Текст книги "Шлиссельбургские псалмы. Семь веков русской крепости"

Убежденный, что нельзя терять ни минуты, чтобы спасти государство и предупредить несчастные последствия общей революции, граф Пален опять явился к великому князю Александру, прося у него разрешения выполнить задуманный план, уже не терпящий отлагательства. Он прибавил, что последние выходки императора привели в величайшее волнение все население Петербурга различных слоев и что можно опасаться самого худшего».

Тут можно передать слово и самому Петру Алексеевичу Палену…

«Сперва Александр был, видимо, возмущен моим замыслом… он сказал мне, что вполне сознает опасности, которым подвергается империя, а также опасности, угрожающие ему лично, но что он готов все выстрадать, и решился ничего не предпринимать против отца.

Я не унывал, однако, и так часто повторял мои настояния, так старался дать ему почувствовать настоятельную необходимость переворота, возраставшую с каждым новым безумством, так льстил ему или пугал его насчет его собственной будущности, представляя ему на выбор – или престол, или же темницу, и даже смерть, что мне, наконец, удалось пошатнуть его сыновнюю привязанность и даже убедить его установить вместе с Паниным и со мною средства для достижения развязки, настоятельность которой он сам не мог не сознавать».

Вот так расшатывались сыновние привязанности, так устанавливались средства для достижения развязки.

Нельзя сказать, чтобы Павел не предпринимал никаких мер для борьбы с заговорщиками…

5

Мы уже говорили, что распоряжения императора Павла, касающиеся Шлиссельбурга, относились прежде всего к завершению начатого еще императором Петром III строительства Секретного дома.

Спланирован Секретный дом был предельно просто.

Сквозь все здание проходил коридор, по обе стороны которого размещалось десять одиночных камер.

На большой (южный) двор цитадели выходили камеры № 8, 9, 10. Остальные семь камер выходили окнами на малый (северный) двор.

Кроме одиночных камер в Секретном доме имелась кухня, она находилась рядом со Светличной башней, и солдатская караульня у крепостной стены, обращенной к Ладожскому озеру.

Павел успел достроить Секретный дом в Шлиссельбургской крепости, но толком заселить его не успел, и как-то так получилось, что в литературе о Шлиссельбурге «секретный дом» чаще называют «старой тюрьмой».

Связано это переименование было с завершением строительства «новой» тюрьмы[56]56
  «Новую» тюрьму, узниками которой были преимущественно народовольцы, достроили в 1884 году на большом крепостном дворе.


[Закрыть], узниками которой стали преимущественно народовольцы, но по времени получается, что переименование это произошло уже после того, как в народном просторечье Шлиссельбург окончательно превратился в Шлюшин.

Совпадение это не такое случайное, как может показаться.

Ведь если бы Секретный дом действительно стал, как и задумывал император Павел, «секретным домом», многих бед удалось бы избежать России, от многих несчастий отвела бы ее Шлиссельбургская крепость…

Но – увы! – заговорщики опередили императора.

Подчеркнем, что военный губернатор Санкт-Петербурга Петр Алексеевич Пален и граф Никита Петрович Панин, пытавшийся вовлечь Александра Сергеевича Свечина в заговор, были сторонниками союза с Англией.

И не только они. Очень многим представителям петербургского высшего света безумием казалось вступать в конфликт с Англией…

И не геополитические соображения причина тому, не англомания, столь распространенная в высшем свете…

Все было гораздо проще…

«Англия снабжала нас произведениями и мануфактурными и колониальными за сырые произведения нашей почвы, – писал в своих записках Фонвизин. – Эта торговля открывала единственные пути, которыми в Россию притекало все для нас необходимое. Дворянство было обеспечено в верном получении доходов (курсив мой. – H. K.) со своих поместьев, отпуская за море хлеб, корабельные леса, мачты, сало, пеньку, лен и проч. Разрыв с Англией, нарушая материальное благосостояние дворянства, усиливал в нем ненависть к Павлу…»

Это свидетельство дорогого стоит!

Воистину, это бесценные штрихи в портрету российского дворянства! Какие там государственные интересы, какая там верность присяге! Главное, что благосостояние нарушается! Нет, такое терпеть невозможно, за это и на убийство помазанника Божия можно пойти! Тем более что не впервой ведь было русскому дворянству ходить на такое…

П.И. Зубов

Штаб-квартирой заговорщиков стал салон Ольги Александровны Жеребцовой на Исаакиевской площади… Ольга Александровна только в замужестве стала Жеребцовой, а по рождению была сестрой братьев Зубовых. Семейство это весьма любопытное.

Платон Александрович Зубов был последним фаворитом Екатерины II.

22-летним секунд-ротмистром он прорвался в постель 60-летней, ожиревшей императрицы, а вышел из нее светлейшим князем, генерал-фельдцейхмейстером, над фортификациями генеральным директором, главноначальствующим флотом Черноморским, Вознесенскою легкою конницей и Черноморским казачьим войском, шефом Кавалергардского корпуса…

Благодаря постельной отваге Платона Александровича выдвинулись и его братья – Валериан Александрович и Николай Александрович Зубовы.

Николай Александрович Зубов, высокий красавец-атлет, между прочим, женился на дочери Александра Васильевича Суворова[57]57
  Женитьба эта состоялась, похоже, не без хлопот императрицы Екатерины II, немало старавшейся, чтобы получше устроить братьев своего любовника в высшем свете. Наталья Александровна Суворова или, как ее называл в письмах отец, Суворочка, после окончания Смольного института была пожалована 3 марта 1791 года во фрейлины и жила при дворце. Здесь ее, по-видимому, и познакомили с красавцем Николаем Александровичем Зубовым.
  Сам Суворов был огорчен выбором дочери, тем более что у него на примете был совершенно другой жених. Свое огорчение великий полководец излил в стихах, написанных из Варшавы, после подавления польского мятежа. Уведомляю сим тебя, моя Наташа, /Костюшка злой в руках; взяла вот так-то наша! /Я ж весел и здоров, но лишь немного лих, /Тобою что презрен мной избранный жених…


[Закрыть].

Неожиданную кончину своей «старушки» братья Зубовы встретили без паники. Николай Александрович Зубов сразу полетел в Гатчину и первым привез Павлу радостное известие, за что и был пожалован орденом Андрея Первозванного.

А Платон Александрович Зубов, по слухам, указал Павлу место, где Екатерина хранила касающиеся самого Павла бумаги.

Как бы то ни было, но вопреки общественному мнению о преследовании Павлом фаворитов матери, братья Зубовы сохранили все свои должности и звания. Более того… В первые недели нового царствования они еще более укрепили свои позиции и попали в опалу точно так же, как и другие павловские вельможи. Впрочем, еще в царствование Павла Зубовы были прощены и возвращены к прежним должностям. Сделано это было, как мы уже говорили, по настоянию графа Палена…

Кроме трех братьев была в дружной зубовской семье и сестра. 35-летняя Ольга Александровна Жеребцова отличалась – родовая черта Зубовых – необыкновенной красотой и – тоже родовая черта? – столь же необыкновенным корыстолюбием. Будучи в интрижке с английским послом сэром Чарльзом Уитвортом, она приняла его предложение за два миллиона рублей организовать государственный переворот в России…

О.А. Жеребцова

Из салона Ольги Александровны Жеребцовой-Зубовой и начинают растекаться слухи, что Павел якобы страдает припадками буйного умопомешательства. Здесь переписываются все новые и новые экземпляры памфлета поручика Марина. Императора чернили за союз с Наполеоном, обвиняли в намерениях извести казачество.

Приказ атаману Орлову был только еще послан, казаки еще только двигались к Волге, но в сплетнях, распускаемых из салона Жеребцовой-Зубовой, казачьи эскадроны уже гибли в безлюдных степях… Здесь же, в салоне, родилась легенда о полке, сосланном императором Павлом прямо с парада в Сибирь.

Ну а главное: в салоне вербовали молодых гвардейских офицеров – пехоту грядущего дворцового переворота. Чтобы придать отваги будущим цареубийцам, Ольга Александровна рассказывала им об английской яхте, которая на всякий случай будет стоять на Неве и должна принять на борт заговорщиков в случае неудачи.

