Текст книги "Наши за границей. Юмористическое описание поездки супругов Николая Ивановича и Глафиры Семеновны Ивановых в Париж и обратно"

– Коля! да прочухайся же! Он махает и показывает, чтобы мы выходили из вагона, – продолжала Глафира Семеновна. – Поломалось что-нибудь, что ли?

– Да почем же я-то знаю! – зевал Николай Иванович во всю ширину рта. – Спроси. Ведь ты все-таки лучше меня знаешь немецкий язык.

– Вир ин Берлин[77]77
   Мы в Берлин.


[Закрыть], – сказала кондуктору Глафира Семеновна.

– Ja, ja. Nach Berlin. Also hier müssen Sie umsteigen und weiter fahren. Gott im Himmel! Was tun Sie denn? Es bleibt nur eine Halbe Minute. Weg von Waggon[78]78
   Да, да. В Берлин. Так что здесь вам придется пересесть и ехать дальше. Отец Небесный! Что же вы делаете? Осталось всего полминуты. Выходите из вагона.


[Закрыть].

И опять жест, приглашающий выйти из вагона. Николая Ивановича кондуктор даже схватил за руку и протянул к двери.

– Черт его знает, куда он меня тащит? – упирался тот. – Приехали, что ли? Хер кондуктор, Берлин?

– Ja, ja… Berlin… Schneller! Schneller!

– Глаша! Вообрази, в Берлин приехали! Вот так штука! – восклицал Николай Иванович, вытянутый уже кондуктором на платформу.

– Да что ты!

– Schneller, schneller, Madame! Um Gottes willen, schneller[79]79
   Быстрее, быстрее, сударыня! Ради Бога, быстрее.


[Закрыть].

– Выходи скорей! Вот неожиданность-то! Думали, что завтра приедем в Берлин, а приехали ночью.

Выскочила из вагона и Глафира Семеновна, но все еще не верила и спрашивала кондуктора:

– Берлин? Берлин?

– Да, да… Отсюда вы должны ехать. Поезд вам укажут, – отвечал тот по-немецки.

Николай Иванович совал ему в руку два «немецких гривенника» и говорил:

– Данке, очень данке… Спасибо, что предупредили.

Кондуктор захлопнул дверцы купе. Раздался свисток, и поезд помчался.

– Вот неожиданность-то! Приехали, в Берлин приехали! – бормотал Николай Иванович на платформе. – Как же немцы-то нам все твердили, что морген, морген, то есть завтра.

– Да ведь уж оно завтра и есть. Ведь говорили-то нам вчера. Ежели по часам судить, то теперь уж завтра, потому утро, – отвечала супруга. – Ну пойдем. Надо в гостиницу ехать. Ведь мы решили сутки пробыть в Берлине и посмотреть город.

Они двинулись к станционным дверям. В окна виднелся буфет и снующие кельнеры.

– Вокзалишка-то неважный, – говорил Николай Иванович, переступая порог станционного дома. – Я думал, что в Берлине уж и не ведь какой шикарный вокзал. Будешь что-нибудь есть и пить на станции?

– Какое теперь питье и еда! Только бы скорей до постели. Поедем скорее в гостиницу. Вон гостиничный швейцар стоит, и у него на шапке «Готель-де-Берлин» написано. Поедем с ним. Наверное, у них карета. Он нам и наш багаж выправит. Дай ему квитанцию.

– Надо ведь еще про саквояж и подушки справиться, которые мы в том прежнем поезде оставили. Ведь уж телеграмму нашу они наверное получили.

– Завтра справимся, завтра. Какая теперь справка! Поедем скорей в гостиницу. Даже и насчет багажа можно завтра утром. Где теперь хлопотать! Завтра встанем и пошлем с квитанцией. Швейцар и насчет подушек, саквояжей справится. Марья Ивановна говорила, что в Берлине в гостиницах есть такие лакеи, которые говорят по-русски. Вот такому и объясним все основательно.

Николай Иванович подошел к гостиничному швейцару с надписью на шапке и крикнул:

– Готель-де-Берлин! Нумер? Есть нумера?

Тот удивленно посмотрел на него и спросил:

– Was für ein Nummer fragen Sie, mein Herr?[80]80
   О каком номере вы спрашиваете, сударь?


[Закрыть]

– Комнату нам нужно… Циммер, – пояснила Глафира Семеновна.

Швейцар встрепенулся:

– Ein Logement wünschen Sie? Ein Zimmer? O ja, Madame, bitte… Haben Sie Koffer? Bagage?[81]81
   Хотите поселиться? Комната? О да, сударыня, пожалуйста… У вас есть чемоданы, багаж?


[Закрыть]

– Багаж морген, морген. Шнель ин готель. Вир волен шляфен[82]82
   Быстрее в отель. Мы хотим спать.


[Закрыть].

– Bagage kann man bald kriegen. Geben Sie nur die Quittung[83]83
   Багаж можно быстро получить. Просто дайте квитанцию.


[Закрыть].

