Текст книги "Бунт Стеньки Разина"

IX

Отправившись на Дон, Стенька выбрал себе место между Кагальницкою и Ведерниковскою станицами на острове, который был протяжением в три версты. Там устроил он городок Кагальник и приказал обвести его земляным валом; козаки построили себе земляные избы.

Разнеслась молва о его славе, со всех сторон посыпала к нему голытьба; бежали к нему и с Хопра козаки верховых станиц, и с Волги гулящие люди; откликнулась его слава и в Украине: приходили к нему и братья сечевики. Когда он пришел из Царицына, войско его состояло из полторы тысячи; а через месяц, как доносили посылаемые царицынским воеводою, у него было две тысячи семьсот человек.

Он был для всех щедр и приветлив, разделял с пришельцами свою добычу, оделял бедных и голодных, которые, не зная куда деться, искали у него и приюта, и ласки. Его называли батюшкой, считали чудодеем, верили в его ум, в его силу, в его счастье. Старый домовитый козак, если ему удавалось обогатиться, старался зажить хорошенько, не заботился о голи, становился высокомерен с нею. Стенька был не таков: не отличался он от прочих братьев козаков ни пышностью, ни роскошью; жил он, как все другие, в земляной избе; одевался хотя богато, но не лучше других; все, что собрал в Персидской земле, раздавал неимущим. Стенька будто жил для других, а не для себя. Он медлил явиться в Черкаск, пока у него не составилась такая партия, которая бы могла стать в уровень с противною партиею; но в Черкаске был важный залог для него: там была жена его, там жил брат Фролка. Стенька послал в Черкаск козака Ивана Болдыря сообщить им, чтоб они тайно ушли к нему. Дело пошло на счастье Стеньки – семья его убежала из Черкаска; вместе с нею прибыл в Кагальник Фролка, неразлучный спутник успехов и гибели своего брата.

С тревогою поглядывали из Черкаска прямые козаки на этого зловещего предводители голытьбы.

Он никого не грабил. Торговцы, ехавшие из Москвы в Черкаск, были захвачены козаками, но козаки не обирали их; Стенька только принудил их не ездить в Черкаск и торговать в Кагальнике. Козаки платили им исправно, и торговцы сами охотно начали туда ездить и оделять их живностью. Стоял Стенька смирно и, по современному выражению, задоров ни с кем не делал. Тем было страшнее; как ни старался царицынский воевода узнать его тайные планы, сколько ни посылал проведывать и русских и татар – ничего не узнал и писал в своем донесении в Москву: «И приказывает Стенька своим козакам беспрестанно, чтоб они были готовы, а какая у него мысль, про то и козаки не много сведают, и ни которыми мерами у них, воровских козаков, мысли доведаться немочно».

А между тем все прежнее было приготовлением к тому, что Стенька зимою обдумывал в своем земляном городке.

В Москве не оказали полного одобрения распоряжениям Прозоровского. В грамоте от имени царя в Астрахани было замечено, что воеводы не поняли смысла милостивой грамоты, посланной для вручения козакам. Там было сказано, чтоб отпустить козаков с моря на Дон, а не из Астрахани Волгою. «Вы пропустили воровских козаков мимо города Астрахани и поставили их на Болдинском Устье выше города (писано было теперь в Астрахань); вы их не расспрашивали, не привели к вере, не взяли товаров, принадлежащих шаху и купцу, которые они ограбили на бусе, не учинили разделки с шаховым купцом. Не следовало так отпускать воровских козаков из Астрахани; и если они еще не пропущены, то вы должны призвать Стеньку Разина с товарищами в приказную избу, выговорить им вины их против великого государя и привести их к вере в церкви по чиновной книге, чтоб вперед им не воровать, а потом раздать их всех по московским стрелецким приказам и велеть беречь, а воли им не давать, но выдавать на содержание, чтоб они были сыты, и до указу великого государя не пускать их ни вверх, ни вниз; все струги их взять на государев деловой двор, всех пленников и награбленные на бусах товары отдать шахову купцу, а если они не захотят воротить их добровольно, то отнять и неволею». Из этого видно, что правительство давало милостивую грамоту для возвращения на Дон только в том случае, когда козаков нельзя будет поймать в руки, а в противном случае оно хотя и даровало им жизнь и избавляло от казни, но пресекало им средства к возобновлению своего удальства. Если б воеводы не спасли Стеньки Разина заранее, этот удалец, верно, был бы отправлен на стрелецкую службу куда-нибудь далеко от тихого Дона и Волги-матушки.

