас, построили и повели в столовую. Обещали накормить. Поели и начальник: – Наелись? – Нет. Тогда посидите и никуда не ходите. Мы расселись на земле, но под охраной и еще сидели не меньше часа. Начальник пришел и сказал: с кормежкой ничего не получилось. Нет. Нужно терпеть. Повели по своим вагонам и ехать дальше. Вагоны наши все проверили и все остатки нашей еды изъяли. Дальше поехали в Кунгур, в Березовские лагеря, в 19 ОИПТД – отдельный истребительный противотанковый дивизион. Там землянки длинные с нарами горбылями в 2 этажа. Вот здесь нам жилось очень плохо, особенно, когда наступила зима. Дивизион мал, воров много. Щи хоть лапти полощи, а похлебка – крупинка за крупинкой бегает с дубинкой. А тут морозы до −50° – −53°, а мы в американских жестких ботинках, в сугробах нас морозили и на занятиях на воздухе, и за дровами в тайгу ходить. Отапливалась землянка самодельной печкой из железной бочки. Нагревали ее докрасна. Белье ужасное, с «застиранными» кровавыми пятнами, одеяла – куски с дырами. На верхних нарах умудрялись лечь с недержанием мочи, ночью нижних мочили. Потом утряслось. Кормили плохо – мороженная картошка капуста, и не досыта. Все стали болеть, гидродермией и фурункулами. Тело истекало сукровицей из язв и гноем из фурункулов. Ослабли невероятно. Падали с ног. Делали уколы и солдаты от них падали, 2 человека умерло. Начальство – палачи, построение на холоде на вечернюю поверку: «Запевай!» Запевала поет, а все молчат. Старшина Варакин, низенький, но жестокий командует: «Бегом», не бегут. Тогда он: «Лечь!». «Встать!». «Лечь!». «Встать!» на снегу. А в баню нас водили в соседний лагерь – Пономарево. Баня с оконными дырами, сквозняками и с недостатком горячей воды.

Кантур Григорий Елизарович

Учетно-послужная картотека

Дата рождения: 28.02.1926

Место рождения: Краснодарский край, Сталинский р-н, ст-ца Челбасская

Наименование военкомата: Сталинский РВК, Краснодарский край, Сталинский р-н

Дата поступления на службу: __.04.1943

Воинское звание: ст. лейтенант инт. сл.

Наименование воинской части: 83 зсп, 42 зап, 57 ап 25 сд 38 сп

Дата окончания службы: 28.01.1950

Награды: Медаль «За освобождение Варшавы», Медаль «За взятие Берлина», Медаль «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.»

Боевой путь Кантура Григория – 01.04 1943 по 28.01.1950

Бог «шельму» метит

Пришел приказ о гимне Советского Союза и его исполнении. В массовом издании его еще не было. Мне, как художнику, дали задание на листе ватмана А1 тушью, крупным шрифтом переписать гимн, художественно оформить и вывесить в ленинской комнате. В одном цвете все поле, изображение закрасить бледными штрихами голубого цвета (воздух – небо). На голубом фоне в верхней части бледно коричневым цветом фрагмент Кремля и эскадры самолетов. В нижней части мчатся танки, обрамление – виньетками. Внизу – георгиевская лента. По центральной оси – текст, ступенчато. Второй эскиз – строгая рамка со срезами по углам и текст, ступенчато. Все это политрук понес начальству для согласования. А минут через 20 он пришел и сказал, что лучше 1-ый вариант. Работа была срочная, а время уже после обеда. Придется работать и ночью. О моем задании знали и командир взвода и ребята батареи. Была зима и в «ленкомнате» дежурил и отапливал рядовой Терещенко Яша из Ейска. Очень пройдошный парень. Как-то ночью он забрался (от голода) в пищеблок и набрал полные карманы муки. Принес в землянку, поднял Кадыгроба и меня: – «Давай сварим галушки или испечем лепешки?». Мы кипятить котелок воды поставили. Стали месить и пробовать на вкус. Оказалось, не мука, а алебастр. Я тогда впервые узнал, что такое алебастр. Яша попросил меня на ночь взять его истопником в ленинскую комнату, так как холодно и дровишек нет. Я послал его к командиру взвода. Тот согласился, Яша рад. Ночью обещали учебно-боевую тревогу устроить. Пока я рисовал, Яша полную печку наложил дров и сам залег спать на скамейку, головой к печке, а ногами к двери. Дверь плохо закрывалась и оттуда шел холодный воздух. Яша во сне очевидно отодвигался от двери. На голове шапка ушанка, завязанная шнурком, приближалась к раскаленной печки и загорелась. Я почувствовал запах и дым горелого, вскочил, опрокидывая табурет. Свет был плохой и глаза устали. Вижу два красных шара. Один большой – красная печь, и малый – тлеющая шапка на голове Яши. Он от шума тоже вскочил. Я кричу: – «Шапка у тебя на голове горит!». Он за голову и за дверь выскочил и в сугроб «нырнул» головой до самых плеч. Сугроб около 3-х метров. Вылез, никак шапку не может снять. Шнурок затянулся в узел и намок. Посидел и, махнув рукой, что-то пробормотал и опять залег спать на ту же скамейку. Комната немного проветрилась. Я закрыл дверь и за работу. Через пару часов опять смотрю дым, вонь и пара красных пятен. Кричу: – «Горишь!». Он сразу в сугроб. Комедия… Шапка на голове быстро высохла, а обугленная вата легко загорается. На этот раз шапку он снял. Сверху наполовину обгорела и никуда не годная. Я ему: – «Скоро утро, а тревоги не было. Только для тебя дважды». Яша: – «Да, тревога. Бог „шельму“ метит, так всегда говорила мне мама».

Подложил дровишек в печку, погрозил ей кулаком и вышел подышать свежим воздухом. Через полчаса пришел в другой целой шапке. Я ему: – «Ты что. Украл где-то?». Яша, улыбаясь, нет, с сатаной проверяли у соседей, спящих дневальных. Так не сказал у каких соседей. Для каждого взвода была своя землянка и для отдельных служб тоже. Их в этом ряду было более десятка. Да и Яша никогда не унывал. Прохиндей был, а я и не одобрял, но и «стучать» не любил. Мой отец всегда говорил – доносчику (жалобщику) – первый кнут. Да мы и не жаловались и нас не очень спрашивали кто, где поцарапал ли синяк набил, или сорочку порвал. Сами зашивали, штопали, терпели и «сдачи» давали с лихвой.

О государственном гимне СССР

Гимн я переписал крупным шрифтом черной тушью, фон цветными карандашами. Всем очень понравилось и, мне тоже. Пели мы его с удовольствием. Выучили наизусть все, буквально за пару дней. Гимн этот сыграл огромную роль нравственного, духовно-этического единения всех народов СССР и на фронтах ВОВ и в тылу. За содержание и музыкальность он превосходил гимны других стран. Наша страна пользовалась огромным международным авторитетом, способствовавшем освободительному движению колоний Азии, Африки, Латинской Америки. СССР быстро восстановил и развивал народное хозяйство по всем направлениям, превращаясь в высокоиндустриальную державу. В 1953 г. доллар США стоил 32 копейки. Об инфляции и безработице, кризисах разговора не было. Все делалось во имя отечества и высоко-нравственного духа сознания человека. Гимн и его музыку следовало оставить, заменив имена вождей Родиной, Отечеством, народом и другими нравственными терминами.