Текст книги "Бунт Стеньки Разина"

XIV

Прелестные письма, разосланные Стенькою, произвели скоро желанное действие в земле, близкой к Симбирску, где стоял предводитель, озаренный славою недавних успехов. Пространство между Окою и Волгою на юг до саратовских степей, а на восток до Рязани и Воронежа было в огне. Возмутители бродили партиями и поднимали народ. Мужики помещичьи и вотчинные, мужики монастырские, дворцовые и тяглые умерщвляли своих господ, приказчиков и начальных людей, называли себя козаками, составляли шайки и шли делать то же у соседей. Язычники – мордва, чуваши и черемисы – поднялись на севере от Симбирска. Они были возбуждены русскими возмутителями и собирались в шайки под начальством русских, сами, кажется, не зная, за что бунтуют. Сдавались города; не было пощады воеводам и приказным; гибель постигала того, кто не шел с бунтовщиками. Как всегда бывает при народных восстаниях, и этот бунт отличался изобретательностью в жестокостях. Предание говорит, что бунтовщики начиняли женщин порохом, зажигали и тешились такими оригинальными минами. Имя батюшки Степана Тимофеевича неслось все далее и далее, возжигая отвагу и дерзость; и уже в самой Москве поговаривали, что Стенька вовсе не вор. «Что тогда делать, если Стенька придет к Москве?» – спросил один молодец у пожилого. Тот отвечал: «Народ должен встретить его с почестями, хлебом-солью!» Болтуна подслушали и повесили. Но потом поймали в Москве какого-то молодца, который старался распространять в народе неповиновение к царю. Ему отрубили руки и ноги, потом повесили.

Симбирское дело все разрушило. Мятеж не пошел далее и в продолжение зимы был задушен воеводами.

Освобожденный из осады, Милославский жаловался, что причиною столь долгой осады Симбирска была медленность князя Урусова, главного казанского воеводы: Милославский несколько раз просил его прислать вспомогательное войско на выручку, но войско пришло поздно, не ранее 1 октября. «Если б, – писал он, – князь Петр Семенович Урусов подоспел впору к Симбирску с ратными людьми, то и вору Стеньке Разину с воровскими козаками утечь было бы некуда и черта была бы в целости: города Алатырь и Саранск и иные города и уезды до конца разорены бы не были, а это разоренье учинилось от нераденья к великому государю крайчего и воеводы князя Петра Семеновича Урусова». Князь Урусов был сменен, и начальство над действиями войска против мятежников вручено князю Юрию Долгорукому, тому самому, который повесил Стенькина брата.