Воеводы, получив такое замечание, отговаривались старыми примерами, что подобная козацкая шайка, под начальством Ивашки Кондырева, состоявшая из двухсот человек, также была некогда пропущена и поставлена на Болдинском Устье; что их не отдавали за приставы (под стражу) и не приводили к вере; что теперь воеводы требовали несколько раз от Стеньки возвращения пленников и отдачи награбленного на бусах, но не смели отнять у них насильно, потому что тогда к ним пристали бы многие люди и произошло бы кровопролитие. Воеводы оправдывались еще тем, что так поступили с совета митрополита.

Козаки, которые пришли в Москву с повинною, рассказывали о своих похождениях и немедленно были отправлены в Астрахань под стражею; но на дороге ушли и степью пробрались на Дон к своему атаману.

При конце зимы правительство послало жильца Евдокимова в Черкаск с царскою грамотою для виду, но в самом деле проведать, что делает и замышляет Стенька, о котором толковали много, да никто ничего верного сказать не мог. Евдокимов с провожатыми прибыл на Дон на Фоминой неделе, в воскресенье. Корнило Яковлев собрал круг. Евдокимов, поклонившись атаману и всему козачеству на все стороны, отдал грамоту и сказал:

«Великий государь, царь и великий князь Алексей Михайлович, всея Великие, и Малые и Белые России самодержец и многих государств и земель восточных и северных отчин и дедич и наследник и государь и обладатель, велел всех вас, атаманов и козаков, спросить о здоровье».

Корнило, приподняв грамоту, поднял ее вверх и громко вычитал кругу.

Козаки слышали похвалу своему званию и обещания прислать обычные запасы, которые правительство ежегодно посылало на Дон.

Все за то поблагодарили, что называлось челом ударить по его государской милости. Отпустили Евдокимова и сказали, что шлют вместе с ним станицу в Москву к великому государю.

На другой день явился в Черкаск Стенька с своею ватагою. Простые козаки приняли его с восторгом; он возбуждал их против Евдокимова и говорил, что московские бояре подстрекают нарушать козацкие вольности.

Во вторник Корнило Яковлев собрал опять круг: рассуждали, кого выбирать в станицу.

Вдруг Стенька входит в круг и спрашивает:

– Куда это вы станицу выбираете? Козаки отвечали:

– Мы выбираем станицу с Герасимом Евдокимовым к великому государю, в Москву.

Стенька собрал из своих козаков такой же круг и велел привести Евдокимова. Его схватили и поставили в кругу. Стенька сказал:

– Говори правду: от великого ли государя или от бояр ты сюда приехал?

Евдокимов отвечал:

– Я приехал от великого государя с государевою милостивою грамотою.

Стенька грозно закричал:

– Не с грамотаю ты приехал, а лазутчиком, за мною подсматривать да про нас узнавать.

С этими словами Стенька ударил посла, и козаки принялись отмеривать ему удар за ударом.

– В воду, в воду его! посадить в воду! – кричал Стенька. Напрасно Корнило Яковлев бросился в толпу, представлял мятежникам, что так непригоже.

Стенька гневно закричал ему:

– Владей своим войском, а я буду владеть своим. Герасима Евдокимова, избитого до смерти, бросили в Дон. Его товарищи посажены под стражу.

Уже через несколько времени потом Корнило освободил их тайно и отправил в Москву.

Корнило только по имени был атаманом. Толпа переходила к Стеньке; он распоряжался, кричал, что настало время идти против бояр, и созывал молодцов с собой на Волгу. Бояр ненавидели многие; имя царя, напротив, было священным и для самой крайней вольницы. Но Стенька пошел дальше всех! Стенька сделался врагом и самой веры, ибо вера не покровительствует мятежам и убийствам.

