Текст книги "Гетманство Выговского"

Выговский готовился к решительным неприязненным действиям, а все еще продолжал уверять московское правительство в своей верности и желании признавать царя своим государем. Письма за письмами посылались в Москву; главным виновником зла признавался Шереметев собвинялся он в том, что разоряет украинские села и деревни, губит народ, кровь проливает. Старик Евстафий, отец гетмана, писал к приятелю своему Бутурлину (с которым так подружился в Киеве, что даже называл его нареченным сыном), что если б Бутурлин оставался воеводою, то и никаких смут не было бы: все приписывалось поступкам Шереметева да Ромодановского. «Сын мой, – выражался он, – как присягал, так и сохранить свою присягу хочет и остаться неизменным подданным и слугою его царского величества; не был он изменником и не будет. Но паи Шереметев и паи Ромодановский не обращают внимания на его заслуги; они хотели erd убить, – нам сообщили это известие вашей же милости москали; потому-то сын мой и брат вашей милости должен поневоле промышлять, как охранить свою жизнь. Шереметев святые монастыри ни во что обратил, иноки выгнанные скитаются по чужим городам и по пустыням, слуге вашей милости, Левку, велел Шереметев голову срубить, а меня принудил бежать из Киева в Чигирин».

В одно и то же время Выговский, с одной стороны, через полковников возбуждал козакав на Киев и посылал Гуляницкого с полками отражать войска, если они выйдут; с другой стороны, писал универсалы народу, где запрещал оказывать неприязнь к великорусским войскам. С московской стороны стали обращаться с ними подобным же оружием. Выговский получил грамоту, где было сказано, что если он перестанет проливать кровь, то ему простятся все вины и будут его держать в милости со всем Запорожским Войском. В то же время дан был указ Ромоданавскому войти в Малороссию, а путивльские воеводы по царскому повелению приказали стряпчему Григорию Касогову идти с отрядом на помощь полтавской партии, вооружившейся против гетмана.

XIII

В начале ноября Ромоданавский вступил в Малороссию с войском и распустил в народе пространный универсал, в нем исчислялись преступления Выговского, как и в прежней грамоте, данной Полтавскому полку, опровергались клеветы, распущенные им и его сторонниками, будто царь хочет уничтожить казачество, затрагивались интересы и народа: указывалось, что, по статьям гетмана Хмельницкого, из доходов, собираемых в Малороссии, следовало давать жалованье козакам, а Выговский не давал его и присваивал доходы, платил из них иноземному войску, которое держал таким образом на счет малороссийского народа, для его же отягощения. Малороссийский народ приглашался содействовать великороссийскому войску и доставлять ему продовольствие. По смыслу этих статей, как бы целому народу отдавалось на суд недоразумение, возникшее между московским правительством и гетманом.

С своей стороны и Выговский распустил в народе универсал в Полтавский полк, убеждал козаков оставаться ему покорными и стоять против неприятеля, то есть великорусских войск: «а в противном случае, – выражался он, – нам ничего иного не приведется учинить, как, освидетельствовавшись милостивым Б огом, со всем Войском Запорожским объявить вашу злобу всему свету».

Пришествие Ромоданавского было сигналом для пушкаренковой партии. Она ожила. По приказу Ромодановского, к войску его начала собираться разогнанная голота, почуявшая грабеж; опять составился полк дейнеков. Полковники Иван Донец и Степан Довгаль начальствовали малороссиянами; им придали московских ратных людей. Взяли Голтву. Козаки и мещане присягнули в верности царю. Потом Довгаль разбил миргородцев под Сорочинцами. Затем 23 октября дейнеки ворвались в Миргород и ограбили его так, что жители, – по известию летописца, – остались совершенно голыми. На другой день Ромоданавский вошел в Миргород. Степан Довгаль сделался опять полковником. Оттуда ополчение двинулось к Лубнам. Швец не в состоянии был защищаться, – собрал козаков и заранее вышел; состоятельные люди с своими пожитками бежали во все стороны.

Дейнеки, забежавши вперед в Лубны, разорили и сожгли их. Напрасно Ромодановский, желая спасти город, посылал ратных московских людей выгнать их. Дейнеки были ужасно злы против лубенцев. Они, – говорили дейнеки, – лубенские козаки пуще всех нас разоряли, дома наши пожгли, жен и детей наших татарам отдали; в прошлом году запорожских козакав три тысячи перебили. Ограбили Мгарский монастырь, где нашли деньги, замурованные в стене, – по обычаю того времени: князь Ромоданавский едва удержал. толпу от конечного разорения обители. Из Лубен ополчение двинулось далее, разорило Чорнухи, Горошин, Пирятин; под Варвою имело незначительную стычку с Гуляницким. В Переяславль был послан жилец Хметевский и колонтаевский сотник Котляренко уговаривать казаков и чернь отстать от Выговского. Потом князь расположился с войском под Лохвицею на зимние квартиры. Дейнеки бродили по левобережной Украине, грабили зажиточных, сожигали их дома…

Лохвицкий лагерь князя Ромодановского наполнялся и великорусскими ратными людьми, и козаками. Прибыли князь Куракин, князь Семен Пожарский и Львов. Чем более весть о договоре с Польшею разносилась в народе, тем охотнее простаки, отвращаясь от мысли побрататься с ляхами, бежали к великороссийскому войску. К Ромоданавекому явился генеральный судья Беспалый, недавно назначенный в эту должность. Князь собрал горсть верных царю козаков и предложил избрать гетмана; они выбрали Беспалого. Новый гетман утвердил свое пребывание в Ромне. Вместе с ним назначен генеральным есаулом Воронок. Вероятно, тогда же были избраны новые полковники, вместо отпавших от царя приверженцев Выговского: вместо Швеца избран был Терещенко; у полтавцев был на полковничьем уряде Кирик Пушкаренко. В Украине образовалось два управления и два гетмана. Но не хотел сложить с себя достоинства и третий – Искра, буцчуковый товарищ Полтавского полка. Он писал в Москву, ссылался на то, что ему указали гетманское достоинство еще в Москве, уверял, что народ стоит за него. Правительство не нашлось сделать ничего лучше, как поручить самому Ромоданавскому утвердить, по своему усмотрению, кого-нибудь из двух. Искра явился в Гадяч, называл себя гетманом, собирал около себя поспольство и готовился свергнуть и Выговского, и Беспалого. По зову Ромоданавского 1-го декабря он отправился к Лохвице, и «так, – говорит летописец, – был упоен мыслью о предстоявшем гетманстве, что не побоялся идти в сопровождении незначительного отряда, хотя по всей левобережной Украине отряды партии Выговского сражались с дейнеками. За семь верст от Лохвицы на Искру напали Чигиринские козаки под начальством Скоробогатенка. Искра напрасно просил помощи у князя через гонцов. Ромодановский отговаривался ночным временем и послал отряд тогда уже, когда этот отряд мог увидеть одни трупы.

– «Угасла искра, готовая блеснуть!» – говорили украинцы. Ромоданавский избавился от необходимости выбирать одного из двух. Но в конце января, как кажется, Ромадановского не было уже в Лохвице: является там главным начальником князь Федор Куракин…

Такими стычками ограничивались. военные действия. Выговский долго не трогался. Он не доверял своим козакам, видел повсеместное колебание и надеялся на помощь от Крыма и Польши, а между тем составлял наемную дружину из сербов, волохов, немцев и поляков: последних пришло к нему три тысячи под начальством Юрия Потоцкого и Яблоновского, да два драгунских полка под командой Лончинского. С одной стороны он выжидал, как приняты будут в Варшаве статьи, постановленные им с Беневским, с другой – заискивал расположение хана, но в то же время показывал желание оставаться верным царю и отправил в Москву послом белоцерковского полковника Кравченка.

В Москве приняли Кравченка очень ласково, как вдруг в конце декабря пришла весть, что Скоробогатко уничтожил Искру, а переяславский полковник Тимофей Цыцура нападал на великорусских ратных людей. Это сочтено было вероломством, так как Выговский прежде объявил воеводам, что посылает к царю посольство, и, на этом основании, считая войну приостановленною, воеводы выпустили из осады в Варве Гуляницкого. Положение Кравченка в Москве было затруднительное: его стали было считать шпионом, однако Кравченко упросил, чтоб ему дозволили послать гонцов с письмами к гетману и полковникам. Вместе с двумя малорусами, сотником и атаманом Белоцерковского полка, отправлен был в Малороссию от царя посланцем майор Григорий Васильевич Булгаков с подвиг чим Фирсом Байбаковым. Ему поручалось узнать подлинуо состояние дел в Малороссии, желают ли казаки, чтоб у оставался гетманом Выговский или хотят его переменить, как он, искренно ли хочет принести повинную или думает водиться с поляками, крымцами и другими иноземцами, как велики его силы и пр. Булгагав должен был вручить ему грамоту не иначе, как при старшинах, и ни в каком случае не отдавать ее наедине. Байбакова следовало отпустить заранее с вестями.

Царь, делая Выговскому выговор за нарушение перемирия, назначал в течение зимы в Переяславле раду. Для этой цели будет прислан князь Алексей Никитич Трубецкой. Вместе с ним на этой раде должны присутствовать Ромоданавский и Шереметев. Эта рада должна будет отыскать и наказать виновников смут и установить порядок. Само собою разумеется, что ни гетману, ни его сообщникам не могла быть по вкусу эта рада: она была бы собрана под влиянием и гнетом бояр и не была бы благосклонна к тем, которые показывали охоты более стоять за свои вольности, чем угождать Москве, при том же у Выговского и старшин было много врагов: они бы заговорили тогда громко и с успехом. Понятно, что Булгакова ожидал не слишком любезный прием.

Уже на дороге в Конатопе он испытал неприятности. Он отправил сотника к Гуляницкому известить, что сам он поедет к гетману, а Байбаков уедет назад, и потому, как себе, так и Байбакову, просил провожатых. Гуляницкий принял грубо сотника и объявил, что не даст Байбакову провожатых. «Коли они оба посланы к гетману, так пусть оба и едут, у меня нет приказа одного отпускать к гетману, а другого назад». Он так же и Булгакову не хотел давать провожатых на Киев, как желал Булгаков.

Булгаков и Байбаков пошли сами к Гуляницкому. Подтвердив то же, что сказал сотнику, нежинский полковник сказал: государь ваш посылает ж нам, как будто мира хочет, а в то же время беспрестанно присылает войска да подущает своевольников. Турки и жиды лучше вас; у турка нам лучше было бы, чем у москалей.

Посланцы стали бьто оправдываться. Гуляницкий обругал их матерною бранью и, между прочим, пригрозил москалю шведами! «Нигде того не повелось, – сказал Булгаков, – чтоб послов и посланников невинно бранить».

Они уехали и 8-го января прибыли в Переяславль: на дворе, где они пристали, тотчас появились драгуны в немецком платье и стали на карауле у дверей и у окон. Им датвили, что к гетману их не пустят, а будут они ждать здесь, что в городе первое лицо Немирич и просит их к себе обедать.

Немирич, человек европейский, принял их вежливо и пил с ними за здоровье государя, что очень понравилось московским гонцам. Еще более они были довольны, когда увидали за столом пленных земляков, бывших воеводами, и узнали, что Немирич часто их ласкает и угощает, да и вообще другим пленным посылает хорошее кушанье. Они не утерпели, чтоб не поблагодарить его и не обнадежить царскою милостью, которой Немирич никогда не искал. Но вежливость не помешала Немиричу потребовать от них письма, которые посылал Кравченко, и когда они отговаривались, что должны их отдать тем, к которым они написаны, Немирич послал к ним асаула и приказал отнять у них эти письма насильно.

10-го января прибыл гетман, встреченный Немиричем с большим почетом, с пушечною пальбою. 18-го числа явились к нему царские посланцы; они прошли посреди вооруженных рядов мушкетеров, одетых по-немецки, и нашли Выговского в светлице вместе с обозным, судьями и есаулами, и там вручили ему грамоту от царя, проговорив обычные формальности.

Когда грамота была прочтена вслух, Выговский сказал:

«В царской грамоте писано, чтоб раде быть в Переяславле при ближнем боярине князе Алексее Никитиче Трубецком, при Василии Борисовиче Шереметеве, да при окольничьем Григории Григорьевиче Рамодановском и товарищи. Нет, мне трудно съезжаться с боярами. Знаю, какой у них умысел: хотят поймать гетмана и голову ему отсечь или язык вырезать, как сделали киевским старцам. Лучше быть не то что в подданстве, а даже в полону у турка, чем в подданстве у москалей. На Цибульнике или на Солонице, пожалуй, съедемся. А посланников моих за что бранили и расстрелять хотели в Москве? – Чем посланники виноваты. Вот я над вами то же сделаю… прикажу вас расстрелять. Вот еще в грамоте пишется – тех карать, кто всему злу причиною: да и без рады можно знать, что всему причиною Шереметев да Ромодановский. Зачем Василий Борисович из Киева с ратными людьми прочь не выступает, а Григорий Григорьевич зачем из черкасских городов за рубеж не уходит? Сверх того еще недавно приходил князь Федор Федорович Куракин и много мест разорил, и пришел в Лохвицу на помочь, а с ним сложились своевольники, которых бы всех казнить следовало. Мшя называют клятвопреступником: нет, я не клятвопрестут ник; я ничего такого не сделал: я присягал государю на том чтоб мне быть в подданстве, а не на том, чтобы быть в городах наших московским воеводам и чтоб москалям над нами пановать. Никогда этого не будет. Я теперь иду на войну, но не против государевых ратных людей, а против своевольников, а кто за них будет стоять, я и с теми буду биться. Эти письма, что писал Кравченко, писаны поневоле; боясь смерти, писал он так, как велено было писать; и вы то же будете делать, когда я вас заставлю. Я служил государю верно; еще когда был писарем – уговаривал гетмана Хмельницкого и всю Малую Россию. подвел под высокую руку его царского величества; а меня теперь называют изменником и клятвопреступником и беспрестанно дают своевольникам печатные и писанные грамоты, и велят им вчинать бунты. Вот что пишет боярин Василий Васильевич Шереметев. Принесите и прочтите тот лист, который он написал ко всей черни и ко всему Войску Запорожскому».

Прочитали грамоту Шереметева. В ней говорилось, что Выговский забыл страх Божий, отдает Малую Россию полякам, что поляки хотят малороссиян убивать, разорять, поработить в неволю, по-прежнему владеть Украиною, искоренить православную веру. Грамота оканчивалась словами: и вам бы, памятуя свои присяги, к полякам. не приставать и в черкасских городах жить им не давать и учинить вам над поляки тож, как и наперед сего вы полякам учинили, сослався с нами, а мы по вашей ссылке помогать вам и за вас стоять готовы.

Булгаков говорил на все это, что государь указал быть раде для усмирения междоусобий и кровопролития, а не для того, чтоб гетмана поймать; что Кравченка никто не думал расстрелять, и ему в Москве нет никакого оскорбления, что боярин Шереметев прибыл в Киев по царскому указу, по челобитью казацких посланцев, и если это им досадно, то они должны были просить государя сменить его, а не ходить на него войною, и что если Куракин прибыл под Лохвицу, то это потому, что черкасы в правде не устояли, а что будто своевольникам давались печатные и писанные грамоты завислыми печатьми, про то они не знают.

Но всякие речи и доводы были напрасны. Бывшая там старшина говорила в таком же духе, как гетман, и посланцы поняли, что от них, как они выражались, обращенья не будет.

По возвращении в свой двор, посланцы вели тайную беседу с одним из караульных драгунов. Все эти драгуны у гетмана, объяснил он, не немцы, а ляхи и поляшеиные казаки. Когда драгуну дали подарок, он сообщил посланцам, что Выговский собирается с ляхами и немцами выгнать Ромодановского и отнять Киев от Шереметева, что у него теперь ляхов тысячи три, а скоро будет тридцать тысяч; но как только явится большое царское войско, все драгуны, кроме ляхов, от него отступят; и у него такая мысль, чтоб, забравши с собою сокровища Хмельницкого, в случае опасности, бежать в Польшу, и Юрась Хмельницкий про его умысел знает.

Посланцам объявили, что гетман идет на войну под Лохвицу и велит вести их с собою, а отпустит из табора. Им оставалось покориться, и 16 числа их повезли из Переяславля на подводах.

Когда они достигли села Белоусовки, за тридцать верст от Лохвицы, пристав объявил им, что гетман их отпускает, а грамоту его к государю они получат в дороге на том стане, где придется им ночевать первый раз.

«Мы, – говорил Булгаков, – отдали великого государя грамоту самому гетману, так пригоже было и гетману дать нам лист самому; нигде того не водится, чтоб листы присылались на стан; верно, нас отсылают в Чигирин, а не к великому государю».

Пристав побожился, что они поедут обратно в Москву. «Вам, – сказал он, – у гетмана быть нельзя, потому что теперь к нему приезжают мурзы, говорят с ним о всяких делах, да и ляшский посол Беньовский теперь у него; так вам там быть не пригоже».

Они получили грамоту и под вооруженным отрядом воротились опять через Переяславль. В Переяславле они имели случай услышать, как относятся к Москве некоторые духовные; киевский протопот, пришедши к ним, выговаривал им, что государь присылает послов, как будто бы для мира, а боярин Шереметев действует по-неприятельски. Таких послов, как вы, – сказал он, – следовало бы изрубить.

Но зато в Нежине, и едучи к Выговскому, и возвращаясь от Выговского, посланцы виделись с Максимом Филимоновым, который уверял их в своей преданности царю, говорил, что от Выговского нельзя ожидать ничего, и просил удержать своего сына в Москве, а между тем он в Украине уже распускает слух, что он пропал без вести.

Грамота, присланная к царю от гетмана, была написана с резким заявлением расторжения. Выговский упрекал царя в том, что он, гетман, много раз слезно просил об усмирении своевольников, но, не получая желаемого, принуждён был сам их усмирять, что когда уже все утихло, вступил в Украину Ромодановский и возбудил своевольников снова разорять и мучить людей, что гетман много раз, желая избежать кровопролития, писал к царю, но не получал милостивого царского слова, а между тем да козаков стали наступать поляки, приглашать турок и отговаривать татар от союза с казаками. «Видя такие опалы, – гласила в конце эта грамота – мы решились возвратиться к прежнему нашему государю польскому королю, оградив свободу православной веры и восточных церквей, но с тем уговором, чтоб с вашим величеством последовало примирение. Не изволь, ваше царское величество, класть на нас гнев за это, но, как христианский царь, предотврати пролитие христианской крови; а если, ваше царское величество, будешь насылать на нас свои рати, то прольется кровь и неприятель христианской веры восприимет радость. Об этом пространнее скажет Григорий Булгаков, а мы желаем многолетнего царствования вашему царскому величеству».

Выговский решился выступить на войну, но не против великороссиян, а против запорожцев: Запорожская Сечь объявляла себя решительно против намерений гетмана. Запорожцы, – по словам современника, – ненавидели Выговского еще сильнее после того, как он побратался с татарами и, следовательно, не мог одобрять обычных запорожских набегов на татарские поля и Черное море.

Запорожцы послали на помощь царскому войску сильный отряд под начальством Силки. Силка явился в Зиньков и начал возбуждать восточную Украину против гетмана. Против этого-то отряда пошел Выговский, стараясь не допустить до соединения с лохвицким войском как его, так и отряды, которые составлялись в близких местечках. Чтоб Ромоданавский не ударил ему в тыл, гетман послал Немирича беспокоить его.

Немирич 29-го января подошел к Лохвице. Московское войско вышло против него, но начальники московской конницы были люди, – по уверению летописца, – неопытные и не могли устоять против Немирича. Московитяне заперлись в Лохвице, и Немирич беспокоил и удерживал их до тех пор, пока Выговский расправился с их союзниками.

4-го февраля Выговский осадил Миргород и послал в город убеждение отстать от Москвы и стоять вместе за отечество, обещая никому не мстить. Миргородский протопоп по имени Филипп, стал говорить за Выговского и так по. действовал своими речами, что не только убедил миргород. еиих казаков, но и сам Степан Давгаль склонился. Своевольство и грабежи, которые. позволили себе великорусские ратные люди в городе, раздражали миргородцев; они отворили ворота и признали власть гетмана. Заклятый враг его, которого взять он домогался так упорно, вместе с другими коноводами противной партии, явился к Выговскому, был им принят дружелюбно и повел вместе с ними своих козакав далее. Великорусские ратные люди, находившиеся в Миргороде, были отпущены к своим. Выговский стал обращаться кротко везде, где слушали его убеждений; местечки и села, одно за другим, сдавались ему и переходили на его сторону. Великорусские воеводы боялись за самого Беспалого, чтобы и он не отказался от своего гетманства и не передался Выговскому. Куракин из Лохвицы поспешил послать в Ромен отряд ратных пеших людей для защиты этого пункта нового казацкого управления. В самом деле, став под Зиньковым, Выговский посылал к Беспалому увещания – отстать от Москвы и соединиться для общего дела. Прочного и надежного не было ничего в народном убеждении: сдавшись легко на убеждения Выговского, малороссияне потом говорили великорусским ратным людям: «Пусть только придет сильное царское войско; мы будем помогать вам против Выговского». Зиньков упорствовал против гетмана; там засели запорожцы с своим атаманом Силкою и в продолжение четырех недель отражали Выговского. Выговский стал под Зиньковым.

Хотя грамота Выговского царю, прислаиная с Булгаковым, показывала уже окончательное расторжение, но в Москве хотели помириться с гетманом, по крайней мере, до поры до времени. Главное начальство поручено было боярину князю Алексею Никитичу Трубецкому. Сборное место назначено было в Севске, куда боярин прибыл 30-го января.

13-го февраля Трубецкому доставлен тайный наказ, где ему поручалось устроить с Выговским мировую, а вслед затем он получил восемнадцать экземпляров царской грамоты, возбуждающей малороссиян против изменника и клятвопреступника Выговского, и по царскому приказанию 18-ro февраля послал Беспалому снаряды и ратных людей на помощь. В тайном наказе Трубецкому, от 13-го февраля, предписывалось сойтись с Выговским и назначить раду в Переяславле, с тем, чтоб на этой раде были все полковники и чернь, и эта рада должна была решить споры. До собрания рады боярин уполномочивался сделать Выговскому широкие уступки, – если окажется надобность. Боярин должен был снестись с Выговским, и, прежде всего, по обоюдному согласию с ним, Трубецкому следовало развести своих ратных людей, а Выговскому отпустить от себя татар. Для предупреждения со стороны Выговского недоверия с обеих сторон следовало учинить веру. Боярин, съехавшись с Выговским, именем царя объявит ему забвение всего прошлого, а гетман покажет ему статьи, постановленные с поляками. Боярин согласится даровать гетману и всему козацкому войску такие же права и привилегии, какие сулили казакам поляки. Должно думать, содержание гадячского договора тогда еще было не вполне известно в Москве, ибо в наказе делается оговорка, что согласиться на подобный договор с царем можно тогда только, когда в этом договоре не окажется высоких и затейных. статей, которые не к чести государева имени. Московское правительство знало однако хорошо, какие выгоды вымогал от поляков, по гадячскому договору, Выговский лично себе и старшине; оно понимало, что главные поводы склонения к Польше заключаются в личных видах старшин, и потому щедро расточало дары свои. Гетману обещали дать прибавку на булаву; соглашались сделать его киевским воеводою; его родственникам, приятелям и вообще полковникам и всей старшине решали дать каштелянства и староства, обещали удалить Шереметева и не вводить ратных людей в Украину, а гетман должен будет оставаться в подданстве и прервать союз с татарами. Все такие обещания, конечно, могли иметь силу тогда только, когда на раде, которую Трубецкой созовет в Переяславле, народ признает гетманом Выговского; но если произойдет иначе, то Трубецкой должен был вручить булаву тому лицу, кого выберет чигиринское староство, как принадлежиость гетманского уряда следовало отдать и новому гетману.

20-го февраля прибыл из Москвы в Севск подьячий Старков, с предложениями к Выговскому, и тотчас был отправлен в зиньковский лагерь. Вслед за ним Трубецкой с войском подвинулся ближе к пределам Украины и 1-го марта прибыл в Путивль. С тех пор три недели шли переговоры, которых подробности, к сожалению, нам неизвестны. Трубецкой писал дружелюбные письма к Выговскому и уговаривался, как уладить мировую, но рассылал к народу воззвания – стоять крепко против изменника Ивашки и не склоняться на его прелестные письма.

24-го марта приехал от Выговского Старков с известием, что Выговский просит Трубецкого съехаться с ним для переговоров за десять верст от Ромна, но в письме к Трубецкому не написано было ничего о таком свидании. и: Отпустив Старкова в Москву, Трубецкой 26-го марта отслужил молебен грозному и страшному Спасу и двинулся со всем войском в Украину. Он написал в Лохвицу к Куракину, а в Ромен к Беспалому, чтоб сходились к нему. 30-го марта явился Беспалый с своими полковниками и есаулами. Трубецкой объявил казакам, что пришел не для войны, а для усмирения междоусобий и кровопролития; обнадеживал их царскою милостью, и приказывал писать в города и местечки, которые поддались увещаниям Выговского, чтоб жители раскаялись и по-прежнему обратились под самодержавную царскую руку. «Учини, гетман, крепкий закон, под смертною казнью, своим полковникам и есаулам и всем козакам, – говорил Беспалому Трубецкой, – чтоб они не делали ничего дурного в государевых черкасских городах: не били людей, не брали их в полон, не грабили и ничем не обижали, и не делали бы им никаких насилий и разорений, а государевым ратным людям от меня заказано то же под смертною казнию». Беспалый обещал, и был отпущен в Ромен снова.

Наступил апрель. От Выговского не было известия. Приведеиные в великорусский лагерь языки извещали, что гетман отступил от Зинькова и уехал в Чигирин; а между тем Гуляницкий с казаками и татарами прибыл в Конатоп и оттуда рассылал партии, которые нападали на великорусские села около Путивля, Рыльска и Севска, разоряли их, убивали и брали в плен людей.

Приехал из Москвы Кравченко. Трубецкой, призвав его к себе, изложил ему поведение Выговского, и сказал:

«Скажи гетману и всем казакам, чтоб они отстали от своих неправд и остались под рукою великого государя, по-прежнему, без всякого сомнения; а если они не придут в сознание и не станут бить челом государю о своих винах, то я иду с ратными людьми, и что над ними учинится, то будет им не от меня, а от самих себя».

Кравченко поклялся, что будет уговаривать гетмана и полковников.

«Мы, – сказал он, – посланы к тебе, государю, от. всей черни с рады, и будем по всем городам и местечкам выславлять премногую милость и жалованье великого государя»…

В конце марта Вьповский возвратился в Чигирин. Наступила пасха. По тогдашнему обычаю, на праздник пасхи полковники и другие чиновники съезжались к гетману с поздравлением. Выговский, пользуясь этим случаем, созвал их на раду.

Выговский не. доверял московским предложениям: в них полагалось условием – собрать раду. Выговский опасался, что на этой раде стечется много недоброжелателей, – выберут другого гетмана, и боярин, который будет решителем дела, нарушит все данные ему обещания. Притом же московское правительство очевидно ему не доверяло, и, предлагая мировую, действовало против него и соединялось с его врагами. Он представил полковникам грозящую всем им беду; уверил, что москали их обманывают, и по общему приговору разослал по Украине универсал. Гетман извещал в нем украинский народ о причинах, которые побуждают его призывать народ к оружию против московских войск; он доказывал, что царские комиссары на виленской комиссии 1656 года постановили отдать Украину под польское владычество, как только царь получит польскую корону; поэтому гетман и старшины рассудили, что гораздо лучше соединиться с Польшею на правах вольной нации, чем быть отданными в неволю. «Другая причина, – писал Выговский, – побуждающая нас отложиться от державы российской, есть та, что мы осведомились несомненно, что его царское величество прислал князю Григорью Григорьевичу Ромодановскому свою высокую грамоту, повелевающую истребить гетмана со всею старшиною, уничтожить все права и вольности наши, оставить козаков только десять тысяч, а весь остальной народ украинский сделать вечными крестьянами и невольниками».

Этот универсал на первых порах перепугал украинцев на правой стороне Днепра; на левой только Переяславский, Прилуцкий, Нежинский и Черниговский полки держались Выговского.

Между тем Трубецкой 10-го апреля в Константиновском соборе отслужил молебен «грозному и страшному Спасу» и двинулся на Конотоп; в то же время написал Беспалому в Ромен и в Лохвицу к Куракину, чтоб с обеих сторон сходились к нему для соединения. 13-го апреля, на дороге, пристал к нему Беспалый с своими козаками; 16-го они достигли Конотопа, прогнали отряд, наблюдавший за путем; 21-го явился к нему князь Федор Куракин с Пожарским и Львовым и со всем войском, стоявшим в Лохвице. Малороссийский летописец пишет, что прилуцкий полковник Дорошенко хотел загородить москвитянам дорогу, но товарищ Ромодановского, отважный князь Семен Иванович Пожарский, поразил его под Срибным. «Дорошенко, – говорит летописец, – словно заяц бежал по болотам, спасаясь от гибели, а князь Пожарский приказал перерезать всех жителей местечка Срибного».

В конотопском замке было два полковника, – нежинский и черниговский, с своими полками, всего до четырех тысяч человек. Прежде приступа Трубецкой написал к Гуляницкому письмо, извещал, что прислан для успокоения междоусобий и для прекращения кровопролития; убеждал вспомнить единую православную веру и царскую милость, отстать от неправд, бить челом в винах своих и выслать добрых и знатных людей для переговоров.

Вместо ответа из города раздались выстрелы из пушек и ружей.

«Мы сели насмерть! – закричали козаки: – не сдадим города!»

Тогда Трубецкой приказал стрелять по городу и в город.