Текст книги "Сказание от Сатаны"

– Нет, нет! Меня там ждут тоже по делу. Не хочу подводить, – испуганно Витторио посмотрел на него.

– Это действительно нехорошо – поддержал его Саша.

– Но сейчас, на пьяную голову, мало ли что взбредет. Тогда давай по электронной почте начнем переписку и согласования, – тяжело вздохнув, сказал Сергей. Потом улыбнулся: – А про Великую тайну… Это ты, Витя, здорово сказал. Приятно слышать.

Саша, словно в поддержку:

– Заставляет посмотреть внутрь себя. Вдруг что-то блеснет там. Неужели сам придумал?

Витторио засмеялся:

– Нет. Это Ирэн, бабушка-француженка. Как-то показала на карту мира… «Видишь, внучек, какая Россия огромная. Господь Бог такую обширную и богатую часть земной тверди случайному народу не доверит. Так что все еще у вас впереди». Я ей: Ирэн, но я даже и народ свой не знаю. Был там всего лишь пару раз. А она мне: раз язык знаешь, культуру классическую впитал в себя, но, главное, кровь в тебе их – значит, и ты с ними. Удивительная была бабушка. Некоторые родственники считали ее полоумной. Но это оттого, что умом своим были гораздо ниже и приземленнее, чем она. Поэтому и не понимали ее восторженности и как будто неадекватности. Да только умерла она недавно, – Витторио замолчал. И почему-то внимательно посмотрел на Александра.

– Ну, что же. Помянем хорошего человека за добрые слова и надежду на нас, – почти не отдавая себе отчет, Саша открыл бутылку водки и налил по полному стакану. При этом, не глядя ни на кого пробормотал: – Такси вызову. Отвезет и Витю в отель, и меня домой.

Остатки закуски дожевывали молча.

Наконец Саша, словно выйдя на минуту из пьяного полусна, неожиданно с воодушевлением, хотя и заплетающимся языком, сказал:

– Представим так… Я о рекламе книги твоего, Витек, архимандрита, или кардинала, или как его там… Представим так, что черная масса духовной грязи наползает на коллективное подсознательное людей. Если не хочешь утонуть в ней, стать изувеченным животным или бессмысленным насекомым, вспомни о вечных ценностях. Что и в тебе частица Бога. Будь достоин ее!

Витторио внимательно, без улыбки посмотрел на Александра.

– Оказывается, и реклама иногда говорит правду, – тихо сказал он.

– Да это я так просто… Образ пришел на ум, – словно оправдывался Саша.

– Не переживай. Все равно не поверят, – засмеялся Сергей. – Этим, потребителям… сладкая ложь куда как приятнее пресной, а то и горькой правды. «Политические погремушки» – современные властители – вовсю используют это. – И продолжил: – Основное внимание уделим молодежи. Когда-то же станут взрослыми? Но книги они в основном читают по принуждению. Как донести рекламу? Газеты, журналы? Так они там только фотографии и картинки рассматривают. Телевидение? Дорого. Не оправдывает затрат. Интернет и радио, где побольше музыки, – вот область для работы. Поэтому, Витя, нам нужны наиболее ярко звучащие, запоминающиеся фразы из той книги.

Саша добавил:

– Название хорошее. Поможет в рекламе. «Изгнание Святого Духа». Его можно обыграть как вечную борьбу Света и Тьмы, Жизни и Смерти, Духа и Плоти.

– Я подумаю. Наверное, выберу с десяток, а то и больше таких фраз. Пришлю по электронной почте. Да только молодой человек сейчас чаще всего – скорее комический персонаж. Продукт массовой поп-культуры. Сможет ли понять и почувствовать? Хотя – для того мы и здесь, чтобы в толпе людей отыскать человека, – Витторио вновь пристально взглянул на Сашу. Потом, сделав паузу, добавил: – Да мне вот этот живой разговор важен. Общение прямое, которое никакая электроника не передаст. И не переврет.

Александр невольно вздрогнул. Где-то он уже слышал о толпе людей и человеке… Личности в ней. Но где? Не может сейчас вспомнить. Кажется, от Анатолия Ивановича. Да неважно это сейчас.

