Текст книги "Становление спецслужб советского государства. 1917–1941 гг."

– Рекомендация Лебедя, так сказать твоей родственной связи, значит многое, но не гарантирует доверия со стороны Коновальца. Он не доверяет никому. Власть, тем более такая, как у него, – это одиночество. У нее нет друзей, есть только соперники и первый из них – Бандера.

– Я то же пришел к такому выводу, – согласился Павел и заметил: – Бандера – фанатик, и рядом с ним такие же, как он, – это Стецько и Шухевич. И мне кажется, что с течением временем они станут опасней, чем Коновалец и Мельник.

– Это если они станут. Коновалец не дурак, и пока в ОУН все определяют он, отчасти Мельник, а в основном абвер, Бандера останется на вторых ролях. Поэтому твоя задача, Павел, пока присматриваться к нему и выстраивать отношения. Но главную ставку делать на Коновальца. Ты должен завоевать его доверие, а это значит успешно пройти проверку.

– Думаю, пройду. Лебедь говорит, что ему уже становится страшно от моего национализма.

Шпигельглаз, хмыкнув, сказал:

– Смотри только до смерти не напугай Коновальца, а то вся наша комбинация пойдет насмарку.

– Постараюсь.

– А если серьезно, то проверять тебя начнут, как только перейдешь границу. В Финляндии тебя встретит личный представитель Коновальца Полуведько, он еще тот фрукт.

– Думаю, не подавлюсь.

– Оптимизм – это хорошо, но в меру. Нельзя исключать и того, что через финнов они посадят тебя в тюрьму и там будут раскручивать через агентуру.

– Я готов и к этому, Сергей Михайлович. В одной уже сидел, у генерала Шкуро, живой до сих пор.

– Живи хоть сто лет, Павел.

– Сто лет?! Ну уж нет! – воскликнул Павел, на его лице появилась и исчезла лукавая улыбка, он со всей серьезностью сказал: – Когда это вдруг случится, то я бы хотел, чтобы на моей могиле произнесли: «На девяносто девятом году жизни от нас безвременно ушел…»

– Ха-ха, – дружный хохот сотряс стены.

И когда он стих, Шпигельглаз, согнав улыбку с лица, заметил:

– Длину жизни нам отмеряют там, – и ткнул указательным палец вверх, затем прокашлялся и продолжил: – Я имею в виду в нашей партии. А вот ширину своей жизни каждый из нас определяет сам.

– Хорошо сказано, – признал Павел и поинтересовался: – А кому это высказывание принадлежит?

– Уже не важно. Сегодня для тебя важнее поскорее вжиться в роль племянника Лебедя. Но не сегодняшнего Лебедя, а того, кто проливал безвинную кровь на Украине. Разбейся в лепешку, но стань своим для Коновальца. Да, и не забывай про Мельника, он еще тот жук и работает на абвер.

– Постараюсь, Сергей Михайлович! Говорят, что из меня вышел бы хороший артист.

– Слов нет, артистическими талантами ты не обделен. Но сцена, на которой тебе предстоит играть, антрактом может и не закончиться.

– Я все понимаю, Сергей Михайлович. Свой выбор я сделал еще в 1918 году и от него не отступлю. Задание будет выполнено! – заверил Павел.

– Его надо не просто выполнить, а выполнить с максимальным для нас результатом. В чем он состоит, это тебе понятно?

– В том, чтобы проникнуть в верхушку ОУН и знать ее планы.

– Это минимум. А чтобы добиться большего, ты должен чувствовать бег времени и то, как в нем преломляется националистическая идея в сознании ее носителей. Ты должен понять, во что она выльется завтра, послезавтра.

– Преломляется? В каком это смысле, Сергей Михайлович?

– Начнем издалека. Возьмем Коновальца, Мельника и их ближайшее окружение. Кто они такие?

– Ярые враги советской власти! – без тени сомнений заявил Павел.

