Текст книги "По велению Чингисхана. Том 2. Книга третья"

И вокруг не находилось никого, кто мог бы противостоять любому из этих племен в битвах, и стали они единовластными хозяевами здесь. И понемногу забыли они напасть, некогда сгубившую их процветавший Ил, и вернулись в ее коварные объятия – опять возгордились и снова стали притеснять другие народы.

Не случайно же Тайан-Хан, прослышав о Чингисхане, который тогда лишь начал где-то далеко в пустынных степях свое победоносное шествие, изрек:

– Разве могут быть два солнца в одном небе?!

А чем это кончилось? Да тем, что мы сами призвали беду, и она не замедлила свалиться на наши головы… Но что еще печальнее: во всех деяниях нынешних кара-китаев просто сквозят те же самомнение, пренебрежение, гордыня… Глубокие же корни пустила у нас эта духовная смертельная хворь! А народ, болеющий ею, не способен трезво смотреть на самого себя, и обо всем он судит свысока. Мол, все, что мы делаем – в высшей мере добродетельно, а в наших неудачах всегда повинны другие. Но если жить так, уверовав в непобедимость и непогрешимость свою, то притупляются все чувства, даже способность к размышлениям и раздумьям…

Кехсэй-Сабарах гонит от себя эти мысли, ничего доброго не сулящие. Но не может прогнать. Мысли иногда не подвластны воле человека… А как стало бы ему легко, если б можно было по своему желанию напрочь забывать обо всех невзгодах и тяготах. Но нет, мысли вновь и вновь сами нанизываются на некую нить, словно бусины в четках последователей Будды или Магомета, и снова перебираешь их, и хочешь найти разумный выход из их вереницы…

Дивно, как вместе с жизнью меняется сам человек. Так заяц к зиме белеет, а к теплу – русеет.

Взять хоть этих вождей разных племен, что столь упорно сейчас навязываются к найманам, всего два-три года назад к ним самим было не подступиться. Каждый из них принимал Кехсэя и других посланцев лишь после долгих ожиданий, порой унизительно долгих. Но и добившись приема, от них нельзя было ожидать сколь-либо определенных ответов, до того спесивы были эти мелкие предводители, пыжившиеся, как китайские императоры. А какие толпы придворной челяди теснились подле них, сколько советников и прислужников! Вот уж точно: чем народец меньше и немощней, тем вожди его чванливей и спесивей…

Глава двенадцатая
Битва за Чапчыйал

Если мы учтем, что добродетелями для Чингиса были верность, преданность и стойкость, а пороками – измена, трусость и предательство, то станет очевидным совсем иной подход монгольского вождя к окружающим его людям. Вождь монголов делил людей на две категории – для одних – «подлых», «черная кость» их безопасность и благополучие выше их личного достоинства и чести, для других – «белая кость» – честь и достоинство всегда ценнее безопасности, благополучия, самой жизни. Чингис делал ставку именно на людей второго типа и именно для них он был вождем. Люди же первого типа – обыватели, среди которых были и родственники будущего Хана – делали, как мы знаем, все возможное, чтобы избавиться от власти Чингиса и сохранить за собой право на безответственность и безобразие.

И если теперь мы вспомним данное нами выше определение пассионарности, то поймем, что именем «белой кости», «людей длинной воли» монголы XII в. называли именно пассионариев, не жалевших своей и чужой жизни ради далекой цели. С учетом этого соображения легко объясняются присущие Чингису и специфические взгляды на монголов, в которых он видел особую породу людей, кочевников, образ жизни которых казался ему предпочтительнее, и на оседлые народы, которые он презирал за высокомерие, предательство, карьеризм.

В своих соотечественниках Чингис-Хан действительно видел особую породу людей, и у него были к тому некоторые основания. Народ с растущей пассионарностью всегда смотрится особо, ибо ему присуще чувство стихийной инициативы. Ошибка Чингиса была в другом: как и всякий современник, он решил, будто сегодняшние свойства его подданных сохранятся вечно.