– Нейн… Багаж морген…

– Also, bitte, Madame[84]84
   Тогда пожалуйста, сударыня.


[Закрыть].

Швейцар пригласил их следовать за собой.

– Карета у вас здесь, что ли? – спрашивал его Николай Иванович, но швейцар не понял и смотрел на него вопросительно. – Глаша! Как карета-то по-немецки? Спроси, – обратился Николай Иванович к жене.

– Ваген. Хабензи ваген? – задала она вопрос швейцару.

– О, nein, Madame. Hier ist unweit. Nur zwanzig Schritte[85]85
   О нет, сударыня. Здесь недалеко. Всего двадцать шагов.


[Закрыть].

– Глаша! что он говорит?

– Говорит, что нет кареты, а про что остальное бормочет – кто ж его разберет.

Кондуктор вывел супругов со станции и повел по плохо освещенной улице. Это удивило Николая Ивановича.

– Да в Берлин уж мы приехали? Не перепутались ли опять как? Черт его знает, может быть, кондуктор и в насмешку нам наврал, – говорил он. – Мне рассказывали, что Берлин залит газом. Кроме того, электрическое освещение. А здесь смотри, какая темень.

– Берлин? – спросила Глафира Семеновна швейцара.

– О, я, мадам. Готель-де-Берлин, – отвечал швейцар, думая, что его спрашивают, из какой он гостиницы.

– И этот отвечает, что Берлин. Странно. А улица совсем темная. Только кой-где фонарик блестит. Да и народу-то на улице не видать. Ни народу, ни извозчиков, – дивился Николай Иванович.

Гостиница была действительно недалеко. Швейцар остановился около запертого, одним фонарем освещенного подъезда и позвонился. Дверь распахнули. Вышел непрезентабельный человек с заспанным лицом и в сером пиджаке и повел Николая Ивановича и Глафиру Семеновну во второй этаж показывать комнату.

– Drei Mark, – сказал он.

– Три марки. Это, стало быть, три немецкие полтины, – соображал Николай Иванович, оглядывая довольно чистенькую комнату о двух кроватях, и ответил непрезентабельному человеку: – Ну гут.

Через полчаса Николай Иванович и Глафира Семеновна покоились уже крепчайшим сном в номере гостиницы «Берлин», находящейся на главной улице маленького немецкого городка Диршау. Засыпая, Николай Иванович говорил жене:

– To есть так рад, что и сказать не умею, что я попал наконец в Берлин.

– И я тоже, – отвечала жена.

X

Глафира Семеновна утром проснулась первой, открыла глаза, потянулась под жиденьким пуховиком, заменяющим в Германии теплое одеяло, и проговорила:

– Николай Иваныч, ты не спишь?

В ответ на это послышался легкий всхрап и скрипнула кровать. Николай Иванович перевернулся на другой бок.

– Коля, вставай. Пора вставать. Смотри, как мы проспали: одиннадцатый час. Когда же мы будем осматривать город? Ведь надо умыться, одеться, чаю напиться, послать за нашим багажом и отыскать наши саквояжи и подушки. Ведь здесь, в Берлине, мы решили пробыть только один день.

Николай Иванович что-то промычал, но не пошевелился. Жена продолжала его будить:

– Вставай! Проспишь полдня, так много ли тогда нам останется сегодня на осмотр города.

– Сегодня не осмотрим, так завтра осмотрим. Куда торопиться? Над нами не каплет, – пробормотал муж.

– Нет, нет, уж как ты там хочешь, а в немецкой земле я больше одного дня не останусь! Поедем скорей в Париж. Что это за земля, помилуйте! Ни позавтракать, ни пообедать нельзя настоящим манером без телеграммы. Питайся одними бутербродами. К сухоедению я не привыкла.

Глафира Семеновна быстро встала с постели и принялась одеваться. Николай Иванович протянул руку к ночному столику, вынул из портсигара папиросу, закурил ее и продолжал лежать, потягиваясь и покрякивая.

– Да и сегодня прошу тебя сделать как-нибудь так, чтобы нам здесь можно было пообедать настоящим манером с говяжьим супом и горячими бифштексами или котлетами, – просила Глафира Семеновна мужа. – Здесь такой обычай, чтоб обедать проезжающим по телеграмме, – ну пошли им в гостиницу откуда-нибудь телеграмму, закажи обед – ну их, пусть подавятся.

– В гостинице-то, я думаю, можно обедать и без телеграмм. Телеграммы только для станций на железных дорогах, – отвечал муж.

– Все-таки пошли телеграмму. Расход невелик, а, по крайней мере, тогда пообедаем наверное… Телеграмму я тебе сама напишу. Я знаю как… «Готель Берлин… Дине ин фир ур»[86]86
   Обед в четыре часа (фр. и нем.).


[Закрыть] – и потом нашу фамилию. Даже и не дине, – поправилась Глафира Семеновна. – Дине – это по-французски, а по-немецки – митаг. «Митаг ин фир ур» – вот и все.