– Бесспорно! Важнее другое, надо понять, как они ими стали, что ими движет? И здесь обнаружатся любопытные подробности.

– Какие? В чем?

– Вспомни, что в Гражданскую войну происходило на Украине?

– Сплошная махновщина. Каждый мнил себя Наполеоном!

– С Наполеоном ты хватил. Банальные лавочники, не моргнув глазом, они продавались то Петлюре, то Скоропадскому, то немчуре. Коновалец оказался самым дальновидным среди этих гетманов на час. Он быстро смекнул, что Украина может стать ходовым товаром как для поляков, так и для немцев, и успешно торгует ею.

– С этим ясно. Мне другое не совсем понятно, Сергей Михайлович?

– Что именно?

– Вот вы сказали, надо чувствовать бег времени и то, как в нем преломляется националистическая идея. Что вы под этим подразумеваете? – допытывался Павел.

– Только то, что для Коновальца националистическая идея – это не более, чем бизнес. А вот для тех, кто идет ему на смену, она становится смыслом жизни, – пояснил Шпигельглаз.

– Вы имеете в виду Бандеру, Шухевича и Стецько?

– Да. За националистическую, фашистскую Украину они уже сегодня готовы умирать.

– То есть если победят бандеровцы, то наша борьба с ними будет борьбой не на жизнь, а на смерть.

– Да! Она станет борьбой идей. И здесь кроется главная опасность для нас. Если идеи местечкового галицийского национализма овладеют умами людей, то они станут грозной силой.

– Это же что получается? Они как наши коммунистические идеи станут… – у Павла больше не нашлось слов.

– Вряд ли. Но они попортят нам немало крови. И причина в том, что их поддерживает католическая церковь. Поэтому, Павел, внимательно вникни в историю галицийского национализма, дойди до его сути, чтобы успешно выполнить задание, – закончил Шпигельглаз очередной урок в школе выживания и передал папку с документами о деятельности ОУН.

Позже Павел Анатольевич с глубокой благодарностью вспоминал о той помощи, что ему оказал Шпигельглаз при подготовке к операции по внедрению в окружение Коновальца:

«…Исключительно полезными для меня были встречи с заместителем начальника Иностранного отдела ОГПУ – НКВД Шпигельглазом…» (Судоплатов П. Спецоперации. Лубянка и Кремль. 1930–1950 годы. С. 22).

После ухода Шпигельглаза Павел с головой погрузился в подборку материалов по ОУН, это были не только оперативные материалы: сообщения агентуры, спецдонесения, аналитические справки, а и собственно идеологические и пропагандистские материалы ОУН. И чем больше он вчитывался в них, тем все больше находил подтверждений тому, что человеконенавистническая идея о превосходстве одной нации, украинской над другими, возникла и получила идеологическое обоснование в Галиции гораздо раньше, чем в Италии и в Германии.

Галицийский национализм, ставший питательной средой для украинского неонацизма, зародился в конце XIX века в утробе разлагавшейся Австро-Венгерской империи. Его предтечами стали адвокат Николай Михновский и литературный критик, публицист Дмитрий Донцов и, конечно же, митрополит Андрей (Роман) Шептицкий. За спиной этого далеко не святого отца стоял Ватикан, спящий и видевший православную Малороссию в лоне католической церкви.

В 1902 году Михновский одним из первых выдвинул лозунг: «Україна для українцев» (Украина для украинцев. – Примеч. авт.) и затем развил его в опусе «Самостїна Україна» (Независимая Украина. – Примеч. авт.). В нем Михновский призывал своих последователей к тому, что:

«…Усi люди твоi браття, але москалi, ляхi, угри, румуни та жиди – се вороги нашого народу… Україна для украiнцев!» («Все люди твои братья, кроме москалей, ляхов, венгров, румын да жидов – это враги нашего народа. Украина для украинцев!» – Примеч. авт.).