Лев Гумилев, Вячеслав Ермолаев,

«О книге д-ра Эренжен Хаара-Давана

«Чингис-Хан как полководец и его наследие» (ХХ в.)

Небо уже множество дней не посылало на землю ни капли дождя. И листва, и травы стали вянуть и жухнуть, а почва трескаться. Но наконец хлынул долгожданный ливень. И все в природе возродилось и ожило.

Сюбетей улыбался, видя, как спозаранку засуетились в полях земледельцы, как радостно обихаживают они ростки и всходы, напитанные живительной влагой. Но он радовался ливню не как земледелец, а как военачальник. В засуху даже несколько лошадей поднимают копытами такие столбы пыли, что они видны издалека. И твое появление издали замечает враг, и ты не укроешься от его взора. А сейчас никто не заметит твоего приближения. К тому же в пышной зелени может затаиться хоть целый меген. Здорово!

Как только почва насытилась водой, Сюбетей приказал нескольким мегенам двинуться к северным безлюдным горам и укрыться там.

Китайцы уже привыкли к своим новым странным соседям, не только людям, но и травам, посевам вреда никакого не приносившим, и перестали обращать внимание на их передвижения. Чтобы обмануть соглядатаев, которые непременно должны быть среди мирных жителей, мегены сначала одолели скорым ходом на юг расстояние примерно в два кеса, в два конных перехода, а потом внезапно повернули на запад.

Лазутчики, побывавшие в крепости Чапчыйала, сообщили в те же дни, что там сосредоточено невиданное число пехоты. По одним сведениям – двадцать туменов, по другим – аж тридцать.

– Как же их много! – качали головами монголы. – И как это им удается такую прорву прокормить, ведь они, в отличие от нас, не охотятся и не рыбачат?!

– Так мы же одно только мясо едим, а они овощами питаются, всякой зеленью и мучной похлебкой.

– И все равно, попробуй-ка трижды в день кормить такую тьму народа! Наверно, множество вьючных верблюдов им требуется…

Тойоны поняли: все эти разговоры идут от тревоги и даже от страха перед громадой китайского войска.

– Пусть их много, но они пешие, а мы конные. Не стоять же нам, дожидаясь, пока они нападут на нас?!

– А сколько у них конницы?

– К счастью, немного. Всего два-три…

– Туменов?! О, это сила!

– Да нет же, други, два-три тумена – это так себе. Они в тяжелых доспехах и притом у каждого воина лишь один конь, сменных коней нет, так что за нами им не угнаться.

– Вот это уже к добру!

Сюбетей одобрительно внимал разговорам тойонов с нукерами: в основном они правы. А все же опасаются слишком явного численного преимущества китайцев. Что и естественно: ведь до сих пор в битвах монголы встречались с противником, который превосходил их числом самое большее раза в три-четыре, и побеждали. Но на сей раз и подумать-то страшно – перед ними войско, десятикратно превосходящее их числом…

Непременно следует повернуть суждения тойонов в должное русло, чтобы тревоги и опасения не взяли верх над доблестью. А для этого надобно навести порядок в думах тойонов. Ведь к ошибкам и неудачам могут равно приводить как преувеличение опасности, так и пренебрежение ею.

Сюбетей значительно кхекнул, и тойоны, давно ждавшие его слова, тут же смолкли. В большинстве своем они намного старше его по возрасту, но все же жаждут услышать любое слово своего «юного тойона» – так они с гордой радостью называли его за спиной. Знали: он слов на ветер не бросает.

– Да, нас немного. Но мы – подвижнее, ловчее и разве мы на своих конях дадимся им в руки? Так что их многочисленность особого значения для нас не имеет. Более того, оно даже и выгодно нам.

– Это как же?

– Да чем больше, тем они неповоротливей: начнется давка и неразбериха – один наш напор, и они ударятся в панику!

Тойоны молчали. Но лица их просветлели: заметно было, что их покидает напряжение гнетущей тревоги, уходит оцепенение, уступая место душевному подъему.

