Текст книги "Воспоминания комиссара-танкиста"

«Будучи прикрепленными к 47-му избирательному участку, агитаторы только парторганизации I курса провели свыше 250 бесед, охватив на своих участках больше 500 человек избирателей. Агитаторы, кроме бесед, проделали большую организационную работу. Они организовали встречи избирателей со своими кандидатами, беседы врачей, организовали посещение кино, музеев, помощь отдельным товарищам в их личной жизни.

Вот, например, агитатор тов. Городецкий возбудил ходатайство в оказании медпомощи гр. Сироткиной. Помощь была оказана. Агитатор тов. Попов добился через домоуправление улучшения бытовых условий своих избирателей – была исправлена водоколонка, электропроводка в доме и т. д.

Добросовестно, инициативно и успешно работали бригадиры – слушатели II курса тт. Гордеев, Аваков, Молчанов, завагитпунктом тов. Волков С., агитаторы тт. Обатуров, Семенов, Пискунов, Городецкий, Романов, Кравченко, Егоров и др. Товарищи Пискунов и Обатуров, оба кандидаты партии, по праву считаются лучшими агитаторами: они провели по 15 бесед со своими избирателями, первыми на участке закончили поверку списков избирателей; их избиратели в день голосования закончили подачу голосов к 9.30 утра. Избирательная кампания для целого ряда товарищей явилась замечательной школой партийной работы».

К слову, упоминавшийся в нашей статье тов. Обатуров – это нынешний начальник Военной академии имени М.В. Фрунзе генерал армии Геннадий Иванович Обатуров[42]42
  Геннадий Иванович Обатуров (1914–1996) – советский военачальник, генерал армии. Окончил Военную академию механизации и моторизации имени И.В. Сталина в сентябре 1941 г., уже после начала Великой Отечественной войны. Направлен на фронт в мае 1942 г. заместителем начальника штаба 160-й танковой бригады по оперативной работе. В ходе войны проявил свое тактическое мастерство и личную храбрость (пять ранений). После войны служил в Южной группе войск, был направлен во Вьетнам в качестве главного военного советника при Министерстве национальной обороны Социалистической Республики Вьетнам. С декабря 1982 г. (на время написания воспоминаний) – начальник Военной академии имени М.В. Фрунзе.


[Закрыть].

…Вскоре у нас сменился начальник факультета. На место Н.Д. Веденеева, убывшего в войска, приехал генерал-майор танковых войск Владимир Нестерович Кашуба – старый бронепоездник, опытный, знающий танкист. Генерал воевал на Карельском перешейке, был тяжело ранен – лишился ноги… Его приезд несколько облегчил нашу работу. На кителе В.Н. Кашубы сияла «Золотая Звезда» Героя Советского Союза. Этот человек имел полнейшее моральное право требовать от любого из наших слушателей должного отношения к делу, невзирая на былые заслуги или «объективные», с точки зрения обучаемых, причины.

С Владимиром Нестеровичем у нас установились добрые деловые отношения, мы понимали друг друга с полуслова…

Учеба факультета, моя работа продолжались своим чередом. Так же как и в наше время, слушатели не замыкались в четырех академических стенах. Мы старались давать командирам как можно больше практики, добиваться, чтобы их рука всегда была на пульсе времени, чтобы академия жила теми же проблемами, которые стояли перед нашим родом войск, чтобы не было разрыва между вузовской теорией и войсковой практикой. Вот почему самое пристальное внимание уделялось проведению войсковых стажировок, поездкам слушателей в части МВО и других округов, на предприятия Наркомата оборонной промышленности, позже – Наркомата вооружения. Руководство этими поездками слушателей обычно осуществляли начальник факультета и я, который теперь именовался заместителем начальника факультета по политической пропаганде.

Из всех поездок на предприятия наиболее интересным представлялся мне выезд на Харьковский танковый завод имени Коминтерна, где в ту пору выпускались танки БТ.