– Лучше же прежде спросить кельнера. Я уверен, что для Берлина телеграммы не надо, – стоял на своем Николай Иванович.

– Ну уж это спрашивать, так наверное перепутаешься. Скажут – да, а потом окажется, что нет, – и сиди голодом. Беда за границей без языка. Вот ежели бы мы говорили по-немецки настоящим манером…

– Вдвоем-то как-нибудь понатужимся.

– Нам и так придется много натуживаться. Багаж надо добывать, саквояжи и подушки разыскать. Да что ж ты валяешься-то! Вставай… Смотри, уж одиннадцать часов!

Глафира Семеновна возвысила голос и сдернула с мужа пуховик. Муж принялся одеваться.

Через несколько минут супруги умылись, были одеты и звонили кельнера. Тот явился, поклонился и встал в почтительной позе.

– Самовар, – обратился к нему Николай Иванович. – А тэ не надо. Тэ у нас есть. Цукер также есть.

Кельнер глядел на него во все глаза и наконец спросил:

– Tea wünschen Sie, mein Herr?[87]87
   Хотите чаю, сударь?


[Закрыть]

– Не тэ, а просто самовар без цукер и без тэ. Глаша, как самовар по-немецки.

– Постой… Пусть уж просто чай несет. Может быть, самовар принесет?

– Да зачем же, ежели у нас есть свой чай?

– Ничего. Где тут с ним объясняться! Видишь, он ничего не понимает из нашего разговора. Брингензи тэ на двоих. Тэ фюр цвей.

– Wünschen Sie auch Brot und Butter, Madame?[88]88
   Хотите также хлеб и масло, сударыня?


[Закрыть] – спросил кельнер.

Глафира Семеновна поняла и отвечала:

– Я… я… Брод и бутер. Да брингензи цитрон, брингензи кезе… И брод побольше… филь брод…[89]89
   Хлеб и масло. Да принесите лимон, принесите сыр… И хлеб… много хлеба…


[Закрыть] Я, Николай Иваныч, ужасно есть хочу.

Кельнер поклонился и стал уходить.

– Постойте… Вартензи, – остановила его Глафира Семеновна. – Флейш можно бринген? Я говядины, Николай Иваныч, заказываю. Может быть, и принесут. Флейш брингензи, кальт флейш[90]90
   Подождите… Мясо принесите, холодное мясо.


[Закрыть].

– Kaltfleisch[91]91
   Холодное мясо, сударыня?


[Закрыть], Madame?

– Кальт, кальт. Только побольше. Филь…

Явился чай, но без самовара. Кипяток или, лучше сказать, теплую воду подали в большом молочном кувшине.

– А самовар? Ферштеензи: самовар, – спрашивала Глафира Семеновна. – Самовар мит угли… с угольями… с огнем… мит фейер, – старалась она пояснить и даже издала губами звуки – пуф, пуф, пуф, изображая вылетающий из-под крышки самовара пар.

Кельнер улыбнулся:

– Sie wünschen Theemaschine[92]92
   Вы хотите чайную машину.


[Закрыть].

– Да, да… Я, я… Тэмашине, – подхватила Глафира Семеновна. – Вот поди ж ты, какое слово забыла. А ведь прежде знала. Тэмашине.

– Theemaschine haben wir nicht, Madame. Das wird selten gefragt bei uns[93]93
   У нас нет чайной машины, сударыня. У нас редко ее спрашивают.


[Закрыть].

– Нейн?

– Nein, – отрицательно потряс головой кельнер.

– Извольте видеть, нет у них самовара! Ну Берлин! В хорошей гостинице даже самовара нет, тогда как у нас на каждом постоялом дворе. Ну а кипяток откуда же мы возьмем? Хейс вассер?[94]94
   Горячая вода?


[Закрыть]

– Hier, – указал кельнер на кувшин.

– Здесь? Да это какой же кипяток! Это просто чуть тепленькая водица. Даже и пар от него не идет. Нам нужен кипяток, ферштеензи – кипяток, хейс вассер. И наконец, тут мало. Тут и на две чашки для двоих не хватит, а мы хотим филь, много, мы будем пить по пять, по шесть чашек. Ферштеензи – фюнф, зехс тассе[95]95
   Понимаете – пять, шесть чашек.


[Закрыть].

– Брось, Глаша. Ну их к лешему. Как-нибудь и так напьемся. Видишь, здесь в Неметчине все наоборот, все шиворот-навыворот: на перинах не спят, а перинами покрываются, кипяток подают не в чайниках-арбузах, а в молочниках, – перебил жену Николай Иванович.

– И обедают по телеграммам, – прибавила та. – Геензи[96]96
   Идите.


[Закрыть], – кивнула она кельнеру, давая знать, чтобы он удалился, но вдруг вспомнила и остановила его: – Или нет, постойте. Нам нужно получить наш багаж со станции. Багаже бекомен. Вот квитанция… Хир квитанц, – подала она кельнеру бумажку. – Ман кан?[97]97
   Можно?