– Одно вам надо понять и запомнить крепко-накрепко, – сказал Сюбетей. – Мы никогда и ни при каких обстоятельствах не толкнем наше воинство в пропасть неведомого, не пошлем в бой, если ход его нам заранее неясен и не просчитан нами. Кидаться в битву сломя голову и с зажмуренными глазами – кидаться в пасть гибели. А для нас самое дорогое – это воин. Так повелел Хан. Вот и я требую от вас беречь каждого нукера. Лишь безумный народ бьется как придется, опрометью, не думая о последствиях и потерях. Но такой народ долго не выстоит. За победой, добытой с огромными жертвами, кроется пустота, пропасть. Умный воин все заранее рассчитает, предусмотрит все возможные и нежданные перемены в ходе битвы и никогда не ступит на дорогу, в верности которой сам сомневается. Так что мы всегда должны добиваться победы с наименьшими потерями. – Сюбетей медленно обвел взором собравшихся.

– Вы, скорей всего, сейчас про себя думаете: как же возможно справиться с таким громадным воинством без серьезных жертв… Так?

– Так… – нестройным хором отвечали тойоны. А один добавил:

– Много всегда значит одно: много…

– Но я же сказал: мы конные, они почти все пешие. Поэтому мы и должны всегда держаться на таком расстоянии, чтобы, избегая сшибки, бить их издалека стрелами. Что бы ни произошло, не приближайтесь к ним на расстояние полета их стрел.

– А если встретимся с их конницей?

– Опять же сказал я: у них нет сменных коней. А одна лошадь, сами знаете, на боевом скаку может продержаться самое большее полдня, потом выдыхается. Ясно?

– Ясно…

– Но главная задача остается прежней. Даже в самом разгаре боя войско все свои действия должно совершать лишь по приказу, лишь ему повинуясь. К примеру, целый меген идет в натиск, так он должен в единый миг выполнить приказ «разделиться направо-налево» или «повернуть назад». Это я повторяю каждый раз, ибо самые коренные ошибки именно в такие-то мгновенья и происходят. Скажем, какой-нибудь сюн лишь чуть задержался, или, напротив, слегка, на миг, вперед вырвался и – все, цепь разорвана, и в наших рядах брешь. А цельное войско, словно цельную скалу, не пробьешь. Так позаботьтесь, чтоб никто не стремился опередить других, желая отличиться, но чтоб и никто не осторожничал излишне, оставаясь за спинами других…

* * *

Несколько дней подряд монголы двигали к самой главной в этих краях крепости Чапчыйал свои «черные» войска, состоявшие из разношерстного множества разных мелких племен. Эти «черные» тут же начали грабеж китайцев, которые густо населяли земли, окружавшие крепость, и повергли этот люд в панику. Земледельцы, до тех пор жившие в спокойствии и уверенности в том, что монголы их не тронут, кинулись в смятении к единственному для них спасительному укрытию – к крепости. Но ее наглухо закрытые ворота даже не шелохнулись.

Воспользовавшись этим, «черное» войско держало многотысячную толпу мирных китайцев у самой крепости, прижав их к стенам. Обширное пространство у крепости было забито беглецами, тащившими с собой свой скудный скарб. Издали было не разглядеть, кто в той толпе беглец, а кто воин: все кишело вопящими и мечущимися людьми.

Поначалу китайские воины, стоявшие наверху, меж зубцами крепостной стены, хохотали при виде этих насмерть перепуганных толп. Но вскоре их хохот был оборван градом монгольских стрел. Лучники осаждавших возникли словно из ниоткуда, и от их стрел за считанные мгновения пало множество китайских воинов.

Тогда осажденные обрушили на толпу, в ужасе кишевшую под стенами, свой «адский огонь», горящую нефть, что звалась у них «кудулу». Этот кудулу пропитывал собой вмиг всю одежду на теле, и сбить его было невозможно. Началось что-то невообразимо жуткое: тысячи живых факелов, мечущихся, обезумевших от боли и ужаса! Когда же те толпы беглецов, кто не попал под кудулу, отхлынули от стен, они стали погибать вдвое большим числом, чем от «адского огня» – под градом камней, который рухнул на них со стен: осажденные били по ним из камнеметных орудий. Но далеко от стен они не могли убежать: двойное кольцо воинов «черного» войска не выпускало никого за свое оцепление.

