Текст книги "Михаил Юрьевич Лермонтов. Тайны и загадки военной службы русского офицера и поэта"

1.4. Состояние русской армии в царствование Николая I. Кавказская война

Эпоха императора Николая I, во времена которой служил Лермонтов, оставила в истории крайне противоречивое впечатление. Современный историк М. С. Малышев прав, когда пишет в своей работе «Военный Петербург эпохи Николая I», что сразу после смерти императора, когда в России начались либеральные реформы, появилась «масса издевательских стихов и нелегальных статеек, где для Николая Павловича не жалели черной краски – надо полагать, не без участия западноевропейских «доброжелателей»». И здесь, продолжает он, Николаю Павловичу «досталось» больше всех, особенно в связи с темой декабристов, которых стали открыто воспевать, и в связи с тем, что Пушкина записали в революционеры и в «жертвы царизма».

Но это отнюдь не умаляет того факта, что проблемы в период правления этого императора существовали и они были значительными. К сожалению, структура государственного управления в России исторически была такова, что окончательное решение по любому вопросу, как уже отмечалось выше, всегда оставалось за первым лицом. «Все в России исходило сверху – и требования, и указания, и поощрение, и наказание. Царь был земным богом, по крайней мере, по словесной идеологии. Он был «батюшка», и законодатель, и судья, и вождь. Все шло от него и через него» [14, с. 148]. При этом существовали определенные силы, как в России, так и вне ее, которые всегда были заинтересованы в функционировании такой модели управления, поскольку постоянный страх первого лица государства за свою власть и даже жизнь, позволял его окружению достаточно легко проводить нужные ему решения. Поэтому многое зависело от того, кто был вхож к императору, кто первый успевал доложить, а сообщать старались большей частью приятное, чтобы не расстраивать его императорское величество. А зачем? Ведь, по словам шефа жандармов Бенкендорфа: «Прошедшее России было удивительно, ее настоящее более чем великолепно, что же касается до будущего, то оно выше всего, что может нарисовать себе самое смелое воображение».

Но имелись и исключения. В Записке действительного статского советника Н. И. Кутузова, поданной императору в апреле 1841 году, то есть, еще при жизни Лермонтова, отмечено, что русская армия носит в себе «семена разрушения нравственной и физической силы». Это явление, как он отмечает в своей Записке, состоит в потере уважения солдат к своим начальникам, а «без этого же уважения – войска не существует». Эта потеря, по его мнению, произошла от неправильного обращения главных начальников к подчиненным им офицерам и генералам, которых те не стеснялись распекать даже в присутствии солдат. Поэтому, естественно, что это негативно отражалось на воинской дисциплине. Кутузов считал, что только те «офицеры служат и терпят это обращение, которые или не имеют куска хлеба, или незнакомы с чувством чести».

Он очень резко высказался и по поводу численности русской армии в мирное время: «Огромность армии есть выражение не силы, но бессилия государства, которого крепость и могущество заключаются в духе народном, в его преданности и любви к правительству… В настоящем же положении финансов в России эта громада войск имеет гибельное последствие: она, истощая источники жизни общественной, препятствует всякому улучшению».

Кутузов мог позволить себе написать такую Записку – он был хорошо знаком с Николаем I и служил под его началом, когда тот был еще великим князем. Характерно, что те недостатки, о которых он написал царю, к сожалению, всегда были свойственны русской, а впоследствии и советской армии, что зачастую приводило к поражениям на полях сражений, особенно в начальный период войны.

Бесконтрольность и коррупция при, казалось бы, неограниченной власти императора и жесткой вертикали власти переходили всякие разумные пределы, и это даже не особенно скрывалось. Так существует рассказ современников о том, что польский магнат граф Потоцкий в конце 1840-х годов предложил не кому-нибудь, а начальнику штаба корпуса жандармов генерал-майору Л. В. Дубельту баснословную сумму в 200 тысяч рублей только «за обещание ходатайствовать» об освобождении его из-под надзора. Николай I не без юмора велел передать Потоцкому, «что не только у него, графа Потоцкого, но и у самого императора нет столько денег, чтобы подкупить генерала Дубельта» [40].