[Закрыть]

– О, ja, Madame, – отвечал кельнер, принимая квитанцию.

– Ну так брингензи… Да вот еще квитанц от телеграмма… Вир хабен… – начала Глафира Семеновна, но сейчас же остановилась и, обратясь к мужу, сказала: – Вот тут-то я и не знаю, как мне с ним объясниться насчет наших саквояжей и подушек, что мы оставили в поезде. Ты уж помогай как-нибудь. Хир телеграмма. Вир хабен в вагоне наши саквояжи и подушки ферлорен… To есть не ферлорен, а геляссен в Кенигсберг, а саквояжи и подушки фарен ин Берлин[98]98
   То есть не потеряли, а оставили… а саквояжи и подушки поехали в Берлин.


[Закрыть].

Кельнер стоял, слушал и таращил глаза.

– Саквояжи и подушки. Ферштейн? – старался пояснить Николай Иванович, снял с постели подушку и показал кельнеру.

– Kissen?[99]99
   Подушка?


[Закрыть] – спросил кельнер.

– Вот, вот… Киссен… В вагоне геляссен. Вир хабен геляссен и телеграфирен.

Кельнер взял квитанции от багажа и неотправленную телеграмму и удалился.

– Бьюсь об заклад, что ничего не понял! – воскликнул ему вслед Николай Иванович.

– Как не понять! Наверное понял, – отвечала Глафира Семеновна. – Я ему все обстоятельно сказала. Я теперь уж многие немецкие слова вспомнила и говорю лучше, чем вчера. Да и вообще научилась в дороге. Это ты только ничему не можешь выучиться.

Она принялась пить чай и истреблять бутерброды с сыром и телятиной. Послышался стук в дверь, и кельнер вернулся. В руке он держал квитанции и улыбался.

– Мы сейчас разглядели в конторе квитанции. По этим квитанциям вы можете получить ваш багаж и вещи только в Берлине, а не здесь, – сказал он по-немецки, кладя квитанции на стол.

Супруги в недоумении глядели на него и не понимали, что он говорит.

– Коля, ты не понял, что он говорит? – спросила мужа Глафира Семеновна. – Я решительно ничего не понимаю.

– А мне-то откуда же понимать, ежели я немецким словам в лавке от чухон учился.

– Дурак! – выбранилась жена и, обратясь к кельнеру, сказала:

– Брингензи, брингензи багаже. Мы заплатим.

– Das kann man nicht, Madame. Das werden Sie in Berlin kriegen[100]100
   Это невозможно, сударыня. Вы получите это в Берлине.


[Закрыть].

– Ну да, ин Берлин. Ведь мы в Берлине. Вир ин Берлин, вир зицен ин Берлин[101]101
   Мы в Берлине, мы сидим в Берлине.


[Закрыть]. Хир Берлин?

– Hier ist Dirschau, Madame… Stadt Dirschau…

Глафира Семеновна начала соображать и вспыхнула.

– Как Диршау? Какой штат Диршау?! – воскликнула она. – Берлин!

– Nein, Madame.

Кельнер снял со стены карту гостиницы, поднес к Глафире Семеновне и указал на заголовок, где было напечатано по-немецки: «Hotel de Berlin in Dirschau». Читать по-немецки Глафира Семеновна умела, она прочла и вскрикнула:

– Николай Иваныч! Да знаешь ли ты, что мы приехали не в Берлин, а в какой-то город Диршау?

– Да что ты… Неужели?.. – пробормотал Николай Иванович, разинул рот от удивления и стал скоблить затылок.

XI

– Ну что ж это такое! Ведь уж это совсем из рук вон! Ведь это ни на что не похоже! – сердилась Глафира Семеновна, всплескивая руками и бегая по комнате. – Вот уж сколько времени едем в Берлин, колесим, колесим и все в него попасть не можем. Второй раз не в то место попадаем. Диршау… Какой это такой Диршау? Где он? – остановилась она в вопросительной позе перед Николаем Ивановичем.

Тот по прежнему сидел, досадливо кряхтел и чесал затылок.

– Николай Иваныч, я вас спрашиваю! Что вы идолом-то сидите! Где это такой Диршау? В какой он такой местности? Может быть, мы опять не по той железной дороге поехали?

– Да почем же я-то знаю, матушка! – отвечал муж.

– Однако вы все-таки в Коммерческом училище[102]102
  Коммерческое училище – среднее специальное учебное заведение для подготовки к торговой деятельности юношей из купеческих, мещанских, ремесленных и крестьянских семей.


[Закрыть] учились.

– Всего только полтора года пробыл, да и то там всей моей науки только и было, что я на клиросе дискантом пел[103]103
  …я на клиросе дискантом пел… – То есть был хористом в церковном хоре.


[Закрыть] да в классе в стальные перья играл[104]104
  …да в классе в стальные перья играл. – Имеется в виду игра в «перышки», популярная в 1870–1890-е гг. Задача игры – перевернуть стальное перышко с «брюха» на «спинку».