А когда начало смеркаться, «черному» войску раздали длинные жерди с крючьями – с помощью этих приспособлений второразрядные союзники монголов должны были карабкаться на крепостные стены.

Вместе с ними же разрешили монголы карабкаться на стены, коль смогут, и китайским беглецам, уже не знавшим в своем безумном страхе, где искать спасения. Что оставалось страдальцам? Когда в крепости погасли огни, они вместе с воинами «черных» частей полезли по тыльной крепостной стене, обращенной к пустыне.

И многие из них уже добрались до верхов стены, когда караулы, совершавшие обход, заметили их и подняли тревогу. Послышались крики на китайском языке: «Не стреляйте, мы свои, мы спасаемся от монголов!» Однако осажденные уже примчались на эту часть стены и готовились поливать поднимавшихся «адским огнем» кудулу, но тут же были осыпаны целыми тучами стрел, посылаемых из ночной мглы невидимыми лучниками. И вновь началась безумная сумятица: военачальники чжурчженов приказали китайским воинам уничтожать всех, кому удавалось взобраться на верх стены, всех без разбору: и осаждающих воинов, и мирных китайских жителей. И воины обеих сторон, китайской и монгольской, во тьме перебили немало своих, пока не иссякли силы у всех…

Всю ночь до утра «черные» воины монголов рубили окрестные деревья, разбирали ветхие строения и тащили бревна под крепостные ворота; на рассвете же зажгли громадный костер. Этот столб огня и дыма, взвившийся к небу, китайцам удалось погасить лишь огромным же количеством воды, вылитой сверху, со стен.

А днем могучие крепостные врата внезапно распахнулись настежь, и из крепости наружу ринулось несметное китайское воинство!

«Черное» войско выступило было ему навстречу, но в ближнем бою, где в ход пошли мечи к копья, воины чжурчженов показали свое явное превосходство над «черными», чьи части, хоть и почти целиком состоявшие из китайцев, которые перешли на сторону монголов, уступали врагам и в числе, и в боевой выучке. Вырвавшись на открытую местность и получив приказ об отступлении, они быстро отошли в тыл.

И в это самое время на передний край выступил меген Сюбетея, обрушивший град стрел на войско, которое вышло из ворот крепости. Под этим градом китайские воины падали, как сухостой в тайге под ураганом,

А беглое население, столпившееся у крепости, кинулось к открытым вратам, таща на спинах свой скарб – и тут же на беглецов тоже рухнули потоки смертоносных стрел. И визги стрел смешались с воплями раненых и гибнущих. Затаптывая в землю павших, толпа ворвалась в крепость. Но была встречена там остриями копий и лезвиями мечей, а сверху на несчастных обрушился горящий ливень кудулу…

* * *

Монгольские военачальники, стоявшие на каменной подошве горы напротив крепостных ворот и оттуда посылавшие приказы своим частям, при виде этого умопомрачительного зрелища в голос вскричали:

– Ну, глазам не верится!

– Однако лютые же люди!

– Им что человек, что мошка – все едино!

– А что им? – переведя дух, сказал один тойон. – У них людей прорва, зачем им их жалеть…

– Но ведь свои же своих убивают толпами, как только рука ни у кого не дрогнет!

– Так ведь у них чжурчжены начальствуют. А зачем им беречь китайцев?

– Это точно… Для чжурчженов китайцы – что трава под копытами. А мы для них – дикие звери…

В это время китайцы стали очищать вход в крепость от груд мертвых тел. Увидев это, Боорчу опять повел на них свое «черное» воинство, но на сей раз остановил его ряды на расстоянии около трехсот шагов от крепости, чтобы до них не долетали каменные ядра со стены. За «черными» выстроился меген Сюбетея, чьи воины держали наготове свои могучие, каждый размером с копье, луки-ангабылы. Выстроился впереди и ряд повозок, закрытых с трех сторон прочными щитами с прорезями-бойницами: в них сидели стрелки со сверхмощными луками – величиной с копье были уже стрелы этих луков.

А из крепости, прикрываясь железными сверкающими щитами, вновь показалась голова большого пешего войска. Монгольские лучники тут же начали обстрел, и он оказался удачен: стрелы били по плотным рядам, теснившимся в проходе ворот, и вскоре от этих рядов осталась в живых едва ли половина.

И толпы беглецов, остававшихся еще у ворот, тоже уничтоженные почти уже наполовину огненными и каменными смерчами от рук своих же китайских воинов, окончательно поняли: в крепости им не будет спасения – и ринулись в сторону монголов. Нукеры передних рядов стали спрашивать своих начальников, что им делать с этими несчастными. И некоторые тойоны рассудили так: если китайские воины не жалеют свое местное население, уничтожают его, то почему должны проявлять жалость к нему монголы – истребить, да и все тут. Но этим суждениям не дал стать приказами Боорчу:

– Это будет неразумно! – жестко сказал он.

– Но почему?! – удивились тойоны, они привыкли всегда ждать и получать от вспыльчивого и горячего Боорчу самые суровые приказы.

– Знаю, почему, – уклончиво ответил воитель. Потом он подозвал тойонов «черного» войска, с которыми всегда разговаривал с помощью толмача, и сказал им:

– Среди этих беглецов теперь найдется немало желающих стать нашими воинами. Из них, из тех, кто спасся, из самых сильных и ловких будете отбирать людей во вспомогательную часть

– Отобрать-то отберем, да вот беда – чем их вооружить и чем их кормить?

– Хэ! Мне-то, грешному, казалось: вроде бы война идет. – Боорчу с усмешкой глянул на подчиненных ему тойонов, почти все они происходили либо из народа хани, то есть из, собственно, китайцев, либо из киданей. – А из войны, как я своим умишком понимаю, много выгод можно извлечь, если суметь. А уж еду и оружие – на любой выбор… Но, еще раз говорю, если суметь и захотеть. Надо только постараться увидеть, где и что остается без хозяина, без догляда – и прибрать к рукам, пока не растащено и не уплыло в другие руки. Тогда не одно войско сможете и вооружить, и накормить.

– Ты сказал. Мы услышали…

* * *

Китайское войско вышло из крепости на открытое пространство и стало разделяться на несколько частей.

– Уже шесть мегенов вышли, – доложили лазутчики, наблюдавшие за ними из ближних укрытий.

Тойоны молча переглянулись.

– Уже семь…

И тут из ставки прибыл вестовой. Он вручил Боорчу письмо, завернутое в кусок желтой ткани. И все насторожились, увидев, как помрачнело и посуровело лицо Боорчу, которому зачитывали письмо.

– Вот как! Вот оно что! – несколько раз восклицал этот, обычно невозмутимый, полководец, слушая читавшего. Резко поднялся, сделал несколько резких шагов в одну сторону, потом в другую, затем застыл, уставившись в одну точку. Наконец, после долгого молчания, объявил:

– Делать нечего. Приказ суров. Мы должны идти в бой немедля.

– Восемь мегенов уже! – донеслось от лазутчиков. – Десять, теперь конница пошла из крепости!

Все повернулись к могучему оплоту китайцев и молча смотрели на появившуюся конницу в тяжелых доспехах. И тут раздался клич Боорчу:

– Внимание и повиновение! Всем слушать меня!

Тут же толмачи на нескольких языках вскричали:

– Внимаем и повинуемся!

– Самый жестокий час нагрянул к нам… Соберите всю вашу волю в кулак. Я уже не раз говорил вам: придет такой час, когда на излом будет испытан каждый. И потому требую главное: изо всех сил берегите воинов. Приказ должен быть выполнен, но не ценой гибели, а умелым командованием, помните об этом… Сейчас выходим встречь врагу и начинаем бой. Задача одна: продержаться как можно дольше, при этом врагу должен быть нанесен как можно более тяжкий урон. Однако еще раз предупреждаю: мы должны выйти из боя с наименьшими потерями! Наименьшими!

– Ты сказал! – заорали тойоны, каждый твердо и звучно, но каждый на своем языке. И только теперь Боорчу как-то особенно остро ощутил, что эти подчиненные ему военачальники еще совсем молоды, и каждый из них только входит в возраст зрелой силы…

– Сам понимаю, сколь тяжела наша задача… – выдохнул Боорчу. При этих словах он, всегда смотревший своими глазами прямо в глаза собеседнику, почему-то отвел взор в сторону. – Но к одному и тому же делу можно подступиться разными путями. К чему я говорю об этом? Да вот к чему: если мы сейчас начнем с врагом прямой ближний бой, сшибку лоб в лоб, враг понесет огромные потери. Но он велик числом, и многие его воины останутся в живых, мы же будем истреблены все, все до единого! Я прав?

– Прав… – На сей раз голоса тойонов звучали уже не столь бодро и решительно.

– Да… что верно, то верно: пехота не может легко и быстро менять поле боя. Если подойдем к противнику слишком близко, отойти назад нам будет очень трудно. Враг сядет нам на хвост и постарается не выпустить из своих лап. А потому мы не должны давать ему воспользоваться его численным превосходством, не должны допустить, чтоб он навалился и раздавил нас. Значит, нам надо избегать прямой сшибки, держаться на расстоянии и делать прорывы малыми подвижными отрядами. Вот так: нанес удар – и тут же отскочил. Ясно?

– Ясно! Как не понять! Мы поняли тебя! – раздались возгласы оживившихся тойонов.

– Добро… Мы должны драться так, чтобы во вражьем множестве погибли бы многие, а в немногочисленных наших рядах – немногие. Это непросто. Как звенья в единой цепи, друг за другом беспрерывно должны следовать наши натиски, прорывы и набеги. И каждый раз врагу должно быть непонятно, куда, в какую сторону их строя мы ударим: наша сила – в нежданности удара. Стало быть, так: бьем справа – тут же налево поворачиваем, и наоборот.

– Но ведь так действует только конница, а нам, пешим, как же ухитриться, чтобы такие натиски совершать? – спросил молодой тойон-кидань, спросил на ломаном монгольском, но все же внятно.

– А вот над этим сами голову потрудитесь, сами! – жестко отрезал Боорчу. – Времени на разговоры, на суды-пересуды у нас нет. И пути назад – тоже нет. Одно посоветовать могу: все разом к вражеским рядам не приближайтесь. Основное ядро войск держите на расстоянии, удары же наносите молниеносно и малыми отрядами. Я все сказал.

– Ты сказал, мы услышали!

– Бог нам в помощь!

– Да поможет нам Всевышний!

* * *

Долго Боорчу провожал взглядом своих молодых тойонов. Юные бедолаги! Их тщательно отбирали среди союзных племен и народов, обучали и готовили к начальствованию, и они за короткий срок изменились даже внешне, стали выглядеть осанистей, внушительней, мужественней. Эх, если бы их обучали не несколько месяцев, а дольше, если б их готовили как следует и неспешно – не было б у него, у Боорчу, столь тревожно на душе. Он, и за эти несколько месяцев успевший узнать доподлинно каждого из них, по-своему даже сдружиться с ними, теперь страдал, понимая, что должен отправлять их на верную гибель, таких молодых и еще слабо подготовленных к ведению страшных боев. Вот идут они, здоровые, крепкие парни, ни единой трещины в каждом, как в новом глиняном сосуде, – а сколько из них уцелеет, и с какими увечьями вернутся выжившие?.. Боорчу отвернулся от них, постоял, помолчал, успокаиваясь…

– Прибыл Сюбетей-боотур!

Боорчу, с нетерпением ждавший этой встречи, обрадовался тому, что его давний младший товарищ явился сам. Он резко повернулся и даже отпрянул от неожиданности: Сюбетей уже стоял рядом и смотрел ему прямо в лицо с высоты своего немалого роста.

– Ох и с чего ж ты таким длинным вымахал?!

– Вот уж чего не знаю, того не ведаю. Какой вышел, таким и живу. А почему – о том спроси у моего отца, Джаргытая.

Пошутив, они перешли к делу:

– Когда ты начинаешь? Ты ведь и так из-за меня медлишь, уже третий вестовой тут побывал, спрашивал.

– Сразу же. Поговорим – и двигаюсь. – Сюбетей снял шлем, огляделся, нет ли рядом посторонних, и поведал:

– Мне велено обстреливать выходящие из крепости войска до тех пор, покуда не кончатся у нас мощные стрелы-хойгуры. А потом мы отступим вслед за головным войском, свернем по высохшему руслу реки и там затаимся.

– Ох!.. Ну, что ж делать… Иди. – И Боорчу горько вздохнул, он терял надежду на помощь именно тогда, когда она, помощь, была для него как воздух.

– А ты?

– О чем спрашиваешь? У тебя – отборные части, где у каждого нукера по три сменных коня, а у меня, несчастного, одно слово, что войско – сброд, зря ли оно и зовется «черным». Даже если и отступим, далеко не сможем уйти. – Боорчу был так подавлен, что отвел глаза от товарища. – Из ставки получил такой приказ, какого никогда не бывало: сразиться лоб в лоб и людей не беречь…

– Да не может быть! Как это – «людей не беречь»? – У обычно невозмутимого Сюбетея округлились глаза. – Не может быть! Ты не ошибся?

– Нет, к сожалению, это именно так… Сначала я получил такой устный приказ, а потом письмо: там точь-в-точь то же самое сказано…

– Так что же это означает?

– А то, что война есть война! Нами решили пожертвовать, чтобы отвлечь врага от главного нашего удара.

– Ну, дружище!.. Всякое видал на разных войнах, но такого, чтоб целый тумен, десять тысяч человек, на верную гибель толкали – не припомню! Бывало, да и то редко, что одним сюном жертвовали, ну, совсем уж в отчаянных положениях – двумя, но и то стон стоял на всю державу…

– Сейчас другие мерки. На великой войне и жертвы великие надобны… Умом-то я все это понимаю. – Боорчу поперхнулся собственными словами от волнения. В сумерках белела его рано поседевшая голова. – Понимаю: «черное» – оно черное, сырое и есть. Люди еще неопытны, настоящей выучки у большинства нет… А с другой стороны, такое страшное решение принимать не могу! Столько молодых и здоровых ребят… Душа болит, как подумаю, что своих питомцев в пасть дракону пошлю.

– А что делать?

– Да я до сих пор и не мыслил ни о чем таком: ведь «черным» войском никогда не занимался. Как все мы, свысока смотрел, мол, людишки мелкие и никчемные, строя не знают, бегут в бою, как крупа просыпанная. А вот теперь, когда почти каждого из них в лицо знаю – сам ведь их отбирал! – вижу: они ничем не хуже других, наших. Да, сыроваты еще, но ведь стараются воинскую науку постичь, и уже многое постигли, выросли. Закалились бы по-настоящему – равными нашим нукерам стали бы. Так нет же… Неужели столько молодых ребят надо на гибель посылать лишь ради успеха в одном-единственном бою, каким бы грозным он ни был? Нет… это… не по совести моей такое… Ни душой, ни разумом я это принять не могу!

Они постояли молча, глядя в землю.

– Сюбетей…

– Да! – Сюбетей резко вздрогнул, когда стоящий рядом назвал его по имени. Его поразило, что Боорчу, которого он знал с юных лет, когда ему еще только начинали доверять караульную службу, так взволнован. – Тыый! – издал он возглас удивления. – Убай-Боорчу, что за тоска на тебя напала?! Сколь знаю тебя, ничем тебя было не прошибить, всегда ты скалой выглядел, никогда не волновался, а тут…

– Я и сам, брат, себе таким еще недавно виделся, а теперь сам себе дивлюсь, до чего тонкокожим стал. Как получил приказ этот – покоя сердцу нет. Хожу вот, терзаюсь, мозги надрываю, а ни до чего толкового не додумался. Одно могу сказать тебе – и лишь тебе, моему «юному тойону»: этот джасал из ставки – неправилен. В корне он несправедлив! Нельзя так управлять войсками!

– Ну, Боорчу-убай, не надо так говорить… Думал ли я, что ты способен на такие речи? Пусть ты сейчас на какое-то время мне подчинен – но мне ли тебя учить?! Ведь приказ… Ты ведь сам нас учил: приказ ставки не обсуждается, никогда и ни при каких обстоятельствах, в нем нельзя сомневаться, его лишь надо беспрекословно исполнять.

– Помню, да, сам вас этому наставлял… А вот сейчас я этим приказом обессилен, чувствую себя точно дряхлый старец или как младенец. Тупик! Что предпринять?

– Предпринимать-то можно лишь одно: выполнять приказ. Но…

– Ну? – В глазах Боорчу мелькнула искорка надежды.

– Но ведь один и тот же приказ можно по-разному выполнять, так?

– Ну? Говори же скорей!

– Давай подумаем, как спасти твоих «черных», как хотя бы из боя с малыми потерями вам выйти.

– Эх, сказал тоже… – Боорчу безнадежно махнул рукой, он не услышал спасительного совета, которого так ждал. – Такой бой с успехом может вести лишь наша конница: налетела – и тут же в сторону. А коль пехота в рукопашную врубится, ей уже из боя не выйти. Или она одолеет, или ее изрубят – одно из двух. А отступать невозможно, враг все равно догонит… Сам знаешь, не умеем мы в пешем строю против превосходящего нас врага драться. Тем более – против его конницы. Не умеем…

– Нет, Боорчу-убай, нельзя впадать в панику. Надо напрячь мозги, тогда найдем выход! – жестко промолвил Сюбетей, решивший вывести этого, еще недавно почти бесстрастного мужа, из его тоскливого уныния.

– Может быть… Попробуй, разве что только ты и сможешь сделать. Что до меня, то я сто дум передумал – бесполезно… – И Боорчу вновь стал ходить взад-вперед, как загнанный в клетку зверь.

* * *

Сюбетей намерился еще раз тщательно осмотреть поле грядущего сражения, хотя оно ему уже было хорошо знакомо. Он давно усвоил: битву может выиграть тот, кто лучше противника знает все особенности той местности, где должна произойти битва.

Ему бросилось в глаза, что отряды, вышедшие из крепости, стали многочисленнее. Потом до него дошло: это крестьяне разошлись по земледельческим участкам, по огородам и еще раз поразился глупости людей – они жили все той же прежней жизнью. Все знали, что еще немного – и нагрянет страшная война, но все равно каждый копошился на своем наделе с посевами. О чем они думают? Или предпочитают ничего не замечать, ибо им некуда деваться?

Нет, все не столь просто, если вдуматься. Во-первых, китайцы привыкли безропотно подчиняться любым приказам, даже самым жестоким. Запрещено без разрешения властей менять место жительства, даже в соседнюю долину – вот и сидят весь свой век, как на цепи… Во-вторых, без этих своих огородов они бы стали умирать с голоду. У них нет скота и, в отличие от монголов, они не промышляют ни охотой, ни рыбной ловлей.

…Сюбетей, стоя на одной из самых высоких в этих окрестностях вершин, понял: надо начисто менять весь замысел завтрашнего сражения, замысел, уже составленный вплоть до мелочей. Иначе не справиться с той сложнейшей задачей, которая возникла в его разговоре с Боорчу.

Да, его старший друг носил очень высокий воинский титул: он являлся командующим войск левого крыла. Однако по распоряжению Хана ему временно было поручено заниматься созданием и выучкой «черного» войска, и потому до поры он оказался в подчинении у Сюбетея.

Но не только поэтому горестное откровение Боорчу запало в душу Сюбетея. Ему самому-то подобные мысли и в голову не могли прийти… До сих пор его занимало лишь одно – как в срок и точно, да и с наименьшими потерями выполнить приказ, и ни разу он не пытался вникнуть в «изнанку» приказа. Ему казалось, что этого делать нельзя, ты должен думать лишь об исполнении, а не о причинах и последствиях приказа. Так их всех обучили. Раздумья порождают сомнение, а оно подтачивает силы, это ведомо всем…