К сожалению, далеко не все дела заканчивались подобным образом. Так, капитан 1 ранга и флигель-адъютант А. И. Казарский, приступив к ревизии Николаевского торгового порта, был отравлен и умер в возрасте всего 36 лет. Следственная комиссия вначале отказалась подтвердить факт отравления, но по требованию Николая I Бенкендорф провел собственное расследование. Данный факт был признан, но его причиной была названо якобы воровство денег у Казарского. Дальнейшие следственные действия, инициированные по решению императора, никаких иных результатов не дали. То есть царь, обладавший, казалось бы, неограниченной властью, так и не смог найти виновников убийства национального героя и своего флигель-адъютанта. Ведь Казарский ранее прославился на всю Россию тем, что в русско-турецкую войну в 1829 году он, будучи командиром брига «Меркурий», вступил в неравный бой с двумя турецкими линейными кораблями и вышел победителем. За это сражение он был награжден орденом Георгия четвертой степени и званием флигель-адъютанта, а бриг – кормовым Георгиевским флагом и вымпелом. Этот подвиг, один из самых значительных в русской военно-морской истории, увековечен в первом памятнике, установленном в Севастополе, на котором по приказу Николая I была сделана надпись – «Казарскому. Потомству в пример».

Так кто же все-таки правил Россией? Бенкендорф так отвечал на этот вопрос в отчете императору: «Чиновники. Под этим именем следует разуметь всех, кто существует своей службой. Это сословие, пожалуй, является наиболее развращенным морально. Среди них редко встречаются порядочные люди. Хищения, подлоги, превратное толкование законов – вот их ремесло. К несчастью, они-то и правят, и не только отдельные, наиболее крупные из них, но, в сущности, все, так как им всем известны все тонкости бюрократической системы» [41]. Удивительным образом эти мысли шефа жандармов полностью совпадают с аналогичными у его политического противника Белинского. В открытом письме к Гоголю от 15 июля 1847 года он утверждал, что в России не только отсутствуют всякие гарантии для личности, чести и собственности, «но нет даже и полицейского порядка, а есть только огромные корпорации разных служебных воров и грабителей» [42].

Но так ли это? Неужели все российские чиновники только и думали о том, чтобы ограбить государство и народ? Безусловно нет, есть много других противоположных примеров. Миф о повальной коррупции правящей элиты целенаправленно создавался для расшатывания основ государства и общества. Ведь даже в конце существования Российской империи ее председатель Совета министров П. А. Столыпин (он, кстати, был троюродным братом Лермонтова) утверждал, что самым важным в работе чиновника является бескорыстное служение царю и отечеству.

Но, невзирая на вполне понятные преувеличения, к сожалению, состояние армии и государства накануне Крымской войны во многом было таким, как ее описывал в своей Записке Кутузов. В дневнике Л. Н. Толстого от 23 ноября 1854 года отмечено, что казаки склонны к грабежам, «гусары и уланы полагают военное достоинство в пьянстве и разврате, пехота в воровстве и наживании денег». Вряд ли он это выдумал, проблемы армии, несмотря на ее внешний блеск, были налицо. Так, ее вооружение оставляло желать лучшего, что, помимо всего прочего, приводило к огромным потерям в сражениях, где противник имел намного более совершенное оружие. Эти недостатки армии особенно ярко проявились в период длительной, так называемой кавказской войны. Но почему так называемой?

Кавказская война – условное понятие, на самом деле ее трудно назвать войной в европейском понимании этого слова, то есть в общепризнанной трактовке известного немецкого военного теоретика К. фон Клаузевица. По официальной версии она продолжалась с 1817 по 1864 гг., но это были, скорее всего, длительные партизанские боевые действия, напряженные периоды которых чередовались с вполне мирными годами, когда развивалась взаимная торговля и укреплялись дружеские отношения между горцами и русскими. По словам современного отечественного историка В. В. Лапина: «Кавказская война – собирательное понятие. Этот вооруженный конфликт лишен внутреннего единства..». В европейских войнах исход войны решался в крупных или генеральных сражениях, а на Кавказе таких боевых столкновений практически не было – за весь период их насчитывалось менее десяти. Основные боевые потери в русской армии приходились на частые мелкие столкновения с небольшими группами вооруженных горцев, с которыми одновременно (!) могли поддерживаться и выгодные торговые отношения [43].

Специфика этой войны определялась и наличием многих народностей на территории Кавказа, что формировало особые отношения между ними, которые характеризовались постоянными междоусобными распрями и набегами для обогащения за счет соседей, что давно превратилось в обычное и достаточно распространенное явление.