[Закрыть]. А ты вот четыре года в пансионе у мадамы по стульям елозила, да и то ничего не знаешь.

– Наша наука была дамская: мы танцевать учились да кошельки бисерные вязать и поздравления в Рождество, в день ангела папеньке и маменьке писать; так откуда же мне о каком-то Диршау знать! Справьтесь же, наконец, как нам отсюда в Берлин попасть! Наверное, мы в какое-нибудь немецкое захолустье заехали, потому что здесь в гостинице даже самовара нет.

– Как я справлюсь? Как?.. Начнешь справляться – и опять перепутаешься. Ведь я ехал за границу, так на тебя понадеялся. Ты стрекотала как сорока, что и по-французски, и по-немецки в пансионе училась.

– И в самом деле училась, да что же поделаешь, ежели все слова перезабыла. Рассчитывайтесь же скорее здесь в гостинице и пойдемте на железную дорогу, чтоб в Берлин ехать. С какой стати нам здесь-то сидеть.

– Я в Берлин не поеду, ни за что не поеду! Чтоб ей сдохнуть, этой Неметчине! Провались она совсем! Прямо в Париж. Так и будем спрашивать – где тут дорога в Париж.

– А багаж-то наш? А чемоданы-то наши? А саквояжи с подушками? Ведь они в Берлин поехали, так надо же за ними заехать. Ведь у нас все вещи там, мне даже сморкнуться не во что.

– Ах, черт возьми! Вот закуска-то! – схватился Николай Иванович за голову. – Ну переплет! Господи Боже мой, да скоро ли же кончатся все эти немецкие мучения! Я уверен, что во французской земле лучше и там люди по-человечески живут. А все-таки надо ехать в Берлин, – сказал он и прибавил: – Ну вот что… До Берлина мы только доедем, возьмем там на станции наш багаж и сейчас же в Париж. Согласна?

– Да как же не согласна-то! Мы только едем по Неметчине и нигде в ней настоящим манером не останавливаемся, а уж и то она мне успела надоесть хуже горькой редьки. Скорей в Париж, скорей! По-французски я все-таки лучше знаю.

– Может быть, тоже только «пермете муа сортир»[105]105
   Разрешите мне выйти.


[Закрыть] говоришь? Так эти-то слова и я знаю.

– Что ты, что ты… У нас в пансионе даже гувернантка была француженка. Она не из настоящих француженок, но все-таки всегда с нами по-французски говорила.

Николай Иванович позвонил кельнера.

– Сколько гельд за все происшествие? Ви филь? – спросил он, указывая на комнату и на сервировку чая. – Мы едем в Берлин. Скорей счет.

Кельнер побежал за счетом и принес его. Николай Иванович подал золотой. Ему сдали сдачи.

– Сколько взяли? – спрашивала Глафира Семеновна мужа.

– Да кто ж их знает! Разве у них разберешь? Сколько хотели, столько и взяли. Вон счет-то, бери его с собой. В вагоне на досуге разберешь, ежели сможешь. Скорей, Глафира Семеновна! Скорей! Надевай пальто, и идем.

Супруги оделись и вышли из комнаты. Кельнер стоял и ждал подачки на чай.

– Дай ему два-три гривенника. Видишь, он на чай ждет, – сказала Глафира Семеновна.

– За что? За то, что вместо Берлина облыжно в какой-то паршивый Диршау заманил? Вот ему вместо чая!

И Николай Иванович показал кельнеру кулак.

– Mein Herr! Was machen Sie?![106]106
   Сударь! Что вы делаете?!


[Закрыть] – попятился кельнер.

– Нечего: мейн хер! Не заманивай. Мы явственно спрашивали, Берлин ли это или не Берлин.

– Да ведь не у него, а у швейцара.

– Одна шайка. Проезжающих тут у них нет – вот они и давай надувать народ.

Глафира Семеновна однако сжалилась над кельнером, обернулась и сунула ему в руку два «гривенника».

Вышли на подъезд. Кланялся швейцар, ожидая подачки.

– Я тебя, мерзавец! – кивнул ему Николай Иванович. – Ты благодари Бога, что я тебе бока не обломал.

– Да брось. Ну чего тут? Ведь нужно будет у него спросить, где тут железная дорога, по которой в Берлин надо ехать, – остановила мужа Глафира Семеновна, сунула швейцару два «гривенника» и спросила: – Во ист ейзенбан ин Берлин?[107]107
   Где железная дорога в Берлин?


[Закрыть]

– Это здесь, мадам. Это недалеко. Дорога в Берлин та же самая, по которой вы к нам приехали, – отвечал швейцар по-немецки, указывая на виднеющееся в конце улицы серенькое здание.

– На ту же самую станцию указывает! – воскликнул Николай Иванович. – Врет, врет, Глаша, не слушай. А то опять захороводимся.

– Да ведь мы на станции-то опять спросим. Спросим и проверим. Язык до Киева доведет.

– Нас-то он что-то не больно-то доводит. Ну двигайся.

Они шли по улице по направлению к станционному дому.

– Ах, кабы по дороге какого-нибудь бродячего торговца-татарина встретить и у него носовой платок купить, а то мне даже утереться нечем.

– Утрешься и бумажкой.

По дороге, однако, был магазин, где на окне лежали носовые платки. Супруги зашли в него и купили полдюжины платков. Пользуясь случаем, Глафира Семеновна и у приказчика в магазине спросила, где железная дорога, по которой можно ехать в Берлин. Приказчик, очень учтивый молодой человек, вывел супругов из магазина на улицу и указал на то же здание, на которое указывал и швейцар.

– Видишь, стало быть, швейцар не соврал, – отнеслась к мужу Глафира Семеновна.

На станции опять расспросы словами и пантомимами. Кой-как добились, что поезд идет через полтора часа.

– Ой, врут! Ой, надувают! Уж такое это немецкое сословие надувательное! – говорил Николай Иванович. – Ты, Глаша, спроси еще.

И опять расспросы. Ответ был тот же самый.

– Да поняла ли ты настоящим манером? – все сомневался Николай Иванович.

– Да как же не понять-то? Три человека часы вынимали и прямо на цифры указывали, когда поезд в Берлин идет. Ведь я цифры-то знаю.

– Да в Берлин ли? Не заехать бы опять в какой-нибудь новый Диршау…

– В вагоне будем спрашивать.

Промаячив на станции полтора часа и все еще расспрашивая у каждого встречного о поезде в Берлин, супруги наконец очутились в вагоне. Их усадил какой-то сердобольный железнодорожный сторож, видя их замешательство и беспокойное беганье по вокзалу.

– Да ин Берлин ли? – снова спросил Николай Иванович, суя ему в руку два «гривенника». – Вир Берлин?

– Berlin, Berlin. Direct nach Berlin[108]108
   Прямо на Берлин.


[Закрыть], – ответил сторож.

Поезд тронулся.

– Доедем до Берлина, никуда не попадая, – свечку в рубль поставлю, – произнес Николай Иванович.

– Ах, дай-то Бог! – пробормотала Глафира Семеновна и украдкой перекрестилась.

XII

Путь от Диршау до Берлина Николай Иванович и Глафира Семеновна проехали без особенных приключений. Они ехали в вагоне прямого сообщения, и пересаживаться им уже нигде не пришлось. Поезд летел стрелой, останавливаясь на станциях, как и до Диршау, не более одной-двух минут, но голодать им не пришлось. Станционные мальчики-кельнеры разносили по платформе подносы с бутербродами и стаканы пива и совали их в окна вагонов желающим. Глафира Семеновна, отличающаяся вообще хорошим аппетитом, набрасывалась на бутерброды и набивала ими рот во все время пути. Николай Иванович пил пиво, где только можно, залпом проглатывая по большому стакану, а иногда и по два, и значительно повеселел и даже раз вступил в разговор с каким-то немцем о солдатах. Разговор начался с того, что Николай Иванович кивнул жене на партию прусских солдат, стоящих группой на какой-то станции, и сказал:

– Глаша, смотри, какие немецкие-то солдаты – маленькие, худенькие, совсем вроде как бы лимонский скот[109]109
  Лимонский скот – имеется в виду лиможская (лимузинская) порода коров.


[Закрыть]. Наш казак таких солдат пяток штук одной рукой уберет.

Сидевший против Николая Ивановича угрюмый немец, усердно посасывающий сигару, услыхав в русском разговоре слова «солдат» и «казак», тотчас же от нечего делать спросил его по-немецки:

– А у вас в России много солдат и казаков?

Николай Иванович, тоже понявший из немецкой фразы только слова «Russland», «viel», «Soldaten» и «Kosaken», воскликнул:

– У нас-то? В Руссланд? Филь, филь… Так филь, что просто ужасти. И солдат филь, и казаков филь. И наш казак нешто такой, как ваши солдаты? У вас солдаты тоненькие, клейн[110]110
   Маленький.


[Закрыть], их плевком перешибить, а наш казак – во!.. – сказал он, поднялся с дивана и показал рукой до потолка. – Кулачище у него – во, в три пуда[111]111
  Пуд — 16,38 кг.


[Закрыть] весом.

Николай Иванович сложил руку в кулак и поднес его немцу чуть не под нос. Немец, поняв так, что этим кулаком Николай Иванович хочет показать, что в случае войны русские так сожмут в кулак немцев, пожал плечами и, пробормотав: «Ну, это еще Бог знает», умолк и прекратил разговор. Николай же Иванович, воспламенившись разговором, не унимался и продолжал доказывать силу казака.

– Ваш солдат нешто может столько шнапс тринкен, сколько наш казак будет тринкен? Вы, немцы, бир тринкен можете филь, а чтоб шнапс тринкен – вас на это нет. Что русскому здорово, то немцу смерть. Наш казак вот такой гляс[112]112
   Стакан.


[Закрыть] шнапс тринкен может, из которого дейч менш бир тринкен, и наш руссишь менш будет ни в одном глазе… А ваш дейч менш под лавку свалится, у него подмикитки ослабнут. У нас щи да кашу едят, а у вас суп-брандахлыст да колбасу; наш солдат черным-то хлебом напрется, так двоих-троих дейч менш свалит, а ваш дейч солдат на белой булке сидит. Оттого наш руссиш солдат и силен. Ферштейн?

Немец молчал и улыбался. Николай Иванович продолжал:

– С вашей еды силы не нагуляешь. Мы вот в вашем Кенигсберге вздумали поесть, эссен, и нам подали котлеты меньше куриного носа; а у нас коммензи в трактир Тестова в Москве, так тебе котлету-то словно от слона выворотят. Ваши котлеты клейн, а наши котлеты грос.

В довершение всего, Николай Иванович стал рассказывать немцу о казацкой ловкости на коне и даже стал показывать в вагоне некоторые приемы казацкой джигитовки.

– A y вас, у дейч солдат, ничего этого нет, – закончил он и отер платком выступивший на лбу пот.

– Да что ты ему рассказываешь-то, – заметила мужу Глафира Семеновна. – Ведь он все равно по-русски не понимает.

– Да ведь я с немецкими словами, так как же не понять! Не бойся, понял, – подмигнул Николай Иванович. – Понял и умолк, потому чувствует, что я правду…

Вечером приехали в Берлин. Поезд, проходя над улицами и минуя громадные дома с вывесками, въехал наконец в блестяще освещенный электричеством вокзал и остановился.

– Вот он, Берлин-то! – воскликнул Николай Иванович. – Тут уж, и не спрашивая, можно догадаться, что это Берлин. Смотри, в вокзале-то какая толкотня. Словно в Нижнем во время ярмарки под главным домом[113]113
  Словно в Нижнем во время ярмарки под главным домом… – В Нижнем Новгороде проходила крупнейшая в России ярмарка; строительство нового Главного ярмарочного дома в Нижнем Новгороде было закончено в 1890 г.


[Закрыть], – обратился он к жене. – Ну, выходи скорей из вагона, а то дальше куда-нибудь увезут.

Они вышли из вагона.

– Багаже где можно взять? Багаже? – сунул Николай Иванович какому-то сторожу квитанцию.

– Weiter, mein Herr[114]114
   Дальше, сударь.


[Закрыть], – отмахнулся тот и указал куда-то рукой.

– Багаже… – сунулся Николай Иванович к другому сторожу, и опять тот же ответ.

Пришлось выйти к самому выходу из вокзала. Там около дверей стояли швейцары гостиниц, с модными бляхами на фуражках, и приглашали к себе путешественников, выкрикивая название своей гостиницы. Один из таких швейцаров, заслыша русский разговор Николая Ивановича и Глафиры Семеновны, прямо обратился к ним на ломаном русском языке:

– В наш готель говорят по-русски. В наш готель первая ранг комната от два марка до двадцать марка!

– Глаша! слышишь! По-русски болтает! – радостно воскликнул Николай Иванович и чуть не бросился к швейцару на шею: – Голубчик! Нам багаж надо получить. По-немецки мы ни в зуб и уж претерпели в дороге от этого, яко Иов многострадальный! Три немецких полтинника на чай, выручи только откуда-нибудь багаж.

– Можно, можно, ваше превосходительство. Давайте ваш квитунг и садитесь в наша карета, – отвечал швейцар.

– Вот квитанция. Да, кроме того, надо саквояжи и подушки получить. Мы растерялись в дороге и забыли в вагоне все наши вещи.

Николай Иванович передал швейцару происшествие с саквояжами.

– Все сделаю. Садитесь прежде в наша карета, – приглашал швейцар.

– Да нам не нужно кареты, мы не останемся в Берлине; мы побудем на вокзале и в Париж поедем. Нам не нужно вашей гостиницы, – отвечала Глафира Семеновна.

– Тогда я не могу делать ваш комиссион. Я служу в готель.

Швейцар сухо протянул квитанцию обратно.

– Да уж делайте, делайте! Выручайте багаж и вещи! Мы поедем к вам в гостиницу! – воскликнул Николай Иванович. – Черт с ними, Глаша! Остановимся у них в гостинице и переночуем ночку. К тому же теперь поздно. Куда ехать на ночь глядя? Очень уж я рад, что попался человек, который по-русски-то говорит, – уговаривал он супругу и прибавил швейцару: – Веди, веди, брат, нас в твою карету!

Через четверть часа супруги ехали по ярко освещенным улицам Берлина в гостиницу.

– Не поезжай к ним в гостиницу – ни подушек, ни саквояжей своих не выручили бы и опять как нибудь перепутались бы. Без языка – беда, – говорил Николай Иванович, сидя около своих вещей.

XIII

– Ну уж ты как хочешь, Николай Иваныч, а я здесь, в Берлине, больше одной ночи ни за что не останусь. Чтоб завтра же в Париж ехать! С первым поездом ехать, – говорила Глафира Семеновна. – Немецкая земля положительно нам не ко двору. Помилуйте, что это за земля такая, где, куда ни сунешься, наверное не в то место попадешь.

– Да уж ладно, ладно, завтра поедем, – отвечал Николай Иванович. – Пиво здесь хорошо. Только из-за пива и побывать стоит. Пива сегодня попьем вволю, а завтра поедем.

– Я даже и теперь-то сомневаюсь, туда ли мы попали, куда следует.

– To есть как это?

– Да в Берлин ли?

– Ну вот! Как же мы иначе багаж-то наш получили бы? Как же забытые-то в вагоне саквояжи и подушки выручили бы? Ведь они до Берлина были отправлены.

– Все может случиться.

– Однако ты видишь, по каким мы богатым улицам едем. Все газом и электричеством залито.

– А все-таки ты спроси у швейцара-то еще раз – Берлин ли это?

Николай Иванович поднял стекло кареты и высунулся к сидящему на козлах, рядом с кучером, швейцару:

– Послушайте… Как вас? Мы вот все сомневаемся – Берлин ли это?

– Берлин, Берлин. Вот теперь мы едем по знаменитая улица Unter den Linden, Под Липами, – отвечал швейцар.

– Что ж тут знаменитого, что она под липами? У нас, брат, в Петербурге этих самых лип на бульварах хоть отбавляй, но мы знаменитыми их не считаем. Вот Бисмарка[115]115
  Бисмарк Отто фон (1815–1898) – первый канцлер Германской империи, осуществивший план объединения Германии.


[Закрыть] вашего мы считаем знаменитым, потому в какой журнал или газету ни взгляни – везде он торчит. Где он тут у вас сидит-то, показывай. В натуре на него все-таки посмотреть любопытно.

– Fürst[116]116
   Князь.


[Закрыть] Бисмарк теперь нет в Берлине, господин.

– Самого-то главного и нет. Ну а где у вас тут самое лучшее пиво?

– Пиво везде хорошо. Лучше берлинский пиво нет. Вот это знаменитый Бранденбургер тор[117]117
  Бранденбургер тор (Бранденбургские ворота) – триумфальные ворота в центре Берлина, построенные в 1789–1781 гг., главный символ города.


[Закрыть], – указывал швейцар.

– По-нашему, Триумфальные ворота. Так. Это, брат, есть и у нас. Этим нас не удивишь. Вы вот их за знаменитые считаете, а мы ни за что не считаем, так что даже и стоят-то они у нас в Петербурге на краю города, и мимо их только быков на бойню гоняют[118]118
  Триумфальные ворота… в Петербурге на краю города, и мимо их только быков на бойню гоняют. – Имеются в виду Московские триумфальные ворота (1838), возведенные на Забалканском (ныне Московском) проспекте недалеко от первой в России скотобойни (1825).


[Закрыть]. Скоро приедем в гостиницу?

– Сейчас, сейчас, ваше превосходительство.

Карета остановилась около ярко освещенного подъезда гостиницы. Швейцар соскочил с козел, стал высаживать из кареты Николая Ивановича и Глафиру Семеновну и ввел их в притвор. Второй швейцар, находившийся в притворе, позвонил в объемистый колокол. Где-то откликнулся колокол с более нежным тоном. С лестницы сбежал кельнер во фраке.

– Sie wünschen ein Zimmer, mein Herr?[119]119
   Вам нужна комната, сударь?


[Закрыть]

– Я, я… Только не грабить, а брать цену настоящую, – отвечали Николай Иванович.

– Der Herr spricht nicht deutsch[120]120
   Господин не говорит по-немецки.


[Закрыть], – кивнул швейцар кельнеру и, обратясь к Николаю Ивановичу, сказал: – За пять марок мы вам дадим отличная комната с две кровати.

– Это то есть за пять полтинников, что ли? Ваша немецкая марка – полтинник?

– Немножко побольше. Пожалуйте, мадам… Прошу, господин.

Супруги вошли в какую-то маленькую комнату. Швейцар захлопнул стеклянную дверь. Раздался электрический звонок, потом легкий свисток, и комната начала подниматься, уходя в темноту.

– Ай, ай! – взвизгнула Глафира Семеновна. – Николай Иваныч! Голубчик! Что это такое? – ухватилась она за мужа, трясясь, как в лихорадке.

– Это, мадам, подъемный машин, – отвечал голос швейцара.

– Не надо нам, ничего не надо! Отворите!.. Пустите… Я боюся… Впотьмах еще. Бог знает что сделается… Выпустите…

– Как можно, мадам… Теперь нельзя… Теперь можно убиться.

– Николай Иваныч! Да что ж ты молчишь, как истукан!

Николай Иванович и сам перепугался. Он тяжело отдувался и наконец проговорил:

– Потерпи, Глаша… Уповай на Бога. Куда-нибудь доедем.