Текст книги "Хроника духовного растления. Записки офицера ракетного подводного крейсера «К-423»"

Борьба за атомный флот

Мои трудности начались, когда после вручения мне золотой медали и занесения моей фамилии на доску почета мое желание служить на атомных подводных лодках Северного флота проигнорировали и предложили мне начать службу на надводных кораблях Балтийского флота или в одном из закрытых институтов Военно-морского флота. Существует правило, которое было подтверждено указанием главнокомандующего ВМФ адмирала флота Советского Союза Горшкова Сергея Георгиевича. О том, что золотой медалист имеет право выбора места будущей службы, и это указание неизменно выполнялось. Почему же на моей кандидатуре произошел сбой, и меня пытались отправить на Балтику или в военные институты? Причина этого проста и примитивна. Второй взвод третьего факультета состоял из двадцати курсантов и на четвертом, пятом курсах, выпускаясь как инженеры по автоматике, телемеханике и вычислительной технике, курсанты изучали лодочную автоматизированную систему управления «МВУ-100». Это было высшее слово военной техники, и стояли эти системы только на стратегических атомных подводных лодках, оборудованных шестнадцатью ракетами с ядерными боеголовками для подводного старта. На надводных кораблях Балтики никаких автоматизированных систем не было, а значит, выпускник нашего училища сразу же становился «непрофильным балластом» без всяких перспектив роста. Военные институты, конечно же, занимались наукой, но эта наука, во-первых, возглавлялась не кандидатами и докторами наук, а людьми в погонах, имеющими опыт морской службы. А во-вторых, как можно «двигать» военную науку, не имея практического опыта морской службы? Свежеиспеченный инженер-лейтенант, да еще и золотой медалист, сразу же был бы поставлен в военном институте «на место» и первые десять лет службы мог исполнять только второстепенные роли. Самостоятельности и полного применения, полученных в училище знаний можно было добиться только на атомном подводном флоте, где установлены комплексы «МВУ-100». Это был единственный и самый надежный трамплин для будущего роста. Как по инженерной специальности училищного профиля, так и для карьерного роста по командной линии. Но в том-то и дело, что из двадцати моих однокурсников человек 15 были сыновьями капитанов 1-го ранга или адмиралов. Или имели скрытые связи с управляющей государственной элитой и командованием Министерства обороны и Военно-морского флота. Не графа «пять» определяла назначение выпускника училища на перспективное место службы и даже не золотая медаль или диплом с отличием, а «блат», родственные отношения с управляющей элитой и тайные связи. На того же Гену Костина, который с великим трудом получил диплом с одними тройками, пришел запрос с Северного флота, и командование училища обязано было исполнить этот запрос. Такие же запросы, как я понимаю, пришли на Володю Шибаева, Льва Ратнера, Толика Забрамного, Юру Кривошеева и других моих друзей-сокурсников. Получалось так, что дискриминации и ограничению по графе «пять» подвергли золотого медалиста и крестьянского сына Мальцева Николая.

Во время учебы в училище от сырого ленинградского климата я часто болел простудными заболеваниями. Когда я написал рапорт, что как золотой медалист прошу направить меня служить на атомные лодки Северного флота, мне предложили лечь в училищную санчасть для проверки моего здоровья. Санчасть возглавлял еврей по национальности Гриншпан. Его сын первые три курса учился в параллельной группе той же роты, где воспитателем был Веккер Яков Наумович. Он был здоров как бык, но его не ставили в наряды, и это вызывало недовольство и раздражение его сокурсников. Учебная программа нашего училища соответствовала учебной программе профильного факультета по программированию и вычислительной технике МГУ им. Ломоносова, нам давали почти 1200 учебных часов высшей математики. После третьего курса отец оформил своему сыну Гриншпану какое-то заболевание, демобилизовал его, и он успешно продолжил свое обучение в качестве гражданского студента на четвертом курсе МГУ им. Ломоносова. Так на деле работала графа пять о национальной принадлежности. Мне было ясно, что положили меня в санчасть не для истинного обследования состояния моего здоровья, а чтобы приготовить мне какую-то гадость. Продержав меня, для видимости, дней пять на больничной койке, Гриншпан вызвал меня к себе и объявил, что по состоянию здоровья я не годен к работе с радиоактивными веществами и источниками ионизирующих излучений. Он передал мне медицинскую книжку с этой резолюцией, которая и до настоящего времени хранится у меня как память. Если бы Гриншпан написал, что я полностью не годен к воинской службе и предложил мне комиссоваться, то я был бы благодарен ему за это и с радостью согласился с его предложением. Диплом выпускника нашего училища, да еще и золотого медалиста, очень высоко котировался в гражданских научно-исследовательских и проектных институтах СССР, и я бы без труда мог найти себе творческую работу по специальности. Кроме того, я мог бы подать документы на пятый курс МГУ им. Ломоносова и через год получить второй диплом гражданского инженера по радиоэлектронике. Я никогда не любил воинскую дисциплину, постоянно тяготился бессмысленными вечерними прогулками и строевыми занятиями и просто мечтал о безболезненном и бескровном переходе, без потери репутации, от воинской службы к гражданской жизни. Но Гриншпан не собирался делать для меня благое дело, он старался сделать так, чтобы, якобы по медицинским показаниям, я получил самое бесперспективное для будущей карьеры назначение, несмотря на то, что окончил училище с золотой медалью. Я принял от Гриншпана медицинскую книжку с убийственным для моей будущей карьеры медицинским заключением, но потребовал перевести меня в центральный военный госпиталь Ленинграда, для получения независимого медицинского заключения и подтверждения предварительного заключения санчасти училища. Санчасть не госпиталь, и по своему статусу не имеет права давать окончательные медицинские заключения.

После беседы с Гриншпаном я с тяжелым чувством ушел в свою палату и лег на больничную койку. Чтобы нормально начать офицерскую службу, мне по моей специальности обязательно надо было служить там, где производится эксплуатация и боевое применение боевой информационно-управляющей системы (БИУС) «МВУ-100». Только там я в полной мере мог применить на практике свои училищные знания и определиться с перспективами дальнейшей службы. Выбирая для начала службы атомные подводные крейсера стратегического назначения, я руководствовался не романтикой приключений и не жаждой карьерного роста на командирских должностях до командира атомохода, а желанием наиболее полно применить свои инженерные знания и получить практический опыт морской службы. Скоро ко мне в палату пришел мой «воспитатель» Яша Веккер и спросил, согласен ли я распределиться на надводные корабли Балтийского флота? С Яшей я был более окровенен. Я прямо заявил ему, что не только напишу рапорт лично главнокомандующему ВМФ Горшкову, чтобы меня назначили на атомные стратегические подводные лодки Северного флота, но и поеду в Москву, в Главный штаб ВМФ добиваться такого назначения. В конце концов, я прошусь не на курортные полигоны, не в военные приемки столичных городов и даже не в военные столичные институты, а прошусь на действующий атомный подводный флот в строгом соответствии с той специальной подготовкой, которое мне дало ВВМУРЭ им. А.С. Попова. Да и никаких хронических заболеваний у меня нет, а значит, и нет причин запрещать мне службу на атомном флоте по медицинским показаниям. Яша выслушал меня и обещал уладить мое назначение на атомные лодки Северного флота «мирными» средствами. Дня через три после этого разговора меня выписали из санчасти, а Яков Наумович Веккер сообщил, что меня назначили в новый экипаж атомных лодок Северного флота, который проходит обучение в учебном центре Прибалтики и после первого офицерского отпуска я должен прибыть в город Палдиски Эстонской ССР, в войсковую часть 70188. Эта часть и была первым экипажем подводной лодки «К-423», которая в это время еще стояла на заводских стапелях Северного машиностроительного предприятия в Северодвинске.

Представляю себе, сколько подковерной возни и кадровых пертурбаций произвело мое настойчивое желание и требование, служить на атомных подводных лодках Северного флота. Еще раз подчеркну, что при этом человек пятнадцать моих однокурсников из двадцати выпускников нашей группы «вычислителей» были так или иначе «блатными» – по рождению или по связям. Учились они на тройки или четверки, но легко получили назначения на службу на действующие атомные лодки проекта «667-А». Без всяких усилий со своей стороны и без всякой нервотрепки и стрессов. Конечно, такие выпускники и мои однокурсники, как бывшие «питоны» (нахимовцы) Андрей Мещеряков и Александр Вдовин, с первого курса ходили в очках и были так близоруки, что без очков не могли свободно передвигаться даже по ровной дороге без препятствий. Мне вообще непонятно, зачем их пять лет учили в училище, если по зрению они не могли нести службу корабельных офицеров? Но они «выпустились» офицерами и были назначены в Москву и Ленинград. Уже после моего перевода в Подмосковье и покупки в 1982 году кооперативной квартиры в Москве я случайно встретил Андрея Мещерякова на улице. Мы обменялись адресами и скоро сделали взаимные гостевые визиты. Андрей с женой жил в коммунальной квартире своей матери, много пил и его семейные отношения были весьма натянутыми. Семейным внутренним скандалом закончилось и наше гостевание в его убогой коммунальной квартире. Наши контакты прекратились. Служба не пошла Андрею впрок, он не достиг высокого служебного положения, хотя обладал многими творческими талантами и учился на хорошие и отличные оценки.

Трудности учебного центра и тайный подвох

Как оказалось, и в этом назначении был тайный подвох, суть которого я понял только тогда, когда прибыл в учебный центр Палдиски и вступил в штатную должность командира ЭВГ экипажа командира Кочетовского. Дело в том, что экипаж был сформирован и направлен в учебный центр еще в 1968 году. Офицеры и сверхсрочники-мичманы экипажа целый год до моего прихода в экипаж изучали устройство атомной лодки «667-А» проекта, работу ее общекорабельных систем, атомных реакторов, и всех других технических средств, включая штурманское, минно-торпедное, ракетное и радиотехническое вооружение, а также средства связи, средства индивидуальной и коллективной защиты и средства, обеспечивающие химическую и радиационную безопасность и живучесть корабля при повседневной деятельности и различных аварийных ситуациях. Каждые полгода офицеры экипажа сдавали установленные экзамены и зачеты, которые включались в зачетную ведомость, а после окончания учебы выдавался диплом об окончании специальных классов плавсостава. Когда я прибыл в экипаж, две трети экзаменов были уже сданы, и по ним не читалось лекций и не проводилось практических занятий. На вполне законных основаниях командир потребовал от меня за оставшиеся полгода до окончания учебы наверстать пропущенный год занятий методом самостоятельной подготовки. Если бы я этого не сделал, то не мог бы получить полноценный диплом об окончании специальных классов, а значит, был бы отчислен из экипажа Кочетовского. И совсем не ясно, зачислили бы меня в другой экипаж или оставили бы в учебном центре «подметать» кабинеты и готовить тренажеры для тренировок личного состава. Сразу же пришлось напрячь свои способности к обучению и работать на два фронта. Пришлось посещать плановые занятия, а после их завершения бегать по тем кафедрам и кабинетам, которые уже окончили свой курс, и самостоятельно изучать секретную документацию по пройденным темам. Как бы тяжело ни приходилось, но за полгода я сдал все зачеты и экзамены, которые были установлены и определены для напряженного обучения на период в полтора года и получил «корочки» об окончании спецкурсов плавсостава. Хорошо помню, что моего однокурсника Гены Костина в учебном центре не было. Он в это время был в Североморске, в распоряжении управления кадров Северного флота и ждал назначения. В те времена я посчитал этот эпизод чистой случайностью, но сейчас понял, что такая ситуация была заранее спланирована его отцом. Гена Костин, несмотря на все мое уважение к нему как веселому, общительному человеку и моему товарищу по училищу, имел слабые способности к обучению в области техники. Электроника, вычислительная техника и даже работа транзистора для него были неразгаданными тайнами и загадками природы. Он, несомненно, не смог бы закончить за шесть месяцев полный курс учебного центра. В то же время Гена Костин обладал феноменальными способностями дословно запоминать тексты и ход действия любого двухчасового художественного фильма. Однажды мы посмотрели с ним какую-то очень понравившуюся картину, и Гена Костин практически дословно повторил все диалоги героев фильма, чему я был несказанно удивлен. У него были колоссальные способности наизусть запоминать длинные тексты и диалоги и отображать эти диалоги в лицах.

Я думаю, отец Гены Костина допустил огромную ошибку, заставив своего сына закончить высшее инженерное военное училище. Из него получился бы талантливый и замечательный артист, но как военный инженер Гена Костин был пустым местом и никчемной личностью. В нашем экипаже он прослужил года три-четыре в должности командира ЭВГ. Он прекрасно понимал свою техническую никчемность и не стремился стать ни начальником РТС, ни помощником командира. Устройство подводной лодки он знал в объеме ее пассажира: умел пользоваться корабельным туалетом, который называется гальюном, бывал в четвертом отсеке и мог пользоваться курилкой, а также знал, где расположены обе корабельные кают-компании и его каюта для сна и отдыха. На выходах в море Костин вел трезвый образ жизни, но выдаваемое на обед сухое вино пил с великим удовольствием. В море спирта я ему никогда не давал, чтобы не подвергать соблазну пьянства, а на базе, по вечерам, Гена часто возвращался в казарму сильно выпивши – после посещения кафе или застолий с друзьями. Он не был женат, и потому квартиру ему никто никогда не выделял. Такую жизнь бездомных бедолаг вели все неженатые подводники гарнизона Гаджиево. При такой бездомности, даже если ты обычный малопьющий человек, постепенно станешь сильно пьющим, так как поужинать после семи часов вечера Гена мог только в кафе гарнизонного дома офицеров, а там ужинать без спиртного было не принято. Надо заметить, что таких «блатных» офицеров, которые стали подводниками не по своей воле и желанию, а по желанию своих родителей или высокопоставленных покровителей, было не менее 50 %. Лишь единицы из них были полными техническими ничтожествами, а большинство были вполне грамотными офицерами и легко справлялись с обязанностями по первичным инженерным должностям командиров групп, но все они были «временщиками», которые не любили подводную лодку и изыскивали малейшую возможность, чтобы облегчить свою жизнь и меньше бывать в прочном корпусе подводной лодки. Им надо было набрать хотя бы трехлетний лодочный стаж для офицерской анкеты, а дальше их покровители переводили таких «блатных» офицеров на «теплые» места в научно-исследовательские институты Министерства обороны или в военные приемки оборонных заводов промышленности, где их никто уже не мог «сковырнуть» с командных постов, так как они имели «опыт» службы на атомных подводных лодках. Такие «временщики» отбывали время службы на атомных лодках как тяжелое, но неизбежное наказание. Все они как правило были холостяками, но даже и женатому офицеру на первичной должности командира группы первые три-четыре года отдельную квартиру не предоставляли. В гарнизоне была гостиница, где жили представители промышленности, но выделялись ли там места для корабельных офицеров, я не помню. Если говорить о себе, то по прибытии в гарнизон Гаджиево и оставаясь без семьи, я всегда жил в казарме.

Глава 6. Гарнизон Гаджиево и парадная сторона блатного мира

Без блата и без соответствующих рекомендаций, как в уголовном мире, так и в государственной системе номенклатурной иерархии, даже при самых лучших деловых качествах проникнуть к вершинам власти было невозможно. Приведу пример из своей офицерской жизни. Когда мы вместе с личным составом, после обучения в Палдиски, прибыли в начале 1970 года к месту службы в гарнизон Гаджиево, то наш экипаж зачислили в 19 дивизию атомных подводных лодок Северного флота, которой командовал молодой капитан 1-го ранга Чернавин Владимир Николаевич. Своей лодки у нас еще не было, мы ее должны были получить на северодвинском машиностроительном предприятии чуть позже, а пока прибыли на базу для практической отработки выходов в море с другими экипажами в качестве дублеров. Нам выделили одно на всех, для офицеров и матросов всего экипажа, казарменное помещение. Квартиры дали только командиру капитану 1-го ранга Кочетовскому и замполиту капитану 2-го ранга Чиркову. Отдельного помещения не было, и весь мичманский и офицерский состав экипажа атомной лодки разместили вместе с матросами срочной службы на двухяросных койках и с типовыми тумбочками для туалетных принадлежностей. Для того чтобы посещать лодки, на которых установлены атомные реакторы, каждому члену экипажа выдали тонкую репсовую одежду из синей ткани, которая призвана защищать чистую одежду подводника от радиационного загрязнения. Эту потенциально «радиационно-грязную» одежду запрещено хранить не только в тумбочке с туалетными принадлежностями, но и в жилых помещениях. Хранится она в нежилом помещении, которое называется санпропускником. Прежде чем посетить подводную лодку, весь экипаж должен зайти в свое помещение санпропускника, оставить в отдельном шкафу свою чистую верхнюю одежду, переодеться в синее «РБ» и только потом следовать на лодку. При возвращении в казарму или при переходе на береговой камбуз для приема пищи процедура переодевания повторяется в обратном порядке. Экипаж поднимается в помещение санпропускника, оставляет «грязное» «РБ» в грязных шкафчиках, а из чистых шкафчиков забирает свою чистую военную форму и следует в казарму или на камбуз. Но санпропускник нам выделить или забыли, или он был занят каким-то другим экипажем. Мы ежедневно ходили для тренировок и обучения на подводные лодки 19-й дивизии, а грязную одежду «РБ» за неимением другого места начальник химической службы старший лейтенант Клищенко, по согласованию с командиром, разрешил хранить в прикроватных туалетных тумбочках. Конечно, это было грубейшим нарушением техники радиационной безопасности, потому что радиоактивная грязь с одежды «РБ» могла через зубные щетки попасть внутрь организма человека или стать источником радиационного заражения жилой казармы и отрицательно повлиять на здоровье всего экипажа. Можно было складывать одежду «РБ» на пол, под койки, но это было «неэстетично», и потому командир принял самое эстетическое, но самое опасное для здоровья решение.

Офицеры жили в казарме с рядовыми матросами и пользовались с ними одним туалетом на десять посадочных мест и одним умывальником с таким же количеством кранов. Помывка и туалет происходили по общей очереди. Я думаю, что даже в самом захудалом подразделении сухопутных сил такого безобразия не было, а ведь мы были стратегической элитой государства. Высшей роскошью являлся бильярдный стол, который стоял в центре казармы. Еще были шахматы и телевизор. Вот и все развлечения для свободного времяпровождения как рядовых моряков, так мичманов и офицеров. Естественно, что в воскресенье все офицеры и мичманы разбегались по своим знакомым, которые прибыли в гарнизон раньше нас и уже жили с подселением в служебных квартирах гарнизона. Дефицит жилья был таков, что не более 30 % офицеров командного звена подводников был обеспечен жильем, а все остальные были вынуждены жить в казарменной зоне. В один из воскресных дней я нес службу «обеспечивающего» офицера, в задачу которого входило круглосуточно находиться в казарме вместе с личным составом срочной службы, поддерживать в казарме порядок, а также сопровождать строевое перемещение личного состава для приема пищи и обратно и проводить вечернюю поверку. Неожиданно в казарму для проверки прибыл командир дивизии капитан 1-го ранга Чернавин. Я ему представился по установленной форме, он обошел помещения казармы и был вполне удовлетворен чистотой и состоянием помещений и порядком в казарме. Уже собираясь покинуть казарму, комдив заглянул в одну из тумбочек и остолбенел от удивления, увидев в тумбочке аккуратно сложенную грязную рабочую одежду, помеченную штампом «РБ». Не поверив своим глазам, комдив открыл еще несколько тумбочек, но в каждой из них находилась одежда «РБ», что противоречило всем нормам и правилам радиационной безопасности и угрожало здоровью членов экипажа. «Кто это приказал?» – спросил меня комдив? Я ответил, что по согласованию с командиром экипажа размещал одежду «РБ» в тумбочки начальник химической службы старший лейтенант Клищенко. «Вы, обеспечивающий офицер, разве не знаете, что это есть грубое нарушение радиационной безопасности?» Я ответил, что знаю. Уже в гневе, комдив спросил меня: «Если знаете, то почему не устранили грубое нарушение?»

Изменять приказания командира никакой обеспечивающий офицер не имеет права. К тому же грязную одежду в жилую казарму пришлось поместить, так как командование флотилии и дивизии не выделило нашему экипажу помещения на санпропускнике, и мы были вынуждены переодеваться прямо на борту подводной лодки. Но это я так подумал, а отвечать в таком тоне комдиву было бессмысленно. Я промолчал, и командир дивизии отстранил меня от дежурства. Это, конечно, наказание, но не очень тяжкое. Все мы жили в казарме, и не имело разницы, ведешь ли ты строй моряков на камбуз и обратно или идешь в одиночку без строя. Но было обидно за несправедливость наказания, так как в нарушении режима радиационной безопасности никакой своей вины я не видел.

Комдив еще минут пять быстрыми шагами ходил взад и вперед по казарме, затем остановился напротив меня и приказал: «Ладно, продолжайте дежурство». Это приказание произвело на меня сильное и приятное впечатление. Не каждый офицер способен отменить ради справедливости ошибочное мелкое распоряжение. По ходу дальнейшей службы я неоднократно убеждался, что командир нашей дивизии Чернавин Владимир Николаевич был грамотным, инициативным и вполне справедливым офицером. Так подробно я остановился на этом по той причине, что комдив Чернавин Владимир Николаевич, по слухам, был женат на дочери или племяннице члена Политбюро Мазурова, а значит, по номенклатурным законам занимал самую высшую ступень иерархической лестницы, выше которой могло быть только родство с генеральным секретарем партии. С Чернавиным нам и флоту в целом очень повезло, так как это был человек, достойный во всех отношениях. В то же время через него и его супругу о состоянии дел в гарнизоне Гаджиево наверняка было известно и в Политбюро СССР. Но что это меняло? Разве страна была настолько бедной, чтобы не построить 15–20 жилых домов в гарнизоне и сразу же решить бытовые проблемы офицерского и мичманского состава семей подводников? Страна имела такие возможности, но дело не в возможностях, а в тайной политике самой КПСС. Бытовая необустроенность принуждала офицерские и мичманские семьи к искусственному разделению семей. Жены и дети, тоскуя по мужской и отцовской ласке, снимали углы по городам России, а офицеры и мичманы бежали по вечерам в кафе гарнизонного дома офицеров и заливали свое молодое одиночество вином и водкой. Гарнизон был отрезан от большой земли и даже от ближайшего города Полярного. Не было никакого общественного транспорта и внутри гарнизона. Помню, когда по воскресеньям и субботам в сильном подпитии офицеры добирались пешком из кафе до казармы, то не было сил раздеться, и многие так и падали в свои двухъярусные койки в шинелях поверх заправленных синих одеял. Штаб флотилии размещался в небольшом трехэтажном здании, а штаб нашей 19-й дивизии, которой командовал капитан 1-го ранга Чернавин В.Н., размещался на финской плавказарме, которая числилась как ПКЗ-145. Финны изготовили ее по заказу СССР якобы для проживания бригад лесорубов на сплавных реках, а страна использовала их для военных целей. Я слышал, что финское правительство даже высылало по этому случаю официальные ноты протеста. Тем не менее, финские ПКЗ (плавказармы) были самым комфортабельным и роскошным жильем, где каждый офицер имел отдельную каюту, а также имелась прекрасная финская баня и небольшой бассейн.

Но на ПКЗ размещался штаб дивизии и жили только флагманские специалисты и командование дивизии, а офицеры-подводники лишь по договоренности с обслуживающим персоналом иногда могли небольшими группами по вечерам посещать сауну и бассейн. При каждой атомной подлодке по штату был приписан легковой автомобиль УАЗ – для перевозки командования и секретных документов. Но фактически все эти автомобили уходили в органы тыла и обслуживали руководство тыловых подразделений, а может быть, возили горячих горцев кавказского региона. Кто знает? Нередко можно было наблюдать, как какой-нибудь откормленный тыловик, мичман или капитан проезжал мимо нас в новеньком УАЗе, а командир корабля и командиры боевых частей с папками совсекретных документов тащились своим ходом с секретной части штаба дивизии на свой корабль. Да и в штабе дивизии, где по штату положено три контр-адмирала, было всего два УАЗа. Вообще, не только командиры, но и все офицеры и мичманы плавсостава были поставлены в унизительное и неравное отношение по сравнению с тыловыми службами обеспечения и работниками политотдела 3-й флотилии атомных подводных лодок Северного флота, которая и базировалась в гарнизоне Гаджиево. Но надо сказать, что хотя всеобщее пьянство уже начинало разъедать моральный дух офицеров и мичманов, но никакого воровства имущества и продуктов питания в 70-х годах прошлого столетия на лодках не замечалось. Весь личный состав, от рядового матроса до командира, получал все необходимое имущество. От обмундирования до разового белья, морских пилоток и красивых кожаных тапочек с отверстиями – для перемещения внутри прочного корпуса подводной лодки. Такой же полнотой отличался и рацион питания, как на берегу, так и в море. На берегу офицеры и мичманы обязаны были принимать трехразовое питание на береговом камбузе в отдельной кают-компании, а в море обеспечивалось фактически четырехразовое питание, так как можно было второй смене принимать пищу в 3 часа 30 минут утра, перед заступлением на вахту, а также завтракать, обедать и ужинать по распорядку дня. Даже выход на боевую службу могли отложить на пару дней, если на борт подводной лодки не успели, например, загрузить апельсины. Сухое вино, красная икра входили в ежедневный рацион питания подводника, и все это выдавалось по нормам снабжения каждому матросу и офицеру. Конечно, тыловики тоже «отоваривались» за счет подводников, но или их было поменьше, или снабжение было безлимитным и сверхнормативным, но с вещевым и продовольственным снабжением проблем не было. Однако через пять-шесть лет вирус воровства стал проникать не только в органы тыла, но и в ряды интендантов подводных лодок и командования. В это время на каждый корпус подводной лодки предусматривалось по штату два экипажа. Один экипаж держал подводную лодку, а другой находился в отпуске, а после отпуска нес наряды по гарнизону, работал на камбузе, убирал территорию военного городка и нес еще столько различных дополнительных нарядов, что времени на боевую подготовку вовсе не оставалось. Тяжелую нагрузку из нарядов и вахт нес и тот экипаж, который держал подводную лодку на базе.