Кроме того, зависимость горской знати от торгово-экономических отношений с Османской империей и Персией, а также стоящей за ними Великобританией, накладывала значительный отпечаток на ход военных действий. Именно эти государства поставляли горцам самое современное вооружение. Так, в ноябре 1836 года русский военный бриг «Аякс» задержал британскую шхуну «Виксен» в районе порта Суджук-Кале (ныне Новороссийск). На момент задержания с ее борта уже было выгружено 8 орудий, 800 пудов пороха и значительное количество другого вооружения. Английский разведчик, а по совместительству корреспондент лондонской газеты «Таймс» Дж. А. Лонгворт писал: «Самым замечательным эпизодом этого позорного дела был испуг, проявленный самими русскими. Удар по британскому флагу был для них самих осквернением, которое наполнило их страхом, святотатственной шуткой, за которую они могут дорого заплатить» [44].

Айвазовский И. К. Взятие русскими матросами турецкой лодки и освобождение пленных кавказских женщин. 1880 г.

Непонятно только на чем основано данное суждение английского разведчика, поскольку шхуна была конфискована, а ее экипаж выслан в Константинополь. Великобритания после этого вынуждена была отступить, так и не сумев натравить против России коалицию европейских государств, создать которую она стремилась длительное время.

Но воюющим горцам за оружие нужно было платить, а основным экспортным товаром Северного Кавказа со времен Средневековья и до начала XIX века были рабы. Даже в 1830-е гг. из этого региона турки вывозили на свои невольничьи рынки до 4000 человек в год. Особенно дорого в Стамбуле ценились черкешенки, и голландский подданный Жан Стрюи писал о них: «Слава об их красоте так хорошо распространилась, что на трапезонтском и константинопольском базарах за черкешенку почти всегда вдвое, иногда втрое больше платят, чем за женщину, красота которой, при первом взгляде, показалась бы нам равною с первой и даже превосходящею».

Русский офицер Ф. Ф. фон Торнау в своих мемуарах вспоминал, что торговля женщинами была для турецких купцов средством быстрого обогащения, именно поэтому они интенсивно ею занимались, пренебрегая опасностью, угрожавшей им со стороны русского флота. «В три или четыре рейса турок…. делался богатым человеком и мог спокойно доживать свой век; зато надо было видеть их жадность на этот живой, красивый товар».

Высокая рентабельность невольничьего бизнеса обеспечивалась и значительной разницей в ценах покупки женщин на юге России и стоимостью продажи их на восточных рынках. Так, если на Кавказе в начале XIX века за девушку или женщину платили от 200 до 800 руб. серебром, то после прибытия в Турцию ее цена поднималась в несколько раз.

Характеризуя причины данной торговли Дж. А. Лонгворт отмечал, что женщина на Кавказе не свободна, она является «собственностью или своего отца, или своего мужа, а после их смерти принадлежит их роду, который выдает ее замуж по своему усмотрению». Далее он все-таки пишет, что горская знать считала «недостойным их чести продавать своих детей работорговцу. Большую часть продаваемых за пределы страны женщин составляют представительницы…. класса «сервов»», то есть рабов [44].

Работорговля, а также контрабанда у кавказских народностей являлись одними из основных источников ресурсов для закупки самого современного вооружения, что позволяло им в ходе почти непрерывных боевых столкновений с русскими добиваться весомых успехов. Знаменитый хирург Н. И. Пирогов, приехав на Кавказ в 1847 году, столкнулся с тяжелыми огнестрельными ранениями у русских солдат и офицеров, вследствие наличия у противника более совершенного оружия. Генерал В. А. Бельгард в своих воспоминаниях подтвердил наблюдения Н. И. Пирогова: «…наше оружие было ужасно плохо. Это были гладкоствольные кремневые ружья, которыми стрелять далее чем на сто шагов бесполезно, между тем горцы были вооружены винтовками, бившими более чем вдвое дальше» [45, с. 413]. Поэтому русским войскам приходилось непосредственно сближаться с неприятелем, чтобы в рукопашных схватках решать исход сражения.