Сергей улыбнулся:

– Мы тебе невесту хорошую подберем. Из наших… Так что восстановишь кровь предков полностью. Парень ты видный. Поэтому надо подыскать такую же половинку. Может быть, потомство ваше, красивое, откроет миру тайну русской души? Девки у нас замечательные. Не избалованные. Хозяйственные и домовитые. Нет у них спеси и самолюбования. Не то, что там…

Витторио возразил:

– Да и в Европе еще не все потеряли женскую природу. Это в Америке с ума сходят. Женский терроризм развели. Запугали мужчин вконец. «Ах! Он ко мне притронулся. Хотя и извинился. Сказал, что случайно. Но я подозреваю, что неспроста. А два года назад он же посмотрел как-то необычно. Похоже, похотливо. У меня после этого сон нарушен и мысли разные блуждают. Мешают сосредоточиться на работе. Требую через суд материальной компенсации», – шутливо воспроизвел он монолог очередной «жертвы» сексуальных домогательств.

Все дружно рассмеялись.

Саша, улыбаясь, продолжил:

– Это оттого, что у них избыток юристов-бездельников. Расплодились как тараканы. А заработать хочется. Вот и открыли для себя и таких «жертв» золотую жилу. И стряпчий сутяжничеством заработает. И ей на панель не надо идти. Да только мужиков их жалко. От страха импотентами становятся. Так что соглашайся. С нашими не пропадешь.

Витторио опустил глаза:

– Не знаю… Я, может быть, целибат приму. Католическим священником стану.

– А почему не православным? Оно ближе к нашему народу, – удивился Александр.

– Я с детства в католической среде. Она мне ближе. Да и неважно это… Православный, католик или еще кто. Главное – Свет Христа нести в мир.

– Верно говоришь, Витя. Хотя почти все мы, современные люди, – атеисты в глубине своей. Но смерти боимся. Потому и продолжаем посматривать по сторонам – вдруг что-то новое для души отыщем. – усмехнулся Сергей.

– А не лучше ли оглянуться назад? Там надежная скала. А на ней святой престол, – внимательно посмотрел на него Витторио.

Саша улыбнулся:

– Ну вот. Уже начал миссионерскую деятельность. Но вряд ли преуспеешь. Мы хотя и нерадивые, но верные прихожане… Православные. Тоже ведь с детства закладывается. А святой престол всякий бывал. Одни катары в той же Франции, вернее, Лангедоке чего стоят. Море крови было пролито невинной. «Убивайте всех! Бог разберет своих» – так, кажется, легат папы Иннокентия, да вот забыл, какого по счету, призывал рыцарей-разбойников Симона де Монфора, когда те пришли в тот благодатный южный край подавить инакомыслие альбигойцев. А после этого была учреждена инквизиция. В то время ее называли «святой». Как будто издеваясь над этим словом.

– Но папа, Иннокентий Третий, не хотел крови. Да и не он начал резню. Ведь несчастье пошло с убийства его легата, полномочного представителя, – почему-то испуганно и быстро начал говорить Витторио.

– Стоп, стоп, ребята! Эту пыль веков поднимайте в другом месте. Наверное, уже всем пора по домам. Я еще останусь здесь. Жена не любит, когда прихожу выпивший. Посплю немного в кресле. Глаза слипаются, – страдальчески взглянул на Витторио и Сашу Сергей.

Уже сидя в салоне такси, отстаивая в небольшой дорожной пробке, Витторио тихо спросил:

– Это, наверное, Анатолий Иванович тебя, Саша, так просветил в истории средневековой Франции.

У Александра хмель как рукой сняло:

– Что ты сказал? – спросил он, чтобы удостовериться, что ему не показалось.

– Говорю: это дядя твой просветил, про альбигойцев?

Саша вздохнул от неожиданности. Затем выдохнул:

– А откуда ты знаешь о нем?

– Еще одна причина моего приезда сюда. И, может быть, главная – познакомиться с тобой. Твой дядя и моя бабушка Ирэн дружили. Ты же и сообщил на мою электронную почту о его смерти. Через два дня и она умерла. Мы уже подъезжаем к отелю. Давай поднимемся в мой номер. Там и поговорим серьезно за чашкой кофе, – внятно и трезво, хотя и тихо предложил Витторио. Саша лишь молча утвердительно кивнул.

Теперь все понятно. Когда мать, с заплаканными глазами сообщила, что дяди Толи больше нет с нами, она передала ему два листка, исписанные рукой Анатолия Ивановича. На одном был список тех, кому надо сообщить о его смерти, с их электронной почтой. На другом – те, кому надо переслать книгу.

– Дядя Толя сказал, что ты знаешь какую… – и опять заплакала.

Уже после того, как они с относительным комфортом расположились в уютных мягких креслах возле небольшого журнального столика. В обычном, ничем не примечательном номере отеля бизнес-класса, в котором остановился на сутки Витторио. И временный хозяин этого номера, поколдовав немного с электрокипятильником и какой-то особенной кружкой, начал разливать по пластиковым стаканчикам ароматный кофе, Александр с трудом сдерживал себя от вопросов про Ирэн и дядю Толю. Где, когда, каким образом познакомились? Что общего между ними могло возникнуть? Вот это, пожалуй, было самым удивительным, зная, каким закрытым человеком в последние годы жил дядя Толя.

А Витторио все говорил о каких-то пустяках:

– Мне часто приходится уезжать из дома по делам нашей молодежной католической организации. Просыпаюсь очень рано. Во многих отелях кафе еще закрыты. Вот и наловчился сам готовить неплохой кофе. Правда, пришлось овладеть кое-какими секретами, – словно издеваясь над нетерпением Саши, говорил Витторио, улыбаясь. – Могу открыть…

– Как-нибудь в следующий раз. А кофе и в самом деле замечательный. – Александр пристально взглянул на Витторио. – Но мне все же хочется услышать подробности о неожиданной новости – дружбе твоей бабушки и моего дяди, – наконец улыбнулся Саша.

– Да мне самому многое не ясно. С твоим дядей я не был знаком. А Ирэн, моя бабушка по отцу, мама его, была личностью неординарной.

Витторио встал. Подошел к кожаной сумке, стоящей возле прикроватной тумбочки. Покопавшись в ней, вынул фотографию и передал ее Александру.

На него взглянула царственная старуха. Впрочем, это волевое, выразительное лицо женщины не хотелось называть старушечьим. Иных прожитые и пережитые годы только украшают. Это уже не молоденькое красивое личико пустоватой девчушки. И не тщательно ухоженная внешность кокетливой женщины, стремящейся неопределенно долго пребывать в «элегантном возрасте». Но суровое, по-своему красивое лицо, без грусти оставившее свою гендерную принадлежность и наконец-то ставшее просто человеческим. Но ее внешняя суровость и холодность ума все же имели изъян – глаза. Они выдавали теплое и сострадательное сердце. Смотрели пронзительно и будто спрашивали: «Так ты все сделал, что должен?»

Витторио стоял рядом с Сашей, пока тот, сидя в кресле, рассматривал фотографию. Смотрел на нее же и через минуту с теплотой в голосе сказал:

– У Ирэн была мудрая доброта. Внешне суровая в годы благоденствия, но самоотверженно деятельная в лихое время бедствий и испытаний. И не подумаешь, что ей здесь уже девяносто три… В прошлом году, как всегда, в сентябре я приехал к ней погостить. Тогда и сделал этот снимок.

– А где это? – спросил Саша. За спиной этой статной женщины с волевым и немного высокомерным выражением лица видны фруктовые деревья, обвешанные желтыми грушами. А вдали какие-то холмы и церковь на одном из них.

– Это Лангедок. Юг Франции. Недалеко от границы с Испанией. Бабушка… Ирэн, – поправился он, – гордилась тем, что почти никогда не уезжала из этих мест. «Здесь дух наших предков. Не забывай, что и в тебе течет кровь Раймундидов – графов Тулузских», – много раз напоминала мне. Лишь во время Второй мировой войны она была в Париже. Как медицинская сестра и подпольщица, участвовала в движении Сопротивления. Она тоже была «маки». Имела награды за боевые заслуги. Там и познакомилась со своим единственным мужем – русским эмигрантом, из дворян. Но он погиб в конце войны. А плод их любви – мой отец.