Нас встретил парторг Центрального комитета ВКП(б) Алексей Алексеевич Епишев – молодой человек, выпускник нашей академии. Ранее он работал на этом предприятии военпредом. Епишев внимательно меня выслушал, мы в деталях обсудили программу стажировки, он обещал всячески свою помощь. Потом Алексей Алексеевич повел разговор о нашей академии. С жадным любопытством выспрашивал он о руководстве, своем бывшем курсовом начальстве, преподавателях. После того как мы распрощались, я не сомневался, что наш выпускник поможет слушателям.

Действительно, все получилось так, как сказал парторг: для нашей работы были созданы все условия. Командиры выезжали на отстрел учебных упражнений из танкового вооружения, испытывали машины, знакомились с технологией производства, работали вместе с военной приемкой.

Кстати, на заводе к слушателям отнеслись доброжелательно, особенно к тем, кто уже воевал. Ведь именно они могли рассказать, как ведут себя танки в бою, знали сильные и слабые стороны машин. Общение получалось взаимообогащающим.

Заботу и внимание А.А. Епишева – представителя ЦК партии на одном из важнейших заводов оборонной промышленности – мы ощущали постоянно, и это помогало успешно выполнять задание стажировки…

Чтобы приблизить слушателей к делам и заботам войск, постоянный состав академии должен был быть в курсе повседневной жизни боевых частей, военно-учебных заведений. Вот почему я неоднократно выезжал в Орловское, Ульяновское и Саратовское танковые училища, в части и соединения. Но поездки не являлись единственной формой поддержания взаимосвязи с войсками. Наша академия была и сильным научным коллективом. Опытнейшие специалисты, которые здесь работали, были в состоянии решать многие глобальные проблемы, стоявшие перед нашим родом войск.

Здесь необходимо коснуться работы Ученого совета – я состоял его членом и был участником почти всех заседаний.

Ученый совет академии отличался серьезным представительством. В его составе было несколько крупных ученых, в том числе – тогдашний вице-президент Академии наук СССР Евгений Алексеевич Чудаков, известный специалист в области автомобилестроения. В свое время он возглавлял у нас кафедру, но и потом связь с академией не прерывал, нередко приезжал к нам для консультаций, старался по возможности не пропускать ни одного заседания Ученого совета.

Конечно, в первую очередь мы обсуждали вопросы внутриакадемические: планирования и организации учебного процесса, различного рода теоретические проблемы; проводилась защита диссертаций. Когда на повестке дня стояли защиты по интересным, наиболее злободневным темам, то на заседание совета приглашались слушатели старших курсов – участие в обсуждении, само присутствие при этом приносили им немалую пользу.

Порой во время удачных защит мое сердце сжималось от волнения: думал, что вот прошел бы год-другой, а там и я… Но – не судьба.

На заседаниях Ученого совета нередко поднимались и проблемы более общего плана, стоящие перед бронетанковыми и механизированными войсками. Особенно остро – так мне запомнилось – обсуждались перспективы создания и развития крупных танковых соединений.

Как известно, в РККА уже с 1932 года начали создаваться мехкорпуса, которые в 1938 году были реорганизованы в танковые корпуса. Однако после испанских событий подобная практика была круто пересмотрена. Дело в том, что некоторые из приехавших с Пиренейского полуострова товарищей – в том числе и генерал Д.Г. Павлов, который в ходе боев командовал бригадой и был удостоен звания Героя Советского Союза, – повели довольно опрометчивую политику. Смело называя войну в Испании растяжимым термином «современная война», они рассуждали о том, что такая кампания ведется исключительно мелкими, мобильными и подвижными танковыми группами, небольшими подразделениями. При этом в пылу полемики начисто забывалось, что по-настоящему большой войны в Испании не было, с техникой там дела обстояли не блестяще, а рельеф местности не позволял маневрировать крупным механизированным силам.

К сожалению, испанский опыт был абсолютизирован, что привело к опрометчивому решению: в конце 1939 года механизированные и танковые корпуса были расформированы. Конечно, сейчас проще всего рассуждать о головотяпстве и многом ином, вспоминая при этом богатейший опыт применения танков в годы Великой Отечественной войны. А тогда? Тогда у нас такого опыта не было – наши войска родились и возмужали в мирное время, в промежуток между двумя кровопролитными войнами. Да и вообще – трудно было тогда представить, что «современная война» развернется по столь широкому фронту, с применением таких неисчислимых сил, как получилось в 1939–1945 годах.

Первые же уроки Второй мировой войны заставили круто пересмотреть такую точку зрения. Специалисты внимательно изучали боевые действия гитлеровской армии, стремительно продвигавшейся по европейскому театру военных действий. Немецкие танковые группы, объединявшие в своем составе корпуса и дивизии, сметали все на своем пути.

И вот не без влияния специалистов нашей академии перед самой войной было принято решение о закладке сразу 29 мехкорпусов. Эх, если бы еще удалось своевременно оснастить эти соединения танками, артиллерией, вооружением, личным составом! Но некомплект был воистину жуткий. Так, 21-й корпус, словно бы в насмешку, имел налицо ровно 21 танк… Вот и получилось, что в скором времени эти корпуса были превращены в дивизии, из которых в начале войны формировались танковые бригады, а то и батальоны…

Вопросы совершенствования и развития структуры бронетанковых войск, танковой техники волновали нас не случайно – кому, как не нам было понимать, что в то время происходило в мире. Знали мы и другое: именно нашему молодому, современному роду войск предстояло очень многое сделать в грядущей войне. Мы видели: партия большевиков с большим и неослабевающим вниманием относилась к развитию нашего рода войск. Очень серьезно была организована подготовка командиров – мы это знали на примере нашей академии. На вооружение поступали новые образцы машин – современных, самых совершенных. В первую очередь это относилось к лучшему среднему танку тех лет – Т-34, легендарной тридцатьчетверке.

Войну ждали, к ней готовились. Помню, в мае 41-го мне, комиссару парадного полка академии, довелось быть на торжественном приеме в Кремле. И вот во время застолья командир 14-й танковой дивизии генерал-майор А.Д. Штевнев произнес тост в честь мирной политики Советского Союза.

Его неожиданно перебил И.В. Сталин. Обращаясь к генералу, он сказал, что мирная политика – это очень хорошо, наша страна верна ленинскому курсу, однако сейчас следует провозглашать тосты не за это, а за победу в той войне, которую стремится навязать нам фашистская Германия. Надо провозглашать тосты за то, чтобы агрессор был разбит, фашизм – сокрушен.

– За Победу! – поднял бокал Сталин.

Я пишу это не дословно, а по памяти. Но суть дела была в том, что нас, армию, настраивали не на ожидание спокойных, мирных дней, а на подготовку к отражению агрессии. Правда, не сейчас, не в этом году – а позже, через несколько лет, когда мы к войне подготовимся…

Вот еще случай из той же области. В пору моего недолгого адъюнктства меня и еще несколько человек вызвали в политотдел. Нам предложили проводить беседы по международному положению с красноармейцами и младшими командирами полка обеспечения учебного процесса академии. Дело это нас увлекло. Специально для нас в политотделе проводились инструктивные занятия, мы ездили на лекции в ЦДКА. Правда, основной объем информации мы черпали непосредственно из газет. Через некоторое время из нас получились довольно квалифицированные пропагандисты-международники малого пошиба. А вскоре нас вывели на более широкое поле деятельности – мы стали регулярно дежурить у политической карты мира в ЦПКиО имени Горького, разъясняли трудящимся особенности международной обстановки.

Так вот, как-то на инструктивном докладе нам было сказано, что председатель Совета народных комиссаров товарищ В.М. Молотов в одном из своих выступлений сказал так:

– На современном этапе нам, пожалуй, необходимо несколько видоизменить известную марксистскую формулировку. Сейчас следует говорить не «бытие определяет сознание», а «битье определяет сознание». «Битье» – это решительный разгром врага-агрессора, угрожающего нашим границам.

Нет, совершенно напрасно утверждают западные историки, что начало Великой Отечественной войны было для нас полнейшей неожиданностью, что наше руководство уповало на пресловутый Пакт о ненападении, что мы не готовились к отражению агрессии. Нет, Коммунистическая партия, советское правительство понимали угрозу фашизма, многое делали для перевода сознания армии на военный лад, для подготовки ее к грядущим боям. К сожалению, все необходимое сделать не успели…

Но мы знали: военная гроза не за горами. В этой войне бронетанковым войскам предстояло сыграть значительную роль. К этому мы готовились самым серьезным образом.

Глава 5. Лето и осень 1941-го

Июнь 1941 года наш факультет встретил в академических лагерях близ Солнечногорска. Лето – пора самой интенсивной боевой учебы. С утра и до вечера не смолкала пушечная и пулеметная стрельба на директрисе, облака пыли и сизого дыма застилали небо над танкодромом. Подразделения, условно ставшие полками и дивизиями, совершали многокилометровые марши по всем возможным направлениям, решали тактические задачи. В полевых условиях слушатели отрабатывали на практике то, что теоретически изучили в зимнее время в аудиториях и лабораториях.

Приходилось также спешно наверстывать упущенное. К тому времени вновь восстанавливались механизированные корпуса, так нелепо ликвидированные после испанских событий. Вернувшись с Пиренейского полуострова, многие из наших военачальников сделали вывод, что танки наиболее эффективно действуют лишь с пехотой, малыми подразделениями. При этом были позабыты географические особенности тамошнего театра военных действий, не была принята во внимание слабая оснащенность республиканской армии современной техникой.

Гитлеровцы открыли нам глаза на наши заблуждения. Их танковые армады, сметая буквально все на своем пути, прошли пол-Европы. Только тогда стало ясно, что с расформированием танковых корпусов наше руководство поторопилось, было принято решение возрождать механизированные соединения вновь. Только теперь основой корпусов были не танковые бригады, а танковые дивизии. Так как наши выпускники должны были идти на различные должности дивизионного масштаба, то сейчас им предстояло многое переосмыслить, изучить заново.

Для нашего факультета, который выезжал в Солнечногорск и зимой и летом, причем на более продолжительные сроки, нежели другие подразделения академии, лагеря были самыми обжитыми местами. Меня обычно назначали комиссаром лагеря сборов, а руководил ими помощник начальника академии по строевой части генерал-майор В.Т. Вольский.

Работать с Василием Тимофеевичем было одно удовольствие: участник мировой и гражданской войн, он считался опытным и знающим танкистом. Службу начинал в кавалерии, потом командовал механизированным полком и бригадой, работал в Управлении механизации и моторизации РККА на весьма ответственной должности. На некоторое время он был вынужден покинуть армию по состоянию здоровья, и тогда, по личной инициативе К.Е. Ворошилова, Вольского направили в длительную командировку в Италию, в советское торгпредство. Загранкомандировки в ту пору, особенно для военных, были редкостью, поэтому слушатели относились к нему с особенным почтением.

Вернувшись в СССР, Василий Тимофеевич получил назначение в академию. Человек по-настоящему влюбленный в свое дело и до тонкостей, до мелочей его знающий, он сумел установить в лагерях строгий уставной порядок не за страх, а за совесть, сам постоянно держал под контролем все аспекты учебы и жизни слушателей, четко планировал свое время и учил этому подчиненных.

Но круг его интересов далеко не ограничивался служебными обязанностями.

– Какой же ты командир, если не знаешь, чем живет наш народ, не видишь, что вокруг происходит? – часто говорил он слушателям.

Вольский интересовался литературой, искусством, в особенности театром. Отлаженная, подобно отрегулированному двигателю, жизнь в лагерях позволяла ему находить время на свои увлечения. Нередко он приглашал меня:

– Николай Андреевич, сегодня во МХАТе премьера. Поедете со мной?