Михновскому вторил другой апологет галицийского национализма Донцов. Русский по крови, уроженец Мелитополя, выпускник Санкт-Петербургского университета, он под влиянием революционных идей вступил в партию эсеров. По возвращении на Украину и переезде во Львов Донцов продолжил заниматься активной политической деятельностью. В 1909 году, выступая на студенческой тусовке, он обрушился с разгромной критикой на «православных попов, которые своим мракобесием отравляют разум трудящихся» и совершенно забыл «об интернациональном братстве народов».

Спустя четыре года Донцов пошел еще дальше и заявил о себе как ярый поборник отделения Украины от России. Ответ на вопрос о столь невероятном его кульбите содержался в спецсообщении одного из ценнейших агентов русской разведки начала ХХ века полковника австро-венгерской военной разведки Альфреда Редле. По его данным, Донцова взяли под свое крыло и небезвозмездно спецслужбы Австро-Венгрии, а позже Германии, вожделенно поглядывавшие на благодатные западные земли Российской империи. Поездки Донцова в Берлин, Вену и Берн щедро финансировались германским послом Г. Ромбергом.

В дальнейшем при поддержке немцев и австрийцев Донцов организовал Союз освобождения Украины. В то время как армии Германии и Австро-Венгрии сражались с русскими войсками на фронте, Донцов готовил плацдарм для завоевания Украины на идеологическом поле.

В числе других подписантов из Союза освобождения Украины он обратился с воззванием «К общественному мнению Европы». В нем они утверждали:

«…даже самый ужасный разгром этого государства (России. – Примеч. авт.) в настоящей войне будет только слабым ударом, от которого царизм оправится через несколько лет, чтобы продолжить свою старую роль нарушителя европейского мира. Только свободная, тяготеющая к правительственному союзу Украина могла бы своей обширной территорией, простирающейся от Карпат до Дона и Черного моря, составить для Европы защиту от России, стену, которая навсегда остановила бы расширение царизма и освободила бы славянский мир от вредного влияния панмосковитизма».

В 1926 году свои русофобские взгляды он изложил в опусе «Национализм» и в манифесте «К украинскому народу России». Основная их суть сводилась к создание расово чистой украинской нации и уничтожению «москальско-азиатской империи».

Теоретические постулаты Донцова воплотились в практику, когда он познакомился с бывшим прапорщиком австро-венгерской армии, петлюровским полковником Евгеном Коновальцем. Они организовали и с 28 января по 3 февраля 1929 года в Вене провели 1‐й Конгресс украинских националистов. В стороне от него не остался и митрополит Шептицкий, не без его участия разрозненные группы объединились в Организацию украинских националистов (ОУН).

Вчитываясь в материалы Конгресса, Павел остановился на справке на Шептицкого, отражавшей деятельность этого далеко не святого отца. В ней он нашел то, на что Шпигельглаз обращал особое внимание, а именно на тесную связь галицийского национализма с Римско-католической церковью. Проводником ее интересов выступал не кто иной, как Шептицкий.

Именно тогда, на переломе эпох, XIX и XX веков дальновидный папа Лев ХIII усмотрел за сумятицей в умах, охватившей Российскую империю, зараженную идеями марксизма, перспективу духовного завоевания Малороссии-Украины. В качестве плацдарма им была выбрана Галиция, где униатская церковь имела прочные позиции. Реализовать замыслы святых отцов предстояло Роману Шептицкому.

Родился он 29 июля 1865 года в аристократической польской семье и воспитывался в духе традиций прошлого. 1 октября 1883 года поступил на службу в австро-венгерскую армию, но из-за слабого здоровья через несколько месяцев вышел в отставку. В том же году был зачислен на юридический факультет Вроцлавского университета. Обладая несомненными талантами, Шептицкий в 1888 году блестяще защитил докторскую диссертацию в области права. После завершения учебы он совершил поездку в Италию, и она стала поворотной в его судьбе. Шептицкого принял папа Лев ХIII и сумел увидеть в молодом и блестяще образованном человеке того, кто мог успешно осуществлять экспансию католицизма в Галицию. Именно после той встречи Шептицкий сделал выбор – отказался от гражданской службы и светской жизни, в 1888 году принял монашество с именем Андрей и вступил в орден Святого Василия.

