Текст книги "Бунт Стеньки Разина"

Все ярыжные и стрельцы пошли в его ватагу.

Стенька добыл судов, ружей, запасов и поплыл к Царицыну. Со стен города принялись палить на него из пушек, но, по известию современника, ни одна пушка не выстрелила: весь порох запалом выходил. Стенька был чародей и умел заговаривать оружие. В Царицыне его испугались, а на судах люди ободрились. Он послал в Царицын своего есаула Ивашку Черноярца – требовать наковальню, меха и кузнечную снасть. Унковский не задержал есаула и отдал ему без сопротивления все, что тот требовал.

«Что ж я буду делать? – говорил он. – Этого есаула, как и атамана его, ни сабля, ни пищаль не берет, и они своим ведовством все свое войско берегут».

В последних числах мая или первых июня достигли они Черного Яра. Стенька плыл в тридцати стругах; у него было до тысячи трехсот человек. Плененные суда плыли позади, а перед вели старые удальцы. Новички, набранные после разгрома каравана, находились позади, потому что Стенька еще им не доверял. Когда они поравнялись с Черным Яром, ратные люди в городе приготовились к обороне, но козаки не тронули их; не затронули первые и черноярцы козаков. Удалые подплыли вниз к Бузану. Тут встретился с ними воевода Семен Беклемишев. Из Черного ли Яра он вышел или из Астрахани – неизвестно, равно как и то, прибыл ли он с ними драться или уговаривать их; вероятнее последнее. Известно только, что он воротился в Астрахань с раною на руке и рассказывал, что козаки для поругания вешали его на мачту, а потом пробили чеканом руку, обобрали и отпустили. Три астраханских струга со стрельцами пристали к воровской станице.

Удалые поплыли по Бузани, протоку, который отделяется от Волги верстах в пятнадцати выше Астрахани и впадает в Каспийское море у Красного Яра. В Красном Яре мало было орудий и ратных людей: сопротивляться и задерживать козаков было невозможно, да и Стенька не стал беспокоить этого города, а повел свою ватагу по одному из множества мелких протоков, разделяющих разной величины острова, которыми усеян широкий излив Волги. Повернув влево, они поплыли вдоль песчаных островов, около северного берега Каспийского моря, и достигли устья Яика. Там уже давно скрывались пособники Разину. Еще когда Стенька сидел в Паншине, какой-то Федор Сукнин писал к нему из Яика: «Собирайся к нам, атаман, возьми Яик город, учуги разори и людей побей. Засядем в нашем городке, а потом пойдем вместе на море промышлять».

Как подступил Стенька к Яику, то оставил свое войско в уютном месте, чтоб не видно было из Яика, а сам отобрал трех человек и подошел к воротам. Стрелецкий голова Иван Яцын, только что перед тем присланный туда из Астрахани, спросил: «Что вам надобно?» «Мы, – сказал Стенька, – только просим пустить нас Богу помолиться». Яцын пустил их неизвестно с какого повода, может быть, видя их малолюдство, хотел воспользоваться и задержать. Ворота за гостями тотчас были затворены; но эти гости, как скоро вманились в Яик, отворили их сами и вся ватага вошла в город. Иван Яцын не стал сопротивляться, не стрелял; но это его не спасло. Стенька приказал вырыть глубокую яму и повел к ней Ивана Яцына; астраханский стрелец Чикмаз отрубил ему голову; то же сделали с другими начальниками и некоторыми стрельцами. По известию самого Чикмаза, он отрубил головы ста семидесяти человекам; остальным стрельцам сказал Стенька: «Даю всем волю; я вас не силою: хотите – за мною в козаки идите, хотите – ступайте себе в Астрахань».

