Текст книги "Хроника духовного растления. Записки офицера ракетного подводного крейсера «К-423»"

Вторая встреча с членом Военного совета 3-й флотилии Сидоренко

Девятого ноября 1973 года ЧВС Сидоренко в своем личном кабинете с глазу на глаз подписал и вручил мне партбилет № 05855433. Что он при этом говорил, я не помню. Интересно, что для камуфляжа сфотографирован на партбилете я в гражданской одежде, а не в военной форме. В период 1980–1983 годов по этому партбилету без всяких пропусков и без проверки наличия взрывчатки и оружия я многократно посещал здание аппарата ЦК КПСС на Старой площади. Разве кто-нибудь мог подумать, что через 10–15 лет даже чтобы встретиться с префектом Южного округа г. Москвы или с главой районной управы «Чертаново Южное», мне потребуется заранее звонить и через бюро пропусков заказывать пропуск. Но скоро и эта возможность была ликвидирована. Демократическая власть закрылась и стала недоступной. Если мне надо было поговорить с каким либо клерком из аппарата московской власти, то я подъезжал к служебному зданию и вызывал клерка на улицу по телефону. Наличие огромного количества охранников в магазинах, всевозможных офисах, в органах власти и в банковских организациях до крайности поражает меня. Кто же в России работает на производстве и кто служит в армии и на флоте, если сотни тысяч здорового и трудоспособного населения трудится в сфере охраны при наличии миллионной армии сотрудников МВД, миллионной армии МЧС, таможенников, тюремных надзирателей и пятимиллионной армии госслужащих? А ведь Россия не резиновая, в ней всего 140 миллионов жителей, да и то большинство из них пенсионеры-старики и старухи да учащиеся, не достигшие трудоспособного возраста.

Партбилет я не порвал и не выкинул, потому что это часть моего прошлого. Конечно, коммунистическая идея является лживой утопией, что я и доказываю, как могу, в этой книге. Но ведь я и сам был полностью обольщен этой лживой идеей. Я искренне верил, что люди могут измениться к лучшему и построить справедливое коммунистическое общество. Беда в том, что каждый человек, в зависимости от своего социального статуса и положения, а также в зависимости от своего внутреннего духовного разложения и подлости, по разному понимает не только само значение слова «справедливость», но и такие фундаментальные понятия, как добро и зло, ложь и истина. Крестьяне считали, что с ними поступают несправедливо, ограничивая приусадебный участок и выплачивая 50–70 рублей ежемесячной зарплаты. Они подворовывали, где могли, и искренне считали, что если бы им платили рублей 180 в месяц, да еще были бы в свободной продаже по госрасценкам строительные материалы, то они были бы счастливы и воспринимали такие ограниченные блага как торжество справедливости. Городские рабочие имели большие расходы на продукты питания, одежду и предметы домашнего обихода, но их зарплата не превышала 120–180 рублей в месяц. И они тоже по возможности стали подворовывать, превращаясь постепенно в производственных «несунов», чтобы выползти из состояния перманентной недостачи денежных средств. Благо что хозяйственные и партийные руководители на всех уровнях производства, хранения, торговли и распределения сквозь пальцы смотрели на случаи мелкого воровства и расхищения. Потому что сами тоже считали себя несправедливо обиженными и воровали уже не по мелочам, а по-крупному.

Глава 10. Отдых и отпуск после первой автономки

Слава богу, что больше лично встречаться мне с этим духовным монстром, советским Салазаром, не приходилось. Утром я позавтракал на корабле вместе со сменой вахтенных механиков и управленцев, которые занимались расхолаживанием атомных реакторов, собрал свои личные вещи и одну из канистр со спиртом в походный чемодан и отправился искать себе койко-место в береговой казарме. Был субботний день последней недели июля 1970 года, завтра предстояло отпраздновать день ВМФ и день торговли, и до понедельника никому не было дела до решения проблем прикомандированного офицера. Я был предоставлен самому себе. Устроившись в казарме, я неожиданно встретил моего сокурсника по училищу из первого взвода Сергея Швеца. Сообщив ему, что я только что прибыл с боевой службы, поинтересовался как у него дела? Он служил в одном из экипажей 31-й дивизии, но в автономном плавании еще не был. Серега жил в казарме. Потому, что не был женат, казарма была его постоянным жилищем. Я сообщил, что у меня есть изрядный запас «шила», и предложил Сергею подняться прямо от казарм на сопки, покупаться в озерах и отметить нашу встречу и мое возвращение с боевой службы.