С того дня деятельный «слуга Ватикана» принялся усердно распахивать «духовное поле» Западной Украины. В Ватикане это не осталось незамеченным. В 1899 году Шептицкий был возведен в сан епископа Станиславского, через год, с 17 декабря 1900 года он уже митрополит Галицкий, а с 17 января 1901 года архиепископ Львовский и епископ Каменец-Подольский.

Укрепив свои позиции в Галиции, Шептицкий обратил свой взгляд на Восток. Осенью 1908 года он, презрев Господа, нелегально по фальшивым документам въехал в Российскую империю, где имел встречи с религиозными единомышленниками, входившими в подпольные униатские общины, действовавшие в Санкт-Петербурге и в Москве. В ходе общения с ними Шептицкий продвигал идею расширения унии в западные районы Малороссии. Дальше – больше, в своих проповедях он заявлял о необходимости ее отделения от Российской империи. Эта его деятельность, далекая от религиозной, не осталась без внимания российской контрразведки.

19 сентября 1914 года во Львове Шептицкий был арестован российскими военными властями и направлен в ссылку сначала в Киев, а затем отбывал ее в Курске, Новгороде и в Суздальском мужском монастыре. За это время он только укрепился в своих антироссийских взглядах. После Февральской революции 1917 года в России Шептицкий, по предложению главы Временного правительства Керенского, был отпущен на свободу, возвратился во Львов и с удвоенной энергией взялся за реализацию своих замыслов. В лице Коновальца, Донцова и бывшего управляющего своим имением Андрея Мельника он нашел активных единомышленников.

При этом Шептицкий ухитрялся одновременно служить нескольким господам: посланнику Господа на земле – папе и… германской спецслужбе! При его непосредственном участии была организована встреча Коновальца с главой германской разведки полковником Вальтером Николаи. По ее результатам Коновалец с восторгом писал Шептицкому:

«…Предыдущие встречи с второстепенными представителями немецкой разведывательной службы настолько заинтересовали ее ответственных руководителей, что на очередное свидание прибыл собственной персоной полковник Вальтер Николаи. Шеф немецкой разведки интересовался всем: историей создания УВО (Украинская войсковая организация, создана в 1920 г. – Примеч. ред.), ее составом, направлением и масштабами ее деятельности, но больше всего – реальными возможностями УВО на Советской Украине. Он еще и еще раз возвращался к разговору о связи с засланными туда резидентами и о трудностях агентурной работы на советской территории» (Судоплатов А. Тайная жизнь генерала Судоплатова. Кн. 1. С. 149).

Все эти материалы подтверждали оценку Шпигельглаза о том, что симбиоз ОУН и католической церкви представляет серьезную угрозу не только в настоящем, а и в будущем. Каким оно может быть, Павел, пытаясь понять, обратился к подборке материалов на Бандеру. Они не оставляли сомнений в том, что в его лице советская власть имеет непримиримого врага, который ни перед чем не остановится в достижении своей цели.

Само место рождения и происхождение Бандеры предопределили его пещерные националистические взгляды. Родился он 1 января 1909 года в галицийском селе Старый Угринов на территории королевства Галиции и Лодомерии, входившего в состав Австро-Венгрии, в многодетной семье грекокатолического священника Андриана Бандеры.

После распада Австро-Венгрии отец Бандеры, забыв про Господа, принял деятельное участие в формировании из жителей окрестных сёл вооружённых отрядов. Позднее перебрался в город Станислав, стал депутатом парламента Западно-Украинской народной республики, а затем продолжил службу капелланом в Украинской галицийской армии (УГА). После ее поражения от польских войск в 1920 году бежал в Старый Угринов и вернулся на церковную службу.

