Текст книги "Наши за границей. В гостях у турок. Юмористическое описание путешествия супругов Николая Ивановича и Глафиры Семеновны Ивановых через славянские земли в Константинополь"

VII

Таможенный осмотр был окончен. Глафира Семеновна, как говорится, и рвала и метала на таможенного чиновника.

– Носастый черт! Вообрази, он мне всю шляпку измял своими ручищами. Прелестную шляпку с розами и незабудками, которую я вчера купила в Вене у мадам Обермиллер на Роттурмштрассе, – говорила она Николаю Ивановичу. – Послушай… Ведь можно, я думаю, на него нашему консулу жаловаться? Ты, Николай, пожалуйся.

– Хорошо, хорошо, душечка, но прежде всего нужно разыскать наш паспорт, который взяли в прописку.

А носатые войники схватили уже их подушки и саквояжи и потащили к выходу, спрашивая Николая Ивановича:

– Какова гостионица, господине?

– Стойте, стойте, братушки! Прежде всего нужно паспорт… – останавливал он их.

Но паспорт уже нес еще один войник, потрясая им в воздухе и радостно восклицая:

– Овдзе пасс![17]17
   Здесь паспорт!


[Закрыть]

– Ну, слава Богу! – вырвалось восклицание у Николая Ивановича. – Пойдем, Глаша.

Он схватил паспорт и направился на подъезд в сопровождении войников и бараньих шапок. Бараньи шапки переругивались с войниками и отнимали у них подушки и саквояжи, но войники не отдавали. Глафира Семеновна следовала сзади. Один из войников, стоя на подъезде, звал экипаж.

– Бре, агояти![18]18
   Эй, извозчик!


[Закрыть] – кричал он, махая руками.

Подъехала карета, дребезжа и остовом, и колесами. На козлах сидела баранья шапка с такими громадными черными усами, что Глафира Семеновна воскликнула:

– Николай Иванович, посмотри, и здесь такие же венгерские цыгане! Взгляни на козлы.

– Нет, друг мой, это братья-славяне.

Между тем войники со словами «молимо, седите» усаживали их в карету и впихивали туда подушки и саквояжи. Большой сундук их две бараньи шапки поднимали на козлы. Глафира Семеновна тщательно пересчитывала свои вещи.

– Семь вещей, – сказала она.

– Седам…[19]19
   Семь…


[Закрыть] – подтвердил один из войников и протянул к ней руку пригоршней.

Протянул руку и другой войник, и третий, и четвертый, и две бараньи шапки. Послышалось турецкое слово «бакшиш», то есть «на чай».

– Боже мой, сколько рук! – проговорил Николай Иванович, невольно улыбаясь. – Точь-в-точь у нас на паперти в кладбищенской церкви.

Он достал всю имевшуюся при нем мелочь в австрийских крейцерах и принялся наделять, распихивая по рукам. Послышались благодарности и приветствия.

– Захвалюем[20]20
   Благодарю.


[Закрыть], господине! – сказал один.

– Захвалюем… Видетьсмо[21]21
   До свиданья.


[Закрыть], – проговорил другой.

– С Богом остайте![22]22
   Прощайте!


[Закрыть]

Извозчик с козел спрашивал, куда ехать.

– В гостиницу престолонаследника! – сказал Николай Иванович.

– Добре! Айде! – крикнули войники и бараньи шапки, и карета поехала по темному пустырю.

Пустырь направо, пустырь налево. Кой-где в потемках виднелся слабый свет. Мостовая была убийственная, из крупного булыжника, карета подпрыгивала и дребезжала гайками, стеклами, шалнерами.

– Боже мой! Да какая же это маленькая Вена! – удивлялась Глафира Семеновна, смотря в окно кареты на проезжаемые места. – Давеча в вагоне брюнет в очках сказал, что Белград – это маленькая Вена. Вот уж на Вену-то вовсе не похоже! Даже и на нашу Тверь их Белград не смахивает.

– Погоди. Ведь мы только еще от станции отъехали. А вон вдали электрический свет виднеется, так, может быть, там и есть маленькая Вена, – указал Николай Иванович.

И действительно, вдали мелькало электричество.

Начались двухэтажные каменные дома, но они чередовались с пустырями. Свернули за угол, и показался первый электрический фонарь, осветивший дома и тротуары, но прохожих на улице ни души. Дома, однако, стали попадаться всплошную, но дома какой-то казенной архитектуры и сплошь окрашенные в белую краску.

– Где же Вена-то? – повторила свой вопрос Глафира Семеновна. – Вот уж и электричество, а Вены я не вижу.

– Матушка, да почем же я-то знаю! – раздраженно отвечал Николай Иванович.

– В Вене оживленные улицы, толпы народа, а здесь никого и на улицах не видать.

– Может быть, оттого, что уж поздно. Десять часов.

– В Вене и в двенадцать часов ночи публика движется вереницами.

– Далась тебе эта Вена! Ну, человек так сказал. Любит он свой город – ну и хвалит его.

– Хорошую ли он нам гостиницу рекомендовал – вот что я думаю. Если у него этот Белград за маленькую Вену идет, так, может быть, и гостиница…

– Гостиница престолонаследника-то? Да он нам вовсе не рекомендовал ее, а только назвал несколько лучших гостиниц, а я и выбрал престолонаследника.

– Зачем же ты выбрал именно ее?

– Слово хорошее… Из-за слова… Кроме того, остальные гостиницы были с французскими названиями. Позволь, позволь… Да ты даже сама решила, что в разных готель де Пари мы уж и так много раз во всех городах останавливались.

Карета ехала по бульвару с деревьями, красующимися весенними голыми прутьями. Дома выросли в трехэтажные. Навстречу кареты по бульвару пробежал вагон электрической конки, вспыхивая огоньками по проволокам.

– Ну вот тебе и электрическая конка. Может быть, из-за этого-то наш сосед по вагону и сказал, что Белград – маленькая Вена, – проговорил Николай Иванович.

– А в Вене даже и электрической конки-то нет, – отвечала Глафира Семеновна.

В домах попадались лавки и магазины, но они были сплошь заперты. Виднелись незатейливые вывески на сербском и изредка на немецком языках. Глафира Семеновна читала вывески и говорила:

– Какой сербский язык-то легкий! Даже с нашими русскими буквами и совсем как по-русски… Коста Полтанов… Милан Иованов… Петко Петкович… – произносила она прочитанное и спросила: – Но отчего у них нигде буквы «ъ» нет?

– Да кто ж их знает! Должно быть, уж такая безъеристая грамматика сербская.

– Постой, постой… Вон у них есть буквы, которых у нас нет. Какое-то «ч» кверху ногами и «н» с «ериком» у правой палки, – рассматривала Глафира Семеновна буквы на вывесках.

Показалось большое здание с полосатыми будками и бродившими около него караульными солдатами с ружьями.

– Это что такое за здание? – задал себе вопрос Николай Иванович. – Дворец не дворец, казармы не казармы. Для острога – уж очень роскошно. Надо извозчика спросить.

Он высунулся из окна кареты и, указывая на здание пальцем, крикнул:

– Эй, братушка! Извозчик, что это такое? Чей это дом?

С козел отвечали два голоса. Что они говорили, Николай Иванович ничего не понял, но, к немалому своему удивлению, взглянув на козлы, увидал, кроме извозчика, войника, сидевшего рядом с извозчиком. Николай Иванович недоумевал, когда и зачем вскочил на козлы войник, и, подняв стекло у кареты, дрожащим голосом сказал жене:

– Глафира Семеновна! Вообрази, у нас на козлах сидит полицейский солдат.

– Как полицейский солдат? Что ему нужно? – тревожно спросила Глафира Семеновна.

– И ума не приложу. Удивительно, как мы не заметили, что он вскочил к нам на станции железной дороги, потому что иначе ему неоткуда взяться.

– Так прогони его. Я боюсь его, – произнесла Глафира Семеновна.

– Да и я побаиваюсь. Черт его знает, зачем он тут! Что ему нужно?

У Николая Ивановича уже тряслись руки. Он опять опустил стекло у кареты, выглянул в окошко и крикнул извозчику:

– Стой! стой, извозчик! Остановись!

Но извозчик, очевидно, не понял и не останавливался, а только пробормотал что-то в ответ.

– Остановись, мерзавец! – закричал Николай Иванович еще раз, но тщетно. – Не останавливается, – сообщил он жене, которая уж крестилась и была бледна как полотно. – Войник! Братушка! Зачем ты на козлы влез? Ступай прочь! – обратился он к полицейскому солдату и сделал ему пояснительный жест, чтобы он сходил с козел.

Войник пробормотал что-то с козел, но слезать и не думал. Извозчик усиленно погонял лошадей, махая на них руками. Николай Иванович, тоже уже побледневший, опустился в карете на подушки и прошептал жене:

– Вот что ты наделала своим строптивым характером в таможне! Ты кинула в лицо таможенному чиновнику куском ветчины, и за это нас теперь в полицию везут.

– Врешь… Врешь… Я вовсе и не думала ему в лицо кидать… Я перекинула только через голову… через голову… и ветчина упала на пол… Но ведь и он не имеет права…

Глафира Семеновна дрожала как в лихорадке.

– Да почем ты знаешь, что в полицию? – спросила она мужа. – Разве он тебе сказал?

– Черт его разберет, что он мне сказал! Но куда же нас иначе могут везти, ежели полицейский с козел не сходит? Конечно же в полицию. О, братья-славяне, братья-славяне! – роптал Николай Иванович, скрежеща зубами и сжимая кулаки. – Хорошо же вы принимаете у себя своих соплеменников, которые вас освобождали и за вас кровь проливали!

Глафира Семеновна была в полном отчаянии и бормотала:

– Но ведь мы можем жаловаться нашему консулу… Так нельзя же оставаться. Скажи, крикни ему, что мы будем жаловаться русскому консулу. Выгляни в окошко и крикни! Что ж ты сидишь как истукан! – крикнула она на мужа.

Карета свернула в улицу и остановилась у ворот белого двухэтажного дома. С козел соскочил войник и отворил дверцу кареты.

VIII

– Приехали… Доплясались!.. А все из-за тебя… – говорил Николай Иванович, прижавшись в угол кареты. – А все из-за тебя, Глафира Семеновна. Ну, посуди сама: разве можно в казенного таможенного чиновника бросать ветчиной! Вот теперь и вывертывайся как знаешь в полиции.

На глазах Глафиры Семеновны блистали слезы. Она жалась к мужу от протянутой к ней руки войника, предлагающего выйти из кареты, и бормотала:

– Но ведь и он тоже не имел права нюхать нашу ветчину. Ведь это же озорничество…

А войник продолжал стоять у дверей кареты и просил:

– Молимо, мадам, излазте…

– Уходи прочь! Не пойду я, никуда не пойду! – кричала на него Глафира Семеновна. – Николай Иваныч, скажи ему, чтобы он к русскому консулу нас свез.

– Послушайте, братушка, – обратился Николай Иванович к войнику. – Вот вам прежде всего на чай крону и свезите нас к русскому консулу! Полиции нам никакой не надо. Без консула в полицию мы не пойдем.

Войник слушал, пучил глаза, но ничего не понимал. Взглянув, впрочем, на сунутую ему в руку крону, он улыбнулся и, сказав: «Захвалюем, господине!», опять стал настаивать о выходе из кареты.

– Гостиница престолонаследника… Молим… – сказал он и указал на дом.

Николай Иванович что-то сообразил и несколько оживился.

– Постой… – сказал он жене. – Не напрасная ли тревога с нашей стороны? Может быть, этот войник привез нас в гостиницу, а не в полицию. Он что-то бормочет о гостинице престолонаследника. Вы нас куда привезли, братушка, в гостиницу? – спросил он войника.

– Есте.

– В гостиницу престолонаследника?

– Есте, есте, господине, – подтвердил войник.

– Не верь, не верь! Он врет! Я по носу вижу, что врет! – предостерегала мужа Глафира Семеновна. – Ему бы только выманить нас из кареты. А это полиция… Видишь, и дом на манер казенного. Разве может быть в таком доме лучшая в Белграде гостиница!

– А вот пусть он мне укажет прежде вывеску на доме. Ведь уж ежели это гостиница, то должна быть и вывеска, – сообразил Николай Иванович. – Из кареты я не вылезу, а пусти меня на твое место, чтобы я мог выглянуть в окошко и посмотреть, есть ли над подъездом вывеска гостиницы, – обратился он к жене.

Глафира Семеновна захлопнула дверь кареты. В карете начались перемещения. Николай Иванович выглянул в окошко со стороны жены, задрал голову кверху и увидал вывеску, гласящую: «Гостиница престолонаследника».

– Гостиница! – радостно воскликнул он. – Войник не наврал! Можем выходить без опаски!

Как бы какой-то тяжелый камень отвалил от сердца у Глафиры Семеновны, и она просияла, но все-таки, руководствуясь осторожностью, еще раз спросила:

– Да верно ли, что гостиница? Ты хорошо ли разглядел вывеску?

– Хорошо, хорошо. Да вот и сама можешь посмотреть.

А войник между прочим уж позвонил в подъезд. Распахнулись широкие полотна ворот, заскрипев на ржавых петлях. Из ворот выходили баранья шапка в усах и с заспанными глазами, швейцар в фуражке с полинявшим золотым позументом, какой-то кудрявый малец в опанках (вроде наших лаптей, но из кожи), и все ринулись вытаскивать багаж из кареты. Глафира Семеновна уже не противилась, сама подавала им вещи и говорила мужу:

– Но все-таки нужно допытаться, для чего очутился у нас на козлах полицейский солдат. Ведь без нужды он не поехал бы.

– А вот войдем в гостиницу, там разузнаем от него, – отвечал Николай Иванович. – Я так думаю, что не для того ли, чтоб удостовериться в нашем месте жительства, где мы остановились.

– А зачем им наше жительство?

– Ах, Боже мой! А ветчина-то? А таможенный чиновник?

– Дался тебе этот таможенный чиновник с ветчиной! Да и я-то дура была, поверив тебе, что нас везут в полицию за то, что я кусок ветчины в чиновника кинула! Уж если бы этот чиновник давеча обиделся, то сейчас бы он нас и заарестовал.

– А вот посмотрим. Неизвестно еще, чем это все разыграется, – подмигнул жене Николай Иванович и, обратясь к швейцару, спросил: – Говорите по-русски? Комнату бы нам хорошую о двух кроватях?

– Есте, есте… Алес вас нур инен гефелих, мейн герр![23]23
   Всё, что вам угодно.


[Закрыть] – отвечал старик-швейцар.

– Немец! – воскликнул Николай Иванович. – Боже мой! В славянском городе Белграде – и вдруг немец!

– Срб, срб, господине. Заповедите…[24]24
   Приказывайте…


[Закрыть]

Швейцар поклонился. Войник подскочил к нему и спросил:

– Има ли добра соба?[25]25
   Есть ли хорошая комната?


[Закрыть]

– Есте, есте, – закивал швейцар. – Козма! Покажи. Дай, да видит господине, – обратился он к бараньей шапке с заспанными глазами и в усах.

– Отлично говорит по-русски. Не понимаю, что ему вдруг вздумалось из себя немца разыгрывать! – пожал плечами Николай Иванович и вместе с женой отправился в подъезд, а затем вверх по каменной лестнице смотреть комнату.

Лестница была холодная, серой окраски, неприветливая, уставленная чахлыми растениями, без ковра. На площадке стояли старинные английские часы в высоком и узком, красного дерева чехле. Освещено было скудно.

– Неужели это лучшая гостиница здесь? – спрашивала Глафира Семеновна у мужа.

– Да кто ж их знает, милая! Брюнет в очках рекомендовал нам за лучшую.

– Ну маленькая Вена! И это называется маленькая Вена! Пожалуй, здесь и поесть ничего не найдется? А я есть страсть как хочу.

– Ну как не найтиться! Эй, шапка! Ресторан у вас есть?

– Есте, есте, има, господине.

Подскочил к шапке и войник, все еще сопровождавший супругов.

– Има ли што готово да се еде? – в свою очередь спросил он шапку.

– Има, има, все има… – был ответ.

– Боже мой! Да этот злосчастный войник все еще здесь! – удивилась Глафира Семеновна. – Что ему нужно? Прогони его, пожалуйста, – обратилась она к мужу.

– Эй, шапка! Послушай! Прогони ты, ради Бога, этого войника. Чего ему от нас нужно? – сказал Николай Иванович, указывая на полицейского солдата.

Шапка смотрела на Николая Ивановича, но не понимала, что от нее требуют. Николай Иванович стал показывать жестами. Он загородил войнику дорогу в коридор и заговорил:

– Провались ты! Уйди к черту! Не нужно нам тебя! Шапка! Гони его!

Войник протянул руку пригоршней:

– Интерес, господине… Бакшиш…

– Какой такой бакшиш? Я тебе два раза уж давал бакшиш!.. – обозлился Николай Иванович.

– Он хтыт от нас бакшиш, господине, – пояснила шапка, тыкая себя в грудь, и сказала войнику: – Иде на контора… Там господар…

– Ну, с Богом… – поклонился войник супругам и неохотно стал спускаться вниз по лестнице, чтоб обратиться за бакшишом в контору, где сидит «господар», то есть хозяин гостиницы.

– Глаша! Глаша! Теперь объяснилось, отчего войник приехал с нами на козлах, – сказал жене Николай Иванович. – Он приехал сюда, чтобы показать, что он нас рекомендовал в эту гостиницу, и сорвать с хозяина бакшиш, интерес, то есть известный процент.

– Есте, есте, господине, – поддакнула шапка.

– Ах вот в чем дело! Ну, теперь я понимаю. Это так… – проговорила Глафира Семеновна. – А давеча ты напугал. Стал уверять, что нас он в полицию везет.

– Да почем же я знал, душечка!.. Мне так думалось.

Они стояли в плохо освещенном широком коридоре. Баранья шапка распахнула им дверь в темную комнату.

– Осам динары за дан…[26]26
   Восемь динаров за день…


[Закрыть] – объявила шапка цену за комнату.

IX

Кудрявый, черномазый малец в опанках втащил в комнату две шестириковые свечки в подсвечниках – и комната слабо осветилась. Это была большая, о трех окнах, комната со стенами и потолком, раскрашенными по трафарету клеевой краской. На потолке виднелись цветы и пальмовые ветви, по стенам – серые розетки в белом фоне. У стен одна против другой стояли две кровати венского типа со спинками из листового железа, раскрашенными как подносы. Перины и подушки на кроватях были прикрыты пестрыми сербскими коврами. Мебель была тоже венская, легкая, с привязными жиденькими подушками к сиденью, на выкрашенном суриком полу лежал небольшой мохнатый ковер. В углу помещалась маленькая изразцовая печка. Показав комнату, баранья шапка спросила:

– Добре, господине?