В Черкасске незадолго перед тем сгорели церкви. Зная щедрость Стеньки, некоторые убеждали его поусердствовать на возобновление храмов. «На что церкви? К чему попы? – говорил Стенька. – Венчать, что ли? Да не все ли равно: станьте в паре подле дерева да пропляшите вокруг него – вот и повенчались!»

Он набирал молодежь, приводил к вербовому дереву, заставлял их парами проплясать вокруг него и потом уверял, что они от этого стали муж и жена. Это не было выдумано Стенькой, а взято им из древних народных воспоминаний, как говорится в песнях о Дунае:

Тут они обручались,

Круг ракитова куста венчались.

Как ни уродливо, среди набожных понятий XVII века, выдавались такие сцены, опередившие век Шометта и Гебера, но и тогда находились люди, которым они нравились.

X

В мае Стенька поплыл на судах вверх по Дону и достиг Паншина. Неизвестно, как велика была тогда его дружина; замечательно, что в ней было много малороссиян, как и прежде. Тут к нему пристал Васька Ус, удалая голова, вор, богатырь; он уже прославился года четыре тому назад с шайкою, составленною из беглых крестьян, он разорял дворы помещиков и вотчинников по воронежским и тульским украинным местам. Московское правительство жаловалось на него донцам, а донцы отписались, что ему учинено жестокое наказание. Стенька, верно, уже слышал о нем; тотчас же сделал он его своим есаулом. Сначала Разин погромил орду калмыков, блуждавших между Доном и Волгою; отогнал у них скот для прокормления своей ватаги и потом подступил к Царицыну.

Уже там не было его старого знакомца Унковского; вместо него сидел другой воевода, Тургенев. Царицын, по выражению современника, взят лестью и коварством.

Уже царицынские жители были расположены к Стеньке. В возмутительных своих воззваниях Стенька уверял, что идет царское войско и хочет их погубить, а он пришел оборонять их. Один из царицынцев, Степан Дружинкин, служил у Стеньки и знал хорошо местность. Стенька поручил ему спустить по Волге суда, что козаки привезли с собою из Паншина. Ночью это дело было сделано. Козаки сели на суда, другая половина по суше окружила Царицын конницею и пехотою. Стенька отправился громить татар, кочевавших в тридцати верстах от Царицына. Царицынский воевода запер ворота, уставил всюду стрельцов, приготовился к защите и с часу на час ожидал вспоможения сверху.

Тогда пять человек царицынцев явились к есаулу Ваське Усу и сказали:

– Дозволь нам выходить из города, выгонять животину и брать воду.

– Скажите вашему воеводе, – сказал Васька, – чтоб он отпер город, а коли не послушается, так вы отбейте замок и впустите нас.

Царицынцы послушались: сбили замок и отворили въезжие ворота.

Козаки входили в город; царицынцы приставали к козакам. Тургенев старался было удержать их, но напрасно. Он, с племянником своим, заперся в башне; с ним были боярские люди и всего только десять человек стрельцов; а из царицынцев три человека остались верны. 13 апреля Стенька приехал в Царицын; некоторые духовные встретили его с почетом, а царицынцы устроили ему приветственную попойку и угощение. Покутив как следует, Стенька с козаками стал добывать башню. Воевода рассудил лучше погибнуть, чем сделаться игрушкою. Башня была взята, и все люди, защищавшие ее, погибли в свалке; а воеводе и племяннику его не удалось смертью в битве избегнуть поругания. Его взяли живьем, повели на веревке к Волге, кололи, наругались над ним и потом бросили в воду.

Едва успел Стенька разделаться с Тургеневым, как услышал, что сверху плывут московские стрельцы, посланные для зашиты низовых городов, те, которых ожидал воевода.

Стенька говорил царицынцам: «Это плывут злодеи, посланные изменниками боярами, чтоб вас всех побить».