Некоторые остались с ним в Яике, а другие пошли в Астрахань. Тогда Стенька послал за ними в погоню своих козаков. Они догнали их на Раковой Косе и требовали, чтоб шли с ними заодно, а когда они не хотели, то принялись их рубить и бросать в воду; от страха иные сдавались и приставали к козакам, другие разбежались врассыпную по камышам, и после уже сбирал их отправленный из Астрахани в погоню за Стенькою полуполковник Рожинский; он уже не осмелился идти до Яика, чтоб расположить к себе чернь. Стенька объявлял всем волю и твердил, что не хочет силою брать с собой никого, но говорил это с уверенностью, что в благодарность за такое великодушие все у него будут оставаться. Когда же в Яике случилось не так, тогда он и показал, что значит свобода, которую он всем предоставляет. Таково же было его и правосудие: когда ему один из тех стрельцов, что были приведены с Раковой Косы, донес, что у них четырнадцать человек составили артель и хотят убежать в Астрахань, то Стенька, по одному такому извету, жег их огнем и заколачивал до смерти.

Просидев лето в Яике, Стенька в сентябре отправился в море и пристал в устье Волги к протоку, называемому Емансуга. По островам ветвистого устья Волги жили тогда татары, носившие название едисанских. Это был кочевой народ могаммеданской веры, с короткими лицами, маленькими глазами, темно-желтою кожею, с отвислым брюхом и с морщиноватыми чертами лица, в длинных серых балахонах или в овчинах, летом вывороченных шерстью вверх, и таким невзрачным видом указывал на смесь монгольского племени с татарским. Летом шатались они по степи и по берегам моря, занимались скотоводством, охотою и рыбною ловлею; зимою толпились под Астраханью, где жили в шалашах, которые ставили на высоких земляных насыпях, управлялись князьями и были в непримиримой вражде с калмыками. У протока Емансуга был тогда улус князя их Алея. На них напали козаки и погромили наповал, прогнали князя и его сына, забрав в полон детей и женщин, от которых могли поживиться русскими копейками, украшавшими их кругленькие, вверху заостренные шапочки. Оттуда удалые поплыли к Терку, напали на какое-то турецкое судно, ограбили и воротились в Яик зимовать.

Сведав, должно быть, о невзгоде заклятых врагов своих, калмыки, кочевавшие между Яиком и Волгою, вступили в дружеские сношения с ватагою Стеньки. Одна из их орд, под начальством тайджи Мерчени, разбила свои кибитки под Яиком; началась между ними и козаками беспрерывная торговля. Они променивали друг другу то, что награбили. Козаки получали от них скот и молоко и этим содержали себя.

Астраханский воевода Иван Андреевич Хилков только и оказывал противодействие Стеньке тем, что посылал против него партии; но эти партии не доходили до Яика. Между тем в декабре прибыли в Астрахань донские козаки – Леонтий Терентьев с товарищами. Они привезли увещательную царскую грамоту, присланную к непослушным козакам на Дон, по донесению войскового атамана. Козаки эти были отпущены в Яик.

Стенька надеялся со временем управлять Доном и для этого не стал раздражать козацкого сословия, а приинял посланцев с уважением. Он собрал круг, то есть предложил дело приговору вольной братии; знал, однако, что станется так, как захочет он. Посланные допущены в круг.

Подав грамоту, они сказали:

«Боярин и воевода астраханский, князь Иван Андреевич Хилков, велел вам говорить, чтоб вы отпустили астраханских стрельцов, яицких годовалыциков (такое название носили стрельцы, отправленные из главного города в подначальный) и тех, что в степи и камышах вами захвачены, а также и улусных людей, что вы в полон взяли».

Стенька, по приговору круга, отвечал:

«Когда придет великого государя милостивая грамота ко мне, тогда мы все свою вину принесем великому государю и стрельцов отпустим, а теперь не пустим никого».

С тем и уехали козаки.

Поступками Хилкова правительство вообще не оставалось довольно.

На место его назначили другого воеводу, князя Прозоровского; но пока еще Прозоровский не доехал до Астрахани, Хилков отправил против Разина степью товарища своего, Якова Безобразова. Последний, по наказу старшего своего боярина, послал в Яик двух стрелецких голов Семена Янова и Никифора Нелюбова уговаривать Стеньку оставить свое воровство и идти в Саратов с повинною к новому астраханскому воеводе. Безобразов сошелся с двумя калмыцкими ордами под начальством тайджей Дайджина и Мончака. Десять тысяч калмыков осадили было Разина в Яике; но все это было напрасно. Весною, когда правительство, узнав о таком доброжелательстве калмыков, приказывало обращаться как можно вежливее с этими союзниками и предоставить им обладание полною добычею, какую отнимут у мятежников, калмыков уже не было около Яика. Козаки не только не сидели в осаде, но на разных местах погромили ратных людей Якова Безобразова, а в наказание за то, что их разом и увещевали и хотели повоевать, повесили обоих стрелецких голов, посланных к ним для сговора, как тогда говорилось. Неудачно окончили свое посольство с такими же увещаниями двое стрелецких офицеров, которых после того Прозоровский послал в Яик из Саратова. Один из них, пятидесятник, воротился к воеводе известить, что другого его товарища Стенька ночью убил и бросил тело его в воду.

23 марта 1668 года удалые выступили в море и с тех пор больше года в Руси не знали наверное, где они обретаются; слышали только от разных лиц, что они гуляют по морю и громят Персидское царство, а другие говорили, что они отдались персидскому шаху в подданство.

Тем временем в Астрахани переменилось начальство, и вместо Хилкова прибыл на воеводство боярин князь Иван Семенович Прозоровский. В Яик послан голова Богдан Сакмышев; но яицкие жители взбунтовались и утопили его.

На Дону пример Стеньки заохотил многих, так что молодцы начали собираться в станицы и пробираться на соединение с своею братиею, которая отличалась на синем море Хвалынском. В апреле 1669 года удал-добрый-молодец Сережка Кривой переволокся на Волгу, прошел с своею толпою мимо Царицына, мимо Черного Яра и поплыл по Бузани; за ним, по следам, плыл письменный голова Григорий Авксентьев, посланный Прозоровским. Он взял в Красноярске две пушечки медные да три пушечки железные и настиг Сережку, как тот поворотил в проток Карабузан, и учинил он с воровскими козаками бой, и разбили его напропалую воровские козаки. Сто человек стрельцов передались к ним добровольно, а сам предводитель, Григорий Авксентьев, чуть ушел в одной лодке с небольшим числом людей и известил Прозоровского, что у Сережки, по смете, будет человек семьсот. Другие офицеры – один пятидесятник, другой родом немец – попались в плен. Сережка привязал их вверх ногами, колотил «ослопьем» и побросал в воду, а потом уплыл с своими молодцами в море и нагнал Стеньку близ персидского города Раша (или Решта). Вслед за тем в Донской земле составлялись и другие шайки: по Дону и по Хопру только и речи было, как бы перебраться на Волгу, а оттуда погулять до морю. Из низовых козачьих городов молодцы пробирались другим путем – по Куме-реке. Терские воеводы доносили, что явился какой-то Алешка Протокин, а за ним две тысячи конных ведет Алешка Каторжный, а за ним запорожец Боба с четырьмястами хохлачей. Весть об удальстве Стеньки Разина достигла уже средоточия козацкого мира – Запорожья.

V

Стенька сначала поплыл к берегам Дагестана. По известию современника, было у него шесть тысяч козаков. Козаки чинили неистовые мучительства над дагестанскими татарами. Этот народ, подвластный персидскому шаху и управляемый своими князьями, был свиреп и давно уже возбуждал вражду в русском мире. Негостеприимен был берег Дагестана. Никакие права человеческие не спасали там торговца или путешественника; мало того что его обирали, но еще и самого обращали в рабство и продавали из рук в руки, как скотину. Торг рабами был главным промыслом дагестанских рынков. Бесчеловечно было здесь обращение с рабами, особенно с христианами. В своем мусульманском фанатизме татары принуждали их к принятию своей веры и за сопротивление мучили. Козаки знали это и ненавидели их тем более, что у козаков, несмотря на их грубость и варварство, рабства не было: всякий холоп, прибежавший на Дон, делался вольным человеком.