Бурные события тех лет наложили отпечаток на образ мыслей и действий юного Бандеры. Война и разруха рано лишили его детства и привели в политику. В 1922 году он поступил в скаутскую националистическую организацию «Пласт» и вскоре вошел в состав руководства 2‐го куреня «Красная калина». Готовя себя к будущей борьбе за самостийну Украину, Бандера изучал опусы Михновского, Донцова и готовился физически к будущим испытаниям. По утрам он обливался ледяной водой и подолгу стоял раздетым на морозе.

Повзрослев, Бандера занялся распространением пропагандистских материалов и вовлекал в деятельность организации новых членов, позже работал в пропагандистском отделе ОУН – УВО. Во время учебы в Львовском политехе с 1928 по 1934 год вел националистическую агитацию среди студентов, знакомил их с нелегальной литературой националистического толка: «Пробуждение нации», «Украинский националист» и одновременно писал пропагандистские статьи под псевдонимом Матвей Гордон.

В 1932 году в городе Данциге состоялось его знакомство с Коновальцем. С того времени политическая карьера Бандеры резко пошла вверх, уже через год на него возложили обязанности краевого проводника ОУН в Западной Украине и коменданта боевого отдела ОУН – УВО.

Его активная антипольская деятельность не осталась без внимания полиции, только за период с 1930 по 1933 год он арестовывался пять раз. Преследования и аресты не сломили Бандеру. 22 декабря 1932 года в день казни боевиков ОУН Василия Биласа и Дмитрия Данилишина, совершивших теракт в отношении польского политика Тадеуша Голувко, Бандера и будущий капитан СС Роман Шухевич организовали дерзкую пропагандистскую акцию: в момент повешения боевиков в церквях Львова раздался колокольный звон. К тому времени на руках самого Бандеры уже была кровь профессора Бабийя, студента Бачинского, взрыв редакции львовской антифашистской газеты «Сила».

Внимательно анализируя материалы на Бандеру, Павел все больше находил подтверждение оценкам, высказанным Шпигельглазом, что в деятельности ОУН вскоре наступит новый период и ее будущее будут определять такие, как Бандера, Стецько и Шухевич. В свои двадцать четыре года Бандера проявил себя не только как матерый, безжалостный боевик, а и идеолог, предложивший наряду с проведением акций устрашения в отношении власти инспирировать среди украинского населения «массовые протесты, направленные на пробуждение национального самосознания». К их числу Бандера относил панихиды и манифестации, посвящённые памяти казненных боевиков ОУН, сооружение им символических могил, бойкот польских товаров и государственных символов, игнорирование польского языка.

Перевернув последнюю страницу подборки материалов на Бандеру, Павел с пронзительной остротой ощутил, насколько невероятно сложное задание ему предстояло выполнить. И не столько страх смерти, а сколько сомнения в том, что ему удастся перевоплотиться в таких нелюдей, как Бандера, Стецько и Шухевич, не давали покоя. Их развеяли Шпигельглаз и Горожанин. Долгие и обстоятельные беседы с ними позволили Павлу обрести уверенность в себе и вжиться в образ «племянника Лебедя». С каждым новым днем образ юного мальчишки, который в далеком 1919 году встал под знамена революции, становился все более размытым. Его место не только на словах, а и в мыслях все больше занимал ярый националист Павлусь.

Позади остались восемь месяцев напряженнейшей подготовки, когда опытнейший мастер перевоплощения Шпигельглаз посчитал, что Павел готов к выполнению задания. Помощником в предстоящей опаснейшей игре советской разведки с ОУН и абвером предстояло стать испытанному другу и соратнику – Эмме. Это было их добровольное решение, и руководство ИНО поддержало его.

Все эти месяцы одновременно с Павлом Эмма готовилась на роль связника. По легенде ей предстояло стать студенткой женевского университета. Легализовавшись в Швейцарии, она должна была, используя в качестве прикрытия учебу, поддерживать связь Центра не только с Павлом, а и с рядом агентов советской разведки, действовавших в Швейцарии и Франции. Вывод Павла и Эммы в Западную Европу предусматривался по двум разным каналам и был разнесен по времени.