– Но что-то ты очень молод для сына того, кто сам появился во время еще той войны, – с недоверием Саша взглянул вверх на Витторио.

– Я поздний ребенок, от… второго брака. Уже в Италии. Отец влюбился в молоденькую служащую своей фирмы. А он, несмотря на возраст, всегда был удивительно обаятельным. Ну… и она не устояла.

Оба рассмеялись.

– Но все же мой главный воспитатель – Ирэн. Каждый год я приезжал к ней погостить. И каждый раз она чему-то меня учила. Как правильно ухаживать за цветами или фруктовым садом. Как оказывать первую медицинскую и психологическую помощь страждущим. Бабушка… Ирэн, – опять поправился он, – после войны окончила медицинский факультет университета. Стала врачом. Хорошим врачом. Так что во всей округе знали и благодарили ее. А последние годы она была просто помешана на благотворительности. Когда я, перед тем как приехать к ней, звонил и спрашивал, что ей привезти в подарок, тут же следовал длинный список вещей, явно не для нее предназначенных. Уже приехав в ее тихий и уютный загородный дом рядом с Каркасоном, я же и разносил привезенные вещи и пакеты с продуктами по разным адресам. Там жили те, кому, как она считала, требуется помощь. Какие-то семьи эмигрантов, с бесчисленными детьми, не говорящими по-французски. Какие-то одинокие старухи или просто бездельничающие молодые люди. «И о них надо помнить. Это одинокие, незрелые души. Им нужны не столько вещь или еда, сколько участие и сострадание», – говорила она мне, отправляя по очередному адресу. Но более близкое знакомство с проживающими там доказывало, что она не права. Их интересовала в первую очередь еда и иные материальные составляющие благодеяния. Спорить с Ирэн было бесполезно. Она давно оторвалась от реальности. И пребывала в только ей известном полуфантастическом мире. Мне же все внушала, что это не им – чаще всего бездельникам, привычно жалуясь на судьбу, выпрашивающих милостыню, – а мне необходимо делать добрые дела. «Ты развиваешь себя духовно. Подавляя в себе приземленное животное, взращиваешь крылья», – с пафосом начал цитировать ее Витторио. – О себе лишь говорила: «А для человека на излете лет главный подарок – внимание. Так что благодарю, что не забываешь свою несносную Ирэн»

Витторио ласково посмотрел на родное лицо, смотрящее с фотографии.

– Хотя… – как будто что-то вспомнив особенно приятное, Витторио улыбнулся, – один раз все же приняла от меня подарок. Я, еще мальчишкой, не спрашивая, привез ей маленькую кошечку. Ирэн вначале даже немного рассердилась. «Теперь глаз да глаз за зверьком нужен! Чего доброго, начнет мягкую мебель царапать. Да и лужи где попало делать…» Но потом успокоилась. Кошечка была понятливая и ласковая. Ирэн привязалась к ней. И уже через год, когда я вновь приехал в ее славный дом, это были лучшие подруги. Так они и жили долгие годы – тихо и счастливо. Так и старели вместе – бабушка и кошка. Но кошка умерла раньше. А бабушка только недавно. Природа у них разная. Как и срок отпущенной жизни. Но обе от старости. Ирэн было девяносто четыре… Виктор замолчал, наверное, охваченный воспоминаниями.

Искренность и доверие всегда вызывают симпатию. Тем более когда речь идет о таком деликатном, почти интимном чувстве, как любовь к близкому, родному человеку. Вот и Александр тепло, с благодарностью посмотрел на Витю.