Козаки вышли из города, и сам Стенька отплыл на стругах на луговую сторону, а с нагорной стороны расположилась его конница. В семи верстах от Царицына, близ Денежного острова, отряд был застигнут врасплох. С одной стороны стреляли по нему козаки с берега, с другой стреляли по нему со стругов. Стрельцы, еще не зная, что сделалось с Царицыном, из всех сил работали веслами, чтоб скорее дойти до города, и ожидали себе там помощи; но чуть только поравнялись с Царицыном, как оттуда на них ударили из пушек, а тут и те, что плыли на стругах, и те, что шли по берегу, поражали их. До пятисот человек погибло от выстрелов. Остальные, человек триста, видя, что спасения нет, передались Стеньке. Начальник отряда, голова Иван Лопатин, взят живой: козаки ругались над ним, кололи его, терзали и, наконец, утопили. Такая же участь постигла офицеров, сотников, пятидесятников, десятников; оставлен в живых только полуголова Федор Якимов. Суда достались победителям.

Стенька обласкал взятых стрельцов и посадил к себе гребцами. Когда они сокрушались о том, что изменили государю, он сказал им:

– Вы бьетесь за изменников-бояр, а я с своими козаками сражаюсь за великого государя.

Стенька сидел в Царицыне около месяца и ввел в городе козачье устройство: разделил жителей на десятки и сотни и вместо воеводы, назначил городового атамана. Царицынцы величали Стеньку как освободителя. В то время, вероятно, он уже начал посылать в верховые страны своих эмиссаров с возмутительными письмами для возбуждения народа. Между тем козаки ограбили несколько насадов, которые плыли по Волге, не зная о занятии Царицына. Отряд Стеньки взял Камышин. Беглецы из Московщины, бывшие в козацком войске, одетые не по-козацки, подошли к стенам этого городка и выдали себя за людей, присланных из Москвы на помощь городу. Воевода с приказными и служилыми обрадовался этому, потому что в Камышине мало было военной силы, и поручил им держать ночью караул. Те открылись жителям и перетянули их на сторону Стеньки. Козаки, между тем, сидели уже в засаде. Ночью выстрелили с городской стены из пушки. То был сигнал. Ворота растворились; козаки вошли в город, за ними прибыл и Стенька. Воеводу и приказных утопили.

В Астрахани долго бы не знали, что происходит в Царицыне, если б случай не спас одного промышленника, Павла Дубенского. Он плыл по Волге на легком струге. За семьдесят верст не доезжая до Царицына, встретил он беглецов из отряда Лопатина, спасавшихся от поражения, и узнал обо всем. Он волоком перетянулся в реку Ахтубу, этим путем дошел до Астрахани и доставил Прозоровскому печальную весть о том, что помощь, которой ожидали в низовьях Волги, уже не существует и сообщение с верховыми областями перервано. В Астрахани это известие наделало большой суматохи. Сгоряча воевода Прозоровский с товарищами и митрополитом перебирали меру за мерою, а тем временем между стрельцами и в простом народе возникло волнение и распространилось тайное расположение к Разину: его эмиссары там уже работали.

Еще 16 апреля отправлен был для подкрепления в Царицын сотник Богданов с восмьюстами человек конницы, состоявшей из русских и татар. Эта сила была ничтожна. Воеводы принялись за работу; собрали суда, какие находились в Астрахани, день и ночь работали новые и вооружали пушками; таких судов готово было до сорока. На них посадили две тысячи шестьсот стрельцов и пятьсот вольных людей. Начальство над судами отдано князю Семену Ивановичу Львову. Сверх того, один полк отправлен на помощь Богданову; этот полк состоял под начальством перекрещенного поляка Ружинского; в нем офицеры были иностранцы.