Российское правительство предпринимало активные действия по прекращению незаконных коммерческих операций, в первую очередь, торговлю людьми и оружием. Действия русских военных кораблей против английских и турецких контрабандистов отличались достаточно высокой степенью эффективности. Так, за время патрулирования черноморского побережья Северо-Западного Кавказа российской эскадрой в 1830-е гг. были захвачены десятки судов (в основном турецких), занимавшихся перевозкой рабов и поставками оружия горцам. Такие действия русского флота обосновывались положениями Адрианопольского мирного договора с Турцией (1829 года), в котором она признавала присоединение Кавказа к России.

М. Ю. Лермонтов. Перестрелка в горах Дагестана.

1840–1841. Картина была подарена Лермонтовым приятелю и родственнику Акиму Акимовичу Хастатову и хранилась в его семье.

Именно с этого времени вывоз невольников с черноморского побережья стал жестко пресекаться и стоимость пленниц внутри Кавказа заметно упала. Эту финансовую закономерность отметил английский путешественник и разведчик Э. Спенсер, когда писал, что вследствие ограничения торговли кавказских горцев с турками и персами, цена на женщин значительно снизилась. Это привело к тому, что «те родители, у которых полный дом девочек, оплакивают это с таким же отчаянием, как купец грустит об оптовом магазине, полном непроданных товаров» [46, с. 95].

В тридцатых годах XIX века рабство на Кавказе было официально уничтожено, «как несвойственное по законам российскому подданному». Таковыми подданными российское правительство считало всех горцев, полагая, что те только временно вышли из повиновения центральной власти. Но реально работорговля продолжалась еще длительное время, так в городе Кизляре и в кумыкском селении Эндери (Андреевском) существовали явные, а потом тайные «ясырь-базары». Купленных здесь рабов переправляли на кавказское побережье, откуда ежегодно продавалось в Турцию до 4000 невольников [47, с. 19–29].

Осложняло военные операции русских войск на Кавказе и то обстоятельство, что в целом горцы были народом-воином, каждый мужчина должен был иметь оружие, и любые попытки лишить их этого права вели к эскалации боевых действий. «Замечательно в горцах их глубокое чувство чести: тот, кто получил обиду и не смыл ее кровью, обезславен навек и почитается неспособным к исправлению общественной должности» [48].

Значительное влияние на ход этой войны оказала стратегия русских главнокомандующих на Кавказе, особенно генерала А. П. Ермолова. «Кавказ, – считал он, – это огромная крепость, защищаемая полумиллионным гарнизоном. Надо или штурмовать ее, или овладеть траншеями. Штурм будет стоить дорого. Так поведем же осаду!».

С 1817 года Ермолов начал планомерное наступление на районы Чечни и Дагестана, сопровождавшееся строительством укрепленных пунктов (крепостей Грозная, Внезапная, Бурная и др.) и обустройством безопасных дорог. Самыми опасными противниками из всех горцев он считал чеченцев. Их боевым качествам, много воевавший с ними генерал Д. В. Пассек, дал такую оценку: «В Чечне неприятель невидим; но вы можете встретить его за каждым изгородом, кустом, в каждой балке… Чеченцы способны к наезднической войне: они делают быстро внезапные нападения в наши пределы, пользуясь всяким случаем, чтобы напасть врасплох на фуражиров, на обоз, на партии; неутомимо тревожат наши аванпосты и цепи, т. е. ведут партизанскую войну».

В целом, благодаря деятельности Ермолова, кольцо экономической и политической блокады вокруг этого неспокойного региона сжималось все туже и туже. Свое отношение к нему и его стратегии Лермонтов отразил в своем знаменитом стихотворении «Спор»:

 
Боевые батальоны
Тесно в ряд идут,
Впереди несут знамены,
В барабаны бьют;
Батареи медным строем
Скачут и гремят,
И, дымясь, как перед боем,
Фитили горят.
И испытанный трудами
Бури боевой,
Их ведет, грозя очами,
Генерал седой.
Идут все полки могучи,
Шумны как поток,
Страшно-медленны как тучи,
Прямо на восток…
 

Именно при Ермолове на смену ранее хаотичным и мало связанным друг с другом боевым действиям русской армии, началось планомерное покорение Кавказа, укреплялась Кавказская линия, то есть, система приграничных укреплений, позволявшая защищать территорию империи от набегов горских племен. Е. Хамар-Дабанов (Е. А. Лачинова) в романе «Проделки на Кавказе» дает ее подробное описание и указывает, что она тянулась от Черного до Каспийского моря, сначала вверх по правому берегу Кубани и до левых берегов рек Малки и Терека. «По этой линии проложена большая почтовая дорога, почти круглый год безопасная. На противолежащих же берегах русскому нельзя и носа показать без прикрытия, не подвергаясь опасности быть схвачену в плен или убиту…» [49].

В 1830-е гг. Кавказская линия делилась на следующие части: Черноморская кордонная линия, правый фланг, центр, левый фланг и Владикавказский округ. Правый фланг Кавказской линии простирался от границ Черноморья до Каменного моста на реке Малке и состоял из «трех кордонных линий – Кубанской, Лабинской и Кисловодской; последняя, охранявшая Минеральные Воды, в военном отношении имела второстепенное значение» [50].

По всей Кавказской линии были рассредоточены казачьи формирования и регулярные войска, а также построен целый ряд больших крепостей и мелких укреплений. На каждом посту была установлена сторожевая вышка, служившая для наблюдения и сигнализации. Оборудование этого поста было самым примитивным, но, тем не менее, он в полной мере выполнял возложенные на него задачи. «Род клетки на четырех высоких шестах служит караульней сторожевому казаку, который с этого возвышения обозревает окрестность и бьет тревогу в случае опасности; внизу оставшиеся казаки садятся тотчас на лошадей и скачут с вестью к соседним постам… Таким образом, в одно мгновенье вся линия на ногах, и помощь спешит куда нужно» [51, с. 36].

Товарищ Лермонтова по лейб-гвардии Гродненскому гусарскому полку М. И. Цейдлер, воевавший на Кавказе, в своих «Записках кавказского офицера» также отмечал, что с этого возвышения сторожевому казаку была видна вся местность на достаточно удаленном расстоянии, что позволяло заранее заметить отряды атакующих горцев [52, с. 131]. Необходимость создания такого рода сторожевых постов была обусловлена тем, что дороги на Кавказе длительное время оставались небезопасными, особенно в ночное время. Поэтому в 1830-х и 1840-х гг. из колясок и подвод составляли обоз, который сопровождали казаки и пехота. Декабрист Н. И. Лорер вспоминал, что главным в путешествии было соблюдение всех предосторожностей, так как поломка какой-либо подводы приводила к остановке всего каравана [53, с. 235].

Поскольку, как уже отмечалось выше, война на Кавказе резко отличалась от европейских войн, то Ермолов свел к минимуму строевую подготовку и шагистику, а также изменил форму одежды, приспособив ее к местным условиям. Он разрешил носить вместо киверов папахи, ранцы заменил холщовыми мешками, зимой вместо шинелей выдавал полушубки. Для больных и раненых воинов генерал построил госпиталь в Тифлисе и провел ряд других мероприятий, позволивших значительно повысить эффективность боевых действий.

В своем знаменитом стихотворении «Валерик» Лермонтов пишет, как старые кавказские воины вспоминали своего легендарного генерала:

 
…Вот разговор о старине
В палатке ближней слышен мне;
Как при Ермолове ходили
В Чечню, в Аварию, к горам;
Как там дрались, как мы их били,
Как доставалося и нам…
 

Ермолов стремился как можно быстрее покончить с сопротивлением горцев и таким образом решить застарелую кавказскую проблему. Поэтому его жесткая, а порой и жестокая политика во многом имела обратный эффект – она частично привела к консолидации достаточно раздробленных и враждующих между собой кавказских народностей. Это объединение произошло на основе идеологии мюридизма – суфийского учения, привнесенного из Персии, вероятно, с помощью англичан. Это учение постепенно начало вытеснять старую горскую систему правосудия (адат), основанную на традициях и обычаях предков. В основе мюридизма лежали принципы строгого соблюдения мусульманских обрядов и беспрекословного подчинения вождям и наставникам. Его последователи провозглашали невозможность покорности правомерного мусульманина монарху-иноверцу, в данном случае русскому царю. При этом мюрид, то есть человек, принявший это учение, получал возможность продвигаться по иерархической лестнице в горском обществе вне зависимости от своего происхождения или личного богатства. Распространение этого учения в конце 1820-х гг. на территории Чечни и Дагестана привело к формированию военно-теократического государственного образования – имамата. Религиозный лидер – имам, таким образом, ставился выше феодальной знати, то есть ханов и беков, что вызвало серьезные противоречия среди горцев. Для их сглаживания нужен был общий враг, и поэтому первый имам Гази-Магомет призвал начать «священную войну» против русских.