Конечно, когда у меня была такая возможность, я с радостью ехал, и мы на несколько часов отправлялись в Москву, не сомневаясь, что в наше отсутствие в лагере все будет на заданном уровне.

Впоследствии генерал-майор танковых войск В.Т. Вольский прославится как замечательный советский военачальник. Он командовал мехкорпусом и 5-й гвардейской танковой армией. В числе первых трех комкоров-танкистов – вместе с генералами В.А. Байдановым и П.А. Ротмистровым – Василий Тимофеевич был удостоен ордена Суворова 2-й степени. К сожалению, жизнь генерала оборвалась рано, сразу после войны – в сорок девять лет.

На воскресенье 22 июня у нас был запланирован спортивный праздник. Все было расписано по минутам: начало митинга, открытие соревнований по различным видам программы, чествование победителей. Я с вечера приготовил спортивную форму, собираясь участвовать в первенстве по теннису, которым увлекался с юношеских лет. Перед сном прошел по опустевшему стадиону, заглянул в спортивные городки – везде порядок, все было готово к завтрашнему дню.

Планы наши были перечеркнуты напрочь. Рано утром в лагерь прибыли новый начальник академии генерал Г.Н. Ковалев и комиссар М.А. Антонов, начальники факультетов.

– Товарищи, война! – выйдя из машины и оборвав доклад генерала Вольского, произнес начальник академии.

Вскоре на плацу выстроились шеренги слушателей – не в спортивной, как предполагалось, а военной форме. Свежо еще было ожидание праздника, над подразделениями летал легкий говорок. Но вот Ковалев поднялся на трибуну, разговоры разом стихли – по виду генерала все поняли, что произошло нечто серьезное.

Сейчас, по прошествии стольких лет, мне нелегко восстановить в памяти подробности этого митинга. Помню, выступали Ковалев и Антонов, слушатели – в том числе кто-то из Героев Советского Союза, – однако так сильна была неожиданность услышанного, так велико волнение, что все слова застилала та первая фраза начальника академии: «Товарищи, война!» Наша страна должна была услышать ее из правительственного сообщения только через несколько часов.

Насколько мне помнится, все выступления были «правильными». Все выступающие подчеркивали возмущение вероломством фашистской Германии, внезапным, предательским нападением. Никто не сомневался – враг будет разбит. Однако никто не считал, что это произойдет немедленно. Наш академический народ был обстрелянный, понимал, что к чему.

Понимали мы и другое, хотя о том не говорилось вслух. Общеупотребимое тогда понятие «внезапное нападение» было неправомерным, так как приближение войны чувствовалось по очень многим признакам, имели на этот счет точные данные. Но вот то, что не были приняты все необходимые меры для отражения ожидаемой агрессии потенциального противника, – это уже бесспорный факт.

Более того – в результате страшнейших репрессий второй половины 30-х годов армия лишилась многих талантливых, блестяще подготовленных маршалов, генералов и офицеров. Это была самая страшная беда…

Я уже писал ранее, как в 1939 году принимал у меня государственный экзамен командующий войсками Белорусского военного округа генерал Д.Г. Павлов, один из тех, кто, сделав головокружительную карьеру, пришел на смену репрессированным военачальникам. С первых же дней войны он упустил управление войсками, во многом оказался виновен в тех громадных потерях, что понесли части и соединения округа в приграничных боях. Удивляться тому не приходилось: ни опыта, ни должной оперативной подготовки этот командующий не имел.

Невольно вспоминается мне короткая, одна-единственная встреча с Маршалом Советского Союза М.Н. Тухачевским[43]43
  Михаил Николаевич Тухачевский (1893–1937) – советский военный деятель, военачальник РККА времен Гражданской войны, военный теоретик, Маршал Советского Союза (1935). Расстрелян в 1937 г. по «делу антисоветской троцкистской военной организации», реабилитирован в 1957 г.


[Закрыть]. Было это году в 1935 или 1936-м, когда Михаил Николаевич приезжал в Калугу, где дислоцировалась наша 14-я механизированная бригада.

Резиденция маршала была в доме отдыха, неподалеку от города, а от моей роты, считавшейся лучшей в части, был назначен караул для охраны.

Вечером Тухачевский вдруг зашел в мою комнату, предложил мне сесть, уселся сам, заговорил. Нет, видимо, смысла вдаваться в детали той давней беседы, но помню, с каким вниманием, уважением беседовал он со мной, обыкновенным ротным командиром. Его вопросы были очень конкретны, предельно точны, свидетельствовали о незаурядном уме, обширных знаниях, богатом опыте… В моей памяти остались самые лучшие впечатления об этом видном полководце, талантливом, прогрессивном военном ученом…

Однако теперь на многие ответственнейшие позиции нашей армии были поставлены такие военачальники, как маршал Г.И. Кулик, генерал Д.Г. Павлов…

Лишь только закончился митинг и командиры постоянного состава прошли в штабной домик, как к начальнику академии стали обращаться слушатели: просили срочно отправить их на фронт. Пришлось вновь организовывать митинг. Прямо с крыльца Михаил Антонович Антонов обратился к командирам. Он поблагодарил всех за патриотический порыв и просил больше не отвлекать руководство академии рапортами. Сказал, что командованию бронетанковых и механизированных войск известно, что здесь находятся опытные, подготовленные танкисты, и, когда придет черед, всех, несомненно, направят на фронт. А пока что следовало засесть за учебники. Сделать это было нелегко, но нужно, крайне нужно.

Действительно, занятия начались вновь – только уже в другом объеме, по другому плану. Слушатели проявляли огромный интерес к сводкам боевых действий. Сообщения были неутешительные: армия отступала. Но все же наши войска сопротивлялись, люди сражались отчаянно.

Особенный интерес вызывали у нас действия бронетанковых войск, которые оказались в очень сложном положении. Несмотря на то что в 1939–1940 годах у нас вновь приступили к созданию механизированных корпусов, работа эта продвигалась довольно медленно. Задача была непростая, к тому же катастрофически не хватало танков. Промышленность развернула выпуск превосходных средних танков Т-34, но их было явно недостаточно. Ведь, как потом стало известно, было заложено одновременно тридцать корпусов – эту махину так сразу танками не обеспечишь.

Очень скоро наши слушатели начали убывать в действующую армию, что вызвало новый поток рапортов с просьбой отправить на фронт. Мне, как и другим руководителям, пришлось вести разъяснительные беседы, убеждать, доказывать, что каждому придет свой час. Между тем я и сам страстно хотел убыть на фронт и потому, общаясь с работниками политического отдела – начиная с комиссара Антонова и заканчивая инструкторами, – любой разговор в конце концов непременно сводил к расспросам о своей дальнейшей судьбе. К сожалению, никто не мог сказать ничего для меня утешительного.

Между тем жизнь академии перешла на военные рельсы. Началась интенсивная подготовка к досрочным выпускам. Значительно сократились часы изучения теоретических предметов, все было подчинено интересам практики. Хотя лекции еще читались, но в малых количествах – командиры больше не занимались в лабораториях, отрабатывали решение различных тактических задач, учились управлять огнем. В то же время они и сами водили танки, стреляли из танкового вооружения. В общем, учились всему тому, что необходимо танковому командиру в бою.

На фронт стремились не только слушатели, но и сами преподаватели. Им объясняли, хотя и довольно уклончиво, что необходимо сначала должным образом подготовить слушателей, а уж тогда будет серьезный разговор. Естественно, педагоги наши взялись за дело с утроенной энергией. Досрочные выпуски следовали один за другим: старший курс убыл почти сразу же, вслед за тем начали сокращаться прочие академические подразделения.

Трагично сложилась судьба многих наших выпускников первых месяцев войны. В сумятице и неразберихе тех дней далеко не всем из них удалось добраться до своих бригад и дивизий, принять бой на заранее подготовленных рубежах. Так же получилось и с теми, кто закончил полный курс обучения в начале лета 1941-го, – они как раз прибыли в части по распределению. В итоге мы потеряли много хорошо подготовленных, обладающих боевым опытом командиров.

Помню, часто наведывалась ко мне жена Героя Советского Союза С.Я. Лагутина, хотела хоть что-то узнать о судьбе мужа. Сергей уехал по распределению в Белорусский Особый военный округ – и исчез. Пропал без вести. Постепенно наша надежда сменилась осознанием этого скорбного факта. Желая хоть как-то помочь жене своего друга, я сумел договориться о ее устройстве на работу в Главное политическое управление РККА. А потом совершенно неожиданно пришла весточка от Сергея – он находился на временно оккупированной территории, сражался в партизанском отряде.

Занятия в академии продолжались. Одновременно из слушателей были сформированы истребительные батальоны на случай выброски воздушных десантов гитлеровцев, было установлено круглосуточное дежурство руководящего состава факультетов в кабинете начальника академии.

Активных действий эти истребительные батальоны не вели, но создание их было вполне оправданно. Еще в 1936 году на маневрах Белорусского военного округа был выброшен парашютный десант в составе 1800 человек. Теоретически гитлеровцы имели возможность выбросить в районе Москвы еще большие силы. Но, на счастье, это сделано не было.

Начали убывать и командиры постоянного состава. Иные – на фронт, иные на другие, более высокие должности. В числе первых тогда уехал начальник нашего факультета Герой Советского Союза генерал-майор Кашуба, который принял Ульяновское танковое училище. По-моему, этим назначением боевой генерал был не доволен: несмотря на свою инвалидность, он рвался на фронт. Тяжелым для меня было это расставание – очень жаль было, что уходит такой замечательный, опытный и знающий человек, с которым мы хорошо сработались. Было немного тревожно: как теперь без Владимира Несторовича?

Впрочем, очень многое волновало и беспокоило меня в ту пору. Как же так, думал я, ведь к войне мы готовились! Мы были уверены в том, что в случае нападения на нашу страну любого врага мы будем драться с ним на его же территории. «Чужой земли не хотим, но своей земли ни одного вершка не отдадим никому!» – так мы повторяли и в это свято верили.

Еще до поступления в академию я много раз бывал на различных учениях, немало интересного повидал и впоследствии, на стажировках, во время выездов в войска. Всякий раз сердце радовалось за непрерывный рост и совершенствование бронетанковых войск РККА. Видел, что танкистов у нас готовят на совесть, что грозные боевые машины в надежных руках.

И вдруг – поражение за поражением. Наши отступают. Хотя они отчаянно обороняются, изматывают наступающего врага, но шаг за шагом отдают ему родную землю.

Конечно, много объяснялось тем, что на стороне гитлеровцев был опыт боев в Западной Европе. Но разве мы ничему не научились на Халхин-Голе, в боях с белофиннами, в Испании? Кому, как не мне это знать? Происходящее было непонятно. И все же нас не покидала уверенность, что все наладится к лучшему для нашей армии, для нашей Родины.

Сейчас идет немало споров о личности Сталина, что закономерно. Но тогда, и в начале войны, и потом, на всем ее протяжении, мы были уверены, что Сталин найдет единственно верный выход из сложившегося положения.

Мы – это я говорю о себе, о своих сослуживцах, о нашем поколении, в конце концов, – преклонялись перед Великим Вождем, безответно и слепо верили в него. Видимо, во время войны это было необходимо. Вера в Сталина, как в символ, объединяла, вдохновляла на то, чтобы собрать все свои силы, отдать, если потребуется, даже жизнь «за Родину, за Сталина».