Когда эта флотилия отправилась к Астрахани, перед нею, как бы в острастку и для примера, был повешен один из агентов Разина, пойманный в Астрахани. Прежде смерти его так страшно истерзали пытками, что самый безжалостный варвар не мог смотреть на него без сострадания, говорит очевидец. Быть может, об этом-то неудачливом возмутителе поет народная песня, называя его сынком Разина, вероятно в том смысле, в каком подчиненные называли Стеньку батюшкой:

 
Как во славном во городе
Во Астрахани
Очутился, проявился
Тут незнамый человек.
Шибко, щепетно по городу
Похаживает,
В одной тоненькой рубашке
Да во нанковом халате
Нараспашечку.
Астраханским купчишкам
Он не кланяется,
Господам ли да боярам
Он челом не бьет,
Астраханскому воеводе
Он под суд нейдет.
Увидал же воевода
Со парадного крыльца;
Приказал же воевода
К себе его привести:
«Уж вы слуги, мои слуги,
Слуги верные мои,
Вы подите поймайте
Удалова молодца!»
Поймали, соковали
Удалова молодца,
Привели ко воеводе
Незнамова на глаза.
Как и стал же воевода
Его спрашивати:
«Уж и чей такой детинка,
Чей удалой молодец?
Ты какого поведенья,
Чьего матери, отца?
Не со города ль Казани,
С каменной славной Москвы,
Или с Дону козак,
Иль купецкий сын?»
– Я не с города Казани,
Не со каменной Москвы,
Я не с Дону козак,
Не купецкий сын:
Я с матушки со Волги
Стеньки Разина сынок.
 

Стенька обо всем знал, что задумали против него в Астрахани. Для него сообщение по Волге не прерывалось. Когда пришло к нему известие, что против него идет сила, он собрал круг. По общему приговору, он оставил в Царицыне для охранения по одному козаку из каждого десятка, а со всею остальною силою поплыл вниз по Волге. Всего войска у него было от восьми до десяти тысяч.

 
Народная песня говорит:
Как по матушке по Волге
Легка лодочка плывет,
Как во лодочке гребцов
Ровно тридцать молодцов;
Посередь лодки сидит
Стенька Разин сам.
Как возговорит он Стенька
Ко товарищам своим:
«Уж и чтой-то это, братцы,
Мне тошным-тошно,
Мне сегодняшний денечек
Да грустнехонько?
Как и знать-то мой сынок
В неволюшку попал.
Уж я в Астрахань зайду –
Выжгу, вырублю,
Астраханского воеводу
Я под суд возьму».
 

Стенька плыл на стругах, а по нагорной стороне шел отряд в семьдесят человек конницы под начальством Васьки Уса и Еремеева. Под Черным Яром увидали они суда князя Семена Ивановича Львова.

Воровские прелестники Стеньки уже успели направить стрельцов в пользу козацкого предводителя. Затесавшись между отправленными против него стрельцами, они нашептали своим товарищам, что Стенька идет за народ, и если они ему передадутся, то сделают пользу и добро и себе, и всему народу. Только что Стенька появился в виду этого войска, на всех судах вспыхнул мятеж; все простые служилые в один голос закричали:

– Здравствуй, наш батюшка, смиритель всех наших лиходеев! Начали они вязать своих начальников и, повязав, отдавали козакам. Стенька кричал:

– Здравствуйте, братья! Метитесь теперь над вашими мучителями, что хуже турок и татар держали вас в неволе: я пришел даровать вам льготы и свободу. Вы мне братья и дети, и будете вы так же богаты, как я, если останетесь мне верны и храбры.

– Здравствуй, наш батюшка, Степан Тимофеевич! – повторяла толпа.

И начали они бить стрелецких голов, побили всех сотников и дворян, оставив в живых одного князя Львова.

– Что делается у вас, в Астрахани? – спрашивал Стенька. – Будут против меня драться?

Ему отвечали:

– В Астрахани свои люди; только ты придешь, тут же тебе городок так и сдадут.