После смещения Ермолова со своего поста главнокомандующим Отдельным кавказским корпусом был назначен генерал И. Ф. Паскевич.

Дмитриев-Мамонов Э. Имам Шамиль. 1860 г.

В 1830 году он обратился с «Прокламацией к населению Дагестана и кавказских гор», в которой назвал Гази-Магомеда возмутителем спокойствия и объявил ему ответную войну Вскоре первый имам погиб в 1832 году при обороне селения Гимры, а сменивший его Гамзат-Бек был убит в мечети по обычаю кровной мести.

Но, невзирая на гибель двух имамов, Россия оказалась надолго втянута в Кавказскую войну, поскольку расчеты правительства и военного министерства на быструю победу не оправдались. Непривычные условия горной войны, проблемы коммуникаций, упорное сопротивление горцев, отсутствие единой стратегии и тактики ведения боевых действий растянули их более чем на тридцать лет.

Другой причиной столь длительной войны были и разногласия среди высших руководителей империи в отношении политики «усмирения» Кавказа.

В 1834 году новым имамом был провозглашен сын аварского крестьянина Шамиль. Он более двадцати лет возглавлял сопротивление горцев русской армии и до настоящего времени для определенной части кавказских народов остается символом справедливой, как они считают, войны против России. Вместе с тем отношение к нему было далеко неоднозначным даже среди кавказских народностей, как во время его жизни, так и после смерти. Критический взгляд на идеи и действия третьего имама высказывали многие соотечественники Шамиля, осуждавшие идеологию «священной войны» против русских. Соплеменник Шамиля аварец М. Хандиев писал в газете «Кавказ» через десять лет после его пленения: «Мы, горцы Дагестана, в большинстве своем не питаем никакой ненависти к русским за то, что они отняли у нас возможность грабить и убивать. В другом они нас не притеснили. Чего мы не вытерпели при Шамиле! Мы меньше потеряли от русской картечи, чем от хищничества мюридов! Настоящее время нам представляется в виде пробуждения от страшного сна, в виде излечения от тяжкой болезни» [54]. Таких же взглядов придерживался и генерал русской армии аварец М. Алиханов. В 1890-е гг. в той же газете он называл время правления трех имамов эпохой «бедственной для края», а Шамиля характеризовал как воплощение «олицетворенного корыстолюбия». Он отмечал, что «скованные каким-то мистическим ужасом горцы превратились почти в безропотное стадо в руках Шамиля», который был всего лишь «случайным баловнем судьбы, не обладавшим ни ученостью первого имама, ни отвагою второго» [54].

Длительные и изматывающие боевые действия, сочетавшиеся с вполне мирными годами, способствовали тому, что солдаты и офицеры российских кавказских полков часто перенимали и образ жизни, и психологию своего противника. В этих условиях неприятель часто становился союзником и, наоборот, – племена и роды горцев, постоянно враждующие друг с другом, легко заключали союзы и перемирия с русским командованием, и так же легко их нарушали. В этих условиях понятие «мирного» и «немирного» горца было весьма относительным, переход на сторону противника не являлся изменой роду и большинством горцев морально не осуждался. Стремясь наладить отношения с русским командованием, они часто приносили присягу на верность Белому царю и после этого назывались «мирными», но эта присяга на самом деле их ни к чему не обязывала. Практически все «мирные» горцы поддерживали самые тесные отношения с «немирными» аулами и поэтому генерал Г. И. Филипсон в своих воспоминаниях писал, что мирные, «как известно, были хуже немирных». Это и понятно, они в любой момент могли нанести удар в спину. Л. Н. Толстой в молодости в 1850-х гг., будучи на Кавказе, еще застал там «мирные, но еще беспокойные аулы».

В качестве примера можно привести ставшую широко известной в России историю как «мирные» кабардинские князья выдали и передали Шамилю в 1836 году штабс-капитана генерального штаба Ф. Ф. фон Торнау, который был отправлен на разведку черноморского побережья Кавказа. Горцы потребовали тогда от русского командования за его освобождение баснословную сумму серебром или золотом. Больше двух лет длились переговоры, не имевшие результата, поскольку фон Торнау решительно отказался от условий выкупа, подтвердив репутацию стойкого русского офицера, готового пожертвовать собой, как он писал потом, – «для государственной пользы». Неудачные попытки побега только ухудшили его положение – больной, без теплой одежды, он находился в холодном сыром помещении, прикованный цепью к стене. И только ногайскому князю Тембулату Карамурзину удалось похитить пленника у кабардинцев в ноябре 1838 года и передать его русским.