Наконец наступил этот день. Заключительные встречи на конспиративных квартирах с руководством ИНО, последние инструктажи, а дальше полная неизвестность, когда Павлу и Эмме предстояло рассчитывать только на самих себя и на удачу, которая так переменчива в судьбе разведчика. Что они чувствовали в тот последний час перед тем, как расстаться и тронуться в опасный и неизведанный путь, так и осталось тайной. Свои чувства они не доверили ни близким, ни бумаге.

Первым за границу отправился Павел вместе с Лебедем. На календаре был апрель 1936 года. Все то время пока они добирались до Хельсинки, где их ждал Полуведько – личный представитель Коновальца в Финляндии, в Павле подспудно жила тревога. То, как поведет себя Лебедь, не давало ему покоя. Его опасения не подтвердились. Лебедь безукоризненно сыграл роль заботливого «дядьки», пекущегося о «племяннике», который станет «достойной ему сменой в борьбе за свободу Украины». Оставив «племянника» на попечение Полуведько, он возвратился в Москву, отчитался перед Шпигельглазом и затем выехал в Харьков, где занимал скромную должность в строительном тресте.

Отдавая должное Лебедю, Павел Анатольевич признавал:

«…Лебедь стал для нас ключевой фигурой в борьбе с бандитизмом на Украине в 20‐х годах… От Лебедя, которому мы разрешали выезжать на Запад в 20‐х и 30‐х годах по нелегальным каналам, нам и стало известно, что Коновалец лелеял планы захвата Украины в будущей войне. В Берлине Лебедь встречался с полковником Александером, предшественником адмирала Канариса на посту руководителя германской разведслужбы в начале 30‐х годов, и узнал от него, что Коновалец дважды виделся с Гитлером, который предложил, чтобы несколько сторонников Коновальца прошли курс обучения в нацистской партийной школе в Лейпциге» (Судоплатов П. Спецоперации. Лубянка и Кремль. 1930–1950 годы. С. 23).

Оставшись в Хельсинки, Павел ждал вызова от Коновальца. А тот не спешил, годы беспощадной борьбы за власть и собственную жизнь научили его никому не доверять и даже такому испытанному «другу», как Лебедь. В очередной раз подтверждался прогноз Шпигельглаза, Павла проверяли на лояльность. Шли дни, недели, а в его положении ничего не менялось. Неопределенность и не только она, а и поведение Полуведько все больше действовали на нервы Павла. Скупердяйство личного представителя Коновальца было запредельное. Он держал Павла впроголодь, на расходы давал всего 10 финских марок, которых едва хватало на один скромный обед, и содержал в спартанских условиях.

Такое отношение к «племяннику Лебедя» со стороны Полуведько было обусловлено не только природной прижимистостью, а и во многом его политическими взглядами. Павел настолько вошел в образ украинского националиста, что Полуведько, чтобы не дать воли своим рукам, всячески сторонился его. И тому находилось объяснение, в голове Коновальца вряд ли бы уложилось то, что Полуведько, как и Лебедь, также оказался агентом советской разведкой. В своих отчетах, адресованных в ИНО, он охарактеризовал Павла как «отъявленного националиста, которого мало убить».

Так, вольно или невольно Павел стал жертвой блестящего исполнения роли «отмороженного националиста» и за это расплачивался своим желудком. С каждым днем голод все больше давал знать о себе. Чтобы совсем не отощать, он, презрев гордость, подкармливался на явочной квартире советской разведки в Хельсинки во время встреч со своими кураторами Зоей и Борисом Зарубиными. Но и они не слишком баловали Павла, опасаясь, что его сытый вид насторожит Полуведько. Об этом, не самом лучшем периоде в своей жизни, так вспоминал Павел Анатольевич:

«…В Финляндии (а позднее и в Германии) я жил весьма скудно: у меня не было карманных денег, и я постоянно ходил голодный…»

Несколько облегчали его положение в Хельсинки Зарубины:

«…приносили бутерброды и шоколад. Перед уходом они просматривали содержимое моих карманов, чтобы убедиться, что я не взял с собой никакой еды: ведь это могло провалить нашу игру» (Судоплатов П. Спецоперации. Лубянка и Кремль. 1930–1950 годы. С. 25).

