Текст книги "Медный Лоб Железный Зуб"

Это было в те года,

когда рыба из пруда

говорила: «С добрым утром,

дорогие господа!»

Это было в те года,

когда падала звезда

и взлетала снова в небо,

исчезая в никуда,

а под небом звёздно-синим

тихо спали города.

…

А сейчас они не спят,

а сейчас они глядят

не на звёзды, не за звёзды,

а на камни в семь карат.

Под каратами девицы…

Чмоки-чмоки… Ножки-спицы…

Губы – чистый силикон,

ходят слуги с двух сторон:

до того они худы,

что полшага до беды,

вот и ходят слуги сбоку,

чтоб чуть что – подать воды.

Мужики или пузаты,

тонконоги, волосаты,

или лысы, как сверчки,

или дохлы, иль качки…

Нет нормального народу –

глянь в бинокль или в очки!

А другой какой народ –

что попроще из ворот –

тот загадочней загадки:

вроде глянешь – не урод,

но бабла ему хватает -

лишь пожрать на Новый год!

Либо пальцев недочёт,

что такой им непочёт?

Вместо фруктов в шоколаде –

с сухофруктами компот,

и никак не совпадает,

чтоб хоть раз наоборот!

Люди видят редко сны.

Не хватает тишины.

И не внемлют дальней сини

В тёплом сне большой весны.

1

Ну, так вот, когда-то ране,

жил да был Афоня царь,

на гармони, на баяне

не играл тот государь.

Не любил он пианино,

и на арфе золотой

он сушил штаны, штанины

растянув под ладный крой:

чтобы стрелки не помять -

дабы чтила его знать,

да к тому ж, тянуло с форсом

средь народа погулять.

Царь любил под балалайку,

отложив стишки Сапфо,

поразвлечь свою хозяйку,

спев частушки комильфо.

…

Жили весело они,

пролетали быстро дни,

народили дочь и сына,

но коварная судьбина

за порогом уж ждала:

матушка занемогла

и скончалась в одночасье

в мире не оставив зла.

…

Ах, невесело Афоне!

Ходит-бродит по дворцу

в золотой своей короне

все наряды не к лицу:

то он жёлтый, то он бледный;

бедный царь! Хоть и не бедный.

Люди смотрят – вот беда:

стала в клочьях борода,

перестал сидеть на троне

их любимый царь Афоня:

так – пройдёт, по ножке пнёт,

подлокотничек потрёт

и сворачивает быстро

за ближайший поворот.

…

Нет надежды на отца –

все глядят на молодца.

А Иван-царевич право

вырос батюшке на славу:

бровью крут, а взгляд простой

вроде царь,

а вроде – свой.

Белозуб и белолик,

англицкий словарь постиг:

вэри вэл да дую спик…

И берет читать у слуг

строго только инглиш бук.

Тем не менее, и свой

не забыл язык родной:

образован – ой-ёй-ёй -

ставит точку с запятой!

И царевна молодая

вся как будто налитая,

губы алы, долог взгляд

ей дивится стар и млад.

Нет теперь таких на свете.

(Лишь – в гаремах, говорят).

Наречённая Светланой -

как цветущая поляна,

где соцветья нежит свет,

не царевна – первоцвет!

2

Долго сказка говорится,

время мчится – не унять,

царь опять решил жениться -

образ жизни поменять.

Это он, конечно, зря:

допекли послы царя!

Это ж нация такая,

что не может без затей,

семенят и обступают

со стратегией своей.

По глазам не разобрать,

что хотят к рукам прибрать.

Так хранят своё лицо,

как Кащей своё яйцо!

Вот они и сговорились,

вечерком загоношились,

а поутру тут как тут -

все к царю толпой ввалились.

…

Стали к трону подступать –

дев заморских предлагать:

всем известных – взамен местных -

в основном, конечно, знать.

Царь их слушать не хотел,

только в ухо чёрт дудел:

– Что, Афоня, в самом деле

положил себе предел?

Сам себя теперь не строжь,

был ты для жены хорош,

но что было – то уплыло…

Ты мужчина – хошь не хошь!

Чёрту б в рот засунуть кляп

да нет стражников растяп:

распустились без призору –

всё в кружалах: хряп да хряп.

Царь на алкогольный зуд

В это время был не крут:

И остался без охраны…

Чёрт с послами – тут как тут!

– Ладно, обсудить готов!-

царь и строг, да не суров,

а таких такая нечисть

оставляет без штанов!

-Батьюшка, смотрьеть-глядьеть!

Дьевка красный ньи хатьеть?

– Вот извольте, монсеньор,

разрешить наш давний спор!

Кто из фрау всех милее?

(Всех бы разом под топор!)

– Если наша запоет

даже мертвый привстает!

(Да зачем мне гробовая?

Тут без мертвых – во! – забот!..)