Настала пора проставить все точки над «i». Никогда нельзя будет простить Сталину уничтожения многих сотен тысяч советских людей – в том числе крупнейших вое начальников, что привело к трагедии 1941-го. Но нужно видеть, трезво взвешивать различные стороны деятельности тогдашнего руководителя партии, государства, Вооруженных сил. Ведь сейчас в некоторых изданиях Сталина преподносят как ничтожного, мелкотравчатого человека, жестокого, мстительного – и ничего больше. Подобная подача мне не по душе.

Конечно, главное, что в ту пору тревожило наши души, было стремление принять личное участие в борьбе с фашизмом, в боях за честь и независимость нашей Родины. Я не знал в ту пору ни одного человека, который не был готов пожертвовать собой, не разделил в конечном итоге уверенности Сталина: «Враг будет разбит, победа будет за нами». Так было. Так не могло не быть…

Оказалось, в то время решалась и моя судьба. Через несколько дней после отъезда Кашубы меня вызвал комиссар Антонов:

– Поезжай в Главное политуправление. Там тебе все объяснят.

В Главпуре разговор был еще короче:

– Колосов? Езжайте к Бирюкову!

В то время армейский комиссар 2-го ранга Н.И. Бирюков был комиссаром Главного управления бронетанковых и механизированных войск. В его приемной увидел я многих танкистов – командиров и политработников.

– Погоди, вызовут, – сказали мне.

В кабинет Бирюкова командиров вызывали группами по пять-шесть человек, особенно долго у комиссара никто не задерживался. Наконец настал и мой черед. Вместе со мной зашли подполковник, фамилию которого я, к сожалению, не помню, и еще два командира. Всего нас оказалось четверо.

– Вы направляетесь на Северо-Западный фронт для выполнения особого задания, – обратился к нам Бирюков. – Старший группы – подполковник… – и Николай Иванович назвал его фамилию. – Заместитель по политической части – батальонный комиссар Колосов.

Бирюков кратко ознакомил нас с задачей. Лаконичность была неотъемлемым свойством его характера.

Мы ехали на фронт, но… не воевать. В соответствии с директивой начальника Главного политического управления РККА армейского комиссара 1-го ранга Л.В. Мехлиса[44]44
  Лев Захарович Мехлис (1889–1953) – советский государственный и военно-политический деятель, генерал-полковник. С 30 декабря 1937 г. до 6 сентября 1940 г. – заместитель народного комиссара обороны и начальник Главного политуправления Красной армии. После начала боевых действий у озера Хасан в июле 1938 г. прибыл в район боевых действий. 21 июня 1941 г. вновь назначен начальником Главного политуправления и заместителем наркома обороны. Один из организаторов массовых репрессий в РККА.


[Закрыть] мы должны были вывести с передовой танкистов, оказавшихся по многим причинам без боевых машин. Дело это, безусловно нелегкое, было очень и очень важным.

В самом начале войны в приграничных сражениях наши танковые части и соединения понесли серьезные потери в технике. Если учесть к тому же, что далеко не все они были укомплектованы машинами даже на половину штатного расписания, то вообще получалось, что на фронтах оказался огромный резерв «безлошадных» танкистов. Его, естественно, быстро прибрали к рукам командиры нетанковых частей. На первых порах, когда любой ценой нужно было остановить наступавших гитлеровцев, выгадать время для подхода резервов и осуществления мобилизации, эта мера была единственно правильной. А вот теперь, когда темпы продвижения врага снизились, когда повсюду шли напряженные оборонительные бои и немцы несли большие потери, – теперь такое отношение к подготовленным и обученным кадрам становилось недопустимым расточительством. Вот почему, согласно решению Верховного главнокомандования, нашедшему воплощение в упомянутой директиве, на все фронты были посланы группы, подобные нашей.

Лесисто-болотистая местность Северо-Западного театра военных действий не благоприятствует маневру и движению техники, поэтому танковых и механизированных формирований здесь было значительно меньше, нежели в центральных округах. Этим объяснялся сокращенный состав нашей группы – четыре человека против пяти-шести в других.