Вокруг казарм не было никаких заборов и проволочного ограждения. Прыгая с валуна на валун, мы поднялись по крутому склону сопки и вскоре оказались перед небольшим озером, наполненным талой водой темно-коричневого оттенка. Мы разделись до плавок, выпили неразведенного «шила» и попытались искупаться. При общей духоте и палящем солнечном зное, типичном для вершины северного лета, вода в озере оказалась теплой только в приповерхностном слое (сантиметров на 40–50), а глубже вода была такой холодной, будто на дне озера хранилась ледяная корка. Это не помешало нам целый день провести в блаженстве легкого опьянения и почувствовать себя отдыхающими на пляже черноморского побережья. Солнце не заходило за горизонт. Загорать можно было и ночью, но мы сильно проголодались и спустились к вечеру вниз, чтобы поужинать в офицерской столовой берегового камбуза. Кормили нас бесплатно, очень хорошо и качественно. Сергей вечером пошел в жилой городок к знакомым, а я остался в казарме. Наш экипаж принимал подводную лодку «К-423» на стапелях Северодвинского судостроительного завода, и в жилом городке гарнизона Гаджиево у меня не было ни одного знакомого офицера. Я, может быть, тоже сходил бы в Дом офицеров, но денег у меня не было даже на то, чтобы купить билет в кино. Финансовые проблемы можно было решить только в рабочие дни, и мне не оставалось ничего другого, как ждать начала следующей недели.

Николай Веселов и празднование дня ВМФ

В день Военно-морского флота я оказался в полном одиночестве в офицерской казарме, где кроме меня находилось еще человек пять незнакомых мне офицеров. Остальные койки были пусты. Люди как могли отмечали профессиональный праздник, и помещение казармы было пустынным и незаполненным. День был ясный и солнечный, и с утра я отправился в сопки полежать на солнцепеке на горячих северных валунах. Оставаться целый день голодным мне не хотелось, и к обеду я спустился в казарму, переоделся в форму и пошел в офицерскую столовую. Неожиданно я встретил там офицера-управленца атомного реактора Николая Веселова с нашего родного экипажа Кочетовского. По соображениям сохранения северного коэффициента с финансового довольствия при убытии в командировку в Северодвинск экипаж не снимали. Штатного финансиста в экипаже не было, и в качестве временного финансиста назначали какого-нибудь офицера или мичмана из числа специалистов экипажа. Вот таким нештатным финансистом и был в то время Коля Веселов, который приехал в гарнизон Гаджиево, чтобы получить месячное финансовое довольствие на весь экипаж. Коля был большой любитель выпить, и когда я ему сказал, что у меня в казарме хранится целая канистра спирта, он с радостью согласился пойти со мной в казарму и отметить мое возвращение с боевой службы. Мы набрали пакет продуктов и отправились в казарму.

Все месячное денежное довольствие экипажа в сумме не менее 40 тысяч рублей советских денег Николай Веселов носил с собой в небольшом чемоданчике. Мы пришли в казарму, и прежде всего я потребовал у Веселова посмотреть раздаточную ведомость. И если моя фамилия там значится, то выдать мне зарплату. Моей фамилии в ведомости не оказалось. Это означало, что после обеда в понедельник мне придется на корабле оформлять выписки из вахтенного журнала и идти в финансовую службу – получать там зарплату сразу за три месяца. Без денег в день ВМФ мне оставаться не хотелось, и я занял у Веселова небольшую сумму, то ли 100, то ли 150 рублей. За спиртом и разговорами время незаметно пролетело до ужина. Коротать вечер у телевизора не хотелось, и Коля Веселов предложил сходить поужинать в кафе Дома офицеров. Я хорошо запомнил, как четыре месяца назад из этого кафе меня вместе с «Графом» Володей Шибаевым оправили ночевать в КПЗ гарнизонной комендатуры и я всю ночь провел на жестком топчане. Эти воспоминания охладили мое желание отдохнуть с шиком в условиях кафе. Я не любил танцы и потому отказался от предложения. К тому же день ВМФ совпадал с днем работников торговли, и наверняка там все столики будут заняты, а кафе закрыто для свободного посещения. Веселов подтвердил, что в кафе вечером будет проводиться закрытая вечеринка работников торговли, но он познакомился с какой-то незамужней официанткой, и она официально пригласила его на эту закрытую вечеринку, поэтому проблем с пропуском в кафе и отдельным столиком не будет. Он и остался в гарнизоне Гаджиево только ради этого приглашения, а иначе еще в пятницу уехал бы в Северодвинск, чтобы на день ВМФ вручить членам экипажа долгожданное денежное довольствие. Коля был женатым человеком и не был трезвенником и пуританином, но чтобы оставить ради юбки весь экипаж без денежного довольствия в день ВМФ, у меня не хватило бы совести. Уже убедившись по Палдиски, что Коля Веселов в подвыпившем состоянии становится более неразумным и неуправляемым, чем я сам, я решил сходить с ним в кафе и удержать при необходимости от необдуманных поступков.

Я заботился не о самом Коле, а о чемоданчике, в котором лежало более сорока тысяч рублей денежного месячного содержания нашего экипажа. Коля категорически отказался оставить его под мою сохранность, но даже в кафе во время танцев чемоданчик мог вызвать подозрение окружающих. При свободном посещении кафе командировочный с чемоданчиком не вызвал бы никакого подозрения, но кто же ходит на закрытую вечеринку со своим чемоданчиком? В подпитии да и в обычном состоянии у Коли был веселый характер души компании и скомороха, что полностью соответствовало его фамилии – Веселов. Я-то знал его нрав и безобидность, но как среагируют на его шутки приглашенные работники торговли, было неясно. Так же, как меня и «Графа» в недалеком прошлом, Веселова по звонку недовольных участников закрытой вечеринки могли запросто отправить ночевать не в теплую постель одинокой и горячей женщины, а на холодные нары гарнизонной гауптвахты. Обнаружив в его чемоданчике огромную сумму денег, дежурный по караулам обязан был сообщить коменданту, и тогда нашему экипажу и самому Веселову грозил бы большой скандал и крупные неприятности. Вот поэтому я и отправился в кафе вместе с Веселовым в качестве его негласного сопровождающего и охранника.

Действительно, Колю ждали и нас впустили на закрытую вечеринку. Для меня из подсобного помещения принесли добавочный стул, и я уселся третьим за двухместный столик. Пригласившая Николая девушка оказалась весьма приятной наружности и такой же веселой, как и сам Николай Веселов. Они пили и раскованно танцевали, а я напряженным истуканом сидел за столиком, пытаясь изобразить на лице улыбку безмятежного человека, но это у меня плохо получалось. Я не отдыхал, а нес службу, оберегая не только чемоданчик с большой суммой денег, но и Николая Веселова от необдуманных поступков. Вскоре Веселов так захмелел, что в перерыве между музыкой прямо за столом запел какую-то «шлягерную» песню. Голос у него был весьма приятный, да и песня была известна в этом обществе. За другими столиками подхватили мелодию и слова этого шлягера, и после окончания песни Коля удостоился всеобщих аплодисментов. Это его так вдохновило, что он тут же встал из-за стола и, переходя от одного столика к другому, подражая известному цыганскому артисту Николаю Сличенко, соловьем выводил какую-то замысловатую цыганскую песню. Я понял, что добром это не кончится: всеобщее внимание может мгновенно перерасти во всеобщее раздражение, стоит только Николаю задеть самолюбие какого-нибудь слишком ревнивого кавалера. Во время пения Коля буквально расшаркивался перед каждой дамой, а это не всем нравилось. Я попросил временную подругу Коли вмешаться и отвлечь его от опасного занятия. Девушка подошла к развеселившемуся кавалеру, обняла его за плечи и увела в подсобное помещение. Минут двадцать я сидел и напряженно курил одну сигарету за другой, но ни дама, ни Коля Веселов так и не появились. Закрытая вечеринка была заранее оплачена, никаких счетов нам не выставлялось. Мое терпение скоро кончилось, поэтому, не привлекая внимания, я встал из-за стола, прихватив чемоданчик с деньгами, и покинул веселое заведение.

Хранитель больших денег

Адреса этой девицы я не знал и потому в одиночестве прямиком пошел на ночлег в казарму. В пылу страсти и опьянения Коля вряд ли вспомнит о чемоданчике с деньгами, а утром протрезвеет и как миленький прибежит ко мне в казарму. Потому что я при нем был охранником чемоданчика и не мог забыть о своих обязанностях. От жилого городка до казармы путь неблизок. Дорога шла через сопку, с которой хорошо просматривались все подводные лодки, стоящие на причалах. Я отыскал глазами атомоход, который больше двух месяцев был для меня родным домом, и молча поблагодарил его за то, что он всех нас доставил к родным Кольским берегам здоровыми и невредимыми. В казарме наблюдалась такое же малолюдье, как и сегодняшним утром. В отличие от той казармы, где жил четыре месяца назад экипаж Кочетовского, койки здесь были одноярусные. Но насколько помню, никаких шкафов не было. У каждой койки стояла прикроватная тумбочка. В ней да в чемодане под койкой и хранились наши офицерские вещи. Я аккуратно поставил чемоданчик с деньгами под койку, поближе к изголовью и улегся спать.

Утром ни свет ни заря меня разбудил встревоженный Коля Веселов и спросил, целы ли деньги. Я не стал с ним шутить и тут же передал ему чемоданчик с деньгами. Я предупредил Колю, что чемоданчик не открывал, но все-таки предложил Веселову лично убедиться, что все средства в наличии. Он открыл чемодан, молчаливо перебрал упакованные пачки денег, видимо, в уме пересчитывая их количество, и тут же закрыл чемодан, заявив, что все в порядке. Поблагодарив за заботу, он заявил, что сегодня же отправляется в Северодвинск. Я вернул ему взятые в долг деньги, оставив себе тридцать рублей на случай, если сегодня или завтра не получу трехмесячную получку. И, прощаясь с Веселовым, попросил его передать офицерам нашего экипажа от меня привет и поздравления с днем ВМФ. Проводив Веселова, я снова улегся в койку, но это было утро понедельника и расслабляться было нельзя. До обеда по понедельникам проводились политзанятия, и весь личный состав должен был участвовать в этой процедуре, если не был на вахте, в госпитале или в отпуске. Отпускного билета и командировочного предписания у меня не было, поэтому валяться в койке было нельзя. Любой проверяющий политработник тут же уличил бы меня как прогульщика и доложил по команде. А за такое уклонение от политзанятий меня могли наказать даже более сурово, чем за ночь, проведенную в камере гарнизонной гауптвахты. Я снова мог попасть на принудительный прием к ЧВСу Сидоренко. Как я понял из послепоходового общения с этим высшим политиком нашего гарнизона, он не просто «коптил» чистое северное небо отходами своей жизнедеятельности, но по возможности «коптил» и калечил души окружающих его людей. Попасть в его лапы второй раз подряд было все равно, что поставить крест на своей карьере. Я встал, оделся и пошел на завтрак, по дороге раздумывая, как мне получше спрятаться от политических занятий. В экипаже Задорина уже никого не волновала моя политическая подкованность, и если бы я пришел на политзанятия, меня посчитали бы ненормальным.

Где спрятаться от политзанятий?

После завтрака я зашел за помещение берегового камбуза, снял с себя форменную рубашку с погонами инженер-лейтенанта, снял фуражку и по пояс раздетым медленно поднялся на окружающие военный городок сопки, нашел полюбившееся мне озеро и лег загорать. За эти три выхода на природу северных сопок я не только примирился с заполярным Севером, а полюбил Кольскую землю как свою малую родину. Во время всех остальных десяти лет службы на атомных подводных лодках 19-й дивизии при малейшей возможности, особенно в весенне-летний период незаходящего солнца, я уходил в сопки и находил там отдохновение и покой, которые очищали душу от накопившихся неприятностей и делали меня свободным и независимым. Позже, уже в 1978 году я изложил свой восторг перед Кольской землей в коротком стихотворении. Привожу это стихотворение целиком.

 
Наяву живые сказки
Или призрачные сны —
Эти северные краски
Несказанной глубины.
Где найдешь? В котором веке?
На какой земле? Когда?
Бриллиантовые реки
На нехоженых дорожках
Затаившихся низин
Вдруг сверкнет в траве морошка,
Как загадочный рубин.
От ковра черничных ягод
Вспыхнет сопок перекат,
Будто в утреннюю влагу
Кем-то брошенный гранат.
А в лесочке низкорослом
Без осин и без дубов,
Золотую встретишь россыпь
Крепких северных грибов.
Далеко в полярном крае
Есть соленые моря,
И стоит земля такая —
Наша Кольская земля.
Север дальний – край любимый,
Морем слизанный гранит,
Свет зари неугасимой
Алым всполохом горит.
И в суровом блеске алом
Бесконечной той зари
Над землей застыли скалы,
Как ее богатыри.
Наяву живые сказки,
А не призрачные сны —
Эти северные сказки
Несказанной глубины.
 

Хорошо, ни о чем, не думая, валяться в одних плавках на прогретых незаходящим солнцем полярных сопках! Но надо было определиться, что мне делать дальше? К обеду я спустился на камбуз и после обеда отправился на подводную лодку, чтобы взять выписки из вахтенного журнала и встретиться с командиром экипажа Задориным. Командир объяснил, что по закону я должен вместе с офицерами экипажа 24 дня отдохнуть в санатории и после этого следовать в Северодвинск, в свой экипаж Кочетовского, чтобы включиться в работу по приемке от промышленности ПЛ «К-423». Я попросил командира вместо санатория отпустить меня хотя бы на неделю в поселок Калининский Никифоровского района Тамбовской области, где у моих родителей в это время находились моя жена и дочь. Задорин не возражал, но сам он самостоятельно не мог принять такого решения и отправил меня к заместителю командира дивизии контр-адмиралу Лободенко.

Встреча с замкомдивом Виленом Лободенко

Лободенко пошел навстречу моим желаниям. Он мне выдал отпускной билет за своей подписью для проведения отпуска «сроком 24 дня» на моей малой родине, в поселке Калининский, вместо санаторного отдыха. Кроме того, он сообщил, что в мае, когда мы были в длительном автономном плавании, был получен приказ о присвоении мне еще в апреле 1970 года очередного воинского звания «старший инженер-лейтенант». Он собственноручно сделал мне отметку в удостоверении личности офицера, подписал ее и заверил печатью дивизии. Поздравив меня с присвоением очередного воинского звания, Лободенко не рекомендовал отмечать его в местном кафе, чтобы не оказаться в комендатуре. Одновременно с отпускным билетом на отдельном бланке я получил командировочное предписание, которое обязывало меня прибыть к 1 сентября 1970 года в Северодвинск, в экипаж Кочетовского. Я поблагодарил Лободенко и, предъявив подписанные документы и выписки из вахтенного журнала корабля в финансовую часть, скоро получил на руки огромную по тем временам сумму денег. Забежав на корабль, я попрощался с офицерами РТС и, захватив свои две канистры со спиртом, на вечерней быстроходной «Комете» убыл в Мурманск. Звездочки обмывать не пришлось. У меня уже был заготовлен комплект погон для желтой форменной летней рубашки со звездами старшего инженер-лейтенанта. Я просто заменил одни погоны на другие, чтобы запись в удостоверении личности соответствовала воинскому званию. От Мурманска до аэропорта «Мурмаши» я быстро добрался на такси и взял билет на самолет Мурманск – Москва. В те золотые времена 1970 года в самолете разрешали курить, перевозить спирт и горючие материалы и даже пить принесенные с собой спиртные напитки. За время полета до Москвы я хорошо расслабился и изрядно захмелел. Скоро внизу загорелось море огней, и в сплошной темноте, от которой я успел отвыкнуть за три дня незаходящего северного солнца, самолет пошел на посадку. Спускаясь по трапу, я ощутил приятную духоту московской летней ночи и понял, что я уже не член экипажа атомной подводной лодки, а просто молодой подвыпивший офицер, который с хорошими деньгами и приличным запасом спирта находится в заслуженном отпуске и прилетел в столицу нашей родины Москву.