– А у нашей – глянь: глаза –

больше блюдца в два раза!

(И сутулая при этом…

Дааа, не горная коза!

Эта вовсе неглиже:

на последнем рубеже

раздеванье прекратила

а туда же – протеже!

Это мама что ль посла?

Вся по сути – три мосла…

А еще, как повелось,

нарастила клок волос…

Фу ты ну ты! Этажерка!

Разбирает даже злость…)

Осмотрел он все картины…

О-ох… Какие образины!

Даже рядом не стояли

возле милой Катерины.

Только вспомнил о своёй -

слёзы брызнули струёй.

– О, Феликай Гасударь!

Лучше нам по морда вдарь!

Каждый малий твой слезьинка –

чьёрный дьень на кальендарь!

– Вот возьми! Наплюй на всех!

У неё особый смех…

– Ну, о чем мне с ней смеяться,

коль она страшна, как грех?!

Тут послы переглянулись:

Оп! Нарвались не на тех…

Долго царь один прожил,

а всё ж ум не протужил -

чтобы всё одномоментно

гормональный взрыв решил!

…

Только заговор послов –

он не заговор ослов:

специально напрягали,

чтобы царь лишился слов,

наглядевшись на страшил,

чтобы бдительность забыл!

– Хошь ты нас руби, хошь весь,

хошь с чем хочешь в душу лезь,

но взгляни еще на эту

и ее детально взвесь!

Низко-низко поклонились

и к дверям оборотились.

Входит, солнце заслоня,

чёрный блеск яснее дня!

Дааа! Такую да не взвесь!

Аж затрясся царь наш весь.

До того все в нужном месте,

что в живот вступила резь.

Не ресницы, а две птицы.

Брови – соболя полет.

Царь подходит к молодице,

руку на руку кладёт.

Руку на руку кладёт

и на трон ее ведёт.

По дороге глаз не сводит.

От восторга ноги сводит!

Нокоточек к нокотку!

Локоточек к локотку!

А как станом поведёт -

сердце сладко запоёт.

В общем, царь решил жениться –

не монах, не идиот!

Часть бояр хватил удар.

– На царя нашёл угар!

– Тут боярских дочек кучи,

он чужой берёт товар!

– Вот купец-то-молодец!

– Аморальнейший подлец…

(Только это шепоточком:

как борцу – другой борец).

А народ иного званья –

Без ума, образованья -

Заявил, сморкнувшись в пол:

– К нам проник агент влиянья.

…

Быстро свадьбу отыграли -

даже в загс не заезжали:

без напутствий обошлись.

Пир! И в койку улеглись…

Чтоб бояре не мешали

и чего не подмешали

незаметно в винегрет

тут же царь издал декрет.

На коленке у столов

подписал, и для послов

зачитал – бояр долой,

всем немедленно домой.

Чтобы не было печали –

всем раздали по медали,

три пистоли именных,

пять матрасов пуховых,

а под ушко –

всем – подушка:

оторочена каймой

снизу – вензель золотой.

В общем, отпуск всем бессрочный…

(А мог повесить – будь он злой).

…

Иноземцев – полон дом,

а своих – кати шаром…

Был царевич на охоте,

а царевна на работе:

на Кильдымском на болоте

для каких-то там русалок

вышивала полушалок.

(Нет в Рассеи их теперь,

перевёлся нынче зверь.

Уж не слышно про русалок,

слышно только про мочалок).

Вот царевич молодой

возвращается домой.

Что за чудо! У светёлки

под окошком воют волки.

Вороньё в кустах орёт,

зубы выставив вперёд.

Но откуда в клюве зубы?

Что за страшный оборот!?

3

Царь лежит в гробу дубовом

под покровом из парчи,

а в подвале под засовом

смерти ждут его врачи.

Шепчется народ:

–Не зря!

– Отравили, знать, царя!

– Иноземное отродье…

– Все оттуда лекаря!»

Ходит наш Иван-царевич

ничего не разберёт,

как заморский королевич -

подбородочком вперёд.

Первым делом не понять, –

где царицу отыскать:

сгинула, как не бывала…

Что за мать-то-перемать!

Не понятно – во-вторых,

в-третьих, в-пятых, и в-седьмых -

не подумали бы люди,

что наследник нервный псих,

что не знает, что сказать,

как державу в руки взять…

Притаилися бояре:

из-за шторок – глядь-поглядь…

…

Нет устроить всем разнос,

стал чинить Иван допрос.

Что в нём проку!?

Все клянутся, лезут целовать взасос.

В общем, полный ду ю спик;

но царевич в дело вник:

– Где министр?

– Ставит клистир!

– Привести сюда врачей,

пусть расскажут без затей

о методике своей…

И откуда зубы в клювах

у ворон и у грачей?

Все вокруг насторожились,

в сторону перекрестились:

– Это что он про ворон?

– Опупел от похорон…

– Ой, царевич тоже плох!

– Сиротеем – видит Бог.

…

От врачей узнал немного,

дескать, мучила тревога

их который день подряд,

дескать, кто-то виноват…

– Что ж, суди за недогляд!

Но учти, что кровь сдавали

мы для батюшки-царя,

аппаратом проверяли…

Всё же кровь – чай не зазря?

По народу оживленье,

и на лицах просветленье -

догадались что к чему,

кто тут должен и кому:

– Ты смотри, что норовят -

всё свалить на аппарат!

– Дескать, кнопок не хватило…

– В пище мало хлорофилла…

– Валят в кучу все подряд!

– А причём здесь хлорофилл,

если царь считай не пил!?

– Все научные вопросы

это Лейба подпустил!

– Где он?

– Лыжи до Парижа

в тот же вечер навострил!

– А где ж баба та – краса?

– Испарилась.

– Чу-де-са!

Рви хоть с пяток волоса –

не помогут голоса,

если шепчутся в сторонке,

говоря про чудеса.

…

Тут полез Иван в карман,

все подумали: «Наган!»

но Иван достал платочек

и протёр пустой стакан.

Это всех повергло в шок:

что за странный экивок?

Может, будет он стаканом

разбивать кому висок?

Но царевич льёт вино,

злено весьма оно,

может, даже с купоросом,

ну да это все равно:

будь там даже малахит –

он вину не навредит.

Вот Иван стакан берёт:

– Выходи один вперёд –

тот, который меньше врёт.

Расскажи, какая сила

всё, что мило погубила?

Но не надо на ночь глядя

политических острот.

…

Лекарь чарку принимает,

крестит лоб и выпивает…

Выпил, бороду отёр,

крякнул, блякнул и попёр:

– Хочешь – верь, а хочешь – нет,

но не знаем мы ответ,

с диагностикой своею

мы отстали на шесть лет!

С вечера царь был здоров,

ночью тоже – будь здоров,

утром вышел без царицы

и уселся у столов.

Сам с понурой головой,

сало ест, а сам не свой.

– Что же ты стоял в сторонке?

Не помял ему печёнку?

Почему не подбодрил

и лекарства не налил?

– Как же! Я к нему пристал!

Предлагал, а он не стал!

Говорю – не повредит,

если вдруг перитонит…

Батюшка сказать изволил,

Чтоб его не беспокоил:

«У тебя, едрёна мать,

трупы некуда складать,

а туда же – лезешь в душу –

порываешься спасть!»

Повздыхал, откинул сало,

через час его не стало…

А что касаемо грачей,

это дело не врачей:

не доступны нам их зубы,

тут, царевич, хоть убей!

Вот и верь в подобных слуг!

Доннер ветер, инглиш бук!

И молва трезвонить стала:

«Умер царь, объевшись сала!»

…

Тут министр подошёл

рукавицами развёл -

дескать, клистир озадачил:

ждали стул, а… вышел стол.

– Задержался невзначай,

ты, царевич, не серчай,

я на свадьбе государя

обожрался невзначай.

– Без подробностей давай.

По порядку отвечай!

Где царица? Где царевна?

Нет во всей большой деревне!

И не там их! И не тут!..

Как же я устрою суд?

Все любуются Иваном:

как повел он дело рьяно!

– Так! Ввести господ послов.

Те вошли толпой, без слов.

Никогда демократичный

не был так Иван суров.

– Где царица? И откуда

взяли вы такое чудо?

Отвечайте: та девица -

Шамаханская царица?

Что здесь было?

В чём ваш план? -

И в карман.

Народ: «Наган!».

Но Иван достал платочек

и протёр пустой стакан.

У министра тоже раж,

он за наше дело страж,

позабыл уже про клистир

и устроил эпатаж:

– Тут, царевич, без вина

их доказана вина!..

Ты гляди как присосались!

Так и цедят всё до дна!

Ясно дело – та девица –

Шамаханская царица.

Поступь, зубы и наряд,

шамаханский этот взгляд…

Щас мы их в подвал доставим,

и послы заговорят!

Поддержал его народ.

Первый раз за целый год.

Но царевич дать намерен

делу новый оборот:

– Ты, министр, погоди

рвать рубаху на груди.

В спальне может быть, остались

бусы или бигуди?

Всё же женщина пропала,

не медаль с твоей груди.

– Мне медаль свою не жаль.

О другом моя печаль.

Я медалей заработал…

(Поглядел туманно вдаль.)

Я расследовать готов

дальше заговор послов.

Ну, а спальню обыскали

мы уже на сто рядов!

Никаких нигде следов,

только кучи пауков –

посползлись со всей округи

наподобие послов!

Обнадёжился народ:

–Энтот спуску не дает!

– Ловко вставил всем жигало…

– У послов, глянь, глаз не тот!

Разгорелася заря,

проболтали день зазря.

По воде плывут кувшинки.

Жалко батюшку царя.

4

Всех царевич отпустил

до утра набраться сил.

– Чтоб с рассветом –

все с ответом:

кто и в чём наколбасил!

…

Ночь темна,

и думы чёрны,

суетливы и проворны,

злыми змеями шипят,

за окном глаза горят -

чьи-то тайные, немые,

золотые, огневые…

В небесах зелёный свет,

Далеко ещё рассвет…

Всё царевичу не спится.

Где царевна? Где царица?

Ничего не разобрать,

в сердце смуту не унять.

Страх крадётся вдоль стены.

толи явь, а толи сны.

Видит в тишине Иван:

вот отец как будто пьян –

наклоняется к постели,

что-то шепчет еле-еле.

Слышно:

–Не снимай печа-ать…

Тяжко было умира-ать…

Что-то вроде про ключи,

и про двери… Горячи

губы батюшки. Так близко.

вот совсем уж низко-низко

наклонился:

– Дверь в подвале,

чтоб вовек не отворяли!

Пальцы в полщепотки свёл,

Ване на чело навёл,

положил с любовью крест…

Шмыг под стол!

И тьма окрест.

Растворились стол и пол.

То-то вопль немой и смута!

То-то страшная минута!

Будто в душу вбили кол!

Под столом мелькнула тень,

серая, как хмурый день,

и сцепились там коты

черней чёрной черноты,

зашипели и взлетели,

доводя до тошноты.

Нет, уснуть, уснуть скорей!

Утро ночи мудреней…

…

Утром весть:

«Царевна здесь!»

В сердце радость или месть?

Суетливое смятенье…

Ну-ка, всё, царевич, взвесь…

Вот вбегает, упадает

светлой головой на грудь,

обнимает и рыдает…

–Кто-нибудь… Ох, кто-нибудь!..

Нету моченьки вздохнуть!

И царевич затихает.

Вот сестра! И так мила.

В сердце радость. Месть ушла.

Не сыскал сестру гонец –

рассказать, что мёртв отец,

чтоб ей поспешить домой

оросить порог родной

своевременной слезой.

Как узнала – прискакала,

насмерть верблюда загнала.

(Креативный оборот:

у Кильдымских у болот

нет коней, и у воды

ходят только верблюды).

…

Вот с сестрицей распростились,

лица, как росой омылись:

стали чисты и тихи,

отпустил Господь грехи.

В тот же миг из-за портьеры

вышел малый в зипуне,

серый лик, и глаза серы,

тихий голос в тишине:

– Разрешите доложить.

Царь ещё бы мог пожить,

если б злобное начало

не прервало жизни нить.

– Кто ты? Что ты и откуда?

– В свете есть такое чудо,

что его как будто нет.

Но оно всегда повсюду.

– Что ты, Чудо, донесешь?

Что министр нехорош?

Что врачи и мне готовят

прямо в сердце финский нож?

– Я бы это не сказал.

Но, конечно же, скандал

в том, что Лейба – ваш лейб-медик

Финский посетив вокзал

за границу ускакал!

Это дело всё ж полдела,

но взглянув ладом на тело

(Указал на царский гроб,

осенивши бегло лоб)

утверждать мы можем смело,

отвечая за слова:

государя отравили.

В ухо ртуть ему вкатили -

шарик или даже два.

– Значит, все же отравили!

Люди правду говорили!

– Люди правду говорят.

Только мелют всё подряд.

Тот, кто под руку попался,

тот уже и виноват.

– Говори! Но берегись!

На икону побожись!

– Мне икона –

кто на троне.

Я всегда служу царю:

ему правду говорю.

Первым делом – вот ключи.

Вот огарок от свечи.

Вот ещё один предметец…

– Всё ж – врачи!?

– Нет – не врачи!

Был ковёр вином залитый,

рядом градусник разбитый.

–Чей?

– Мне не известно – чей,

только точно – не врачей.

– Да ответь ты мне на милость,

что же с батюшкой случилось!?

– В спешке дело совершилось.

Не успел прибрать следов

тот, кто золотой покров

уготовил государю,

зло свершив без лишних слов.

– Где царица?

– Как жар-птица

полыхнула в темноте.

Небывалой красоте

вновь уж здесь не возродиться.

И была ль она царицей

или чёрною волчицей,

обернувшейся огнём?..

Непременно разберём.

Когда папку с этим делом

специально заведём,

и анализ всеобъёмный

и буквальный проведём.

5

Схоронил народ Афоню,

стал Иван сидеть на троне,

стал Иван владеть страной,

только дума стороной

убегает от народа

в чёрный лес души больной.

Нет покоя ей ни в чём,

сердце не сошлось со злом,

вороньё всё так же кружит,

волки воют за углом.

…

И однажды всё решилось,

всё само собой свершилось.

Взяв огарочек свечи,

государевы ключи,

на плечи халат накинув

из лазоревой парчи,

зашагал Иван к подвалу,

где печатью прикрывало

стопудовые засовы

с надписью:

«Искусник Вова» -

тот, кто дверь изготовлял,

кто засовы направлял,

кто на смазанные петли

дверь из дуба надевал.

Был тот дуб морён, окован

и цепями перекован,

и заклёпками прошит,

а поверх – калёный щит.

Ни пищалью, ни булатом,

ни заморским агрегатом

дверь дубовую не взять

и замки не поломать!

Взлом коварный невозможен,

да к тому ж ещё наложен

на засовы заговор.

Даже местный прокурор

снять не в силах той печати,

что наложена когда-то

была батюшкой-царём.

Тайна тайная на всём!

Может, там с могилы кость,

может быть – земная ось,

может, камень крайугольный

или самый главный гвоздь?!

Чуть потянешь –

и завянешь.

Шевельнёшь –

и пропадёшь.

Ну, а может, на сто бед

там укрыт один ответ?

У царя в глубокой тайне

здесь хранился свой скелет -

всеобъемлющий секрет:

там – за дверью – знал Афоня –

ничегошеньки и нет!

Но из ничего, Бог весть,

как-то вышло всё, что есть!

Пустота родила слово,

слово – снова пустоту…

Пустоту да уж не ту,

пустоту – завет, мечту.

И расцвёл цветок в стакане

на предутреннем свету…

…

Было так. Теперь же дверь

изнутри грыз страшный зверь,

посылая ей проклятья,

но не одолеть заклятья,

что лежало на засове

с тайной в тайном царском слове!

Закрещённую печать

зверь не в силах был сорвать!

Ах, не знал того Иван,

тяжкой думой обуян,

соблазнённый любопытством

был он точно полупьян.

Видел свет

да тот мерцал,

помнил сон

да вот не внял

батюшкиным наставленьям:

чтоб печати не снимать,

дверь вовек не отворять!

Если ключик под рукою -

как замочек не разъять?!

…

Спит дворец, никто не знает,

что Иван судьбу пытает:

в запредельные пределы

дверь скрипуче отворяет.

Дверь поёт трубой прощальной,

слышен ясно звон кандальный.

Цепи стукнули и вот

пред Иваном предстаёт

волк, что грыз морёный дуб -

Медный Лоб Железный Зуб!

Вот и всё! И дуб морёный

воет дверью растворённой,

на полу печать лежит,

рядом с ней Иван дрожит.

Нет засовов с тайным словом,

в божий мир проход открыт.

Волк огромный… Вот глаза -

больше блюдца в два раза.

Вот бородка не по-волчьи,

точно здесь в цепях коза.

Шерсть металлом отливает,

по зубам слюна стекает,

там, где на пол попадает -

даже камень прожигает.

«Боже! Что передо мной?..

Кто-то страшный и чужой!»

Вдарил в цепи медный лоб,

лопнули те, будто клоп,

Вонью жжёного металла

всё вокруг тотчас обдало,

Медный Лоб взметнулся к тучам,

а Иван на землю – хлоп!

В подземелье ходят тучи?..

До небес взметнулись кручи

чёрных гор, и вой могучий

их потряс? В высь неба вой

впился синею звездой.

Неизведанный предел…

Наш Ванюша обомлел.

Где такое перенесть?

Но храня лицо и честь,

он на ручке приподнялся

и к волчаре обращался:

– Кто ты, гнусное созданье?

ты само иль в назиданье –

мне явилося сюда?

Ты откуда и куда?

– Или ты, царевич, глуп,

иль со страху полутруп,

что не видишь – пред тобою

Медный Лоб Железный Зуб!

– Слово верное – я глуп,

Медный Лоб Железный Зуб,

что открыл я эти двери…

Только пахнешь ты, как труп.

Я вот малость отлежусь,

на икону помолюсь

да начну тебя валтузить

за святую нашу Русь!

Медь во лбу да зуб железный -

это матерьял полезный,

и дорожка мне знакома

в пункт приема цветметлома!

Медный Лоб глаза округлил,

а они горят как угли,

и оскалил злые зубы:

ему слушать бред досуг ли?

Тут царевич подскочил,

остру саблю обнажил,

что скрывалась под халатом:

– Изрублю тебя булатом!

Ты, считай, своё отжил.

Волк совсем не испугался,

булькнул горлом, засмеялся

(Будто с гор обвал сорвался):

– Это кто тут? Ха-ха-ха!

Может, прыгает блоха?

Это что за косиножка!

Ну-ка, к свету встань немножко.

Может, лучше разгляжу,

тумаком вознагражу

твою прыть богатыря…

Это он, конечно, зря.

Встал Иван, расставив ноги:

– Не сверну с твоей дороги!

Шерсть клочками издеру

И издохнешь ты к утру!

Побледнел в ответ злодей,

стал подгузников белей:

–Доведёшь ты, вижу, дело

до кровавых до соплей!

Вот что значит ход умелый:

был волк чёрный,

стал волк белый.

А вокруг взбешённый рой,

жутких чудищ… Бог ты мой!..

– Ты здесь даром не белей,

царь невиданных зверей,

ну, а коль решил нарваться,

то тогда скорее бей!

– Всё, ретивый молодец,

знай, тебе пришёл… конец.

У тебя в башке, как видно,

не мозги, а холодец.

Для начала врежу в глаз.

Раз!

(Отлетел Иван в сторонку,

свет в очах его погас).

Покачай ещё права.

Два!

(Взлетела голова,

И Иван глаза округлил,

как кричащая сова).

– Что, царевич, получил?

Но Иван с остатних сил

губы алые раздвинул

и волчаре возгласил:

– Всё равно не выйдешь в дверь.

Отдышусь и уж теперь

я тебя вгоню по пояс

в этот пол, смердящий зверь!

…

Государев крепок стол,

но в темнице крепче пол,

и Иван едва ли в силах

соблюсти слов протокол.

Ухмыльнулся Медный Лоб,

в пол ногой когтистой – топ!

Воронёный коготь вышиб

огневистых искр сноп.

– Ха-ха-ха! – (Во рту вонизм,

будто там капитализм

разлагается всё время,

не впуская коммунизм!..), –

Я тебя сейчас, Иван,

посажу к себе в карман,

ну, а вечером с грибами…

Тут Иван достал стакан.

…

Был огромен зверь, но всё же

пить стаканами не гоже.

Подослаб, глаза – луп, луп,

пьяненько сверкает зуб,

разухабисто взъерошен

целый год не мытый чуб…

– Так, Иван! Тебя сожру,

прикажу подать сестру!

станет мне женой любимой

иль – невестой топору!

По любому. Всё едино

буду я царём к утру!

– Да гори здесь всё огнём –

не бывать тебе царём!

Да тебе с такою рожей -

не бывать и королём!

А уж – Царь!.. -

Иван запнулся,

точно чем-то поперхнулся.

Что он видит? Что за лица?

Шамахнская царица!

Гибкий стан, златой наряд,

шамаханский этот взгляд…

И в воздушнейших шальварах

одалисок с ней отряд…

Вон ты что! Не божье дело…

На глазах меняет тело!

Волк-царица-молодица –

в кольцах огненных клубится,

и средь огненных колец

вдруг – дородный молодец!

Телом бел, щеками красен,

грозен взгляд его и ясен,

обольстительный коралл

губ – всему лицу финал.

Тело полно, величаво,

выступает будто пава!

Фу ты ну ты ножки гнуты!

Вот уж будет царь на славу…

Шамаханский спрятал взгляд.

В том же золоте наряд.

Весь сверкает! На застёжках

бляшки яркие горят!

Пуговицы… Шесть. Шесть. Шесть…

Столько их, что их не счесть!

Молодец лоснится лоском…

Где же зуб? И где же шерсть?!

Вот вопрос не разъяснённый,

выручай, стакан гранёный!

Бульк да бульк, да кряк да кряк,

супостат с копытцев – бряк!

Повалился прямо на пол,

золотой не сняв пиджак!

…

Снова волк. И шерсть литая,

как кольчуга боевая

вьётся возле самых ног.

Ваня строг, как педагог.

И всё больше злится, злится,

злится так, что сам боится!

Делать дело надо смело…

Только как же подступиться?

Кабы меч

да башку с плеч!…

Только зверя кто стеречь

будет, если здесь оставить, -

в оружейку чтоб побечь?…

Долго думать не годится –

будем саблей обходиться,

небольшой у ней клинок

да замах плеча широк.

– И-эх, – сверкнул булат в подвале,

завизжала сталь по стали…

Волк железный зуб оскалил:

– Ну, здорово ночевали!

Ждать его Иван не стал.

Шмыг! Засов заскрежетал.

Дверь закрыта, тьма зашита…

Только заговор пропал.

Без него большой засов, -

как резинка без трусов.

– Зря я двери отворял!

Зря печать на них ломал!

Горемычная головушка, -

Иван запричитал.

…

Плакать, Ваня, недосуг.

Волк замешкал – видно, сук

подвернулся где-то в дубе –

характерный слышен звук.

Пронадеешься на сук,

дело вновь дойдет до рук.

Так что срочно ноги в руки!

Волку, видно, не до скуки:

с дверью завершит возню,

медный лоб пробьёт броню,

и тогда загнет, Ванюша,

он тебя под букву Ню.

…

Бросился Иван бежать,

надо стражников позвать…

Те в кружалах продолжают

громкой песней глотку рвать,

и в упор не замечают,

что царя хотят свергать.

Крикнул Ваня на бегу:

– Где ты, Чудо?..

Ни «гу-гу».

Видно, где-то на заданье

сыплет яд врагу в рагу.

Это что за государство!

Будто вымерло всё царство!

Ни народу, ни бояр…

лишь измена да коварство!

Коль послы бы помогли,

поклонился б до земли!

И отдал бы им полцарства…

Им – полцарства?..

Всё б смели!

Нет, к послам сейчас бежать –

это только душу рвать…

Хоть бы раз за наше дело

вышли грудью постоять!

Ваня по дворцу летит,

ветер кудри шевелит.

А Железный Зуб в темнице

медным лбом о дверь стучит.

Там клубится, там резвится!..

Распаляет аппетит.

Забежал Иван к Светлане,

та сидит на чемодане,

(Ест вареники в сметане).

Как она могла узнать?

Интуиция, видать!

Он не видит: до Кильдыма

было ей – рукой подать…

– С чемоданом ты как раз

в этот раз – не в бровь, а в глаз:

нам пора с тобой в дорогу

зверь охотится на нас!

Собирайся поскорей

и – за тридевять морей,

остановимся пока что

у знакомых дикарей.

Захвати им пару бус,

да пяток цветных рейтуз:

там на милю нет текстилю,

пусть прикроют свой конфуз!

Постоял Иван понуро…

– Подождёт пока культура,

little time and very bad

поживём без маникюра.

Только нужное клади…

Ну, какие бигуди?!

Ах, Светлана! Брось сметану!

Спрячь землицу на груди. -

Подает он ей мешочек. –

Что же взять ещё, дружочек?

Та жевнула три раза,

к потолку подняв глаза,

– У меня лежит под койкой

в ридикюле бирюза.

А потом пойдем в подвалы

там алмазы и опалы…

– До того ль, сестрица, нам!

– Сорок ваучеров там!

– Кто ж их прячет по подвалам!

Сколько раз твердил я вам!..

Эх!.. Не слушали вы слов…

Ни балов и ни пиров

не видать нам в светлом завтра…

Всё! Остались без штанов!

Ну да что уж там штаны

как медведи-шатуны

побежим теперь по свету,

никому мы не нужны.

6

Три побега у Ивана,

добежит до океана,

а погоня тут, как тут -

в том же самом месте ждут!

Сходу носом прямо в брег,

и срывается побег.

Белы руки окуют,

во дворец назад ведут.

Вслед трофейную Светлану

за собою волокут.

…

Медный Лоб сидит на троне

третий день уже в короне,

вкруг – бояре, а народ –

в окнах стёкла носом жмет.

Здесь не то что – социальный,

а моральный оборот:

кто-то пост занял сакральный,

а отчёту не даёт!

Тут разинешь поневоле

под окном народный рот.

Подошел министр к окну:

– Я просил бы тишину!

– Щас загнёт в ту степь, собака…

– Никуда я не загну!

Всё законно,

всё резонно:

вот бумажка, вот печать.

Что ещё, ядрёна мать?

Ну, какие аргументы

вам ещё предоставлять?

Государь, когда кончался,

честь по чести расписался.

Был в рассудке…Стряпчий был -

честь по чести всё скрепил…

Если очень много чести,

значит что-то не на месте!

В глубине народ бурлит,

с глубины народ кричит:

– Иноземный, знать, шпион

захватил афонин трон!

– Где царевич? Удушили?!

– Нам печати – не резон!

– Да какой он вам шпион?

Он родной со всех сторон,

прокурор – гляди! – божится:

неужели ж брешет он?!

Подозвал министр бояр.

Шапки сняли (валит пар),

крестят лбы перед народом,

верьте, мол, и мал и стар.

– Уважаемый народ!

Урожаю недород

в нашем царстве-государстве

почитай который год…

– Где царе-е-евич!? Удавили?

– Или в речке утопили?..

– Нет пшенички… но, однако,

кушать вам не запретили!

– Ах, вы бесы… вашу мать!

– Нет гороху… Нам опять,

надо думать и считать:

сколько будете сверх планки

минимально получать.

Государь заданье дал,

чтоб народ не голодал!

По народу недоверье:

–Так вот прямо и сказал?

– Православные друзья!

Нам, боярам, врать нельзя:

нас он утром озадачил,

строго пальчиком грозя,

чтобы уровень села

поднимали…

– Бла-бла-бла!

– Чтоб корзина у народа

была репою полна!

Призадумался народ:

счастье прямо в руки прёт…

– Ну… оно, конечно, это…

Если это… Он не врёт?

– Вот те крест!

Чтоб с этих мест

не сойти нам!

МанифестЪ

на шесть лет уже составлен

и программно озаглавлен:

«Пусть народишко поестЪ!»

Было бедных пруд пруди,

а теперя – погоди!

На одиннадцать процентов

лучше будет впереди!

Тут министр:

– И сейчас

он заботится о вас!

Весь навоз вам поменяет

на природный жидкий газ!

Он царём всего три дня,

а в сердце радость у меня!

Глянь, еще Указ готовит,

слово верности храня.

Встал на цыпочки народ,

но росточек не даёт

рассмотреть, как царь на троне

Манифесты выдаёт.

– Нам бы хоть одним глазком…

– Мы готовы хоть ползком

за царём куда угодно,

лишь бы был бы крут лобком.

(Так и лезет «бы» на «бы»,

не уйти нам от судьбы…)

Царь прошёл через палату

весь, как жар сияя златом,

запросто обнял народ -

прямо ручкой за заплату.

– Ну, народ, держи карман, -

и достал большой стакан.

По народу прокатилось:

– Ну и что, что не Иван?

7

Горе горькое горюет

Ваня, сидя у крыльца,

он свою погибель чует:

знать, не долго ждать конца.

Не видать нигде пути,

чтобы жизнь ему спасти:

огородом иль заливом -

в эмиграцию уйти…

Волк ему уже сказал,

демонстрируя оскал,

чтобы он об избавленьи

трансцендентно не мечтал.

– Ты одно, Иван, пойми

и душою всей прими,

что тебе теперь придётся

натурально лечь костьми.

Царствовать мне и владети

повсеместно и везде,

а тебе шипеть в котлете

на большой сковороде.

Глаз напрасно не слези,

мясорубка на мази!

Ох, скользнешь ты фаршем в дырки!

Тормози не тормози…

И ещё один совет:

личного здесь грамма нет,

так что ты не упирайся…

Просто слаб я до котлет!

…

У крыльца сидит Иван,

изогнувши скорбно стан,

для последнего побега

в голове готовит план.

Вот Светлана

в рамках плана

проползает за забор,

и они до океана

мчатся с ней во весь опор!

Вот и дуб у Лукоморья,

вот и кот под дубом тем,

третий день болеет корью -

надоел с той корью всем.

Вот русалки,

словно галки

разместились на ветвях,

ни на грош в глазах смекалки –

лишь смешочки на губах…

Леший бродит стороной…

План какой-то не такой.

Из неволи нет исхода -

хоть об стенку головой!

К океану добежишь,

волнам вторя, поблажишь,

но чтоб парусный корабль

иль хоть плот какой-то – шиш!

И кончается побег

тем, что снова носом в брег!..

Вон булатный ножик точит

незнакомый человек.

Вон костры уже горят,

вон котлы уже кипят,

вон, наверно, мясорубки -

под попонкой дружно в ряд…

…

Тут идёт бычок патлатый,

весь как хиппи волосатый,

зад в навозе, как в колхозе,

неумытый, неприбратый…

– Что, Иванушка, горюешь,

что печалишься-тоскуешь?

– Ах, я бедный рыцарь бледный…

– Так чего ж сидишь, кукуешь!?

– Ничего я не могу,

никуда не убегу.

наше царство-государство

в руки отдано врагу.

Государя он сгубил,

и сестрицу полонил,

а меня он съест на ужин:

лично падла объявил.

– Чёрен день, да светел час:

я пришёл… Спасу я вас!

– Что ты, жалкая скотинка!

Волк нам всем натянет глаз

на одно большое место…

Кто ты?

– Я – твоя невеста!

– Уходи, больной маньяк.

– Ты поверь, что это так.

С виду я бычишка старый,

грязный, точно стеклотара,

но сниму вот эту кожу -

и любому в пору пара.

– Ты и с кожей не пригожий,

а без кожи, с красной рожей,

освежёванный твой труп

будет годен лишь на суп.

Уходи, бычок патлатый,

скоро зверь придет проклятый,

и какой тебе резон

слушать вой его и маты?

– Я!..

– Что «Я»? Да ты блоха

не достойная стиха,

о тебе и говорить-то…

Впрочем, глуп ты без греха.

– Быстро, Ваня, рассудил…

Что ты тут нагородил?

Или ты не знаешь сказок?

Иль инсайд не наступил?

Засияет озаренье

и по Божьему веленью

во дворец меня введёшь,

гордым словом назовёшь.

– Чтоб такие чучела -

да гордость нашего села?

Ты иди проспись в сторонке…

А за мною смерть пришла.

Подошёл мужик чужой

с красно-рыжей бородой

и сказал, чтоб собирался

через часик на убой.

– Ты, дружок, на посошок

выпил бы воды горшок: