Текст книги "Бунт Стеньки Разина"

XIX

Уже истекают два столетия с тех пор, как прокатилась по Руси эта страшная гроза, и народная память сохранила ее в бледных, фантастических образах. Имя Стеньки Разина известно и старому и малому в том краю, где совершались его похождения. Берега Волги усеяны урочищами с его именем. В одном месте набережный шихан (холм) называется «стол Стеньки Разина», потому что он там обедал с своими товарищами; в другом такой же холм называется «шапкой Стеньки Разина», потому что будто бы он оставил на нем свою шапку; в третьем – ущелье, поросшее лесом, называется «тюрьмою Стеньки Разина»; там, говорят, он запирал в подземельях взятых в плен господ. На север и на юг от городов Камышина и Царицына, по нагорному берегу Волги – ряд бугров, которые называются «буграми Стеньки Разина», в память того, будто бы он там закладывал свой стан. Все эти бугры схожи между собою тем, что отделяются от материка ущельями, которые в весеннее время наполняются полою водою; все эти бугры – экземпляры одного идеального бугра, существующего в народном воображении. В одном селе указывают на бугор и говорят: «Вот бугор Стеньки Разина; тут был его стан»; а в другом селе говорят: «Неправда, не там этот бугор, а вот он!» Старые люди рассказывали, что давно видны были тут окопы, и погреба, и железные двери. В погребах Стенька спрятал свое богатство, и теперь там лежит, да взять нельзя – заклято! Стенька Разин на своей кошме-самолетке-самоплавке перелетал с Дона на Волгу, а с Волги на Дон. На Дону было у него место – называется камень, а на Волге был у него бугор. Пограбит суда на Дону – полетит на Волгу. Не было спуска ни царским судам, ни купеческим, ни большим, ни мелким: со всех судов Стенька брал подать; а кто вздумает обороняться, тех топил, а господ больших ловил да в тюрьму сажал. Вот и шлет к нему сам царь: «Зачем, – говорит, – ты царских судов не пропускаешь?» А Стенька говорит: «Я, мол, ваше царское величество, не знаю, какие есть суда царские, какие не царские». Царь приказал на всех царских судах ставить гербы. Стенька поэтому не трогал их и пропускал, и дани не брал. Царь за это прислал к нему в подарок шапку. Только тогда купцы сговорились да и на свои суда стали ставить гербы, а Стенька, как это узнал, и говорит: «Нельзя разобрать, какие суда есть царские, какие не царские!» – и опять со всех судов стал брать дань. Много лет, таким образом, летал с Дона на Волгу, с Волги на Дон; а взять его никаким войском нельзя было, для того что он был чернокнижник. Потом собрал он шайку и поплыл в Персию, и воевал он там два года и набрал так много богатства, что и счесть и сметить невозможно, а как ворочался, в Астрахани воеводы не хотели пропустить его. Стенька говорит: «Пропустите меня, воеводы; я вам ничего дурного не сделаю!» Воеводы таки не пропустили, а велели палить на него из ружей и из пушек; только Стенька как был чернокнижник, так его нельзя было донять ничем: он такое слово знал, что ядра и пули от него отскакивали. Тогда подманила его девка Маша, как в песне поется, но и тут Стенька улизнул от беды и за эту штуку не простил воеводам. На другой год он пришел в Астрахань с войском и осадил кругом город. А в Астрахани жили больше все неверные. Стенька приказал палить холостыми зарядами и послал сказать, что жалеет православных христиан, а просит, чтоб христиане отворили ему ворота. Христиане и отворили ворота; он, как пошел, всех неверных ограбил, а иных до смерти побил и воевод побил за то, что его не пропускали, как он ворочался из Персии, а христианам ничего худого не сделал. Тогда был в Астрахани митрополит, стал он его, Стеньку, корить и говорить ему: «Вишь какая у тебя шапка – царский подарок; надобно, чтоб тебе теперь, за твои дела, царь на ноги прислал подарок – кандалы». И стал его митрополит уговаривать, чтоб он покаялся и принес повинную Богу и государю. Стенька осерчал на него за это да притворился, будто и в самом деле пришел в чувствие и хочет покаяться, и говорит митрополиту: «Хорошо, я покаюсь: пойдем на соборную колокольню, я стану с тобой вместе и оттуда, перед всем народом, принесу покаяние, чтоб все видели да и тоже покаялись». Как взошли они на колокольню, Стенька схватил митрополита поперек да и скинул вниз. «Вот, – говорит, – тебе мое покаяние!» За это его семью соборами прокляли!

Товарищи его, как узнали, что он семью соборами проклят, связали его и отправили в Москву. Стенька, едучи, сидит в железах да только посмеивается. Привезли его в Москву и посадили в тюрьму. Стенька дотронулся до кандалов разрывом-травою – кандалы спали; потом Стенька нашел уголек, нарисовал на стене лодку, и весла, и воду, все как есть, да, как известно, был колдун, сел в эту лодку и очутился на Волге. Только уж не пришлось ему больше гулять: ни Волга-матушка, ни мать-сыра земля не приняли его. Нет ему смерти. Он и до сих пор жив. Одни говорят, что он бродит по городам и лесам и помогает иногда беглым и беспаспортным. Но больше говорят, что он сидит где-то в горе и мучится.

Возвращались русские матросы из тюркменского плена; проходили они через русский город; было дело праздничное; православные христиане собрались около них послушать рассказов о чужедальних басурманских сторонах. Матросы говорили:

– Как бежали мы из плена, так проходили через Персидскую землю, по берегу Каспийского моря. Там над берегами стоят высокие, страшные горы. Случилась гроза. Мы под гору сели, говорим между собою по-русски, как вдруг позади нас кто-то отозвался: «Здравствуйте, русские люди!» Мы оглянулись: ан из щели, из горы, вылазит старик – седой-седой, старый, древний – ажио мохом порос. «А что, – спрашивает нас, – вы ходите по Русской земле: не зажигают там сальных свечей вместо восковых?» Мы ему говорим: «Давно, дедушка, были на Руси; шесть лет в неволе пробыли; а как живали еще на Руси, так этого не видали и не слыхали!» – «Ну а бывали вы в Божией церкви, в обедне на первое воскресенье Великого поста?» – «Как же, дедушка, бывали!» – «А слыхали, как проклинают Стеньку Разина?» – «Слыхали». – «Так знайте ж – я Стенька Разин. Меня земля не приняла за мои грехи: за них я проклят. Суждено мне страшно мучиться. Два змея сосали меня – один змей со полуночи до полудня, другой со полудня до полуночи; сто лет прошло – один змей отлетел, другой остался, прилетает ко мне в полночь и сосет меня за сердце; я мучусь, к полудню умираю и лежу совсем мертвый, а после полудня оживаю, и вот, как видите, жив и выхожу из горы; только далеко нельзя мне идти: змей не пускает; а как пройдет сто лет, на Руси грехи умножатся, да люди Бога станут забывать, и сальные свечи зажгут вместо восковых перед образами, тогда я пойду опять по свету и стану бушевать пуще прежнего. Расскажите об этом всем на святой Руси!»

За городом Царицыном, в степной деревне, жил, а может быть и теперь живет, стодесятилетний старик, и глухой, и слепой, и чуть движется, и трудно с ним говорить: надобно на ухо кричать во все горло; но он сохранял память и воодушевляется, когда вспомнит старые времена. Он собственными глазами видал Пугачева. «Тогда (говорил он) иные думали, что Пугачев-то и есть Стенька Разин; сто лет кончилось, он и вышел из своей горы». Впрочем, сам старик не верит этому: зато верит вполне, что Стенька жив и придет снова. «Стенька (говорит он) это мука мирская! это кара Божия! Он придет, непременно придет, и станет по рукам разбирать… Он придет, непременно придет… Ему нельзя не придти. Перед судным днем придет. Ох, тяжкие настанут, времена… Не дай, Господи, всякому доброму крещеному человеку дожить до той поры, как опять придет Стенька!»