Текст книги "Шлиссельбургские псалмы. Семь веков русской крепости"

Борясь за влияние на императора, Долгорукие менее всего думали о развитии подростка, менее всего заботились об интересах державы.

Используя мальчишеское увлечение Петра II охотой, они всячески поощряли его в этой страсти.

Грандиозной была потеха, устроенная для юного императора в тульских лесах осенью 1729 года.

Больше месяца длилась она…

Охотники затравили четыре тысячи зайцев, полтысячи лисиц, добыли пятнадцать рысей, пять медведей…

Петр II

Впрочем, тут не надо забывать и того, что молодой князь Иван Долгорукий сам был еще очень и очень молод.

Рассказывают, что однажды, когда Петру II предстояло подписать смертный приговор, Долгорукий «укусил своего друга за ухо, желая этим показать, как должно быть больно тому, кому отрубают голову».

8

Считается, что царица Евдокия-Елена не пользовалась никаким влиянием на внука, и он как бы даже и тяготился этой родственной связью. Однако выводы об этом делаются на том основании, что якобы Петр II не испытывал к ней особой любви.

Отчасти это так, но если вспомнить, что мальчик и не видел никогда свою бабушку, трудно требовать от него проявления открытой привязанности. Но вместе с тем внутреннее ощущение ее как единственного по-настоящему близкого к нему человека в Петре II, безусловно, было.

И влияние царицы Евдокии-Елены на него тоже существовало.

Во всяком случае, вернувшись в Москву и встретившись с бабушкой, юный император раздарил всех собак, приказал убрать все ружья.

19 ноября торжественно было объявлено, что император вступает в брак с дочерью князя Алексея Григорьевича – семнадцатилетней Екатериной Долгоруковой, а 13-го состоялось обручение, на котором присутствовала и царица Евдокия-Елена.

Но было уже поздно…

6 января 1730 года состоялось торжественное водоосвящение на Москве-реке. Фельдмаршал Василий Владимирович Долгоруков выстроил в каре войска. Приехал из Лефортовского дворца император Петр II и занял полковничье место.

Было холодно. Над крестом Иордани клубился морозный пар.

Сидя в седле, император внимательно разглядывал собравшихся.

Весь двор здесь, все иностранные посланники… Всеми цветами радуги пестрели на белом снегу праздничные одеяния.

Кружилась голова… С трудом разглядел император в нарядной толпе свою невесту. Чудо как хороша семнадцатилетняя Катенька Долгорукова. Глаза сияли, щечки раскраснелись от мороза.

Опустил глаза император. Провел рукою в перчатке по гриве жеребца.

Жарко было на морозном воздухе.

Когда запели «Во Иордане крещающуся Тебе, Господи, Троическое явися поклонение: Родителев бо глас свидетельствование Тебе, возлюбленнаго Тя Сына именуя…», император почувствовал, что все тело покрылось липким потом, и его начало трясти…

С трудом доехал до Лефортова дворца и здесь едва смог спуститься с седла. Его сразу же уложили в постель, и он провалился в беспамятство.

Все дни, пока он болел, бабушка, царица Евдокия Федоровна, не отходила от его постели.

Два с половиной года правления Петра II историки оценивают весьма сурово, забывая, что это были годы правления ребенка.

Между совершением важных государственных дел – а в эти годы был заключен Буринский договор с Китаем об установлении границ, разрешено старательство в Сибири, изданы указы о прекращении кабального холопства, отменены магистраты и восстановлена власть воевод на местах, восстановлено гетманство в Малороссии – император Петр II болел детскими болезнями: корью и оспой…

Он и умер, как ребенок, когда, уже начав выздоравливать, 17 января 1730 года распахнул окно в своей комнате.

И последними его словами были: «Запрягайте сани! Хочу ехать к сестре!», словно в последнее мгновение жизни пытался вернуться юный император в так и не прожитое им детство…

9

Евдокия Федоровна была последней русской женой и русской бабушкой русских императоров. Ее старорусская красота и старорусское воспитание приобретают, таким образом, значение символа в русской истории.

Существуют свидетельства, что после кончины Петра II члены Верховного тайного совета предлагали престол Евдокии Федоровне, но она отказалась.

На коронации Анны Иоанновны царица Евдокия Федоровна сидела в особо устроенном месте, откуда, как она и желала, посторонние не могли ее видеть.

По окончании церемонии императрица подошла к ней, обняла, поцеловала и просила ее дружеского расположения: обе плакали навзрыд…

В 1731 году царица Евдокия Федоровна, в возрасте 62 лет, умерла в Новодевичьем монастыре.

«Бог дал мне познать истинную цену величия и счастья земного», – сказала перед своей кончиной эта первая узница Шлиссельбургской крепости.

Похоронили Евдокию Федоровну по ее воле не в кремлевском Вознесенском монастыре, а в соборе Новодевичьего монастыря рядом с гробницами царевен Софьи и ее сестры Екатерины Алексеевны.

Глава восьмая
ШЛИССЕЛЬБУРГСКИЙ ПРОЕКТ АННЫ ИОАННОВНЫ

Положил есть реки в пустыню и исходища водная в жажду

Землю плодоносную в сланость от злобы живущих на ней.

Псалом 106, ст. 33–34

После освобождения царицы Евдокии Шлиссельбургская крепость снова осталась без арестантов, и так получилось, что этот период совпал с оживлением строительных работ на острове.

Ежемесячно посылает Доменико Трезини рапорты о ходе работ генерал-аншефу над фортификациями Б.Х. Миниху, сообщая о ремонте стен и башен, о закладке кирпичом бреши и о проломе стены для соединения канала с озером, о ремонте крытого хода по верху стены и об отделке казарм.

Такое ощущение, что старинная русская крепость, не желая превращаться в тюрьму, снова облачается в воинские доспехи, готовится встать в боевой строй.

Усилиями И. Устинова и Д. Трезини в конце 20-х и начале 30-х годов XVIII века создается завершенный архитектурный ансамбль с площадью и выходящими на нее казармами, с монетным двором и церковью, с царским дворцом и комендантским домом, с устремленной ввысь колокольней и каналом с мостами.

«Крепость приобрела новые черты, которые сближали ее с постройками Петербурга и Кронштадта, – отмечают авторы книги „Крепость Орешек“ А.Н. Кирпичников и В.М. Савков. – Творчество русских архитекторов при этом успешно сочеталось с деятельностью иностранных мастеров, работавших в новой русской столице.

В этой твердыне, расположенной при входе в Неву, как бы на границе между старыми русскими городами (Старая Ладога, Тихвин и др.) и только что возникшими, удивительно органично сочетались укрепления средневековые (московской поры) и фортификационные сооружения петровского времени. Так возник новый Шлиссельбург, который был и каменным стражем, и водными воротами новой столицы с востока, и торговым центром, и военно-административной резиденцией».

Впрочем, в таком состоянии Шлиссельбургская крепость находилась совсем недолго…

1

Добрый обычай завел в своем Отечестве первый русский император…

В ночь, когда помирал государь, сановники сходились в покое, невдалеке от постели умирающего, и до хрипоты, до биения крови в голове, артачились. Решали – кому теперь сесть на троне.

За каждым сановником сила стояла. За этим – армия, за тем – гвардейские полки, тут – семья, там – роды знатные. Одни так говорили, другие – иначе, и договориться между собой не могли, потому как если слабину покажешь и уступишь – пощады не будет. В лучшем случае – с властью доведется проститься, в худшем же – можно и с жизнью расстаться, а не только с чинами и богатствами…

И так теперь всякий раз было.

И после смерти Петра I спорили сильно, и когда Екатерина умерла, артачились.

Нынче, после кончины императора Петра II, тоже согласия не предвиделось.

В.В. Долгоруков

В душном покойнике, рядом со спальней умершего императора, сидели князья Долгоруковы – Алексей Григорьевич да Василий Лукич, канцлер Гаврила Иванович Головкин, князь Дмитрий Михайлович Голицын…

Остермана бы сюда – в полном составе Верховный тайный совет собрался бы…

Но Андрей Иванович в заседание не пошел.

От постели умершего императора Петра II не отходил – боялся, каб какого подложного завещания в постель не подсунули.

– Куды мне, иностранцу, русского царя выбирать? – сказал он. – Которого господа верховники выберут, тому и буду служить.

Так ведь и не пошел, хитрец такой, в заседание.

Зато пришел сибирский губернатор Михаил Владимирович Долгоруков и оба фельдмаршала – Михаил Михайлович Голицын и Василий Владимирович Долгоруков.

Четверо Долгоруковых напротив двоих Голицыных сидели, а председательствовал ими граф Головкин.

Государя всея Руси избирали.

Разговор серьезный шел, степенно мнениями обменивались.

– Катьку нашу надобно императрицей изделать… – говорил Алексей Григорьевич Долгоруков. – Вечнодостойныя памяти государь император ей ведь престол отказал, – и, вытащив из кармана бумагу, утер рукавом заслезившиеся глаза. – Вишь, Божий Промысл-то урядил как. Ежели император – Петр, а коли императрица – Екатерина…

– Полно народ-то смешить… – сказал на это князь Дмитрий Михайлович. – Вся Москва уже знает, что Ванька ваш заместо императора подписи наловчился ставить.

А.И. Остерман

Долгоруковых в заседании том было вдвое больше, чем Голицыных. Если вместях закричать, всех бы заглушили. Но поостереглись кричать.

Шумно во дворце было. В такие ночи всегда много народу к царскому дворцу жмется, но нынче, не в пример прежнему, особенно тревожно было.

На свадьбу императора и княжны Екатерины Долгоруковой со всей России генералы и губернаторы, знатные фамилии и простое шляхетство съехались. На свадьбу ехали, а попали на похороны.

Как в русской сказке про дурака, перепутали.

И хотя это сама судьба такой конфуз устроила, маленько каждый себя дураком ощущал. Шибко уж похоже на сказку получалось.

А когда люди в таком настроении находятся, еще сильней их тревожить – боязно. Всякое могут учинить в отчаянности…

Потому и остереглись шуметь Долгоруковы. Только крякнул князь Василий Лукич:

– Невесть что говоришь, Дмитрий Михайлович… Нешто бы мы пошли на такое?

Ему не ответили.

Тихо было в душноватом покойчике. Шурша, сыпалась пудра с париков.

Из глубины дворца неясный шум доносился. То ли молились где-то, то ли бунтовать собирались. Узнать бы сходить, да нельзя… Никак нельзя до окончания выборов из заседания отлучаться.

– Я вот чего, господа верховники, думаю… – заговорил Дмитрий Михайлович Голицын. – Бог, наказуя Россию за ее безмерные грехи, наипаче же за усвоение чужеземных пороков, отнял у нее государя, на коем покоилась вся ее надежда.

Это верно князь Дмитрий Михайлович сказал. За великие грехи пресечено мужское потомство Петра I…

Кивали головами верховники.

А Голицын неспешно продолжал речь, рассуждая, что о дочери вечнодостойныя памяти императора Петра I от первого брака с Екатериной и думать негоже…

Кто такая императрица Екатерина была по происхождению? Ливонская крестьянка и солдатская шлюха! Ежели б не злодей Меншиков, который сам из подлого сословия происходит, и императрицей бы ей не бывать, и супругой императора тоже…

– Верно! – сказал Василий Владимирович Долгоруков. – Коли уж не Катьку нашу, тогда лучше Евдокию-царицу на трон посадить.

– Несурьезно это, фельдмаршал… – покачал головой Голицын. – Я воздаю полную дань достоинствам вдовствующей царицы, но она только вдова государя. А есть у нас и дочери царя Ивана. Мы все знаем Анну Ивановну, герцогиню Курляндскую… Говорят, у нее характер тяжелый, но в Курляндии неудовольствий на нее нет!

И столь неожиданным было предложение Голицына, что как-то растерялись все. Совсем не думано было про Анну Иоанновну…

– Дмитрий Михайлович! – пораженно проговорил фельдмаршал Василий Владимирович Долгоруков. – Твои помыслы исходят от Бога и родились они в сердце человека, любящего свою Отчизну. Да благословит тебя Бог… Виват нашей императрице Анне Иоанновне!

В.Л. Долгоруков

Тут и Василий Лукич Долгоруков, припомнив, что в прежние времена он в добрых отношениях с Анной Иоанновной находился, спохватился и тоже виват закричал. И Остерман тут как тут, начал ломиться в двери.

– Кого выбрали-то? – спросил.

– Анну Иоанновну…

– Виват! – закричал Андрей Иванович.

– Виват! – крикнули уже все хором.

Только князь Дмитрий Михайлович молчал.

– А ты чего? – спросил у него брат, фельдмаршал, герой штурма Нотебурга и сражения под Полтавой. – Сам ведь и предлагал…

И тут снова Дмитрий Михайлович всех удивил.

– Воля ваша, господа верховники, кого изволите… – сказал он в наступившей тишине. – А только надобно и себя полегчить!

– Чего? – не поверив своим ушам, спросил канцлер Гаврила Иванович Головкин. – Чего это сказал ты такое мудреное?

– Полегчить себя надо… – хладнокровно повторил Голицын. – Воли себе прибавить.

Мудр был Дмитрий Михайлович Голицын. Все книги прочитал, пока губернатором сидел в Киеве. Вот и говори, что пустое дело – книжки читать… Ишь ведь до чего додумался! Мудро, однако! А главное – так заманчиво, что и думать о таком страшно.

– Ишь ты… – покачал головой Василий Лукич. – Да хоть и прибавим воли себе, только удержим ли волю эту?

– А чего же не удержим? – задорно спросил Голицын. – Я так полагаю, что надобно нам к Ее величеству пункты написать.

И, не давая опомниться ошарашенным сотоварищам, кликнул Василия Петровича Степанова, правителя дел Верховного тайного совета.

– Садись там, чернильница! – сказал, кивая на маленький столик. – Пиши, что тебе говорить будем.

Тут всех сразу прорвало.

– Не надо, чтоб нам головы секли!

– И имущества пускай не лишают без суда справедливого!

– И войну заводить, чтоб с общего совета…

– Да что писать-то, ваши сиятельства?! – в отчаянии воскликнул Степанов. – Про головы али про войну сначала?

– Экий ты дурак, братец! – вздохнул Дмитрий Михайлович. – Слухай, что Василий Лукич диктовать будет, а Андрей Иванович штилем правильным обрабатывать…

– Нихт! Нихт! – закричал Остерман. – Дело это так важное, что за иноземством своим я вступать в него не смею!

– Полно тебе врать, Андрей Иванович! – укорил его Василий Лукич. – Вицеканцлерскую должность тебе иноземство справлять не мешает, так и штилю тоже от тебя порухи не будет.

Остерман поупирался еще, но деваться некуда было. Наконец заскрипело перо Степанова, записывая:

«Чрез сие наикрепчайше обещаемся, что наинаглавнейшее мое попечение и старание будет не токмо о самодержавии, но и о крайнем и всевозможном распространении православный нашея веры греческого исповедания; тако же по принятии короны российской в супружество во всю мою жизнь не вступать и наследника ни при себе, ни по себе никого не определять; еще обещаемся, что понеже целость и благополучие всякого государства от благих советов состоит, того ради мы ныне уже учрежденный Верховный тайный совет в восьми персонах всегда содержать и без оного согласия:

1. Ни с кем войны не всчинять;

2. Миру не заключать;

3. Верных наших подданных никакими податями не отягощать;

4. В знатные чины, как в стацкие, так и в военные сухопутные и морские выше полковничья ранга не жаловать, ниже к знатным делам никого не определять, а гвардии и прочим войскам быть под ведением Верховного тайного совета».

Остерман замолчал, задумавшись. Перестало скрипеть и перо Степанова. Слышны были только шаги в коридорах Лефортовского дворца.

– Каб головы-то не секли, не записали еще? – спросил князь Алексей Григорьевич Долгоруков.

– Да-да! – вспомнил Остерман. – Пиши: «У шляхтества живот, имения и чести без суда не отнимать».

– И чтоб вотчины и деревни… – добавил Василий Лукич, – не жаловать; в придворные чины, как русских, так и иноземцев, не производить…

Записали и это. Подумав, запретили Анне Иоанновне и государственные доходы в расход употреблять, и при этом наказали всех в «неотменной своей милости содержать».

Кажется, ничего не забыли…

Теперь подписывать письмо надобно было, решили, что подпишут его только шестеро прежних верховников. Первым перо протянули канцлеру Головкину. Зажмурил глаза князь и подписал. Остерман снова отнекиваться стал, но и его заставили подпись поставить.

Везти кондиции в Митаву вызвались Василий Лукич Долгоруков и Михаил Михайлович Голицын. Еще по настоянию канцлера припрягли к ним родственника Головкина – генерала Леонтьева. Остерман своих родственников включать в делегацию не просил, за неимением таковых в России…

Только к утру и управились с государственными делами. Потирая кулаком слипающиеся глаза, отправился князь Дмитрий Михайлович в залу, где собрались сенаторы, члены Синода и генералы.

– Надобно сегодня торжественное молебствие сотворить в честь новой матушки-императрицы! – сказал Феофан Прокопович, когда было объявлено об избрании Анны Иоанновны.

– Погодь маленько! – остудил его Голицын.

– Чего годить-то, ваше сиятельство?

– Отдохнуть надо малость… – зевая, ответил князь.

Так и закончилась ночь на 19 января 1730 года.

Историческая ночь…

В два часа, крикнув: «Запрягайте сани! Хочу ехать к сестре!» – отбыл в неведомую страну внук Петра I император Петр II, а к утру пало и русское самодержавие…

Казалось тогда, что пало оно навсегда…

2

Говорят, что творец этой первой русской Конституции, князь Дмитрий Михайлович Голицын, скажет потом: «Пир был готов, но званные оказались недостойными его; я знаю, что паду жертвой неудачи этого дела; так и быть, пострадаю за Отечество; мне уже и без того остается недолго жить; но те, кто заставляют меня плакать, будут плакать дольше моего».

Поражает в этих словах князя соединение почти пророческого предвидения с удивительной близорукостью по отношению к событиям, участником которых был сам.

Насчет горьких слез, которые предстоит пролить и тем, кто препятствовал, и тем, кто помогал Анне Иоанновне установить самодержавное правление, угадано верно.

А вот с утверждением о готовности пира можно и поспорить.

За те тридцать пять дней, что жила Российская империя без императора, никакого конституционного пира приготовить не удалось.

И продукты требовались для этого другие, и повара…

В десять часов утра 19 января 1730 года в Кремлевском дворце были собраны Синод, Сенат и генералитет. На этом собрании князь Дмитрий Михайлович Голицын объявил об избрании на престол Анны Иоанновны.

Сообщение ошарашило сановников.

Во-первых, странно было для «птенцов гнезда Петрова», что русский престол переносится в старшую ветвь потомков царя Ивана, а, во-вторых, о кандидатуре Анны Иоанновны на русский престол всерьез никто и не думал…

Никто всерьез не думал и о Конституции.

Тем паче, что составленные верховниками кондиции с самого начала были засекречены, и ни Сенат, ни Синод, ни генералитет не были ознакомлены с ними.

Вводя ограничения самодержавной власти, верховники планировали обмануть и синодалов, и сенаторов, и генералов, объявив им, что кондиции дарованы самой императрицей.

Собирались они обмануть и императрицу, которой заявили, что кондиции – солидарное требования всего народа России…

«Сего настоящего февраля 2-го дня получили мы с нашею и всего общества неописанною радостию ваше милостивейшее к нам письмо от 28-го минувшего генваря и сочиненные в общую пользу государственные пункты, – сообщили они в депеше Анне Иоанновне, – и того же дня оные при собрании Синоду, Сенату и генералитету оригинально объявлены и прочтены и подписаны от всех».

Между тем уже 2 февраля Василий Никитич Татищев составил предложение распустить Верховный совет, поскольку тот действует, скрывая свои планы.

Под этим заявлением поставили свои подписи 249 офицеров.

Это была реальная сила. Большинство офицеров гвардии, не отвергая в принципе ограничения самодержавия, изначально готовы были укреплять его, пока самодержавие укрепляет в империи крепостническую власть дворянства.

Под давлением этого крыла верховникам следовало пойти на уступки, но какой компромисс возможен на основе той лжи и тайны, что и составляли существо предлагаемой ими «тайной Конституции»?

3

По справедливому замечанию В.О. Ключевского, новая императрица привезла в Россию только злой и малообразованный ум да ожесточенную жажду запоздалых удовольствий и грубых развлечений…

Она не способна была – и на этом и строился расчет князя Дмитрия Михайловича Голицына! – самостоятельно вести борьбу за власть. И для того и опекал императрицу Василий Лукич Долгорукий, чтобы не допустить к ней нежелательных советников.

Но тут верховники просчитались.

Андрей Иванович Остерман переиграл своих товарищей по Верховному совету и сумел установить связь с государыней по дамской линии. Направляемая этим опытным политиканом, Анна Иоанновна вступила в борьбу за власть.

Когда Преображенский полк и кавалергарды явились приветствовать новую императрицу, она объявила себя полковником преображенцев и капитаном кавалергардов.

И вот 14 февраля 1730 года министры, сенаторы, представители генералитета и дворянства прибыли во Всесвятское, чтобы представиться новой императрице.

«Благочестивая и всемилостивейшая государыня! – обратился к Анне Иоанновне князь Дмитрий Михайлович Голицын. – Мы – всенижайшие и верные подданные Вашего Величества, члены российского Верховного совета, вместе с генералитетом и российским шляхетством, признавая Тебя источником славы и величия России… благодарим Тебя за то, что Ты удостоила принять из наших рук корону и возвратиться в отечество; с не меньшей признательностью благодарим мы Тебя и за то, что Ты соизволила подписать кондиции, которые нашим именем предложили Тебе наши депутаты на славу Тебе и на благо Твоему народу».

Дмитрий Михайлович Голицын умолк, наступила тишина, все ждали ответа императрицы. Рослая и тучная, с мужеподобным лицом стояла она посреди залы. Отвергнет она претензии Голицына или признает их? От этого теперь зависело все…

Анна Иоанновна поступила, как присоветовал Остерман.

– Дмитрий Михайлович и вы, прочие господа из генералитета и шляхетства! – сказала она. – Да будет вам известно, что я смотрю на избрание меня вами Вашей Императрицей как на выражение преданности, которую вы имеете ко мне лично и к памяти моего покойного родителя.

Это был мастерский ход.

Напомнив, что она является дочерью старшего брата Петра I, Анна Иоанновна превращала свое избрание в единственно возможный по закону акт. Она занимала трон, как представительница старшей ветви царского дома. Не бедная курляндская вдова, облагодетельствованная верховниками, стояла сейчас перед министрами, сенаторами и генералами, а государыня более законная, чем Екатерина I, и даже Петр II.

– Я постараюсь поступать так, что все будут мною довольны… – продолжала свою речь императрица. – Согласно вашему желанию я подписала в Митаве кондиции, о которых упомянул ты, Дмитрий Михайлович, и вы можете быть убеждены, что я их свято буду хранить до конца моей жизни в надежде, в которой я и ныне пребываю, что и вы никогда не преступите границ вашего долга и верности в отношении меня и Отечества, коего благо должно составлять единственную цель наших забот и трудов.

На следующий день, охраняемая кавалергардами, Анна Иоанновна въехала в Москву.

Как утверждали современники, она и выглядела уже иначе, чем по прибытии из Митавы. Изящнее сделались руки, прелестнее глаза, величественнее фигура. Красивой Анну Иоанновну пока не решались назвать, но очарование испытывали уже многие…

4

Верховники рассчитывали ввести в России Конституцию тайно. Реальная власть тоже утекла из их рук как-то непонятно и тайно для них.

Но через пять дней наступил финал.

25 февраля 1730 года во дворце собрались представители трех партий: верховники-реформаторы; шляхетские конституционалисты, поддерживавшие ограничение самодержавия, но выступавшие и против Верховного тайного совета; и самодержавники во главе с Остерманом, поддерживаемые офицерами гвардии…

Андрею Ивановичу Остерману накануне удалось провести блистательную интригу. Напугав конституционалистов-шляхтичей арестами, которые якобы собираются провести верховники, он привлек их на сторону своей партии…

Н.И. Костомаров так описывает сцену краха конституционных надежд…

Утром 25 февраля явилась во дворец толпа шляхетства. По одним известиям, число явившихся простиралось до восьмисот человек, по другим – до ста пятидесяти. Возглавлял их князь Алексей Михайлович Черкасский.

Он подал государыне челобитную, в которой изъявлялась благодарность за высокую милость ко всему государству, выраженную в подписанных ею пунктах, а далее сообщалось, что «в некоторых обстоятельствах тех пунктов находятся сумнительства такие, что большая часть народа состоит в страхе предбудущаго беспокойства»…

Челобитчики просили, «дабы всемилостивейше, по поданным от нас и от прочих мнениям, соизволили собраться всему генералитету, офицерам и шляхетству по одному или по два из фамилий: рассмотреть, а все обстоятельства исследовать согласным мнением по большим голосам форму правления сочинить и вашему величеству к утверждению представить».

Новая челобитная была представлена в четвертом часу пополудни.

Как и прежняя, эта челобитная начиналась благодарностью императрице за подписание кондиций, поданных Верховным тайным советом, но заканчивалась просьбой «присланные к вашему императорскому величеству от Верховного тайного совета пункты и подписанные вашего величества рукою уничтожить».

– Мое постоянное желание было управлять моими подданными мирно и справедливо, – произнесла в ответ императрица. – Но я подписала пункты и должна знать: согласны ли члены Верховного тайного совета, чтоб я приняла то, что теперь предлагается народом?

Члены Верховного тайного совета, молча, склонили головы.

«Счастье их, – замечает современник, – что они тогда не двинулись с места; если б показали хоть малейшее неодобрение приговору шляхетства, гвардейцы побросали бы их в окно».

– Стало быть, – продолжала императрица, – пункты, поднесенные мне в Митаве, были составлены не по желанию народа!

– Нет! – раздались крики.

– Стало быть, ты меня обманул, князь Василий Лукич? – сказала государыня, обратившись к князю Долгорукому.

Он молчал. И императрица, взяв подписанные в Митаве кондиции, изодрала их и объявила, что желает быть истинною матерью Отечества и доставить своим подданным всевозможные милости.

Анна Иоанновна

«Черствая по природе и еще более очерствевшая при раннем вдовстве среди дипломатических козней» Анна Иоанновна стала самодержавной государыней. В тот же день она распорядилась доставить в Россию Бирона, хотя в Митаве и давала обязательство позабыть этого человека…

5

Императрица Анна Иоанновна сполна рассчиталась с авторами «тайной конституции», которая могла лишить ее любви Эрнеста Иоганна Бирона.

9 (20) апреля 1730 года она назначила обманувшего ее Василия Лукича сибирским губернатором, однако вслед послала офицера с указом о лишении князя чинов и ссылке его в деревню. Впрочем, и в деревне Василий Лукич не задержался, по новому указу императрицы он был заточен в Соловецкий монастырь, а в 1739 году – подвергнут пытке и обезглавлен.

Не миновала кара и главного творца «тайной конституции» князя Дмитрия Михайловича Голицына.

В 1736 году он был привлечен к суду и осужден на смертную казнь, которую императрица Анна Иоанновна, вспомнив, что это все-таки князь Дмитрий Михайлович и предложил сделать ее императрицей, заменила ему заключением в Шлиссельбургской крепости.

Конфискованы были все имения князя и самая богатая в России частная библиотека, насчитывавшая шесть тысяч томов.

Впрочем, ни к чему уже была эта библиотека князю.

14 (25) апреля 1737 года Дмитрий Михайлович Голицын умер, проведя в шлиссельбургском заточении чуть больше трех месяцев.

Так, волею императрицы Анны Иоанновны Шлиссельбург, десять лет простоявший без узников, снова превратился в тюрьму.

Тридцать пять лет назад, 11 октября 1702 года, стоя под градом шведских пуль, подполковник Семеновского полка Михаил Михайлович Голицын отказался тут выполнить приказ Петр I и отступить.

«Скажи царю, что теперь я уже не его, а Божий», – ответил он посыльному и, приказав оттолкнуть от острова лодки, снова повел солдат на штурм крепости.

538 героев, павших во время штурма, похоронили внутри взятой крепости.

Здесь могла быть и могила самого Михаила Михайловича Голицына, но здесь, тридцать пять лет спустя, похоронили его старшего брата.

Ему выпала судьба стать первым узником, убитым Шлиссельбургом.

Мистический скрежет города-ключа, смыкая несмыкаемое, заглушает тут, кажется, и сам ход русской истории в царствование Анны Иоанновны…

Посудите сами, племянница Петра I Анна Иоанновна заточила в Шлиссельбургскую крепость члена Верховного тайного совета Дмитрия Михайловича Голицына, который и предложил избрать ее на русский престол…

Однако соединение несоединимого не завершается на этом.

Следующим за Дмитрием Михайловичем Голицыным узником Шлиссельбурга станет человек, который злее других искал погибели князя…

6

Многие исследователи отмечали, что предприятие князя Голицына имело своим примером избрание на шведский престол сестры Карла XII Ульрики Элеоноры. Шведским аристократам удалось тогда добиться ограничения самодержавной власти.

«При избрании Анны Голицын помнил и мог принимать в соображение случившееся с Ульрикой Элеонорой: удалось там – почему не удастся здесь? – спрашивал В.О. Ключевский. – Шведские события давали только одобрительный пример, шведские акты учреждения – готовые образцы и формулы»…

Это риторический вопрос. Там – это там, а здесь – это здесь…

Петру I казалось, что он строит европейское общество, а строилась восточная рабовладельческая империя.

Воспитанным Петром I верховникам чудилось, что они вводят «конституцию», а что собирались ввести на самом деле, не знает никто.

Шляхтичам-конституционалистам казалось, что они борются с засильем олигархов, но итогом совместных, хотя и направленных друг против друга, действий стало призвание Бирона.

Бироновщина стала итогом первой русской конституционной попытки!

Но могли ли как-то иначе завершиться эти конституционные споры?

Часто высказывается мнение, что, несмотря на недостатки, «конституция» Д.М. Голицына все равно ввела бы Россию в принципиально другую (европейскую) ситуацию.

Это сомнительно, но даже если бы все и произошло так, еще неизвестно, чем обернулся бы для России подобный поворот…

«Слышно здесь, что делается у вас или уже и сделано, чтоб быть у нас республике, – писал в те дни казанский губернатор Артемий Петрович Вольшский, человек неглупый, а главное, хорошо знающий русскую жизнь. – Я зело в том сумнителен. Боже сохрани, чтобы не сделалось вместо одного самодержавного государя десяти самовластных и сильных фамилий: и так мы, шляхетство, совсем пропадаем и принуждены будем горше прежнего идолопоклонничать и милости у всех искать, да еще и сыскать будет трудно, понеже ныне между главными как бы согласно ни было, однако ж впредь, конечно, у них без разборов не будет, и так один будет миловать, а другие, на того яряся, вредить и губить станут»…