Тот продолжил:

– Конечно, и среди людей у нее были подруги. Но те тоже умирали раньше. А Ирэн все жила и жила. Несколько лет назад она сказала мне, смеясь, что не уйдет из этого мира, пока не передаст что-то очень важное кому-то. – Витторио вздохнул. – А теперь ее нет. Во время моего последнего телефонного разговора – не по скайпу, а обычного, Ирэн была неисправимой традиционалисткой, – она сказала, что теперь душа ее успокоилась и готова вернуться туда, откуда пришла. Я ей: Ирэн, но все ли ты осуществила? Не рано ли? Она мне: этот русский профессор, Анатолий Иванович, прислал мне прощальное письмо. Он скоро умрет. Но просил не переживать по этому поводу. Перевод тех древних документов он выполнил. Остается все собрать в единое целое. Он этим занимается, но если не успеет, то есть надежный человек… Речь шла о тебе, племяннике Саше.

Александр с любопытством посмотрел на Витторио:

– А какие древние документы?

Тот, не глядя в глаза Саше, ответил:

– Еще ребенком я видел их мельком. Бабушка сказала, что они очень старые. И много людей хотели бы их иметь. Что если бы она пожелала, то получила за них большие деньги. Но смысл ее жизни вовсе не в деньгах, а в сохранении человеческого Духа. Она еще что-то говорила, да я не запомнил. А о документах только то вспоминаю, что один – в виде старинной пергаментной книги, написанной на «окситане» – старолангедокском языке. На нем говорили когда-то на Юге Франции. Твой дядя, Анатолий Иванович, был прекрасным знатоком этого старинного языка. А два других – в деревянных шкатулках, в виде свитков, тоже пергаментных. Один, кажется, на греческом, древнем, разумеется. Другой на латинском. Мне сказали, что теперь все вещи профессора у тебя. А ты их не видел?

– Да я… – Саша готов уже был рассказать, но цепкий, совсем трезвый взгляд Витторио заставил мгновенно изменить тональность разговора. – Я еще не полностью разобрал вещи и записи Анатолия Ивановича.

Витторио недоверчиво посмотрел на Сашу:

– Но уже больше месяца прошло после его смерти…

– Да мне не до этого было. Сам понимаешь. Похороны. Вступление в наследство. Тяжело все это. Мне даже намечаемую свадьбу приходится отложить. Я, как и ты свою бабушку, любил дядю Толю. Он для меня был вместо отца. Вот и откладываю «на потом» разбор его вещей и бумаг.

Витторио вздохнул:

– Но, Саша, все же просьба будет к тебе. Разыщи среди его бумаг письма моей бабушки. Отсканируй и перешли мне электронной почтой. Она у тебя есть. Ирэн не любила все эти, как она называла, «электронные выкрутасы». И вела переписку через обычную почту. Да, да! Исписывая бумагу и запечатывая ее в конверты. А если найдешь и древние документы, сфотографируй и перешли мне. Возможно, это то, что давно уже ищут… уважаемые люди. Тогда ты сможешь заработать серьезные, очень большие деньги… – Голос Витторио теперь звучал с какими-то стальными нотками делового человека. Ностальгия по бабушкиному дому в далекой южной Франции – Лангедоке, печаль по ушедшей Ирэн, и в свои девяносто четыре года твердившей о человеческом духе, – все это быстро улетучилось куда-то. Наверное, все туда же – в глубинную память. Вместо этого теплого, аморфного, но живого чувства в Витторио проснулся холодный «эффективный менеджер», обязанный успешно решить и эту задачу – отыскать и передать кому следует древние артефакты.

Сашу неприятно поразила скорость и глубина перемены. Он засобирался домой. Пообещав, что непременно выполнит просьбу Витторио, уточнив еще раз, для верности, его электронный адрес, вызвал такси.

Глава третья

Приехав к себе, вернее, на квартиру дяди Толи, ставшую теперь его домом, Саша не утерпел. Поставив на газовую плиту чайник, вернулся в комнату. Начал перебирать бумаги, в большом количестве скопившиеся в выдвижных ящиках письменного стола. Во втором снизу быстро обнаружил небольшую стопку конвертов, перетянутых тонкой красной резинкой. Посмотрел на верхний конверт:

– Точно… Из Франции. Обратный адрес написан по-французски. Да и Carcassonne – конечно же, «Каркасон» – теперь понятен и без перевода. Это ее письма – Ирэн. – Саша тепло улыбнулся. Уже и для него эта французская бабушка из далекого Лангедока – не чужой человек. Возможно, сейчас наконец-то станет понятной неожиданная дружба девяностолетней Ирэн и дяди Толи, который вполне годился ей в сыновья, по возрасту.

Но тут чайник на кухне засвистел свою привычную песню. Пора пить чай. С легкой досадой Саша быстро заваривает. Не дав толком настояться, наливает светло-желтую жидкость в чашку. Идет с ней обратно в комнату. К письмам из Франции, из Каркасона.

Сняв красную резинку с пачки, по штемпелю находит самое раннее. Вынимает из конверта. Читает написанное аккуратным твердым почерком.

Милостивый государь, Анатолий Иванович.

Благодарю Вас за предоставленное мне право писать к вам. Заранее прошу прощения за мой несколько архаичный русский язык. Но я изучала его по художественным произведениям вашей великой литературы девятнадцатого века. И весьма этим довольна. Современный русский, как и французский, да и любой другой язык этого умирающего человечества, все больше, словно овца, идущая сквозь заросли репейника, набирается англоязычных оборотов и испорченных слов. По-видимому, возвращаемся к тому, от чего когда-то уплыли… На Ноевом ковчеге.

Вавилонская башня гордыни человеческой весело и споро поднимается все выше. Единый язык грядет на всей Земле. Единая унифицированная поп-культура, лишенная высоких человеческих чувств и идеалов, оставляя лишь низменные – характерные для животных и насекомых, – пропитывает людей. Вездесущие телевидение, радио и интернет чутко стерегут, ни на секунду не оставляют сознание человека, забивая его пылью пустых сплетен и ничтожных новостей. Словно боятся, что человек очнется от их подлого гипноза и спросит: «Кто я?» и «Для чего здесь?» Вопросы эти, как компас или Полярная звезда на небе, помогают определить жизненную дорогу. И вовремя исправить свой путь. И какое счастье, встретить случайно (впрочем, случайно ли? Хоть кто-то может ответить: в этом мире хотя бы что-то бывает по-настоящему случайным?) в нашем маленьком городке личность – конечно же, имею в виду вас, глубокоуважаемый Анатолий Иванович, – с такой же грустью смотрящую на этот истерически веселящийся, опьяневший от незаслуженных удовольствий мир ложных и лживых богов.

Для меня будет большой честью и в дальнейшем принимать вас в своем скромном жилище. Надеюсь, Бог истинный подарит нам еще много минут взаимного общения. И сейчас, когда пишу это письмо, я сижу все в тех же креслах, а напротив то, где сидели вы. На столе те же конфекты и горячий чай. И кажется мне, что через минуту вернетесь, и мы продолжим разговор. Простите меня, если я и тогда, и теперь покажусь вам натурой несколько эксцентрическою. Но характер мой таков. Ничего не могу делать наполовину и благоразумно. А если сердце шепнуло мне, что вы хороший человек, то нет уже удержу. Готова обнять вас, поцеловать и прошептать: «Наконец-то встретила родную душу».

Для случайного читателя это письмо ни о чем. Но вы не из их числа. Я видела ваши умные глаза и печальную улыбку. Такому веришь. У вас мудрая душа. У нее возвышенный ясный ум и теплое сострадательное сердце.

С удовольствием вспоминаю нашу беседу. Как будто когда-то, не в этой, конечно, жизни, а много столетий назад мы уже встречались. И, может быть, вспомним, что было тогда.

Вы расспрашивали об истории нашего рода в Лангедоке. О роде графа Тулузского Раймунда Седьмого, к коему и я имею честь принадлежать. Мне очень лестно внимание такого замечательного лингвиста-историка, каким являетесь вы, досточтимый Анатолий Иванович. Что-то я рассказала вам сразу. Что-то буду пересказывать в этих письмах, по мере того как стану вспоминать. Может быть, для этого и живу еще. Ваши вопросы, скорее к самому себе: «Кто я?» и «Для чего здесь?» – так и звучат в моих ушах.

Это мое первое письмо к Вам, скорее «проверка связи». С нетерпением буду ожидать вашего ответа как сигнала к дальнейшему разговору.

До свидания. Желаю Вам всего доброго.

Ниже стояла дата написания.

– Так это совсем недавно. Всего лишь два года назад, – с удивлением подумал Саша. – Ну что же… Русский язык этой французской бабушки вполне читабельный. Хотя несколько устаревший, но внятный. Во всяком случае понятно, что хочет высказать. Но… Что же она написала? Как будто ни о чем. Ну, то, что дядя Толя ей понравился, – не удивительно. Все, кто его знал, замечали, что без каких-либо усилий он словно ароматным светлым облаком обволакивал собеседника своей старомодной деликатностью и учтивостью. И уже через несколько минут общения тот раскрывал себя гораздо шире, чем предполагал. Потому что теперь был уверен в его порядочности.

– А еще? – спросил себя Александр. – А! Ну, да… Апокалиптические ожидания. Но они вообще-то характерны для пожилых людей. Им всем кажется, что они были лучше, чем мы. «Но сытая, шумная и пустая жизнь действительно разрушает душу человека» – Саша вспомнил эту мысль Анатолия Ивановича, когда больше года назад они спорили о связи человеческого сознания и образа жизни.

– Человек все больше переходит в свой рукотворный мир. Отходит от матери-природы. И уже не он, человек, является строителем, а искусственный мир переделывает создателя под себя. Под свои потребности. Люди все больше превращаются в обслуживающий персонал этого свирепого техногенного чудовища. Придет время, и оно пожрет человека, дитя Бога, ставшего всего лишь биологическим субстратом. Уже пожирает… Начав с самой лакомой его части – души! – горячился Анатолий Иванович.

Саша тогда смеялся:

– Только без паники, дядя Толя. Мы, люди, все больше как боги. И по знаниям. И по возможностям.

Анатолий Иванович пристально взглянул на него. И тихо, но внятно произнес:

– Строится мир ложных и лживых богов.

– Теперь понятно, откуда у него появилась эта мысль, – вздохнул Саша. А растревоженная память, как рой пчел, продолжала гудеть, воспроизводя то одну, то другую фразу из того, давнего разговора.

Вот Саша ухмыльнулся:

– Как любите вы, гуманитарии, окрашивать серую прозу жизни в темные тона трагедии.

Анатолий Иванович быстро, искренне и горячо отвечает:

– Это потому, что мы видим не столько внешний, лакированный и блестящий, а внутренний мир человека. Сердцевину цивилизации. Там светлого мало. С тревогой замечаем, что чем большую силу обретает человек – через открытие новых законов природы и перевод их в новые технологии и товары, – тем слабее, неустойчивее он становится внутри, в душе своей. Как будто чья-то злая воля перерождает и вырождает его.

Саша тогда улыбнулся:

– Еще один закон природы – закон сообщающихся сосудов. Если в одном прибывает, то в другом убывает.

– А чтобы в обоих уровень поднимался, необходимо доливать… сверху. Вот этим и занимается вера в Бога и исполнение законов Его. Но только вера истинная, самоотверженная, не напоказ. И неважно при этом, как называют Его люди. Лишь бы нес Он в мир Свет и гармонию… – продолжал горячиться дядя Толя.

– Анатолий Иванович… Дядя Толя… Ну, какой бог? Какая душа?! Ведь мы в двадцать первом веке! Наука много чего нашла, но души и бога так и не обнаружила. Это все выдумки ископаемого ума, еще много тысяч лет назад придумавшего такую психологическую хитрость. Чтобы успокоить себя, собраться с силами и перенести, а то и победить невзгоды. Она позволяет мобилизовать собственные резервы, вызывая Владыку из глубин подсознания. Так сказать, успешная психологическая практика для победы над природой.

Анатолий Иванович перебил:

– С Природой не надо воевать. Все равно проиграешь. С ней надо сотрудничать. Налаживать диалог. А потом, поняв друг друга, стать друзьями. Что же касается науки… Не спеши объявлять знания сегодняшнего дня истиной в последней инстанции. Мало ли ошибочных воззрений было и у науки. Теплород, флогистон, эфир… Список можно продолжать долго. Но по-настоящему умный ученый никогда не смеялся над верой и не отвергал Бога. Он понимает, что это знания другого порядка. Как всего лишь в семнадцатом или восемнадцатом веке не догадывались о существовании радиоволн, вернее, электромагнитного излучения, но придумывали разные объяснения очевидному, каждый день наблюдаемому – свету, так и сейчас каждый пытается объяснить то, что все чувствуют, – Бога и иной мир. Но в этом вопросе мы не в восемнадцатом – в восьмом веке… до нашей эры.

«С ним вообще-то было непросто спорить», – грустно улыбнулся Саша, складывая лист письма Ирэн и возвращая его обратно в конверт. Была в нем какая-то убежденность, что он знает истину, но до поры молчит о ней.

Саша начал перебирать конверты, внимательно рассматривая почтовые штемпели. Расположил письма в пачке по порядку, в соответствии с датой отправления. Их было восемь. Судя по толщине и весу – совершенно разные. В одних – несколько листов бумаги, в других – скорее всего, один.

Хотел уже вынуть из второго конверта лист, исписанный той удивительной старухой в далеком Каркасоне, как на столе загудел его мобильный. Саша благоразумно отключил звуковой сигнал, но не выключил совсем. Виброзвонок оставил. И теперь маленькая черная коробочка гневно тряслась, властно требуя к себе внимания.

– Да! Слушаю…

Это опять Валентина. Говорит, что если он сейчас же не приедет в ночной клуб, где они уютно расположились, то всей компанией нагрянут к нему. Тогда пусть бежит в супермаркет, покупает закуску. Выпивку привезут с собой.

Вновь врать про тетку, к которой якобы он уехал, не хотелось. Но и принимать в этой тихой квартирке веселую и шумную компанию сегодня нет желания.

– Хорошо. Вызываю такси. Еду. Где-где… На работе оставил. Возле офиса автостоянка. Сама понимаешь, сегодня суббота. Ну и за обсуждением рабочих вопросов немного приняли на грудь, – пришлось объяснять, так почему приедет не на своей машине.

Через полчаса он уже стоял у входа в модный клуб в центре города. На стеклянной двери изнутри красовалась обычная для этого вечернего времени, тем более субботнего, табличка с надписью: «Извините. Мест нет». Рядом, с каменным лицом, крепкий парень. Наверное вышибала. Саша улыбнулся. Уж очень этот привратник был похож на молодого и шумного писателя. Тот, сам не подозревая, много лет назад познакомил, тогда еще подростков, Александра с Валей. В центральном книжном магазине этот писатель проводил рекламную кампанию своего нового любовно-фантастического «шедевра», каких и без него много. Услышав по внутренней магазинной ретрансляции объявление о потрясающем сюжете, глубине мысли и еще что-то завлекающее, Саша взял с полки пухлый томик этого творения. А вспомнив, что получит ощутимую скидку, если книга будет подписана автором, подошел к нему. Тот стоял и радостно улыбался в центре зала.

Одновременно подошла девушка с такой же книгой. И, видимо, с той же целью. Писатель взял у Александра томик своего романа.

– А как вас зовут? – спросил он. Саша назвал имя и почему-то фамилию.

– А вас? – обратился он к девушке.

– Валя… – немного смущаясь, ответила она.

Рассеянный писатель, в мыслях, наверное, продолжающий сражаться с инопланетными захватчиками, подписал книгу: «Александру и Валентине…». Добавил звучную фамилию Саши и вручил ее Вале.

– Вот нас и поженили, – засмеялась она. И ласково посмотрела на Сашу. Потом два последних года они учились в одной школе, в одном классе.

Но этот «писатель-охранник» не пускает! «Звонок другу», вернее, подруге. Скоро она показывается за дверью. Смеется. Дверь открывается. С криком: «Сашка! Как я ждала тебя», – девушка бросается ему на шею. Обнимает, жадно целует.

Прохожие с завистью смотрят на него и на нее. «Вот ведь счастливые», – думают они.

– Ну, пойдем скорее внутрь. А то все заждались тебя. Наконец-то напьемся.