Непонимание психологии и традиций кавказских народностей очень часто определяло неудачи и поражения русских войск и затягивало «усмирение» Кавказа. Так, например, командующий русскими войсками в Чечне в 1830-е гг. генерал-майор А. П. Пулло, постоянно доносил о ее неспокойном положении и под этим предлогом организовывал вооруженные экспедиции с целью грабежа, что не особенно и скрывалось. В 1839 году он приказал обезоружить всех чеченцев, что в условиях постоянных военных конфликтов внутри самих горских племен приравнивалось к бесчестию и привело к их восстанию в следующем году с последующим присоединением к имамату Шамиля.

Поражением закончилось и крупное столкновение русских в Аварии с наибом имама Шамиля Хаджи-Муратом, которого впоследствии в одноименной повести прославил Толстой. В январе 1841 года генерал И. М. Бакунин с отрядом в 470 человек осадил укрепленный пункт Цельмесу, где была резиденция Хаджи-Мурата, и бросился на штурм аула, во время которого был смертельно ранен.

Лермонтов М. 10. Нападение (Сцена из кавказской жизни).

Скрывшиеся в кустах всадники готовятся к нападению на повозку с женщиной-горянкой.

Этот эпизод нашел отражение в письме капитана А. К. Вранкена к отцу: «…Из всего этого дела видно, что о Бакунине нечего жалеть, он сам заварил кашу, которую не мог размешать. Вообще эти господа, приезжая из Петербурга, думают, что на Кавказе можно воевать по правилам тактики (которую они, впрочем, не знают), бросаются в огонь, не имея понятия об образе войны горцев, и ломают себе шеи. Впрочем, Бакунин храбрый и добрый генерал. Да послужит это уроком и для других, которые судят о Кавказе, сидя на мягких диванах в Петербурге» [55].

Безусловно, русское командование вынуждено было принимать определенные меры по изучению своего противника. Так, например, отдельным распоряжением от 15 апреля 1846 года главнокомандующий Кавказским корпусом и наместник Кавказа князь М. С. Воронцов предписывал своему адъютанту, гвардейскому поручику князю М. Б. Лобанову-Ростовскому приступить к исполнению обязанностей члена комиссии «по обозрению магометанских народов Кавказской области». «…Предлагаю Вам, – писал Воронцов в своей инструкции, – объехав магометанские народы, войти в подробности их быта, свойства и порядка отбывания повинностей, разборов по делам, порядка общественных их выборов, действия местных властей, народных и начальственных прав, нужд и недостатков». С его точки зрения это было необходимо для разработки предложений правительству по эффективному управлению этим неспокойным краем [56].

Но длительное время служившие здесь русские офицеры («старые кавказцы»), убедительный портрет одного из которых нарисовал Лермонтов в образе Максима Максимыча, прекрасно понимали местные условия. Они часто перенимали у своих противников не только методы ведения боевых действий, но в некоторых случаях и систему общественных отношений. «Кавказская война не есть война обыкновенная; Кавказское войско не есть войско, делающее кампанию. Это, скорее, воинственный народ, создаваемый Россией и противопоставляемый воинственным народам Кавказа для защиты России…», – так писал уже в 1855 году адъютант Воронцова князь Д. И. Святополк-Мирский, начавший службу на Кавказе с 16 лет юнкером.

Племянник шефа жандармов полковник К. К. Бенкендорф, который в 1845 году командовал батальоном Куринского егерского полка, в своих мемуарах описал весьма интересную историю, произошедшую на базаре в крепости Грозной. Там солдаты Апшеронского пехотного полка подрались с чеченцами из-за баранов, но прибежавшие рядовые Куринского полка бросились на помощь не русским солдатам, а горцам, объясняя свое поведение так: «Как нам не защищать чеченцев?! Они – наши братья, вот уж 20 лет как мы с ними деремся!» В данном случае «мы с ними» было двояким – солдаты то воевали против этих чеченцев, то вместе с ними воевали против других горских племен [57].