– Добре-то добре… – отвечал Николай Иванович, посмотрев по сторонам, – но уж очень темно. Нельзя ли нам лампу подать? Есть у вас лампа?

– Есте, есте… Има, господине, – отвечала шапка. – Дакле с Богом, видетьемо се[27]27
   Ну, с Богом, до свиданья.


[Закрыть], – поклонилась она и хотела уходить.

– Стой, стой! – остановил шапку Николай Иванович. – Мы сейчас умоемся, да надо будет нам поесть и хорошенько чаю напиться, по-русски, знаешь, настоящим образом, на православный славянский манер, с самоваром. Понял?

Баранья шапка слушала и хлопала глазами.

– Не понял. Вот поди ж ты, кажись, уж настоящие славяне, а по-русски иное совсем не понимают, – сказал Николай Иванович жене. – Ясти, ясти… Аз ясти хощу… – начал он ломать язык, обратясь снова к шапке, раскрыл рот и показал туда пальцем.

– Има, господине… – кивнула шапка.

– Да что има-то? Карта есть? Принеси карту кушанья и вин!

– Одна, господине… Упут…[28]28
   Сейчас…


[Закрыть] – поклонилась шапка и исчезла.

Супруги начали приготовляться к умыванью, но только что Глафира Семеновна сняла с себя лиф и платье, как раздался сильный стук в дверь.

– Кто там? Погоди! Карту потом подашь. Прежде дай помыться! – крикнул Николай Иванович, думая, что это баранья шапка с картой кушаний, и снял с себя пиджак.

Стук повторился.

– Говорят тебе, подожди! Не умрешь там.

Николай Иванович снял рукавчики и стал намыливать себе руки. Стучать продолжали.

– Врешь, врешь! Над тобой не каплет, – отвечал Николай Иванович и начал мыть лицо.

Стук усиливался, и бормотали два голоса.

– Вот неймется-то! Ну прислуга! Ломятся, да и шабаш!

Николай Иванович наскоро смыл мыло с лица и приотворил дверь. В коридоре стоял извозчик, которому не заплатили еще денег за привоз с железнодорожной станции. Его привел носастый войник, который ехал на козлах.

– Батюшки! Извозчику-то мы и забыли впопыхах заплатить деньги! – воскликнул Николай Иванович. – Но ты здесь, эфиопская морда, зачем? – обратился он к войнику.

Бормотал что-то по-сербски извозчик, бормотал что-то и войник, но Николай Иванович ничего не понимал.

– Сейчас. Дай мне только утереться-то. Видишь, я мокрый, – сказал он извозчику и показал полотенце. – Глаша! Чем я с извозчиком рассчитаюсь? У меня ни копейки сербских денег, – обратился он к жене, которая плескалась в чашке.

– Да дай ему рубль, а он тебе сдачи сдаст. Неужто уж сербы-то нашего рубля не знают? Ведь братья-славяне, – отвечала Глафира Семеновна.

Николай Иванович отерся полотенцем, достал рублевую бумажку и, подойдя к полуотворенной двери, сказал извозчику:

– Братушка! Вот тебе наш русский рубль. У меня нет сербских денег. Возьмешь рубль?

Извозчик посмотрел на протянутую ему рублевую бумажку и отмахнулся.

– Айа, айа. Треба три динары[29]29
   Нет, нет. Надо три динара.


[Закрыть], – сказал он.

– Фу ты леший! Да если у меня нет динаров! Ну разменяешь завтра на свои динары. Три динара… Я тебе больше даю. Я даю рубль. Твой динар – четвертак, а я тебе четыре четвертака даю! Бери уж без сдачи. Черт с тобой!

Опять протянута рублевая бумажка, опять замахал руками извозчик, попятился и заговорил что-то по-сербски.

– Не берет, черномазый, – отнесся Николай Иванович к жене. – Вот они братья-то славяне! Даже нашего русского рубля не знают. Спасали, спасали их, а они от русского рубля отказываются. Я не знаю, что теперь и делать?

– Да дай ему гульден. Авось возьмет. Ведь на станции австрийскими деньгами рассчитывался же, – сказала Глафира Семеновна, обтирая лицо, шею и руки полотенцем.

– Да у меня и гульдена нет. В том-то и дело, что я на станции все австрийские деньги роздал.

– У меня есть. Два гульдена осталось. Вот тебе.

И Глафира Семеновна подала мужу новенький гульден.

– Братушка! А гульден возьмешь? – спросил Николай Иванович извозчика, протягивая ему монету.

Тот взял гульден и сказал:

– Малко. Иошт треба. Се два с половина динары…

– Мало ему. Нет ли у тебя хоть сколько-нибудь австрийской мелочи? – спросил Николай Иванович.

Глафира Семеновна подала ему несколько никелевых австрийских монеток. Николай Иванович прибавил их к гульдену.

– Захвалюем, господине, – поблагодарил извозчик, поклонившись, и тотчас же поделился деньгами с войником, передав ему мелочь.

– Глаша! Вообрази! Почтенный носатый войник и с извозчика нашего сорвал халтуру! – воскликнул Николай Иванович.

– Да что ты! Вот ярыга-то! Славянин ли уж он? Может быть, жид, – выразила сомнение супруга и стала со свечкой оглядывать постель. – Все чисто, – сказала она, заглядывая под ковер. – Мягкий тюфяк на пружинах и хорошее одеяло.

Вскоре явился владелец бараньей шапки, на этот раз уже без шапки и переменив замасленный серый пиджак на черный. Он внес в комнату лампу, поставил ее на стол и положил около нее тетрадку, составляющую репертуар кушаний и вин ресторана, находящегося при гостинице престолонаследника.

– А! и карточку принес, братушка! Ну, спасибо. Захвалюем… – произнес Николай Иванович, запомня часто слышимое им слово, и стал перелистывать книжку.

Книжка была рукописная. Кушанья были в ней названы по-немецки, по-сербски, но написаны преплохим почерком.

– Ну-с, будем читать. Не знаю только, разберем ли мы тут что-нибудь, – сказал он.

– Да не стоит и разбирать, – отвечала Глафира Семеновна. – Все равно, кроме бифштекса, я есть ничего не буду. Бифштекс с картофелем и чаю… Чаю до смерти хочу. Просто умираю.

– Не хочешь ли, может быть, предварительно квасу? – предложил Николай Иванович. – Квас уж наверное в славянской земле есть.

– Пожалуй. Кисленького хорошо. Ужасная у меня после этого переполоха с полицейским солдатом жажда явилась… Знаешь, я не на шутку тогда испугалась.

– Еще бы не испугаться! Я сам струсил.

– Ну, да ты-то трус известный. Ты везде… Есть у вас квас? Славянский квас? – спросила Глафира Семеновна человека, принесшего карту.

Тот выпучил глаза и не знал, что отвечать.

– Квас, квас. Разве не знаешь, что такое квас? – повторил Николай Иванович. – Пить… Пити… – пояснил он.

– Нийе… Не има… – отрицательно потряс головой слуга.

– Странное дело! Славянские люди – и простого славянского напитка не имеют!

– Тогда пусть подаст скорее чаю и два бифштекса, – сказала Глафира Семеновна.

– Ну так вот… Скорей чаю и два бифштекса с картофелем, а остальное мы потом выберем, – обратился к слуге Николай Иванович. – Чай, надеюсь, есть? Чай. По-немецки – те…

– Есте, есте… – кивнул слуга.

– И бифштексы есть?

– Има… Има… Есте.

– Ну слава Богу! Так живо!.. Два бифштекса и чай. Да подать самовар! Два бифштекса. Два… Смотри не перепутай.

И Николай Иванович показал удаляющемуся слуге два пальца.