После погрома Стеньки Борятинский пошел в Алатырский уезд, где собралось порядочное мятежное ополчение из алатырцев, корсунцев, курмышцев, арзамасцев, саранцев, пензенцев. Народу было тысяч пятнадцать в этом ополчении. 12 ноября князь стоял близ мятежного села Усть-Уреня, на берегу Кондарати; на другом берегу стояли его неприятели; расстояние между ними было не более полуверсты. Князь описывал это дело так: «И стояли полки против полков с утра до обеда; я того ожидал, чтоб они перебрались за переправу ко мне, а они за переправу ко мне не пошли». Наконец, когда надоело такое ожидание, князь приказал намостить сена через реку; пехота перебралась. «Велик был бой, стрельба пушечная и мушкетная беспрестанная, – продолжает князь, – и я тех воров побил и обоз взял, да одиннадцать пушек, да двадцать четыре знамени, и разбил всех врознь; по бежали они разными дорогами; и секли воров конные и пешие, так что на поле в обозе и в улицах Усть-Уренской слободы за трупами нельзя было и проехать, а крови пролилось столько, как будто от дождя большие ручьи потекли». Пленные были частью казнены, частью отпущены после привода их ко кресту. Эта победа нанесла такой страх, что алатырцы вышли с образами с повинною; то же сделалось с Корсуном: мятежные села этих уездов положили оружие; более упорные бежали к Саранску и к Пензе; но когда войска занялись укрощением других городов, в декабре в Алатырском уезде опять собрались мятежнические скопища и отправились на село Апраксино; но посланный против них думный дворянин Леонтьев побил их наголову; зачинщики казнены, а толпа, состоявшая почти вся из язычников, приведена к шерти. Тогда ратные люди сожгли все села и деревни, где был притон возмущения. На север от Симбирска, по всему протяжению нагорной стороны, в уездах Цывильском, Чебоксарском, Козьмодемьянском, Ядринском и Курмышском господствовало волнение между черемисами, чувашами и мордвою. Ополчение их было тогда до десяти тысяч; но когда, после разбития Стеньки, на них пошел с войском князь Данила Борятинский, брат симбирского победителя, то они после первых стычек разбежались и потом со страхом шли приносить повинную. Таким образом, были очищены, как выражались тогда, уезды Цывильский и Чебоксарский. Борятинский вешал немногих (зачинщиков), остальных приводил к шерти и отпускал. В Козьмодемьянском уезде взволновались села архиепископские и другие, принадлежавшие владельцам; толпа мятежников понеслась к городу; к ним пристали загородные слободы, а потом стрельцы, пушкари, ямщики и посадские. Козьмодемьянцы убили своего воеводу, убили подьячего, выбрали старшиною какого-то посадского человека, освободили тюремных сидельцев, одного из них, Ильюшку Долгополова, избрали начальником шайки и отправили для распространения бунта на Ветлуге. По примеру Козьмодемьянска взбунтовался и Василь. Тамошний воевода, не надеясь сладить с мятежниками, убежал; жители ограбили казну и сожгли все царские грамоты и все делопроизводство. Толпа воровских козаков взволновала Ядринский уезд; составилась большая партия, большею частью из черемис, и овладела Ядрином. Воевода, подьячие и все дворяне, и дети боярские были истреблены. Посадские приняли сторону мятежа. Но когда Борятинский усмирил Козьмодемьянский уезд и приступил к Козьмодемьянску, жители этого города тотчас оробели. 2 ноября они вышли к воеводе с повинною: впереди шли священники с образами. Борятинский начал розыск: шестьдесят человек казнено смертью, сотне мятежников отрубили по пальцу на правой руке; у других отсекли совсем руки, а четыреста человек биты нещадно кнутом. Василь, узнав, что сделалось с Козьмодемьянском, сдался добровольно и просил пощады. В Ядрине оказали более упорства. Партия воровских козаков, овладевшая городом, простиралась до пятисот человек и могла удерживать несколько времени дух неповиновения. Когда Борятинский, для увещания ядринцев, послал к ним монаха и одного посадского, то они первого сбросили с башни, а второго сожгли. Но после того возмутители, узнав, что на них посылаются поиски, не стали более упрямиться, оставили на произвол судьбы посадских, которых ввели в искушение, и сами разбежались. Город сдался. Его примеру последовал Кур-мыш. Везде повторялись сцены казней и присяги.

Когда Стенька пришел под Симбирск, прелестные письма его дошли в богатое и большое село Лысково на Волге. В конце сентября двадцать человек лысковцев учинили между собою круг по козацкому обычаю и послали просить курмышского атамана Максима Осипова, чтоб он прибыл к ним и установил порядок, как ведется в козачестве.

Атаман пришел с товарищами, и навстречу ему вышли священники с крестами и образами. Толпа народа приветствовала его радостными криками. Те же, которые не разделяли всеобщих чувств, удалились в Желтоводский Макарьевский монастырь, на другую сторону Волги: обитель упорно оставалась верна престолу. 1 октября мятежники стали за Волгою и ударили из пушек, угрожая монастырю, потом послали туда козака и пять товарищей с посланием Стеньки Разина. Они требовали, чтоб монастырь сдался и пристал на их сторону, и грозили взять его приступом, если не послушает. Архимандрит Пахомий, приняв послание, отправил одного гонца в Москву с этим самым посланием, а другого в Нижний – просить воеводу Голохвастова прислать свежих сил для охранения монастыря. Осипов, не получая ответа, в другой раз послал одного старшину с двумя лицами повторить то же требование. Архимандрит и этих задержал и подверг расспросу, а расспросные речи отослал в Москву. Атаман в третий раз послал двух священников села Лыскова уговаривать архимандрита по крайней мере отпустить посланных. Архимандрит отказал.

Тогда мятежники решили взять монастырь приступом. 8 октября толпа вооруженных жителей села Лыскова и Мурашкина, называясь козаками, переправилась через Волгу и осадила монастырь со всех сторон: с востока – от кузниц, с запада – с огородов, с юга – от гостиных дворов и лавок. Монахам показалось, что мятежников было тысяч тридцать. Ударили из пушек. Нагромоздили огромные костры леса, навалили кучи соломы и зажгли; поднялся пламень выше монастырских стен, и мятежники диким голосом кричали: «Нечай! нечай!» То был ясак сообщников Стеньки Разина в этом крае. Архимандрит сначала прибег к духовному оружию, исповедовал и причащал всех, кто был в то время в обители, взял крест и святые иконы, пошел по стенам, умоляя милосердие Божие об удержании междоусобного меча; но потом начали отражать мятежников силою. В монастыре было, кроме братии, служебников, работников и крестьян из разных сел и деревень до полторы тысячи человек да тридцать душ странников-богомольцев. Все тронулись увещаниями архимандрита: и старые, и малые, и мужи, и жены принялись храбро отражать приступ мятежников, лили на осаждавших вар, тушили пожар, который несколько раз начинался в угольной башне и в воротах. «Окаянные изменники, – говорит современник-повествователь, – приступали с горшим свирепством: словно как медведь, когда уязвят его, жесточе свирепствует, или осы, если раздражены, то нападают злее». Силы защитников оскудевали. Башни и ворота загорались. Чернецы опять прибегали к духовному оружию. Пронесли по стенам образ чудотворца Макария, покровителя обители. «Чудотворец пришел к нам на помощь!» – закричали все, увидя икону, и так дружно принялись за дело, что угасили огонь, и мятежники отступили, не успев даже предать земле мертвецов своих, а свезли их в воловий загон и там сожгли.

На другой день, на восходе солнца, атаман, или атаманишка, как его называют презрительно враги, послал в монастырь священника из села Мурашкина, Максима Давидова.

Он сказал: «Козаки отступают от монастыря и дают клятву, что больше не станут делать приступов, если вы отпустите посланных Першку с товарищами; а коли не отдадите их, то не отступят от монастыря до тех пор, пока не разорят его и вас всех не перебьют. Знайте, что силы наши прибавляются. Из-за Волги к нам придут новые козаки».

Архимандрит посоветовался с братиею и со всеми осажденными. «Воров беспрестанно прибывает, а нас убывает от боя. Не станем их раздражать до конца», – сказали все. И архимандрит отпустил им Першку с товарищами.

Осипов точно отступил от монастыря. Тогда иноки и служебники стали в монастыре хвалиться. «Вот, – говорили, – каковы мы! Вот какова наша крепость, помышление и дерзость!» Один другого укорял, и каждый себя самого пред другими превозносил. «О! Люди, неискусные в божественных писаниях! – говорили им старцы, – не ведаете вы словес, написанных у псалмопевца: „Аще не Господь сохранит град, всуе бде стрегий; всуе вам есть утреневати“. Не себе славу приписывайте, а Богу единому подобает воссылать хвалу с благодарением. Придет за вашу гордость гнев Божий на нас!»

И действительно, проречение старцев сбылось через несколько дней. Осипов сдержал свое слово: с такою поспешностью отошел, что некоторые из его ватаги не попали в струги, а в реку; но явилась другая толпа самозванных козаков, под начальством Мишки Чертоусенка. Он убедил Осипова снова идти под монастырь. Козацкое полчище подошло к Волге на перевоз и когда начало переправляться, то ударило из пушек, заколотило в барабаны и литавры, громко затрубило в трубы; на защитников обители нашел такой страх, что они боялись тени и все разбежались врознь, оставя архимандрита с братиею. Один ссылочный конюх, по известию современника-иностранца, жид происхождением, посланный в монастырь на смирение, перебежал к козакам и известил их об этом. Тогда архимандрит и братия, видя неминуемую беду, тоже убежали из обители, оставив в ней отца-казначея и бывшего симбирского архиепископа Тихона с несколькими братьями, которые решились (говорит современник) положить свои головы в святой обители. Мятежники свободно вошли туда и много доброго нашли. Зажиточные люди, почуяв грозу, складывали там свои поклады; были там и купеческие товары, отданные на сбережение под кров св. Макария; все ограбили, все передуванили, истощили и кельи братские, взяли и денежную казну, но братию и служебников не умерщвляли, а удовольствовались тем, что причинили им великое озлобление: вязали им назад руки, подводили к плахе, как будто бы готовясь рубить головы, но оставили в живых – только попугали. Недолго гуляли удалые в обители: 22 октября пришел с войском посланный князем Долгоруким князь Щербатов, разбил воров под Мурашкиным и прибыл в Лысково. Он начал праведный розыск и казнил участников мятежа. Одни были повешены, другие посажены на кол, иные прибиты гвоздями к доскам, некоторые изодраны крючьями или засечены до смерти. В числе казненных был какой-то родственник Стеньки. Те, которые успели убежать, не спаслись от смерти и, скитаясь в пустынных лесах, погибали от голода и стужи. Лысково и Мурашково поплатились очень жестоко.

На Оке вотчина князя Одоевского взбунтовалась первая и дала пример прочим; потом составлялись шайки под предводительством козаков и старались не пропускать через реку ратных людей, которые во множестве подходили на театр войны с другого берега Оки. Им удалось, таким образом, напасть на Павлов перевоз, где переходившие ратные люди захвачены врасплох и побиты. Ободрясь успехом, они собрались на Лисовский перевоз и думали неожиданно напасть на переходивших; но один священник села Избылецкого предупредил военных людей и дал им средство приготовиться, так что мятежники были отбиты. Этот священник после за то потерпел побои и ушел чуть живой. Толпы беспрестанно увеличивались и решились напасть на Нижний. «Вот как Нижний возьмем, – говорили они, хвастаясь и завлекая новых товарищей, – тогда вы, крестьяне, увидите царевича; а мы идем за царевича Алексея Алексеевича и за батюшку нашего Степана Тимофеевича, а у нас ясак нечай: значит, что вы царевича не чаете, а он нечаянно придет к вам!» Нестройные толпы окружили Нижний и расставили по всем сторонам караулы, чтоб ловить вестовщиков и беглецов, спасавшихся от гибели, – разумеется, более всего владельцев и их приказчиков. Пойманных жестоко мучили и казнили мучительною смертью. Они уже готовились приступить к Нижнему, и Нижний был бы в их руках: там было немного ратных людей; но мятежники услыхали, что Долгорукий, узнав об опасности Нижнего, послал на выручку войско. Шайки стали сниматься с своих станов и не успели: князь Щербатов и Леонтьев погромили их. Только остатки этих шаек, убежав, продолжали разбойничать по деревням Нижегородского уезда.

В Арзамасе несколько времени была главная стоянка князя Долгорукого. В конце сентября он услышал, что собирается в окрестности сильная и многочисленная шайка бунтовщиков, и выступил из Арзамаса. Он встретился с мятежным ополчением под селом Паневом: в ополчении было тысяч пятнадцать народу. Бой был отчаянный. Четыре раза схватывались мятежники с царскими войсками и наконец были разбиты наголову. Половина их легла на месте, другая попалась в плен и предана казням. Князь взял у них шесть пушек и возвратился в Арзамас. По свидетельству современника, там было главное место казней. «Страшно было смотреть на Арзамас, – говорит этот современник, – его предместья казались совершенным адом; повсюду стояли виселицы, и на каждой висело по сорока и по пятидесяти трупов; там валялись разбросанные головы и дымились свежею кровью; здесь торчали колья, на которых мучились преступники и часто были живы по три дня, испытывая неописанные страдания. В продолжение трех месяцев в Арзамасе, если только верить современникам, казнили одиннадцать тысяч человек; их осуждали не иначе как соблюдая обряды правосудия и выслушав свидетелей».

«Какое у вас было намерение?», спрашивали под пыткою предводителей, – и все в одно говорили: «Хотели мы Москву взять и вас всех, бояр и дворян, и приказных людей, перебить насмерть».

Разом со всем этим восстание разлилось в полосе, занимающей нынешние губернии Пензенскую и Тамбовскую. Когда Стенька взял симбирский острог и вел бой с Милославским, из села Урени вышло трое молодцов; приехали в Корсун и взбунтовали город; туда прибыло еще два человека донцов; научали они составлять круги, и в первом круге засудили на смерть воеводу, подьячего и стрелецкого голову. Учредив там козацкое устройство, назначив начальство, они с толпою корсунцев пошли к Саранску. Едва только там услышали, что из Корсуна идут к ним козаки, тотчас убили воеводу и объявили себя на стороне Стеньки. Только сто человек после того вышло из Саранска, под начальством атамана Мишки Харитонова, к Пензе. Этого было достаточно, чтоб Пенза пристала к мятежу: там убили воеводу Логинова, подьячего, пушкарей и устроили козатчину. В это время в Пензу пришло шестьсот человек мятежников из Саратова распространять восстание. Ими предводительствовал Гришка Савельев, тот самый, которого Стенька оставил атаманом в Саратове. Саратовцы в Пензе стали им за что-то недовольны, сменили его и вместо него выбрали Ваську. Это был беглый солдат из Белгорода, скрывался на Дону и пристал к Стеньке; а когда Стенька проходил через Саратов, то оставил его в этом городе. В Пензе пристало к ним триста пензяков, и пошли они к Ломову под предводительством двух атаманов – Васьки и Мишки Харитонова. Нижний Ломов сдался без выстрела; жители сами убили воеводу и подьячего; 2 октября мятежники подступили к Верхнему-Ломову. Воевода Игнатий Корсаков выслал против них своих горожан.

– Для чего вы сюда пришли? – говорили они мятежникам. Те отвечали:

– Мы прибыли к вам от батюшки нашего, Степана Тимофеевича, для вашего оберегания; а если вы учинитесь батюшке нашему, Степану Тимофеевичу, и всему войску сильны, мы всех вас, верхогородцев, побьем с вашим воеводою, и город ваш и дворы пожжем, и жен и детей ваших порубим, и разорим вас без остатку.

Верхоломовцы впустили их. Они сперва отслушали литургию, потом подле церкви созвали круг и говорили:

– Мы прибыли от батюшки нашего, Степана Тимофеевича, чтоб врагов ваших – воевод и подьячих искоренить, а вам дать льготные годы.

Жители вместе с ними бросились на воеводский двор и разграбили его; кто не соглашался пристать к ним, того умерщвляли; так, убили одного священника, который не хотел последовать своей братии; иных только ограбили да поколотили. Воеводу, по обычаю, хотели было тотчас же убить, но жители выпросили ему жизнь; однако через два дня убили и его, как задумали, сожгли царские грамоты и все делопроизводство и устроили козацкий порядок.

Из Ломова атаманы, усилив свою ватагу ломовцами, отправились к Шацку и на дороге, в селе Конобееве, сделали сбор: известили мужикам свободу, обратили их в козаков и выбрали им атаманов. Но не долго мужики потешались. Когда Васька с Мишкою пошли к Шацку, воевода Яков Хитрово, начальствовавший в Шацке, послал в Конобеево целый полк с частью другого полка. Неустроенные шайки были разбиты в пух. Новички побросали свое дубье, потеряли и свои знамена. Тем временем Мишка и Васька были, в свою очередь, разбиты, не доходя Шацка, и убежали в заповедный лес; там их догнали ратные люди и в другой раз разбили; атаманы воротились в Ломов и хотели было уйти прочь из того края к Стеньке, все еще думая, что он под Симбирском, но ломовцы уговорили их идти с ними опять к Шацку. Они пошли, но в селе Ракове их в третий раз разбили. Тогда Харитонов ушел в Саранск, а Васька в Керенск; керенцы поставили его атаманом, а жители Троицкого острога известили, что Долгорукий пришел в Красную слободу, и уговорили его напасть на князя.

В то же время Темниковский, Кадомский и Тамбовский уезды пристали к мятежу. Темниковские крестьяне под предводительством какого-то попа Савы грабили господские дома, чинили над женским полом поругание. Вместе с ними ходила старица (монахиня) ведьма, она носила с собою заговорные письма и коренья и посредством таких волшебных вещей приобретала победы. Она скликала толпу и предводительствовала мужиками. В Кадоме захватил власть донской воровской козак Лучка Федоров. По всему уезду взбунтовались мужики. В лесах между Кадомом, Керенском, Темниковом бунтовщики устроили засеки, чтоб делать препятствия ратным людям, когда они придут их укрощать.

Юрий Долгорукий опять двинулся из Арзамаса, чтоб укротить мятеж, который принимал более и более значительные размеры в южных странах собственно так называемой саранской черты. Он обратился к Темникову. Жители, так скоро и легко приставшие к мятежу, как только узнали, что на них идет большое войско, вышли за две версты навстречу с крестами и иконами. Протопоп и священники говорили за всех, просили прощения, уверяли, что они пристали к мятежу поневоле. Они выдали и попа Саву, и старицу, и еще какого-то беглого попа, возмущавшего город. Долгорукий приказал попов повесить, а старицу сжечь в срубе, как поступали в то время с колдуньями. Ее звали Аленою; была она родом из пригородной слободы под Арзамасом, находилась там замужем, овдовела, постриглась и занималась тем, что портила людей; а когда поднялся бунт, то она пришла из Арзамаса в Темников, жила в воеводском дворе и учила ведовству атамана, правившего Темниковом. Современники говорят, что она ходила в мужском платье и была так неустрашима, что когда ей прочитали приговор, то не изменилась в лице, а как ее жгли в срубе, то произнесла: «Когда бы все так воевали, как я, князь Юрий навострил бы от нас лыжи». Несколько дней раньше того, когда взяли Темников, посланный Долгоруким стольник Степан Лихарев взял так же легко Кадом и приказал всем возмутителям в городе рубить головы, а в селах вешать их.

Из Темникова Долгорукий двинулся к Красной слободе. Это большое дворцовое селение (ныне город Краснослободск) также изменило и также не имело силы и духа защищаться: жители вышли с крестами навстречу и просили помилования, уверяя, что пристали поневоле. Они указали на пятьдесят шесть человек как на зачинщиков, и князь велел их повесить по проезжим дорогам. Когда, таким образом, князь утвердился в Красной слободе, мятежные жители Троицкого острога отправили в Керенск просить к себе Ваську, как выше сказано. Васька явился с керенцами, но был разбит, не доходя восьми верст от города, бросил мужиков и бежал в Инсару, думая пробраться в Саратов; но тут его обманом заманили и посадили в тюрьму.

С тех пор города и села сдавались одни за другими. 14 декабря Хитрово взял Керенск; 17 декабря князь Щербатов овладел Нижним Ломовом и послал рейтар и драгунов чинить промысел над Верхним Ломовом. Но Верхний Ломов не дал чинить над собою промысел: священники с образами и крестами, а за ними прочие люди вышли навстречу и били челом государю о помиловании и поднесли подполковникам и майорам повинную челобитную. Князь Щербатов проговорил им нравоучение, чтоб вперед так не делали, и велел снова присягнуть в церкви по чиновной книге на верность государю. Ломовцы выдали своих старшин – двух русских и одного татарина: их повесили. На другом конце в то же время Юрий Борятинский усмирил уезды Атемарский и Саранский, взял Атемар, гнездо мятежников, и, застав там большое сборище, перевешал их; потом разбил под Саранском Мишку Харитонова и усмирил Саранск. 23 декабря покорилась Пенза. Туда пошли полки с начальными людьми и сотни с сотниками, и только что приблизились к городу и готовились чинить промысл над ворами, как воры отворили ворота; оттуда вышло торжественное шествие священников с крестами и иконами, а за ними и смиренные жилецкие люди с опущенными головами, предаваясь на волю карающей и милующей власти.

– Просим великого государя смиловаться, – говорили они, – чтоб он, великий государь, не велел нас, жилецких людей, по-сечению и разорению предавать.

Их обнадежили милостью государевою, уверили, что останутся жить на своих местах, и требовали выдачи зачинщиков. Пензенцы показали только на трех человек, да сами ратные люди нашли еще шесть московских стрельцов, перебежавших к мятежникам. Но перед тем большая толпа убежала из Пензы степью к Саратову. Тридцать верст гнались за ними ратные люди, не догнали и следа не сыскали.

В конце декабря и в начале января усмирен был Тамбовский уезд.

Села покорялись одни за другими. Повсюду творилось это однообразно. Жители приносили повинную и обыкновенно уверяли, что они воровали поневоле, хотя часто неправдоподобие такой отговорки было очень явно. Они выдавали зачинщиков, которых воеводы тотчас допрашивали, потом вешали, иным рубили руки и ноги и пускали на страх прочим; менее виновных, которых было бесчисленное множество, пороли кнутом; наконец, вообще всех приводили к присяге, а язычников и мохаммедан к шерти; воровские письма, волновавшие умы, собирали и отправляли в Москву в Казанский дворец. Тогда, как показывают некоторые акты, начальники насильно обращали мятежников себе в холопы, по общему понятию, что военнопленный делался холопом того, кто его взял на войне. Но правительство запрещало это под крепким страхом и приказывало в разных городах воеводам, а на дорогах – заставным головам останавливать всех, кто будет ехать с пленниками, и возвращать последних на места жительства на счет тех, которые их везли с собою.

Вообще в этих местах в народе было большое сочувствие к восстанию; скоро вспыхивали бунты; ничего не стоило взять город, овладеть пушками; но не было ни порядка и энергии, ни храбрости в нестройных толпах самозванных козаков. Отважны они были только тогда, когда приходилось убить обезоруженного воеводу или господина, либо господского приказчика, и ограбить чужое достояние; но как скоро являлся вооруженный отряд, особенно солдаты и рейтары, с лучшим устройством – мужики не выдерживали, часто сдавались без боя и хотели спасти жизнь отдачею на казнь тех, которые их взбунтовали. Не раз после того распространялся ложный слух, что Стенька снова явился в жилых пределах украинных городов, – и мятеж оживал; мужики, забыв присягу, опять составляли шайки и опять сдавались и спасали себя казнью собратий, когда являлись к ним ратные люди.

В то время, когда так волновались жители около волжского пространства, брат Стеньки, Фролка, поплыл вверх по Дону и напал на Коротояк, но, по извещению коротояцкого воеводы, князь Ромодановский, стоявший с военными силами в Острогожске, поспешил туда на помощь впору. Государевы ратные люди не только отбили приступ воровских козаков, но так их поразили, что те побросались в свои струги и будары и побежали вниз. В это самое время, когда Ромодановский был в Коротояке, в Острогожске, им оставленном, вспыхнуло возмущение. Этот городок был основан в 1652 году волынцами; тысяча человек пришли тогда на берега Тихой Сосны, после берестечского поражения, искать нового отечества и основали Острогожск. Он имел козацкое устройство и составлял с другими пятью городами область Слободской Украины. Полковником был тогда Иван Степанович Дзинковский, сподвижник Хмельницкого, приведший козаков на новоселье. В продолжение восемнадцати лет служил он верно царю, а теперь козак соблазнился воззваниями Стеньки, старался возмутить своих подчиненных, утопил воеводу Тимофея Панютина и более ничего не мог сделать. Верный царю сотник Герасим Карабут, при содействии троицкого протопопа, успокоил козаков и связал Дзинковского: его посадили в тюрьму с главными единомышленниками. Жена Дзинковского послала из Острогожска одного козака на Дон к воровским козакам и умоляла поспешить к Острогожску на выручку. Кузнец попался в руки ратных людей с письмом своей пани; изменник Ивашка Дзинковский положил голову на плаху, а жена разделила с ним ту же участь за то, что хотела спасти его.

Восстание отзывалось и в других слободских полках. Эмиссары Стеньки успели было рассеять между жителями возмутительные письма и взволновали Чугуев; бунт распространился и на другие местности, но был укрощен содействием верного сумского полковника Кондратьева.

Также бесполезно отозвалось восстание на севере за Волгою, в Галицком уезде. Мятежники, гонимые с Нагорной стороны, перешли на Луговую. Предводитель их был воровской козак Ильюшка. Он напал на Унжу, разбил тюрьму, освободил преступников и, странствуя с ними, возмущал села и деревни, пока не был поражен отрядом ратных людей.

Подобным образом скитались повсюду еще несколько времени остатки мятежных шаек, мало-помалу попадаясь в плен своим преследователям. Ими-то, вероятно, была сложена заунывная песня, которую поют до сих пор:

 
Ах туманы вы, мои туманушки,
Вы туманы мои непроглядные,
Как печаль-тоска ненавистные!
Не подняться вам, туманушки, со синя моря долой,
Не отстать тебе, кручинушка, от ретива сердца прочь!
Ты возмой, возмой, туча грозная!
Ты пролей, пролей, част-крупен дождик!
Ты размой, размой земляну тюрьму,
Чтоб тюремнички-братцы разбежалися,
Во темном бы лесу собиралися!
Во дубравушке, во зелененькой,
Ночевали тут добры молодцы;
Под березонькой они становилися,
На восход Богу молилися,
Красну солнышку поклонилися:
«Ты взойди, взойди, красно солнышко,
Над горой взойди, над высокою,
Над дубравушкой, над зеленою,
Над урочищем добра молодца,
Что Степана свет Тимофеевича,
По прозванью Стеньки Разина.
Ты взойди, взойди, красно солнышко,
Обогрей ты нас, людей бедныих,
Добрых молодцев, людей беглыих.
Мы не воры, не разбойнички,
Стеньки Разина мы работнички,
Есауловы все помощнички.
Мы веслом махнем – корабль возьмем,
Кистенем махнем – караван собьем,
Мы рукой махнем – девицу возьмем».
 

Волнение достигло и Соловецкой обители, где собралось уже скопище раскольников, противников никоновской реформы богослужебного текста, возбужденных толками Лазаря и Аввакума. Козаки Стеньки проникли туда и нашли готовый запас для бунта. «Постойте, братие, за истинную веру, – говорили они, – не креститесь тремя перстами: это антихристова печать.» Они говорили так, только притворяясь, замечает современник, чтобы вкрасться к раскольникам в доверенность, а на самом деле думали о том, чтоб ограбить монастырь и самую братию побить. Будучи приняты с участием, они отстранили иноков и бельцов от дел, избрали начальниками свою братию, Фаддейку Кожевника да Ивашку Сарафанова, и не только учили не повиноваться церкви, но и не считать царя государем. После разбития Разина шайки их в Соловецком увеличились теми, которые спасались от казни.