Козаки напали на Тарки, но не могли взять их. Они три дня грабили их окрестности и отправились к Дербенту.

Здесь был главный приморский рынок для торговли невольниками. Дербент разделялся на три части: верхний город, укрепленный высокою и толстою стеною, удержался; но низменную часть козаки так разорили, что чрез два года потом она представляла безлюдную и безобразную груду развалин. Весь берег от Дербента до Баку был страшно опустошен. Козаки сожигали села и деревни, замучивали жителей, дуванили их имущества. Жители не предвидели этой беды и разбегались; козакам легко доставалась добыча: погромив город Шабран, они со стороны жителей встретили такой ничтожный отпор, что сами потеряли только тринадцать человек. Плавая вдоль берега, налетом они наскакивали на поселения, делали свое дело и опять бросались на суда. Так достигли они до Баку, и здесь им удалось разорить посад, перебить много жителей, разграбить имущества, набрать пленных и потерять не более семи человек убитыми и двух ранеными. В июле они достигли Гилянского залива. Здесь они узнали, что из города Раша (или Решта) их готова встретить вооруженная сила. Стенька пустился на хитрости. Он вступил в переговоры с персиянами.

– Вы напрасно хотите с нами драться, – говорили козаки, – мы убежали от московского государя и пришли в вашу землю просить его величество шаха принять нас под высокую руку в подданство. Мы слышали, что в персидских землях все пользуются справедливостью и мудростью правления; мы хотим отправить в Испагань наших послов просить шаха отвести нам землю для поселения на реке Ленкуре.

После того состояния, в каком козаки оставили дагестанские берега, казалось, им было трудно надеяться на доверие к себе; но Будар-хан, тогдашний правитель Раша, согласился на мировую. Вероятно, предложение козаков приятно защекотало чванное самолюбие восточной политики, которая всегда славилась и тешилась тем, что чужие народы, заслышав о премудрости правителя, отдаются ему добровольно в рабство. Козаки взяли от рашского хана Будара заложников и сами послали трех (по другим, пять) молодцов в Испагань предлагать подданство. Будар-хан позволил им пристать к берегу, входить в город и давал им содержание в день – по одним известиям, сто пятьдесят рублей, по другим – двести.

Но гости скоро повздорили с хозяевами. По всему видно, сюда следует отнести случай, о котором после сами козаки рассказывали в Астрахани немцам, а немцы отнесли его к Баку. Казаки напали на большой запас хорошего вина, которого пить не привыкли; они так натянулись, что падали без чувств. Жители увидели это, и так как вино верно было не куплено козаками, то и напали на козаков. Застигнутые врасплох, удальцы бросились бежать к своим стругам; но четыреста человек из них были убиты и захвачены в плен. Самого атамана чуть было не убили; подчиненные закрыли его своими грудьми и вынесли из беды.

Этот случай отнесен Страусом, в его путешествии, к Баку; но, кажется, он происходил в Раше: те козаки, которые после ездили в Москву послами от Стеньки Разина, рассказывали, что шаховы люди в мирное время напали на них в Раше и много козаков побили и полонили; сверх того, в тот же год, как это случилось, один приезжий из Шемахи рассказывал в Астрахани, что козаки потерпели от персиян и потеряли четыреста человек: он относил это дело к Рашу, а не к Баку.

Козаки снялись на своих стругах и поплыли к Фарабату. Козаки взяли этот город, сожгли до основания, разграбили имущества, перебили много жителей, набрали много пленников и сожгли увеселительные шаховы дворцы, выстроенные на берегу моря. Дело произошло так: Стенька послал к жителям известить, что козаки прибыли для торговли и просят впустить их. В Фарабате, вероятно, не хорошо знали, что козаки делали в Дагестане, и впустили их. По другому известию, жители, услышав о приближении козаков и не надеясь дать им отпора, покинули город и ушли в горы, забравши с собой что было подороже из их имущества, и скрывались в каменных ущельях. Разин послал к ним сказать, что им бояться нечего; козаки никого не станут оскорблять, напротив – будут у них покупать на деньги что понадобится. Легковерные персияне вышли из своих ущелий, и началась торговля.

Как бы то ни было, но, согласно обоим известиям, пять дней торговые сношения шли самым дружелюбным образом; на шестой Стенька, наперед условившись с своими удальцами, дал им знак, поправив на голове шапку: удальцы бросились на жителей, которые не пришли в себя от страха, и тут-то козаки учинили свою страшную расправу. В городе были христиане, поселенные там из пленников шахом Аббасом. Они кричали козакам: Христос! Христос! И козаки щадили их, не трогали их имущества. Но современник говорит, что подобные поступки Стенька делал не один раз и не в одном месте, путешествуя по берегам Каспийского моря.

И прежде у них было много пленников, – теперь стало еще больше. Стенька с своим войском остановился на полуострове, против Фарабата, обратил на работу пленников, сделал там деревянный городок, прокопал земляной вал и стал там зимовать, а между тем объявил персиянам, чтоб они приводили к нему христианских невольников, а козаки им будут отдавать пленных персиян. За трех и четырех христиан давали по одному персиянину: видно, пленников у козаков гораздо было меньше, чем христианских невольников у персиян. Многие освобожденные христиане вступали в ряды козаков, и тогда козаки могли величаться, что они вовсе не разбойники, а рыцари и сражаются за веру и свободу своих братьев по вере и племени.

Когда, таким образом, козаки проводили зиму на острове и по временам набегали на соседние острова, их посланники находились в Испагани. Сначала их приняли там благосклонно, дали им помещение и обращались с ними, как с послами независимых государств. Шах хотя и не удостоил их видеть свои очи, но поручил первому министру выслушать их. «Нас прислали, – извещали они, – шесть тысяч наших товарищей. Мы были подданные московского государя; но он стал с нами обращаться дурно, и мы убежали из его земли с женами, и детьми, и с нашим достоянием. Наслышались мы, что нет нигде такого правосудия, как в Персии, и здешний государь милостив к своим рабам; так мы вступаем к нему в холопство. Пусть нам дадут землю, где бы поселиться». Они представили грамоту от своего атамана; но в Испагани не нашлось никого, кто бы мог ее прочесть. Было там двое европейцев, знавших много языков, и те, поглядевши на грамоту, могли сообщить персиянам только то, что она написана на козако-русском языке. Пришлось узнать причину этого посольства не из грамоты, а из речей изустных. Козаки просили дать им для поселения земли на реке Ленкуре. Персидское правительство не решалось на это и услышало, что сделалось в Раше. «Как же это, – говорили козакам персияне, – вы хотите вступить в холопство к нашему государю, а разоряете наши города и убиваете наших людей». Козаки уверяли, что это произошло от того, что жители Раша на них напали и стали грабить, а они если убивали их, то делали это единственно потому, что принуждены были защищаться. Тут приехал в Испагань московский посланник, объяснял персидскому правительству, что эти козаки мятежники, и убеждал не принимать их. Персияне не доверяли ни козакам, ни московскому правительству, и даже отчасти подозревали: не подосланы ли самым правительством эти козаки, которых только для виду царский посланник выставлял мятежниками. Когда в Испагань дошла весть о дальнейших козацких разорениях на Каспийском побережье, тогда и самое московское посольство почли присланным в Персию единственно для того, чтобы отвлечь персидское правительство от военных действий и доставить козакам возможность беспрепятственно грабить персидские области. Стали строить флот из есаульных стругов, под надзором какого-то немца, и думали с этим флотом идти укрощать козаков. Но прежде чем приготовленные силы могли двигаться к гостям, последние с наступлением весны поплыли к Трухменской земле, на восточный берег Каспия. Там они погромили трухменские улусы; но в одной стычке с неприятелем убит неустрашимый товарищ Стеньки, Сережка Кривой. С трухменского берега козаки поплыли к Свиному острову и остановились на нем. Десять недель пробыли они на этом острове и делали набеги на берег для добывания пищи. В июле явилась давно жданная сила, которую шах целую зиму и весну готовил на пришлецов. Было семьдесят судов; в них, по известию современников, было 3700 или 4000 персиян и наемных горных черкес. Начальствовал над ними астаранский Менеды-хан. С ним в походе были сын его и красавица дочь. Завязалась кровопролитная битва. Закатисто стреляли козаки врагов своих; потоплены и взяты персидские сандали, как назывались эти легкие суда; только три струга убежали с несчастным ханом; но козаки полонили его сына, Шабынь-Дебея, и красавицу сестру его. Стенька взял себе в наложницы персиянку.

Эта битва утвердила славу Стеньки в удалом мире; она и до сих пор славится в песне, где народная фантазия соединила Стеньку с Ильею Муромцем:

 
Уж как по морю, по морю синему,
По синему морю, по Хвалынскому,
Туда плывет Сокол-корабль;
Тридцать лет корабль на якоре не стаивал,
Ко крутому бережку не причаливал,
И он желтого песку в глаза не видывал,
И бока-то сведены по-туриному,
И нос до корма по-змеиному;
Атаман был на нем Стенька Разин сам,
Есаулом был Илья Муромец;
А на Муромце кафтан рудожелтый цвет,
На кафтане были пуговки злаченые,
А на каждой-то пуговке по лютому льву;
И напали на Сокол-корабль разбойнички:
Уж как злые-то татары с персиянами.
И хотят они Сокол-корабль разбить, разгромить,
Илью Муромца хотят в полон полонить.
Илья Муромец по кораблю похаживает,
Своей тросточкой по пуговицам поваживает;
Его пуговки златые разгорелись,
Его люты львы разревелись;
Уж как злые-то татары испугалися,
Во сине море татары побросалися.
 

Однако победа досталась козакам недешево. В последнее время у них выбыло до пятисот человек. Если первый раз и удалось козачеству так славно отделаться, то нельзя было ручаться, чтоб так же удачно они рассчитались с персиянами, если шах, раздражившись этою неудачею, решится во что бы то ни стало очистить Каспийское море от гостей. Козацкое войско все убавлялось, а персиян могло явиться в десять раз больше, чем отряд разбитого хана. Благоразумно было воротиться заранее на Тихий Дон с большою добычею и богатством, чем все это потерять, если, засидевшись на море, дождутся они новых против себя ополчений. У Стеньки были свои планы: ему нужно было обогатиться, чтоб потом привлекать себе корыстью новые толпы; ему нужна была слава в отечестве. Теперь он все приобрел; но одно поражение могло у него отнять и добычу и славу, и пронеслась бы эта слава без следа. Притом же, как ни были козаки богаты персидскими тканями, золотом и всякими узорочьями, а хлеба у них недоставало; пуще же всего одолевало их то, что им негде было достать свежей воды, и они часто пили соленую; от этого между ними распространилась болезнь, и многие умирали.

 
И вот –
Как далеченько, далеченько во чистом поле,
Да еще как подалей на синем море,
Как на синем море было на Хвалынском,
Что на славном было острове на персидском,
Собирались музуры добры молодцы;
Они думушку гадали все великую,
Думу крепкую гадали заединую:
Вот кому из нас, ребятушки, атаманом быть?
Да кому из нас, ребятушки, есаулом слыть?
Атаманом быть – Степану Тимофеевичу,
Есаулом быть Василию Никитичу.
Атаман речь возговорит, как в трубу трубит,
Есаул-то речь возговорит, как в свирель играт:
Не пора ли нам, ребята, со синя моря
Что на матушку на Волгу, на быстру реку?
 

Два пути им представлялось для возврата в отечество: обратно через Волгу или через Куму. Они выбрали первый, потому что у них недоставало припасов, и вместе с тем они хотели узнать: не пошлет ли им царь милостивой грамоты, как Стенька сказал донским козакам в Яике. Впрочем, они не оставляли намерения поворотить и на другой путь, если нужно будет.