Английская яхта – чистый блеф! Неоткуда было взяться на Неве английской яхте, поскольку еще в начале года в ответ на захват англичанами Мальты было наложено эмбарго на все английские суда, находящиеся в российских портах. Сама Ольга Александровна Жеребцова во всяком случае ни на какой яхте не собиралась спасаться. За день до цареубийства она выехала за границу. Об убийстве Павла она узнала уже в Берлине, и со спокойной совестью поехала в Лондон получать честно заработанные миллионы.

6

Многие участники заговора, как бы пытаясь оправдать преступление, совершенное ими, в своих воспоминаниях назойливо подчеркивали, что о заговоре знали многие, но никто не донес. Значит, делали они вывод, Павел был так ненавистен, что практически все желали его гибели, но не могли решиться на это сами.

Скажем сразу, что это не соответствует истине.

Доносы делались и, хотя многие из них перехватывались вовлеченным в заговор ближайшим окружением Павла, императору все-таки стало известно о заговоре.

Об этом рассказывал сам Петр Алексеевич Пален.

7 марта в семь часов утра он вошел в кабинет императора, чтобы отрапортовать о состоянии столицы, но Павел остановил его.

– Господин фон Пален, – спросил он. – Вы были здесь в 1762 году?

– Да, ваше величество…

– Вы участвовали в заговоре, лишившем моего отца престола и жизни?

– Ваше величество, я был свидетелем переворота, а не действующим лицом, я был очень молод, я служил в низших офицерских чинах в Конном полку. Я ехал на лошади со своим полком, ничего не подозревая, что происходит: но почему, ваше величество, задаете вы мне подобный вопрос?

– Почему? Вот почему: потому что хотят повторить 1762 год.

Пален, как он сам признавался потом, затрепетал от страха, что заговор раскрыт, но он был готов к этому, и готов был нужный ответ.

– Да, ваше величество, – ответил он. – Хотят! Я это знаю и участвую в заговоре.

– Как! Вы это знаете и участвуете в заговоре? Что вы мне такое говорите?!

– Сущую правду, ваше величество! Я должен сделать вид, что участвую в заговоре, но участвую ввиду моей должности, ибо как иначе мог бы я узнать, что намерены они делать? Я вынужден притворяться, что хочу способствовать их замыслам… Но не беспокойтесь… Вам нечего бояться: я держу в руках все нити заговора, и скоро все станет вам известно. Не старайтесь проводить сравнений между вашими опасностями и опасностями, угрожавшими вашему отцу. Он был иностранец, а вы русский; он ненавидел русских, презирал их и удалял от себя; а вы любите их, уважаете и пользуетесь их любовью; он не был коронован, а вы коронованы; он раздражил и даже ожесточил против себя гвардию, а вам она предана. Он преследовал духовенство, а вы почитаете его; в его время не было никакой полиции в Петербурга, а нынче она так усовершенствована, что не делается ни шага, не говорится ни слова помимо моего ведома… Каковы бы не были намерения императрицы, она не обладает ни гениальностью, ни умом вашей матери; у нее двадцатилетние дети, а в 1762 году вам было только семь лет.

– Все это верно… – сказал Павел. – Но, конечно, не надо дремать!

Поверил ли Павел Палену?

Если и поверил, то не до конца…

Через день он отправил опальному графу A.A. Аракчееву письмо: «С получением сего вы должны явиться немедленно. Павел».

Это послание и ускорило гибель императора. Граф Пален, которому стало известно о вызове Аракчеева, понял, что оттягивать задуманное более невозможно…

Аракчеев по зову императора явился.

Как рассказывает H.A. Саблуков, он прибыл в Петербург вечером 11 марта, когда Павел был еще жив, но его – такое было отдано распоряжение военным губернатором фон Паленом! – не пропустили через заставу.

7

«11-го (23-го) марта 1801 г., утром, я встретил князя Зубова в санях, едущим по Невскому проспекту, – вспоминая этот черный день, пишет Беннигсен. – Он остановил меня и сказал, что ему нужно переговорить со мной, для этого он желает поехать ко мне на дом. Но, подумав, он прибавил, что лучше, чтобы не видели вместе, и пригласил меня к себе ужинать. Я согласился, еще не подозревая, о чем может быть речь, тем более что я собирался на другой день выехать из Петербурга в свое имение в Литве. Вот почему я перед обедом отправился к графу Палену просить у него, как у военного губернатора, необходимого мне паспорта на выезд.