Жизнь Павла впроголодь и под подозрением продолжалась почти два месяца. Коновалец ждал доклада о результатах проверки «племянника старого друга». Она завершилась благополучно, подтверждением тому служило появление в Хельсинки посланцев Коновальца – Грибивского (Канцлера. – Примеч. авт.), приехавшего из Праги, и Андриевского – из Брюсселя. К ним присоединился Полуведько, и они все вместе пароходом отплыли в Стокгольм. Перед посадкой Павлу вручили литовский паспорт на имя Николса Баравскакса.

Липа, которую сляпали то ли в абвере, а скорее в литовской спецслужбе, была выполнена столь топорно, что Павел едва не погорел на паспортном контроле в Стокгольме. В паспорт была вписана фамилия ни Баравскакса, а некоего Сциборского, как оказалось, члена Центрального провода ОУН, и вклеена его же фотография. Павел оказался на грани провала. Ситуацию спас Полуведько, имевший задание от советской разведки обеспечить контроль за Павлом вплоть до вывода его на Коновальца. Он устроил скандал, обвинил портовые службы в путанице с паспортами, и это сработало. Дальнейший путь в Германию прошел гладко, незримая тень абвера оберегала их от эксцессов, подобных стокгольмскому. В Берлин они прибыли в июне 1936 года.

Столица Германии встретила Павла вылизанными до зеркального блеска улицами и площадями, бравурными маршами, колоннами марширующих коричневорубашечников и огромными красными полотнищами на фасадах зданий, где размещались государственные учреждения. Под порывами ветра полотнища трепетали, на них вздувалась и паучилась зловещая свастика. Она была повсюду: в окнах трамваев, машин и домов. Все, что наблюдал и слышал Павел, подтверждало разведывательную информацию советской берлинской резидентуры – фашизм в Германии набирал силу и уже ничто, и никто был не в силах его остановить. Некогда мощное рабочее движение фашисты обезглавили, его лидеров Эрнста Тельмана, Гейнца Неймана, Германа Реммеле и других заключили в концлагеря, а те коммунисты, что избежали ареста, ушли в глубокое подполье.

После всего увиденного и услышанного у Павла не оставалось сомнений в том, что будущая угроза для СССР исходит именно из Германии. Прогноз Слуцкого, Шпигельглаза и Горожанина, что война с ней не за горами, находил свое подтверждение. Какую роль в ней германские спецслужбы отводили ОУН, ему предстояло выяснить, но для этого требовалось войти в доверие к Коновальцу. Судя по тому, как он себя вел, «племенник старого друга» был для него «темной лошадкой». Об этом Павлу говорил «почетный эскорт» из Полуведько, Грибивского и Андриевского. В их сопровождении он отправился на явку с Коновальцем. Вот как Павел Анатольевич описывает эту первую и определяющую встречу с главарем ОУН:

«…Наша встреча проходила на квартире, находившейся в здании музея этнографии и представленной ему германской разведслужбой. Он расспрашивал меня обо всем с большим пристрастием» (Судоплатов П. Спецоперации. Лубянка и Кремль. 1930–1950 годы. С. 25).

Результатами беседы с «племянником друга» Коновалец остался доволен. Он увидел в нем перспективного кандидата на роль будущего личного представителя ОУН на Украине и, подключив свои связи в абвере, договорился о прохождении Павлом курса специальной подготовки. С сентября 1936 года и в течение трех месяцев уже опытный советский разведчик, всячески скрывая ранее полученные навыки, осваивал азы разведывательно-диверсионной деятельности в лейпцигской спецшколе.

Опыт, полученный Павлом Анатольевичем во вражеской спецслужбе, сыграл неоценимую роль. Спустя пять лет, когда началась Великая Отечественная война, знания, полученные им в абвере, позволили уже в качестве начальника Особой группы при наркоме НКВД СССР организовать ее эффективную деятельность в борьбе с гитлеровскими спецслужбами.

Во время учебы, как отмечал Павел Анатольевич:

«…я имел возможность познакомиться с оуновским руководством» (Судоплатов П. Спецоперации. Лубянка и Кремль. 1930–1950 годы. С. 27).

Подготовка в спецшколе стала серьезным испытанием Павла и могла закончиться для него провалом. Ее работу курировал один из будущих руководителей «Абвера‐2», опытный профессионал полковник Эрвин фон Лахузен. Отбирая из числа слушателей будущих перспективных агентов германской разведки, он положил глаз на Павла.

«…я отверг предложение о моей встрече с полковником Лахузеном из штаб-квартиры абвера. Вступать в прямые контакты с германской разведкой было бы рискованно, так как немцы могли принудить меня к сотрудничеству» (Судоплатов П. Спецоперации. Лубянка и Кремль. 1930–1950 годы. С. 28).

После завершения учебы в абвере Коновалец взял Павла с собой в инспекционную поездку для проверки структур ОУН в Западной Европе и заодно, чтобы ближе к нему присмотреться. Она заняла три недели. Одним из первых пунктов их маршрута стал Париж.

На дворе стоял декабрь. Однако зима не спешила вступать в свои права и напоминала о себе лишь легкими заморозками по утрам и изредка короткими моросящими дождями. В тот день, когда Павел и Коновалец вышли из поезда и ступили на перрон парижского вокзала, осень ненадолго возвратилась в столицу Франции. Со стороны Атлантики подули теплые ветры, и небо прояснилось. В просветах между облаками проглянули небо василькового цвета и зимнее солнце, изрядно потускневшее за знойное лето и жаркую осень. Оно нехотя согревало нежным теплом горожан, лениво плескалось блеклыми лучами в пронзительно синих водах Сены и тусклыми бликами поигрывало на бронзово-золотистом ковре из опавших листьев.

Париж предстал перед Павлом в своем самобытном и неповторимом виде. В нем самым невероятным, самым непостижимым образом, в гармоничном сочетании архитектурных линий, образов и цветов совмещалось, казалось, несовместимое. В ажурных арках мостов, соединявших берега Сены, в величественных дворцах, немых свидетелях исторических событий, под сводами которых звучали голоса гениев, и в самом воздухе вопреки неумолимому времени продолжал сохраняться неистребимый дух романтики, невероятных приключений и большой любви, воспетых с такой пронзительной силой и мощью в великих произведениях Александра Дюма и Жюля Верна.

Павел впервые оказался в Париже и не мог не поддаться магии этого неповторимого города. Он так вспоминал о нем:

«…Я был под огромным впечатлением от Парижа и остаюсь его поклонником до сегодняшнего дня» (Судоплатов П. Спецоперации. Лубянка и Кремль. 1930–1950 годы. С. 30).

Поселившись в отеле, Павел и Коновалец, не откладывая дела в долгий ящик, приступили к инспекции парижских структур ОУН. За чередой встреч с представителями из числа первой волны эмиграции второй половины XIX века и следующей, последовавшей после революции и Гражданской войны в Малороссии, а также французскими политиками и местными нацистами, поддерживавшими украинских националистов, Павел не забывал о главном – о встрече со связником Центра.

Улучив момент, он покинул Коновальца и, меняя транспорт: такси, автобус, метро, отправился на явку. Она была назначена на углу Плас де Клиши и бульвара де Клиши. Осмотревшись по сторонам и не заметив поблизости враждебных глаз и ушей, он, приближаясь к месту явки, гадал, кто бы мог оказаться на месте курьера, и в душе молил, чтобы им оказалась Эмма. Однако Центр был скуп в своей информации и сообщил: