Текст книги "Сказание от Сатаны"

Простите меня. Я, как пушкинская Татьяна из «Евгения Онегина», пишу это письмо словно в забытьи. А в этот момент очнулась, посмотрела, что-то исправила и вновь ушла в предсмертную дрему. Я теперь в том возрасте, когда уже все равно, что скажут другие. Но Вам надо жить! Хотя бы для того, чтобы выполнить обещание, данное мне. Скорее всего, я уже не увижу перевода. Но осознание того, что мы с Вами сделали большое дело – открыли людям глаза, предложили им посмотреть на Истину, успокоит мою душу.

Вы пишите, что племянник Ваш Александр сможет продолжить просветительскую деятельность. Опубликует перевод. Но он молодой человек. Легко может попасться на обманчивую золоченую наживку легких денег. Тем более если деньги предложат большие. А без этих свитков – достоверных документов – кто же поверит, что настоящая история жизни Спасителя вовсе не та, какую многие сотни лет поколению за поколением вкладывают в головы людей лукавые служители церкви. Они выполняют волю «начальника мира этого». Но, увы, не всегда Бога.

А для молодых людей, не прошедших тяжелую, но важную школу испытаний, воспитанных на восхвалении и почитании золотого истукана, соблазн обогатиться вдруг и сразу весьма велик. Поэтому я и не доверила эти древние артефакты своему внуку Виктору. Но насколько можно доверять Александру?

Так что не спешите умирать. Боритесь и победите!

А я буду ждать Вас там, за синим небом. Но после смерти у каждого из нас появляется много свободного времени. Поэтому не торопитесь уходить из земной жизни.

А пока – прощайте. Но мы еще встретимся.

Ваша Ирэн

Саша густо покраснел от смущения. Оказывается, Ирэн знала о нем и не совсем доверяла. Впрочем, как и своему внуку. Как и любому молодому человеку, воспитанному обществом безумного материального потребления.

«Ограненная стекляшка в дешевой бижутерии тоже имитирует бриллиант. Но быстро раскалывается и рассыпается при первом же испытании. Так и многие из людей», – с грустью подумал он.

Глаза скользнули вверх, к зачеркнутым строчкам. С трудом угадывались отдельные буквы. Он встал. Подошел к окну. Прижал лист к стеклу. Не без труда, все же прочитал: «А сердце успокаивает: вы еще обретете цельность. Станете одной плотью».

Саша положил лист письма на стол. Сел на диван и задумался: «А ведь во многом она права. И Витторио, и я… Да и, наверное, любой человек из нашего поколения с радостью готов продать и предать Истину. Тем более если предложат не тридцать сребреников, а три миллиона баксов. Времена меняются. Цена не то что за свитки – за душу тоже. Но стоимость будет все та же. Инфляция быстро обесценивает деньги. Так стоит ли менять то, что вечно, на то, что скоро превращается в пыль?»

Мелкая дрожь мобильного не дала Саше ответить на этот вопрос. Это Витторио из Рима. Спрашивает, как продвигаются дела по поиску манускриптов.

– В шкафу пересмотрел все. Нашел портфель. В нем перевод тех текстов. Но он фрагментарный. Придется, как мозаику, собирать в единое целое. Потом, наверное, опубликую в Интернете, – неуверенно отвечает Саша.

– Нет, нет! – кричит в трубку Витторио. – Никаких публикаций! Покупатель готов платить только в том случае, если все останется в тайне. Так ты нашел рукописи?

– Еще нет, – обиженно отвечает Александр. И тут же, раздраженно добавляет: – Если найду, то меньше чем за три лимона зеленых не уступлю.

– Ты имеешь в виду долларов США? – спрашивает Витторио.

– Да. Их самых, – буркнул Саша.

В телефонной трубке на несколько секунд установилась тишина. Витторио как будто с кем-то советовался. Потом опять в трубку:

– Хорошо. Будет по-твоему. Но… Все сохрани в тайне. Переводы твоего дяди мы купим отдельно. Так что ищи!

И, не попрощавшись, прервал разговор.

«Засуетились…» – подумал Александр. – Наверное, фотографии рукописей, которые он недавно послал Витторио, подействовали. Значит, Ирэн права. У него сейчас реальные документы, способные изменить устоявшееся мировоззрение. А надо ли его менять? А почему бы и не изменить? Можно подумать, что эти две тысячи лет мир и благодать на Земле. Вранье, конечно. Дым костров, на которых сжигали несогласных, до сих пор ест глаза честным и впечатлительным.

В руках у Саши будто сам возник лист из портфеля. И он прочитал:

«Мы напоминаем человеку о его высоком предназначении…» – говорят лукавые или искренне заблуждающиеся духовные лица, христиане. Но одни ли вы? А исповедующие другую религию? А до прихода Иисуса в этот мир… он что, был во мраке? Опять вранье!

Светлая и высокая античность, великие творения Египта, глубокая философия Индии, самоорганизация и этика Китая были задолго до Него. И спокойно развивались без Его проповедей. Уж не говоря о Шумере – древнейшей цивилизации.

Они отвечают: «Но Он обратился к сердцу тех, на ком держались эти великие творения. К рабам и простолюдинам. Дав свою веру, поддержал несчастных надеждой. Указал, что путь к спасению самого ценного в себе, души, – только через любовь. Даже к врагам своим! Воспитание недругов через непротивление и терпеливую покорность злому. В надежде, что станет тому стыдно. Тогда вспомнит, что и он еще человек – дитя Бога. И такой, раскаявшийся и вырванный из липких и цепких объятий греха гордыни и жестокости, станет достойной наградой кроткому и мудрому воспитателю. Он выполнил свою задачу. Растопил лед злого сердца. Вернул еще одного сына Богу».

Почерк Анатолия Ивановича, обычно сдержанный и каллиграфически строгий, здесь стал размашистым. Как будто мысли, словно кони, галопом понеслись в его голове. Рука еле поспевала за ними.

Это Саша взял наугад случайный лист из портфеля. На этот раз, видимо, была записка дяди Толи самому себе. «Работа предстоит серьезная. Надо будет отделить эти записи Анатолия Ивановича от всех остальных. Эти только для меня», – с теплым чувством благодарности подумал Александр.

Бросил взгляд на часы. Пора ехать в офис. «Постараюсь сегодня же закончить обсуждение и написание плана рекламной компании по рождественской распродаже. А уже завтра возьмусь за настоящее дело», – думал он, закрывая портфель с такими драгоценными, как оказалось, рукописями. И водворил его на прежнее место в шкафу.

Приехав в офис, собрал свою группу креативщиков. Долго и подробно обсуждали предстоящую рекламную кампанию. По много раз возвращались к схемам и фотографиям входов в торговый центр, к его этажам, расположению залов и коридоров. Спорили, а потом записывали, где лучше поставить живых девочек, предлагающих пробники. Где лучше их фотографическую имитацию, с такой же теплой улыбкой и коротеньким текстом, напоминающим о подарке для мамы, ребенка, жены или мужа, а то и просто для самого себя. Какую музыку, какие запахи, какой цвет подобрать к тому или иному рекламному пространству.

Уже под вечер черновая схема была готова. Согласована с начальством. Теперь наконец-то можно не приезжать сюда.

«Завтра и начну настоящее дело», – думал Александр Николаевич, выходя из офиса, направляясь к своему автомобилю. Сел в него и отправился обратно домой.

Сказать, что предстоящая работа радовала его, значит сказать неправду. Что-то… Какое-то таинственное первобытное чувство осторожности останавливало. Призывало вновь и вновь откладывать чтение текста, отпечатанного на принтере и написанного рукой, хранящегося в злополучном коричневом портфеле. Он, как осторожный путешественник, стоит на берегу моря. Пытливо, с тревогой всматривается в залитую солнцем сияющую синеву, прекрасно сознавая ненадежность и опасность этой красоты и шуршащей тишины: «А может, остаться на берегу? В такой простой и понятной жизни. Продать, не читая, переводы, записи Анатолия Ивановича, древние манускрипты и рукописную книгу Пьера… Словом, продать весь портфель. Получить хорошие деньги. Вложить их в дела Виталия Эдуардовича. Нарожать с Валей детей. А потом спокойно умереть».

Но тут другое чувство проснулось в нем: «А что будет после того, как он когда-нибудь умрет? Ведь те, кто писал, а потом переводил тексты, спрятанные в коричневом портфеле, уже умерли. Кто-то недавно, кто-то очень давно. Ведь и они всматривались в это же море жизни, на далеком горизонте сливающееся с небом. Так же хотели спокойной и простой жизни. Однако упрямо строили утлые лодчонки и плоты из мыслей и воспоминаний. Искали ветер перемен. И рискуя такой быстротечной жизнью, пускались в полное опасностей и приключений плавание, в надежде найти где-то там Истину».

И все же страх обывателя, которому судьбой доверено открыть грозную правду, давил Александра. Ему стало душно в автомобиле.

Он остановил машину рядом с большим безлюдным сквером. Вышел из нее. Решил немного пройтись, чтобы успокоиться.

Он любил природу. Но как зритель, а не преобразователь. Как у матери в детстве, Саша искал в ней утешения. И находил его.

Вечерело. Тихо моросил мелкий холодный дождь. Александр сошел с асфальтовой дорожки в сторону. Туда, где была живая земля. Он шел по тропинке. Влажные опавшие листья шуршали под ногами. Удивительный, тонкий и печальный аромат осеннего леса, наполненный грустью по прошедшему лету и бодрящей тревогой по предстоящей зиме, окружил и пропитал его. Мысли, смешанные с зябким чувством утраты привычного ритма и предстоящего откровения, безрадостно, как отжившие свое листья в этом осеннем лесу, одна за другой с тихим шорохом опускались в его память.

В шуме не услышишь шепот. Поэтому минуты тишины, особенно в душе, так важны в жизни. Наконец-то, может быть, услышишь собственное сердце. А через него – Бога.

– Как мудро сказала Ирэн… «Небо услышишь только сердцем», – грустно улыбнулся Саша. Вокруг никого из людей. Лишь изредка, там, где шла дорога, проскакивали вечно спешащие куда-то автомобили. Некоторые уже включили свет фар. Сумерки быстро сгущались, а он шел и шел по этой тропинке, не зная, куда она выведет его. Все дальше от своего автомобиля, от устоявшейся привычной жизни, от комфорта тела, в поиске духа.

А странные, неожиданные для молодого человека мысли не покидали его. Они шептали: «Все живое в этом мире стремится к тому, чего ему не хватает. Получив, ищет новое. И через потомство закрепляет найденное. Чем выше и сложнее организовано существо, тем больше и разнообразнее желания, а через них стремление и поведение. Растение, кажущееся неподвижным, все же тянется и поворачивается к Солнцу. Животное, непрестанно перемещаясь, ищет комфорт для тела. Человек, во всяком случае тот, у кого не только звериная природа, пытается, обогатив себя новыми знаниями, рассуждая и прислушиваясь к своему сердцу, найти комфорт для души и духа. Некоторые находят его, выйдя за пределы мира видимого».

– Вот и мне неожиданно придется перейти в тот мир, где жили удивительные люди. Их ноги твердо стояли на земле, а голова поднималась выше неба. Мы же – как мелкие мыши у ног тех колоссов… – сделал он нелицеприятный вывод о себе и других в этом мире. – Те, древние, что-то искали. Жертвовали жизнью, но не уступали превратностям судьбы. Однако только ли они, жившие много веков назад, были отчаянными фантазерами и фанатиками своей идеи. А Ирэн? А дядя Толя? И у них тот же дух. Та же потребность в Небе, в Солнце.

Но тут, словно зигзаг на дороге, заставил мысль притормозить. Перед его глазами возник лист с текстом.

Избыток света ослепляет и испепеляет. Чернота и холод беспрерывной ночи тоже губит. Но, чередуясь, в меру дополняя друг друга, они развивают и помогают живому. Так что Свет и Тьма, Дух и плоть, жизнь и смерть, созидание и разрушение, правильно взаимодействуя, творят мир, пронизанный гармонией. Но не этот, окружающий нас. Грех человека породил его. Только через борьбу с пороками своими и победу над ними он сможет изменить и улучшить его. Потому человек и стремится к Свету, что в нем слишком много Тьмы. Человек, а не внешне похожее на него существо, комфорт животного существования для которого – главное, это понимает. Для него жизнь на Земле – лишь начальная школа для обучения души.

Саша от неожиданности остановился. Он и не предполагал, что его зрительная память может преподнести такой сюрприз. Лист, написанный рукой Анатолия Ивановича, только что был перед его глазами. «Наверное, мельком взглянул, не читая, на него, когда перебирал содержимое портфеля. Вот и остался, как фотографический отпечаток, в памяти», – подумал он. Но это лишь усилило его тревогу. Чтобы как-то стряхнуть ее, Саша осмотрелся.

Он ушел уже довольно далеко от своего автомобиля. Пора возвращаться. Совсем стемнело. Повернул обратно. Все тот же слабый, мелкий, но липкий холодный дождь. Те же шуршащие под ногами листья. Тот же воздух, наполненный воспоминанием и тревогой. А вокруг черные громады деревьев и кое-где тени одиноких кустов. Но сейчас и они порождали свои образы у Александра.

«Как в природе есть трава, кустарник, вековые деревья – где дуб, где сосна, где кедр… И только из них можно создать что-то надежное, прочное. На века! Так и среди людей…. Ирэн, Анатолий Иванович и такие, как они, – это серьезно. А мы? – Саша вновь вернулся к печальной теме. – Не мелкотравчатая ли поросль?»

Но он уже подошел к своему автомобилю. Пора уезжать отсюда назад, в привычную комфортабельную жизнь.

Приехал домой довольно поздно. Чем-то, что было в холодильнике, поужинал. По устоявшейся уже традиции позвонил Вале. «Помурлыкав» в телефонную трубку, поговорив ни о чем, с легким сердцем выполнившего свой долг жениха он закончил разговор словами:

– Не представляю, как будем общаться вечерами, когда начнем жить вместе.

Она засмеялась:

– Мы будем звонить перед сном друг другу с разных сторон кровати.

И, чмокнув микрофон телефонной трубки, отключила ее.

А он, перед тем как пойти спать, открыл шкаф и внимательно посмотрел на коричневый портфель, одиноко стоящий в его глубине под висевшими рубашками.

«Надо бы древние свитки куда-нибудь перепрятать. Вообще унести из этой квартиры, – подумал Александр. – Так что же там такое написано, что вызывает напряженное внимание знающих древние языки… Отнесу-ка рукописи к маме. У нее надежнее», – последнее, что мелькнуло в его голове.

Глава шестая

По-видимому, я уже вошел в возраст, когда хочется оставить что-то полезное после себя тем, кто идет за нами. Та бойкая пошлость, которая пропитала всю нынешнюю жизнь, скорее всего, уйдет вместе с нами. К счастью. Но на ее место у новых поколений придет другая, еще более наглая и достоверная, все более заменяющая этот мир, который мы называем реальным, на свой, пока еще виртуальный.

Судьба каждому из живущих на земле дает возможность отметить свое существование. Кому – выращенным деревом, приносящим обильные, вкусные и полезные плоды. Кому – обустроенным надежным домом, открытым для случайного прохожего, застигнутого непогодой. Кому – взращенным и правильно воспитанным ребенком, много делающим для облегчения участи других. А кому-то – через искусство, вызывая у людей мысли и чувства, делающие их мудрее, а значит, умнее и добрее.

Мне бы хотелось быть в числе последних. Но увы… Бог не дал таланта творить самому, а участвовать в делах Его хочется. Поэтому я, как маленький помощник большому и сильному, готов, забыв собственную гордость, оказывать посильную помощь, лишь бы дело, которое Он начал, продолжалось. Лучше мне быть в услужении у того, кого уважаешь, чем начинать что-то свое, к которому не готов. Я буду и дальше переводить и трактовать то, что перевел. Но только для тех, чье мнение ценишь, в чьи добрые чувства веришь, чем развлекать тоскующих от скуки людей. Таких затейников и без меня хватает, тем более что можно зарабатывать на этом хорошие деньги. Так что очередь из желающих продать очередной замороченный сюжет или полное реалистичности описание похоти и жестокости быстро увеличивается. И хочется сказать им: собственные мечты и фантазии не спеши переносить на других. К счастью, не все еще так испорчены.

Но это – как даешь соску-пустышку, чтобы успокоить. Действует. Однако через какое-то время человек начинает вновь плакать. Не сразу и определишь, так что же он хочет? И только потом понимаешь – он же голодный. Пора кормить полноценной пищей, а не имитировать процесс.

Любое настоящее произведение искусства содержит в себе загадку и неопределенность. Они позволяют читателю или зрителю искать и, может быть, находить что-то свое, личное. Иначе быстро превратишься в щелкопера с бойкими фразами, отвлекающими, развлекающими, но пустыми. И поэтому весь их труд – так просто, имитация красоты. Как мишура или дешевая блестящая дутая елочная игрушка. Вначале бьет по глазам, восхищает… Но быстро надоедает. Подлинный же автор, настоящий писатель, сопереживая читателю, сам становится пленником создаваемых им образов.

Вот и мне выпало редкое счастье послушать и услышать такого, которому веришь, к которому тянешься, как росток к свету. Восемьсот лет назад, некий Пьер начал записывать, что произошло с ним и такими, как он, в благословенном, но много пострадавшем в то время Лангедоке, расположенном в Южной Франции, рядом с Испанией. Его удивительную книгу мне показала замечательная женщина – Ирэн. Недавно я как вольный путешественник поехал туда, где много столетий назад лилась кровь и сжигались на кострах еретики. Те, кто посмел бросить всесильному папе римскому свое несогласие с навязываемом им мировоззрением. С ложью и двуличием его прислужников. С их сребролюбием, переходящим в алчность… Впрочем, пороки человека можно перечислять долго. Их наличие у служителей церкви – увы, и в наше время тоже – свидетельствует, что люди везде и всегда несовершенны. Но особенно смущает, а после и возмущает несоответствие между чистотой одежд священника и погрязшим в мирских соблазнах телом под ними.

Ирэн мне представили как потомка и сочувствующую тем еретикам-альбигойцам, истребленным жаждущими денег, но не славы разбойниками Симона де Монфора.

Удивительная женщина! Уже в весьма преклонных летах, она изумила и восхитила меня свежим бодрым видом, блеском осмысленных глаз, чистотой доходящей до совершенства речи. Причем нашей – русской. И это там… В маленьком городке Каркасоне. Вот уж точно неожиданность. Затем она пригласила меня к себе в дом. Уютный и опрятный, он располагал к длительной беседе. Ирэн показала свое сокровище – средневековую книгу Пьера. Попросила перевести некоторые трудные для нее места. С ее разрешения я сфотографировал все страницы этого манускрипта. А теперь начинаю переводить на русский язык. Это одно из условий, которые она предложила мне. Согласился. Надо выполнять. Окситан – язык того времени в тех местах – я знаю лучше нее. Перевод вышлю ей непременно.

Саша отложил первый лист, вынутый из верхнего файла. Он был исписан знакомым почерком.

«Это явно относится к дневнику Анатолия Ивановича. Все такие бумаги буду складывать в одну пачку. Перевод книги Пьера – в другую. А то, что касается древних манускриптов, – в третью и четвертую» – подумал он.

«Во всем должен быть порядок». Слова дяди Толи, сказанные им не один раз Саше, когда тот был еще ребенком, всплыли в памяти. «Да только сам в конце жизни своей не смог следовать своему же совету», – тепло, с сочувствием улыбнулся Александр.

Следующий лист из этого же файла был с текстом, отпечатанным на принтере.

Помолясь Господу, по Его благоволению, получив благословение, я, Пьер из Каркасона, начинаю сей рассказ в назидание потомкам.

– Ну, это я уже читал. Александр быстро скользил глазами по листу, затем другому, лишь изредка останавливая взгляд. Ему некогда сейчас вчитываться в текст. Надо лишь разбросать по разным пачкам написанное разными людьми в те далекие эпохи и переведенные на наш язык одним человеком – Анатолием Ивановичем.

…кто увидит под ней лютого зверя, по природе своей предназначенного губить мирных и послушных.

«И этот лист туда же, к Пьеру», – деловито распорядился Саша. Увы – этот мир создан злым богом. Саша улыбнулся. «Неожиданно, но во многом верно. А Пьер был занятным. Надо все же начать читать, что он написал. А не механически раскладывать информацию», – подумал Александр.

«Мы все больше превращаемся в сортировочные машины. Что, куда, на какую полку положить… Так и не удосужившись понять, что же укладываем, – с досадой на самого себя вздохнул он. – Наверное, шквал информации, чаще всего пустой, имеющей только сиюминутную ценность, делает нас поверхностными. Некогда… Да и разучились уже не только слушать, но и услышать, знать, но и понимать. Не только мечтать, но и исполнять».

Он взял очередной лист из файла, а мысли, тем временем, продолжали свой полет: «Знания и способность распорядиться ими очень полезны. Один, чтобы подняться выше, всю жизнь в поте лица своего, строит пирамиду из практических ежедневных дел своих. Надежную и устойчивую. Другой сотворит воздушный шар. Наполнив его светлыми мечтами и желаниями, поднимется гораздо выше. Да только ветер переменчив. И в высоте легко потеряться».

А глаза Александра уже смотрят на другой лист в его руке, с текстом перевода того, что когда-то написал Пьер.

«Господи! Дай мне возможность слышать голос Твой. А услышав, дай силы исполнить просьбу Твою. Но, главное, дай мудрость понимать Тебя. И тогда уже не страх перед наказанием, но совесть поведет меня по такой быстротечной жизни…» – так учил меня, совсем еще малого ребенка, молиться мой Учитель. При этом добавлял: совесть надежнее страха.

К стыду своему, даже сейчас, через много лет, убеленный сединой, я не знаю, какое имя было у него. Все звали его Учитель. По образу своей жизни, своих мыслей, по знаниям и стремлению передать их нам, он и был Учитель. Наверное, это и есть его настоящее имя. То, которое от Бога.

«Интересные, совершенно необычные мысли для нашего прагматического времени излагает этот Пьер. Надо, все же, отсканировать, загнать в электронную память все, что в портфеле. Так будет удобнее и … надежнее», – подумал Александр.

Какая-то тревога появилась в нем. Если уж такие деньги готовы заплатить за древние тексты и перевод их, то лучше подстраховаться. Сделать дубликат. А этот оригинал припрятать до поры.

Саша до автоматизма отлаженными движениями через сканер переводит все написанное Анатолием Ивановичем, хранящееся в коричневом портфеле, в цифровую форму, отправляя закодированную так информацию в память своего ноутбука. Листы книги Пьера – туда же. Наконец дошел до деревянных пеналов, в которых, обернутые шелком, мирно спали драгоценные свитки манускриптов: «А их сфотографирую частями. Потом, как панорамный снимок, объединю отдельные фотографии».

Когда и это было сделано, решил распечатать на плотной бумаге. Но текст получился очень мелкий. Вновь распечатывает на цветном принтере, но уже отдельные кадры. Полученные листы с текстом склеивает один за другим в соответствии с оригиналом. Вот так в домашних условиях соорудил почти точную имитацию этих артефактов. После этого футляры со свитками оборачивает алюминиевой пищевой фольгой, взятой на кухне. Получилось два аккуратных блестящих свертка. Укладывает их в старую сумку из кожзаменителя. Так меньше внимания привлечет. «Надо будет отнести сумку маме. Там надежнее», – подумал он, набирая номер телефона Вали для ежевечернего «словесного моциона».

Следующий день своего имитируемого «ремонта квартиры» Александр начал с того, что произвел картинный беспорядок в комнате и на кухне. Сдвинул мебель ближе к центру, освобождая стены. Кое-где ободрал со стен обои. Даже начал красить деревянные двери, но запах краски быстро остановил этот процесс. Скоро должна приехать Валя. Вот к ее визиту и готовился. Ближе к обеду – звонок в дверь.

– Сашенька! Как я соскучилась по тебе, – шепчет Валя, обнимая его и страстно целуя в губы. Затем, уже откинувшись на мягком диване, сдвинутом к середине комнаты, с чашкой горячего чая, смотрит на него томным взглядом и загадочно улыбается. Он в это время рассказывает и показывает, где что думает переделать в квартире. Советуется, какие обои лучше подойдут. Ведь скоро и она станет хозяйкой этой квартиры.

– Сашок, иди ко мне. Бог с ним… С ремонтом. Нам есть еще о чем поговорить, – притягивает его за руку к себе Валя. Саша понимающе замолкает. И сев рядом на диван, обнимает и целует ее шею.

– Я действительно соскучилась по тебе, – шепчет она ему на ухо.

– Но мы же совсем недавно виделись, – так же шепотом, как будто кого-то стесняясь, отвечает он.

– Для меня это «недавно» превратилось в вечность, – и она замолчала, часто дыша, начав расстегивать пуговицы на его рубашке.

Уже когда стемнело, стали прощаться.

– Саша. Этот комплект ключей от моей, вернее, нашей квартиры, для тебя. Приходи, когда посчитаешь нужным. Будет лучше, если все-таки переедешь жить к нам… К себе, – поправилась она. – А сюда начнешь приезжать, как на работу, – улыбнулась Валя, отдавая ему брелок с двумя разными ключами. – Вот этот, который шире, – от первой, металлической двери. Другой, – от второй, деревянной, – пояснила она.

Александр ласково посмотрел на нее:

– Спасибо за доверие. Конечно же воспользуюсь. Но… Сладость встреч особенно приятна, когда они спонтанны. Почти неожиданные, как сегодня.

Она засмеялась:

– Тогда, я надеюсь, и ты дашь мне запасной ключ от этой квартиры. Я не стану тебе досаждать, но все же изредка буду появляться на этом мягком диване.

– У меня пока один ключ. Второй у мамы. Завтра же сделаю копию и для тебя, – уже у выхода пообещал он.

Совсем стемнело. Включил свет. Пошел принять душ.

Когда стоял под теплыми упругими струйками воды, почему-то вновь стал думать о книге Пьера. Вернее, о ее переводе, выполненном Анатолием Ивановичем.

«Интересно все-таки, как же звали того Учителя, передавшего Пьеру молитву? А может быть, он прав. Неважно, как зовут тебя люди. Все равно настоящее имя каждого из нас знает только Бог», – закончил он свои рассуждения, вытираясь полотенцем.

Включает ноутбук. В хаосе отсканированных вчера страниц находит ту, которую закончил читать. Из памяти компьютера вызывает следующую. Хорошо, что они пронумерованы, легче будет раскладывать пасьянс по виртуальным папкам. Эта страница тоже пойдет туда, где оказалась предыдущая, – в перевод книги Пьера.

Но вон там, внизу, рукой дяди Толи что-то добавлено…

«Удобная все-таки штука современный компьютер. Позволяет безболезненно резать и потрошить любой текст. Склеивать и компоновать как тебе вздумается, не притрагиваясь к реальному листу, в котором чувства и мысли, – улыбнулся Саша. – Так, наверное, и с остальным… Все дальше от реальности», – неожиданно закончил он. Улыбка пропала.

А глаза тем временем читали…

Вот этот светлый человек в темной ветхой одежде и был моим самым ярким воспоминанием детства.

Первый раз мы – я и моя старшая сестра – встретили его у городского рынка. У сестры в руках большой букет цветов, который несет для продажи. Она выращивает их рядом с домом. Обещала дать мне монету, если помогу ей нарезать цветы и набрать букет.

– Смотри, смотри! – весело кричит она мне. – На небе облако, похожее на медведя.

– Нет. Это собака, – возражаю ей.

– Ну какая же собака? Посмотри, какие у него толстые лапы, – недовольно отвечает она. Я не успел ответить. Глухой шлепок от падающего тела моей сестры. Тут же ее вскрик и горькие рыдания от боли и обиды. Она споткнулась о камень. Ударилась коленом о землю, разорвала башмак и рассыпала цветы.

Я бросился собирать их. Ведь за них сестра обещала дать мне монету. А она сама встанет и слезы просохнут, эгоистично подумал я. Сестра была в моем детском представлении сильная и отважная. С ней никогда ничего плохого не может случиться. Но тут подошел какой-то большой человек в черном плаще, в черной островерхой шляпе, похожий скорее на мага-волшебника, чем на обычного горожанина.

– Давай я помогу тебе встать, – говорит он сестре, протягивая ей руку. – Надо все-таки внимательно смотреть на дорогу, чтобы вновь не споткнуться и не упасть.

Я уже собрал рассыпанные цветы, посмотрел на него и замер в изумлении. Мне показалось… Хотя нет – я видел! Над его головой золотистое сияние. Как будто еще одно солнце было спрятано под его конусом возвышавшейся шляпой. И светло-желтые, золотистые лучи били оттуда сквозь дыры и прорехи. Я был очарован этим зрелищем. Ноги будто сами повели к нему. Молча улыбнулся и протянул ему цветы. Он внимательно посмотрел на меня светлыми добрыми глазами, взял букет и передал моей сестре. Она уже стояла рядом с ним. И хотя гримаса боли оставалась на ее лице, но все же благодарно засмеялась.

– Ссадина заживет. Башмак починят. Но запомни главное – не поддавайся страху. Смотря вниз, на землю, не забывай хотя бы изредка поднимать голову к небу, – говорит он, улыбнувшись.

С того случая этот таинственный пришелец в наш маленький мир сонного городка в Лангедоке и стал для меня, моей сестры и многих других жителей Учителем. Я ровесник века. В то время мне шел шестой год.

А внизу листа рукой дяди Толи приписка:

Сцена удивительно точно напоминает сон Ирэн. Скорее всего, она неплохо знает окситан – язык, на котором тогда говорили и писали в Лангедоке. Поэтому переводить буду особенно тщательно. Ближе к оригиналу.

Быстро переправив это замечание Анатолия Ивановича в виртуальную папку с его дневниковыми записями, Саша продолжил чтение книги Пьера.

Мы с сестрой попросили Учителя и другого человека, бывшего с ним, пойти с нами туда, где мы жили. Недалеко от города.

Наш отец, небогатый, но и не бедный, состоял в родстве с влиятельным сеньором – графом Тулузским, Раймундом Шестым. Часто бывал в Тулузе. Был принят в его замке. И к нам этот всесильный граф несколько раз наведывался. У нас большой дом. В нем есть свободные комнаты, так что было где разместить гостей.

Оказалось, что оба эти странника из города Альби. Это не очень далеко от нашего Каркасона. Из общества ткачей. А теперь странствующие проповедники истинной веры христианской. Они называли себя катарами, то есть чистыми. А у нас их звали альбигойцами.

Учитель благодаря знаниям, природной мудрости и беспорочной жизни уже получил Consolamentum – посвящение в Совершенные. И свято соблюдал образ жизни, достойный этого высокого звания. Он ел мало и только растительную пищу. Ни при каких условиях, даже при угрозе собственной безопасности, не брал оружия. Доблестью для него была скромная жизнь нищенствующего монаха, отдаваемая без остатка для просвещения других людей. Приобщения их к первородной истинной вере христианской, не испорченной еще плутовством римских священников. Личная аскеза и целомудрие, незлобивость и сострадание к людям быстро принесли свои плоды. Окружающие и, конечно же, мы, я и моя сестра, а потом и отец с мамой, да и остальные родственники внимательно и с уважением стали слушать этих проповедников.