Он отвечал мне: „Да отложите свой отъезд, мы еще послужим вместе“, и добавил: „князь Зубов вам скажет остальное“.

Я заметил, что все время он был очень смущен и взволнован. Так как мы были связаны дружбой издавна, то я впоследствии очень удивлялся, что он не сказал мне о том, что должно было случиться; хотя все со дня на день ожидали перемены царствования, но, признаюсь, я не думал, что время уже настало.

От Палена я отправился к генерал-прокурору Обольянинову, чтобы проститься, а оттуда часов в десять приехал к Зубову. Я застал у него только его брата, графа Николая, и трех лиц, посвященных в тайну, – одно было из сената, и ему предназначалось доставить туда приказ собраться, лишь только арестуют императора. Граф Пален позаботился, велел заготовить необходимые приказы, начинавшиеся словами: „По высочайшему повелению“, и предназначенные для арестования нескольких лиц, в первый же момент.

Князь Зубов сообщил мне условленный план, сказав, что в полночь совершится переворот.

Моим первым вопросом было: кто стоит во главе заговора? Когда мне назвали это лицо, тогда я, не колеблясь, примкнул к заговору, правда, шагу опасному, однако, необходимому, чтобы спасти нацию от пропасти (курсив мой. – Н. К.), которой она не могла миновать в царствование Павла.

До какой степени эту истину все сознавали, видно из того, что, несмотря на множество лиц, посвященных в тайну еще накануне, никто, однако, ее не выдал.

Немного позже полуночи я сел в сани с князем Зубовым, чтобы ехать к графу Палену. У дверей стоял полицейский офицер, который объявил нам, что граф у генерала Талызина и там ждет нас.

Мы застали комнату полной офицеров; они ужинали у генерала, причем большинство находились в подпитии, – все были посвящены в тайну. Говорили о мерах, которые следует принять, а между тем слуги беспрестанно входили и выходили из комнаты».

Заговорщики условились, что генерал Талызин соберет свой гвардейский батальон неподалеку от Летнего сада; а генерал Депрерадович – свой, также гвардейский, батальон на Невском проспекте, вблизи Гостиного двора. Во главе этой колонны будут находиться военный губернатор и генерал Уваров. Во главе первой – трое братьев Зубовых и Беннигсен. По пути к ним присоединиться «пехота» – завербованные в салоне Ольги Александровны Жеребцовой исполнители цареубийства. Граф Пален со своей колонной должен был занять главную лестницу замка, а колонна Зубовых – Беннигсена – пройти по потайным лестницам, чтобы убить императора в его спальне…

Тут тоже нужно сделать пояснение…

Почти никто из участников заговора не употребляет слово «убийство». Его заменяют эффемизмом «арест» или выражениями типа «лишить возможности делать зло»…

П.А. Пален

Делается это не столько из страха перед расплатой (чего опасаться, если подельником с тобою проходит новый император), сколько в соответствии с обычаями екатерининского времени ни о чем не говорить прямо, а изъясняться пусть и непонятно, но прилично и велеречиво. И только такие циники, как Петр Алексеевич Пален, позволяли себе говорить об этом со свойственной прибалтийским немцам грубоватой прямотой.

«Но я обязан, в интересах правды, сказать, что великий князь Александр не соглашался ни на что, не потребовав от меня предварительно клятвенного обещания, что не станут покушаться на жизнь его отца, – рассказывал он графу Ланжерону, – я дал ему слово: я не был настолько лишен смысла, чтобы внутренне взять на себя обязательство исполнить вещь невозможную; но надо было успокоить щепетильность моего будущего государя, и я обнадежил его намерения, хотя был убежден, что они не исполнятся. Я прекрасно знал, что надо завершить революцию, или уже совсем не затевать ее, и что если жизнь Павла не будет прекращена, то двери его темницы скоро откроются, произойдет страшнейшая реакция, и кровь невинных, как и кровь виновных, вскоре обагрит и столицу, и губернии».

Это к тому, что все знали, на что идут. И «пехота» заговора, и сами великие князья.

Косвенно подтверждают это и воспоминания H.A. Саблукова, который в заговоре не участвовал и которого по этой причине заговорщикам надобно было отстранить от участия в охране Михайловского замка.

Дело в том, что по расписанию 11 марта эскадрон конногвардейцев, которым командовал H.A. Саблуков, должен был нести караул в Михайловском замке.

Как и положено, в 10 часов утра Саблуков вывел свой караул на плац-парад. Там во время развода к нему подошел адъютант полка и сообщил, что по именному приказанию великого князя Константина Павловича Саблуков назначен сегодня дежурным полковником по полку.

«Это было совершенно противно служебным правилам, – пишет H.A. Саблуков в своих «Записках», – так как на полковника, эскадрон которого стоит в карауле и который обязан осматривать посты, никогда не возлагается никаких иных обязанностей. Я заметил это Ушакову несколько раздраженным тоном и уже собирался немедленно пожаловаться великому князю, но, к удивлению всех, оказалось, что ни его, ни великого князя Александра Павловича не было на разводе. Ушаков не объяснил мне причин всего этого, хотя, по-видимому, он их знал.

Так как я не имел права не исполнить приказание великого князя, то я повел караул во дворец и, напомнив офицеру о всех его обязанностях (ибо я не рассчитывал уже видеть его в течение дня), вернулся в казармы, чтобы исполнить мою должность дежурного по полку».

В 8 часов вечера, приняв рапорты от дежурных офицеров пяти эскадронов, Саблуков отправился в Михайловский замок, чтобы сдать рапорт шефу своего полка великому князю Константину.

Выходя из саней у большого подъезда, он встретил камер-лакея собственных его величества апартаментов, который спросил Саблукова, куда тот идет? Саблуков отвечал, что идет к великому князю Константину.

– Пожалуйста, не ходите, – попросил камер-лакей. – Ибо я тотчас должен донести об этом государю.

– Не могу не пойти, – сказал Саблуков. – Я дежурный полковник и должен явиться с рапортом к его высочеству; так и скажите государю.

Когда Саблуков вошел в переднюю Константина Павловича, Рутковский, его доверенный камердинер, спросил с удивленным видом:

– Зачем вы пришли сюда?

– Вы, кажется, все здесь с ума сошли! – ответил Саблуков, бросая шубу на диван. – Я дежурный полковник.

Только тогда Рутковский отпер дверь в зал.

Пока Саблуков отдавал Константину рапорт, «прокрадываясь, как испуганный заяц», в зале появился великий князь Александр. Но тут же из задней двери вошел император Павел. Церемониальным шагом, в сапогах и шпорах, со шляпой в одной руке и тростью в другой, словно на параде, он направился к великим князьям.

Александр поспешно убежал в собственные апартаменты, а Константин застыл, хлопая себя по карманам, «словно безоружный человек, очутившийся перед медведем». Саблуков, повернувшись, по уставу, на каблуках, отрапортовал императору о состоянии полка.

– А, ты дежурный! – сказал император, учтиво кивнул головой, и пошел назад к двери.

Когда он вышел, Александр, немного приоткрыв свою дверь, снова заглянул в комнату. Наконец громко захлопнулась дверь в соседнем зале, куда ушел император, и только тогда Александр вернулся в зал.

– Ну, братец, что скажете вы о моих конногвардейцах? – указывая на Саблукова, сказал ему Константин. – Я говорил вам, что он не испугается!

– Как? – удивился Александр. – Вы не боитесь императора?

– Нет, ваше высочество, – ответил Саблуков. – Чего же мне бояться? Я дежурный, да еще вне очереди; я исполняю мою обязанность и не боюсь никого, кроме великого князя, и то потому, что он мой прямой начальник, точно так же, как мои солдаты не боятся его высочества, а боятся одного меня.

– Так вы ничего не знаете? – спросил Александр.

– Ничего, ваше высочество, кроме того, что я дежурный не в очередь.

– Я так приказал, – сказал Константин.

– К тому же, – сказал Александр, – мы оба под арестом.

Еще Саблуков узнал от великих князей, что Обольянинов водил их сегодня в церковь присягать в верности императору Павлу…

Это существенная подробность.

Весьма показательно и поведение великого князя Александра Павловича за три часа до убийства отца. Если Александр Павлович знал, чем закончится «лишение императора возможности делать зло», то объяснимым становится тот панический страх, которым был объят будущий император…

Было чего бояться…

Нелегко, должно быть, смотреть в глаза своему отцу, зная, что через несколько часов его убьют по твоему приказу.

«В последующих моих беседах с императором Александром, – пишет князь Адам Чарторыйский, – последний неоднократно рассказывал мне совершенно искренно о своем ужасном душевном волнении в эти минуты, когда сердце его буквально разрывалось от горя и отчаяния. Да оно и не могло быть иначе, ибо в такие минуты он не мог не думать об опасности, угрожавшей ему, его матери и всему семейству в случае неудачи заговора»…

А убийцы уже собрались тогда у Зубовых, где отважный любовник прежней императрицы сказал горячую речь, в которой описал «плачевное положение России», указал на «бедствия, угрожающие государству и частным лицам, если безумные выходки Павла будут продолжаться. В качестве примера, он указал на безрассудность разрыва с Англией»…

Свою речь Зубов закончил заявлением, что великий князь Александр, удрученный бедственным положением родины, решился спасти ее и что, таким образом, все дело сводится теперь лишь к тому, чтобы низложить императора Павла, заставив его подписать отречение в пользу наследника престола. Провозглашение Александра, по словам оратора, спасет Отечество и самого Павла от неминуемой гибели. В заключение граф Пален и Зубовы категорически заявили всему собранию, что настоящий проект вполне одобрен Александром.

«С этого момента, – пишет князь Адам Чарторыйский, – колебания заговорщиков прекратились: пили здоровье будущего императора, и вино полилось рекою. Пален, оставивший на время собрание, поехал во дворец и вскоре вернулся, принеся известие, что ужин в Михайловском замке прошел спокойно, что император, по-видимому, ничего не подозревает и расстался с императрицей и великими князьями, как обыкновенно».

8

Всеобщее возбуждение на ужине у Зубовых росло благодаря обильным возлияниям, большинство гостей были сильно навеселе, причем несколько человек уже едва держались на ногах. Наконец время, назначенное для исполнения заговора, наступило. В полночь все встали из-за стола и двинулись к Михайловскому замку.

Проводником колонны, в которой шли братья Зубовы и Беннигсен, был адъютант Преображенского полка Александр Васильевич Аргамаков, знавший все потайные ходы и комнаты, так как ему не раз случалось ходить здесь, принося рапорты и принимая приказание императора. Аргамаков повел заговорщиков сперва в Летний сад, потом по мостику в дверь, сообщавшуюся с Летним садом, далее по лесенке, которая привела убийц в маленькую кухоньку, смежную с прихожей перед спальней Павла.

Здесь Аргамаков постучался в дверь, запертую на ключ.

– Кто там? – раздался голос камердинера Павла. – Что нужно…

– Я адъютант государя! – отвечал Аргамаков. – Можно ли спрашивать, что мне нужно? Я прихожу каждое утро подавать рапорт императору. Уже шесть часов. Отпирай скорее!

– Как шесть часов? – возразил камердинер. – Еще и двенадцати нет. Мы только что улеглись спать.

– Вы ошибаетесь! – сказал Аргамаков. – Ваши часы, вероятно, остановились. Теперь более шести часов. Открывайте, а то из-за ваших часов меня посадят под арест.

Обманутый камердинер открыл дверь.

«Там мы застали камер-гусара, который спал крепчайшим сном, сидя и прислонившись головой к печке. Из всей толпы офицеров, сначала окружавших нас, оставалось теперь всего человека четыре, да и те вместо того, чтобы вести себя тихо, напали на лакея; один из офицеров ударил его тростью по голове, и тот поднял крик.

Пораженные, все остановились, предвидя момент, когда общая тревога разнесется по всем комнатам.

Я поспешил войти вместе с князем Зубовым в спальню, где мы, действительно, застали… императора уже разбуженным этим криком и стоящим возле кровати, перед ширмами. Держа шпаги наголо, мы сказали ему: „Вы арестованы, ваше величество!..“»

Прервем тут рассказ генерала Беннигсена…

Фонвизин рассказывает, что Павел, встревоженный шумом, вскочил с постели, схватил шпагу и спрятался за ширмами. Князь Платон Зубов, не видя Павла на постели, испугался, но Беннигсен, хладнокровно осмотрев помещение, нашел Павла, спрятавшегося за ширмами, со шпагою в руке и вывел его из засады.

Самое замечательное здесь – подчеркнутое хладнокровие генерала. Если Платон Александрович и позволил себе для храбрости хватануть за ужином лишку, то генерал Беннигсен был трезв и предельно собран.

Когда он произнес слова об аресте, Павел взглянул на него и сразу же, не произнеся ни слова, обернулся к князю Зубову.

– Что вы делаете, Платон Александрович? – спросил он.

«В эту минуту, – свидетельствует Беннигсен, – вошел в комнату офицер нашей свиты и шепнул Зубову на ухо, что его присутствие необходимо внизу, где опасались гвардии, что один поручик не был извещен о перемене, которая должна совершиться. Несомненно, что император никогда не оказывал несправедливости солдату и привязал его к себе, приказывая при каждом случае щедро раздавать мясо и водку в петербургском гарнизоне (курсив мой. – Н. К.).

Тем более должны были бояться этой (курсив мой. – Н. К.) гвардии, что граф Пален еще не прибыл со своей свитой и батальоном для занятия главной лестницы замка, отрезавшей всякое сообщение между гвардией и покоями императора.

Князь Зубов вышел, и я с минуту оставался с глазу на глаз с императором, который только глядел на меня, не говоря ни слова.

Мало-помалу стали входить офицеры из тех, что следовали за нами. Первыми были подполковник Яшвиль, брат артиллерийского генерала Яшвиля, майор Татаринов и еще несколько других.

Я должен здесь прибавить, что так как за последнее время было сослано и удалено со службы огромное количество офицеров всех чинов, то я уже не знал почти никого из тех, кого теперь видел перед собой, и они тоже знали меня только по фамилии.

Тогда я вышел, чтобы осмотреть двери, ведущие в другие покои; в одном из них, между прочим, были заперты шпаги арестованных офицеров. В эту минуту вошли еще много офицеров».

Отвлечемся от чтения воспоминаний барона Левина Августа Теофила Беннигсена и попытаемся представить себе, что чувствовал император Павел, вглядываясь в лица офицеров, самовольно входивших в его покои.

С ужасом узнавал он в этих несостоявшихся насельниках Секретного дома страшное обличье цареубийц…

«Я узнал потом, – пишет Беннигсен, – те немногие слова, какие произнес император по-русски – сперва: „Арестован, что это значит арестован“? Один из офицеров отвечал ему: „Еще четыре года тому назад с тобой следовало бы покончить!“ На это он возразил: „Что я сделал?“ Вот единственные произнесенные им слова».

Офицеры, число которых еще возросло, так что вся комната наполнилась ими, схватили его и повалили на ширмы, которые были опрокинуты на пол. Мне кажется, он хотел освободиться от них и бросился к двери, и я дважды повторил ему: „Оставайтесь спокойным, ваше величество, – дело идет о вашей жизни!“

В эту минуту я услыхал, что один офицер, по фамилии Бибиков, вместе с пикетом гвардии вошел в смежную комнату, по которой мы проходили. Я иду туда, чтобы объяснить ему, в чем будет состоять его обязанность, и, конечно, это заняло не более нескольких минут».

Фонвизин рассказывает, что несколько угроз, вырвавшихся «у несчастного Павла, вызвали Николая Зубова, который был силы атлетической. Он держал в руке золотую табакерку и с размаха ударил ею Павла в висок, – это было сигналом, по которому князь Яшвиль, Татаринов, Горданов и Скарятин яростно бросились на него, вырвали из его рук шпагу: началась с ним отчаянная борьба. Павел был крепок и силен: его повалили на пол, топтали ногами, шпажным эфесом проломили ему голову и, наконец, задавили шарфом Скарятина»…

Но самое замечательное у Фонвизина, однако, идет далее…

«В начале этой гнусной, отвратительной сцены Беннигсен вышел в предспальную комнату, на стенах которой развешены были картины, и со свечкою в руке преспокойно рассматривал их.

Удивительное хладнокровие. Не скажу – зверское жестокосердие, потому что генерал Беннигсен во всю свою службу был известен, как человек самый добродушный и кроткий. Когда он командовал армией, то всякий раз, когда ему подносили подписывать смертный приговор какому-нибудь мародеру, пойманному на грабеже, он исполнял это как тяжкий долг, с горем, с отвращением и делая себе насилие. Кто изъяснит такие несообразные странности и противоречия человеческого сердца!»

Барон Левин Август Теофил Беннигсен родился в родовом поместье близ Ганновера. Будучи обладателем богатого родового поместья, на русскую службу Беннигсен поступил в 1773 году, не принимая, однако, русского подданства.

Во время польской кампании барон познакомился с Валерианом Александровичем Зубовым и с этого момента в карьере его происходит перелом. Награды и повышения в званиях так и сыплются на него.

Участие Беннигсена в убийстве императора Павла было предопределено его близостью к братьям Зубовым. Император прозорливо отметил, увольняя Беннигсена со службы: «Имею я повод думать, что Беннигсен у нас не весьма усерден, и особенно лично ко мне…». Тем не менее по ходатайству Палена Беннигсен был возвращен и теперь хладнокровно разглядывал со свечкой в руках картины на стенах, ожидая, когда «пехота» завершит цареубийство.

В отличие от пьяных офицеров русской гвардии, вообразивших, что чем гнуснее будут они убивать императора, тем более будет заслуга, Беннигсен прекрасно понимал, что для продолжения стремительной карьеры надобно, по крайней мере, уклониться от прямого участия в цареубийстве[58]58
  Это Беннигсену удалось как нельзя лучше, и за это он был щедро вознагражден императором Александром. Конечно, на какое-то время ему пришлось удалиться от двора – он был назначен Виленским военным губернатором, но уже в 1805 году возвращен в Петербург и назначен командующим 70-тысячным корпусом, а после незначительной победы 14 декабря 1806 года под Пултуском над отрядом Ланна, которую Беннигсен в донесении государю выдал за победу над армией самого Наполеона, назначен главнокомандующим всей русской армией…
  Несмотря на многочисленные неудачи, Александр продолжал осыпать наградами организатора убийства своего отца… Орден Андрея Первозванного – всего лишь одна из этих наград… Только когда началось вторжение Наполеона в Россию, Александр был вынужден отстранить плохо говорящего по-русски Беннигсена от командования русской армией.


[Закрыть].

Он так и поступил.

Полюбовавшись картинами, он вернулся в спальню императора.

«Кто-то из офицеров сказал мне: „С ним покончили!“

Мне трудно было этому поверить, так как я не видел никаких следов крови. Но скоро я в том убедился собственными глазами. Итак, несчастный государь был лишен жизни непредвиденным образом и, несомненно, вопреки намерениям тех, кто составлял план этой революции, которая, как я уже сказал, являлась необходимой. Напротив, прежде было условлено увезти его в крепость, где ему хотели предложить подписать акт отречения от престола».

В своих мемуарах Беннигсен, не довольствуясь собственным алиби, тут же называет и имена подлинных убийц.

«Припомните, генерал, что было много выпито вина за ужином, предложенным… офицерам, бывшим виновниками этой сцены, которую, к несчастью, нельзя вычеркнуть из истории России».

Примечание это весьма существенное, поскольку у фон Палена тоже хватило ума не принимать непосредственного участия в убийстве императора Павла… Беннигсен, однако, исправляет эту несправедливость.

«Должен прибавить, – пишет он, – что граф Пален, обращаясь к этим офицерам, сказал им, между прочим: „Господа, чтобы приготовить яичницу, необходимо разбить яйца“. Не знаю, с каким намерением было употреблено это выражение, но эти слова могли подать повод к ложным толкованиям».