Только один стрелец, Данило Тарлыков, спасся из этой кутерьмы и принес страшную весть в Астрахань. Прозоровский советовался с митрополитом, и трудно было что-нибудь придумать. Астрахань стояла вдалеке от средоточия государства. Все средства, запасы, порох, оружие – все она получала из Казани или из Москвы. Она тогда не была этим всем бедна, но мало надежды подавали угрюмые лица ее защитников и жителей, также смотревших исподлобья. Спасти ее могли только свежие силы, если б они пришли из Москвы; но в Москве не знали, что угрожает Астрахани. Невозможно было дать знать туда скоро. О Волге нечего было думать, когда по ее руслу приближался к Астрахани густой ряд стругов Стеньки. Как на беду случилось, что нельзя было послать гонца и степью: там кочующие черные калмыки резались с волжскими калмыками; дрался Большой Нагай с Малым, а татары-малыбаши – с татарами-енбулаками. Ни проходу, ни переходу. Воевода и митрополит решились послать гонца через Терек; нельзя было ожидать ничего от такого посольства: путь был слишком далек. Пока гонец мог добежать до Москвы, Стенька пять раз взял бы Астрахань. Но утопающий хватается и за соломинку. Воевода выбрал гонцом того же самого Тарлыкова, что один убежал из Черного Яра, дал ему двух провожатых русских да пять человек татар. До Терека он доехал благополучно, но на дальнейшем пути утонул; а провожатые его воротились в Астрахань и застали там уже козаков, которые казнили их за то, что они собирались звать из Москвы против них войско.

XI

Уже давно разные предзнаменования пугали Астрахань зловещими угрозами. Еще в прошлом году, 4 января, сделалось такое землетрясение, что, по выражению современника, все хоромы задрожали, а куры с нашестей попадали. Вслед за тем услышали, что в Шемахе от землетрясения погибло три части города, а в Тереке в одну из пятниц – день, как известно, вообще несчастный – было три таких подземные удара, что хоть какой человек, так не устоял бы на месте. «Неложно вольный свет переменяется», – говорили тогда и учинили заповедь ни вина, ни пива не пить, ни винограду не есть, а паче табаку не пить, а кто станет пить вино и табак держать, того смертью казнить. Потом в церкви Рождества Богородицы, в Астрахани, с полуночи до седьмого часу слышали какой-то зык колокольный, а после того, 27 апреля, что-то шумело в церкви Воздвижения: впоследствии узнали, что в это самое время в Яике воры убили Богдана Сакмышева, посланного воеводами занять город после Стеньки, когда тот ушел на море. Перед приходом Стеньки с моря в Астрахань опять затряслась в Астрахани земля, и воевода с митрополитом, сошедшись, говорили: «Быть чему-то недоброму!» Однако они не воспользовались предзнаменованиями, а отпустили Стеньку на свои головы. Прошел год – и вспомнили они о предзнаменованиях.

Уже давно замечал воевода, что астраханские стрельцы и служилые люди, с тех пор как в городе побывал Стенька, вспоминают о нем с сочувствием. Когда пришла весть, что Стенька взял Царицын, нашлись такие смельчаки, что более и более становились откровенны, и около них стали сходиться по нескольку человек вместе и водили подозрительные речи. Воевода стал их унимать, а они, говорит очевидец, и самому воеводе болтали, что им на язык взбредет. Своеволию стрельцов, которое впоследствии разразилось ужасным взрывом, помогало в тот век вообще то, что стрельцы не находились в полной зависимости от воевод: воеводы не только не смели ими распоряжаться без согласия стрелецких голов, но еще в царских наказах стрелецким головам подтверждалось беречь подчиненных стрельцов от воевод и приказных людей. Таким образом, и теперь воеводы и приказные люди ничего не могли сделать со стрельцами, когда между их начальниками были тайные приверженцы Стеньки.

В это время стоял в Астрахани первый русский корабль «Орел». Матросы и работники на нем были немцы; капитан был известный Бутлер. Эти чужеземцы-наемники, увидя, что Астрахань не показывает нерасположения к Стеньке, задумали убраться подобру-поздорову. Бутлер сам созвал их и говорил:

«Мы теперь в воровской ловушке, и нет нам спасения, как придут козаки, они с нас сдерут кожи: ненавидят они немцев! Собирайте скорее свои пожитки, сядом на лодки и убежим в Персию. Да не медлите ни четверти часа, пока ворота не заперли!»

Пятнадцать немцев сейчас овладели лодками. Но через несколько времени Бутлер передумал и рассудил лучше погибнуть в битве, чем постыдно бежать. Он послал им сказать, чтоб они остались; но немцы сочли за лучшее последовать первому приказанию своего начальника, чем последнему. Они поплыли по Каспийскому морю и достигли Персии. Там ни один не избежал беды: их поймали и продавали в рабство, передавая за деньги от одного господина к другому. В числе их был Страус, оставивший описание этих дней.

Исходила первая половина июня – и новые зловещие предзнаменования увеличивали страх ожидания бед. 13 числа рано, когда еще митроиюлит служил заутреню, прибежали в храм испуганные караульные стрельцы, что стояли в кремле города у Пречистенских ворот. Они говорили:

«В полночь, за три часа до света, видели мы на небесах чудо: все небо отворилось над Астраханью и на город просыпались искры, будто из печи».

Митрополит обратился к тем, что подле него стояли, и сказал: «Сие видение предвещает, что излиется на нас фиял гнева Божия».

Пересказал он о чуде Прозоровскому. Тот вздохнул и сказал: «Господи! На Тебя единого надежда. Укрепи наш град!»

Затем толпа стрельцов собралась и начала роптать за то, что им не платили жалованья, которое всегда давалось вперед. «Что нам служить без денег и отдавать себя на убой? – кричали они. – У нас нет ни денег, ни запасов и, верно, целый год не будет: мы пропали!»

Конные и пешие стрельцы пошли на воеводский двор и кричали:

– Подай нам наше денежное жалованье, воевода!

– До сих пор, – сказал им воевода, – казны великого государя ко мне не прислано, но я вам дам своего сколько могу; дастся вам из сокровищниц митрополита, и Троицкий монастырь тоже поможет; только уж вы не попустите взять нас богоотступнику и изменнику; не сдавайтесь, братья и дети, на его изменническую прелесть, но поборайте доблественно и мужественно против его воровской силы, не щадя живота своего за святую соборную и апостольскую церковь, – и будет вам милость великого государя, какая вам и на ум не взойдет!

Митрополит дал им шестьсот рублей; Троицкий монастырь по приказанию митрополита дал им две тысячи. Жалованье это заплачено им вперед, и они расписались в получении с обещанием служить верно и с тайным намерением отдаться Стеньке. Это делалось за четыре дня до рокового дня.

Между тем Стенька приближался к Астрахани – и новыми предзнаменованиями грозила природа. Пошли проливные дожди с ледяным градом; наступил такой холод, что все надели теплые одежды. На самом рассвете одного из последних дней караульные, стоявшие у Пречистенских ворот, прибегают к митрополиту и извещают, что на небе опять явление. Митрополит вышел из палаты. На южном небе радужными цветами играли три столпа; наверху их были круги наподобие венцов из радужных цветов.

«Быть беде! быть гневу Божию!» – говорили митрополит и воевода.

18 июня рыбаки принесли весть, что Стенька под Астраханью. Полчище его пристало к берегу и расположилось станом на урочище Жареных Буграх. К стенам Зеленого города причалил струг, а в нем сидело двое человек. Один из них был астраханский священник Воздвиженской церкви. Ехал он из Астрахани в государевом дворцовом насаде, и, когда поравнялся с Царицыном, козаки схватили всех, кто был на струге, в том числе его, и привели к Стеньке. Теперь-то посылал его Стенька на переговоры. Другой был боярский человек князя Семена Львова, изменивший своему господину, вместе с другими, под Черным Яром. Они предлагали сдать город; вместо ответа их схватили: воевода считал недостойным для себя сноситься тогда с Стенькою. Начали этих посланных пытать и выведывать; и пытали накрепко; поп сказал им только, что у Стеньки войска восемь тысяч, а боярский человек не сказал ничего: от него не добились даже, как его зовут. Воевода приказал боярского человека казнить, а поп посажен в каменной тюрьме в Троицком монастыре.

Должно быть, к этому событию относится следующая народная песня:

 
Из славного из устьица синя моря
Тут плывет, выплывает нова выкладна,
Хорошо кладна изукрашена.
Она плывет, подплывает к Астрахани,
К тому ли царству Астраханскому.
Добры молодцы в городе во Астрахани,
Погуляли, поцарствовали,
Попили, поели, на отвал пошли:
Увидали молодцы воеводу из окна.
Закричал воевода громким голосом:
«Заловите, поймайте добрых молодцов!»
Добрый молодец противности не чинил,
Во дворец сам подскочил.
Стал воевода его спрашивати:
«Ты скажи, скажи, добрый молодец,
Не утай сам себя».
«Я сам тебе расскажу,
Всю правду объявлю:
Я со Камы со реки
Стеньки Разина сын,
Заутра хотел к тебе батюшка
В гости побывать:
Чем будешь батюшку потчевать?»
«Я пивушка не кушаю,
Винца в рот не беру;
Есть у меня наготовлены сухари;
Они в Москве крошены,
В Казани сушены,
То я встречу его – буду потчевать!»
Испугался добрый молодец,
От него прочь бежал,
И подбегает к своей выкладной.
Закричал громким голосом:
«Ох, братцы, мои товарищи!
Пригряньте ко мне выкладну,
Не оставьте меня при бедности:
На нас воевода осердился».
Добры молодцы ужаснулися.
 

Заторопились, отгрянули ко крутому берегу.

Митрополит и воевода деятельно принялись каждый за свое дело. Митрополит созвал духовенство и устроил крестный ход вокруг всего Белгорода (то есть настоящего города в нашем смысле этого слова), в средине которого находился кремль, или замок. Вперед несли икону Божией Матери; обходили кругом стену, и всякий раз, когда шествие доходило до каких-нибудь ворот, совершалось молебствие. Прозоровский осматривал городские укрепления. Астрахань была тогда обведена кирпичного стеною, до полутора сажень в толщину и до четырех сажень вышиною; наверху стен были зубцы в сажень шириною и в полторы сажени в вышину. По пряслам стены и по углам стояли двухъярусные башни; на них висели колокола, в которые звонили для возбуждения к бою отваги. В стенах находились в два ряда четыреста шестьдесят пушек. Воевода с городовым приказчиком обошел все стены, осмотрел орудия; развел по бойницам и по стрельницам стрельцов с ружьями, саблями, бердышами, расставил при пушках пушкарей, затинщиков при затинных пищалях, вделанных в очень узкие отверстия, а при воротах воротников. Чтоб пресечь всякое сообщение города с внешностью, он приказал все ворота завалить кирпичом. По тогдашнему обычаю, посадские должны были участвовать в обороне – кто с пищалью или самопалом, кто с топором или бердышем, а другие с кольями и с камнями. Для этого близ окон были заранее приготовлены кучи камней, чтоб ими метать на неприятеля, и припасался кипяток, чтоб лить на врагов в случае приступа. Для порядка все осажденные были разделены на сотни и десятки. Воевода назначил осадных голов, которые выбирались обыкновенно из отставных дворян.

Стенька, с своей стороны, занимался приготовлением к осаде. По совету двух астраханских перебежчиков, Лебедева и Каретникова, он сошел с Жареных-Бугров, посадил свое войско в струги и поплыл по Болдинскому протоку, который окружал Астрахань с востока; по этому протоку он вошел в другой – Черепаху, а оттуда в реку Кривушу, обтекавшую Астрахань с полуденной стороны. Город был окружен водою. В XVII веке вода считалась для города лучшею естественною оградою; но с юга Астрахань была приступнее. Тотчас за стеною находились виноградные сады. Когда узнали в городе о переходе Стеньки, митрополит приказал копать ров из своих прудов к Солончаку, как называлось место на юге от Астрахани, чтоб покрыть его водою.

Вдруг приводят к воеводе двух нищих. Один из них слыл в городе под именем Тимошки Безногого. Персияне подсмотрели, как нищие выходили из города и опять вошли в него, прежде чем были завалены ворота. Боярин, по обычаю, приказал их пытать накрепко, и они сказали: