Текст книги "Хроника духовного растления. Записки офицера ракетного подводного крейсера «К-423»"

Кастовая принадлежность и защита от беззаконий

Надо сказать, что Володя никогда не козырял тем, что он сын адмирала, но сама военная система автоматически вставала на его защиту. Вот и на этот раз его выпустили, а меня до утра оставили в одиночестве «куковать» на холодных нарах. Мне стало очень обидно за такую несправедливость. Ведь я все-таки «золотой медалист». Хотя иногда и выпивал во время учебы, но за все пять лет обучения все экзамены сдавал с первого раза и получал только отличные оценки. Я потребовал от караульного матроса вызвать начальника караула, а когда он прибыл, то сообщил ему, что в части не знают, но я тоже являюсь «родственником» высокопоставленного адмирала и порекомендовал ему отпустить меня на «свободу».

Может быть, за мной пришел бы замполит часа через два после моего задержания, но моя ложь о родстве с высокопоставленным адмиралом испортила все дело. Новый звонок дежурного по гарнизону привел замполита в ярость, и он решил оставить меня в камере гауптвахты до утра. Он-то изучил мою анкету и точно знал, что мои родители являются рядовыми крестьянами из сельской глубинки. Так после восьми лет службы в ВМФ я впервые провел ночь на нарах гарнизонной гауптвахты. Но эта ночь пошла мне впрок. Все остальные десять лет службы в этом гарнизоне я сам многократно был начальником караула и охранял других арестованных военнослужащих. Или обеспечивал порядок во всем гарнизоне в качестве дежурного по гарнизону. Т. е. часто занимался не тем, чем должен заниматься профессионал-подводник, а тем, чем он не должен заниматься. Однако сам на нары в качестве арестованного после этого случая никогда не попадался.

Утром замполит Сергей Чирков забрал меня из комендатуры и, пока мы шли пешком до казармы, непрерывно «шипел», что меня придется снимать с избранной должности секретаря комсомольской организации экипажа, а может быть, и отдавать под суд офицерской чести. Была и такая форма воспитания офицерского состава. На все эти замполитовские «шипы» я отвечал, что «срыв» получился потому, что я не хотел быть секретарем комсомольской организации, а стал им помимо своей воли, по его настоянию. От такой ответственности, которую я не смогу качественно исполнить, я впал в стресс, перебрал лишнего и попал в комендатуру.

По моем прибытии в казарму командир Иван Иванович Кочетовский вызвал меня в свой кабинет и провел со мной обстоятельную беседу. Он меня никак не наказал по горячим следам, а сказал, что подумает, как со мной поступить, и сообщит свое решение. Через два дня командир вызвал меня к себе и сообщил, что экипаж капитана 1-го ранга Задорина собирается выйти в море на контрольный выход, а затем на боевую службу, но у них по состоянию здоровья списали одного командира ЭВГ. Так как я сдал зачеты на самостоятельное исполнение обязанностей командира ЭВГ, то командир предложил мне откомандироваться в экипаж Задорина на период контрольного выхода и боевой службы.

«После возвращения с боевой службы, тебя вернут в наш экипаж, и если ты проявишь себя в «автономке» как грамотный специалист, то все обстоятельства твоего дисциплинарного проступка я спишу со счетов и позабуду…» – Так командир спас меня от угрозы партийного разбора и неприятной процедуры снятия с должности секретаря комсомольской организации.

Экипаж Задорина и мое спасение

Я с радостью и благодарностью принял предложение моего командира, но не в качестве спасения репутации и личности от наказания за совершенный проступок. А по внутреннему желанию как можно скорее проверить свои силы и способности и свою специальную подготовку в условиях длительного подводного плавания. Вечером того же дня с приказом о прикомандировании я прибыл на корабль и доложил о себе командиру экипажа Задорину. Он хорошо принял меня и на следующий день я приступил к прямому исполнению обязанностей командира электронно-вычислительной группы в экипаже Задорина, который готовился к двухнедельному контрольному выходу для проверки оружия и технических средств и отработки экипажа перед непосредственным выходом на боевую службу. Как проходило это плавание, я расскажу чуть позже, но замечу, что благодаря моему командиру Кочетовскому я не только не получил никакого наказания за ночь, проведенную в камере гауптвахты, но после боевой службы стал самым опытным и уважаемым специалистом в своем родном экипаже.

Второй случай, когда командир экипажа Кочетовский Иван Иванович спас меня от серьезных последствий, произошел уже в Северодвинске. Там я вместе со своим экипажем принимал подводную лодку «К-423» (которая шла под условным шифром «заказ 440») от промышленности. В это время я был командиром ЭВГ № 1, и в моем подчинении были офицер Гена Костин, мой одноклассник по училищу и техник ЭВГ мичман Валера Первунинский, родом из Северодвинска. Гена был замечательным и общительным человеком, но совершенно «тупым» специалистом. Он был сыном капитана 1-го ранга, поступил в училище на год раньше меня, но на четвертом курсе его отчислили за три двойки, полученные на экзаменационной сессии. Мать и отец предприняли неимоверные усилия, и Гену Костина после года службы рядовым матросом снова восстановили курсантом четвертого курса, и так он стал моим одноклассником. Совершенно понятно, что если бы он не был сыном капитана 1-го ранга, то никогда бы не закончил ВВМУРЭ им. А.С. Попова и не стал бы инженер-лейтенантом.

Но вообще-то как специалист и инженер по радиоэлектронике он был полным балластом. Пришлось мне взять над ним шефство, и он с трудом получил диплом инженера по автоматике, телемеханике и вычислительной технике. Но понять, как работает ЭВМ, а тем более отремонтировать, если в БИУС «МВУ-100» что-нибудь сломается, Гене Костину было не по силам. Единственно, что он мог, это сидеть на вахтах и следить за температурой холодильной машины и показаниями приборов. Мог нагреть и подержать паяльник, когда надо было ремонтировать технику. Моя золотая медаль уравновешивалась технической тупостью Гены Костина, и вместе мы составляли вполне боеспособную группу, способную решать любые боевые и технические задачи. Костин, как и все офицеры нашего экипажа, в свободное время посещал северодвинский знаменитый ресторан «Белые ночи», который мы сокращенно называли «РБН». Или менее знаменитый ресторан «У Эйдельмана». Но пил в меру и патрулям не попадался. С воспитанием Валеры Первунинского обстановка была похуже. Он был женат на местной девушке и жил на ее квартире в Северодвинске.

Целый месяц Первунинский служил вполне нормально, но как только получал зарплату, то впадал в «загул» и дня три на корабле не появлялся. Так как я был старший в группе ЭВГ, то меня и ругал начальник РТС, старший инженер-лейтенант Шадрин Валерий Степанович за слабую воспитательную работу. А я вместо отдыха ходил ночами по Северодвинску и отлавливал пьяного Первунинского. Ни с чем подобным в автономном плавании с экипажем Задорина мне сталкиваться не приходилось. Там техник ЭВГ вел себя весьма корректно и слушался меня с полуслова. Первунинскому выписывали записку об арестах и содержании на гауптвахте, но в Северодвинске «губа» была небольшая по количеству камер и посадочных мест. Чтобы оформить на «губу», надо было принести в комендатуру как минимум три литра спирта. А корабль числился за промышленностью и экипаж спирт не получал. Два раза я водил Первунинского с запиской об аресте в комендатуру, но его в качестве арестованного так и не приняли. После третьей получки Первунинский снова с утра не появился на корабле, и меня отправили на его поиски.

Я уже решил, что если его невозможно посадить на гауптвахту, то применю незаконные силовые методы воспитания, так как любые слова отскакивали от него как горох от стенки. К обеду, отловив Первунинского в сильном опьянении, я привел его на корабль, заблокировал дверной люк, чтобы никто не помешал, и сильно врезал ему кулаком в челюсть так, что он отскочил к переборке и упал на палубу. Когда Первунинский очнулся, я его предупредил, что после каждой его самовольной отлучки по причине пьянства я буду повторять эту воспитательную процедуру, пока он не поумнеет и не остепенится. Конечно, я угрожал ему и увольнением со службы, но только кто бы нам дал другого мичмана, который хоть как-то разбирался в вычислительной технике? Первунинский худо-бедно окончил Северодвинскую школу старшин-техников по данной специальности, а специалисты в этой области были в большом дефиците и не стояли в очереди, чтобы мы их приняли на службу.

Такова была обстановка, и лучше всего эту обстановку понимал сам мичман Первунинский. Протрезвев, он не пошел к начальнику РТС, а пошел прямо к командиру экипажа с письменной жалобой о моем рукоприкладстве. Через некоторое время я был вызван «на ковер» к командиру экипажа. Хотя особых следов и синяков на лице мичмана Первунинского не было, но я не стал отпираться, а сразу же признал, что ударил его по лицу для воспитания, так как другие воспитательные меры оказались неэффективными. Командир на это заметил, что если Первунинский окажется настойчивым и злопамятным, то это рукоприкладство обойдется мне крупными неприятностями и серьезным наказанием. Я понимал меру собственной ответственности и твердо обещал командиру, что впредь буду ограничиваться только уставными мерами наказания и словесным внушением. Этот разговор не был вынесен на партийное или офицерское собрание и остался между нами. И на этот раз командир не наказал меня в дисциплинарном порядке, а ограничился внушением. Перед Первунинским я не извинился, да командир и не просил меня об этом. Впрочем, никакого зла я на него не имел. Больше рукоприкладством я никогда не занимался, а Первунинский прослужил в нашем экипаже еще лет пять. Дисциплинированностью он не отличался, но исправно нес дежурства и вахты. После этого случая он исполнял только мои указания и полностью игнорировал указания командира ЭВГ № 2 Гены Костина. Мои внушения, что капитан-лейтенант Костин для него является непосредственным командиром, он воспринимал и соглашался с ними, а на деле любое приказание Костина игнорировал и ждал, когда это приказание будет подтверждено и с моей стороны. Костин скоро привык к такому порядку и прежде, чем давать Первунинскому какое-нибудь нестандартное поручение, выходящее за рамки несения вахт или исполнения обязанностей по специальности, обращался ко мне. Вот с таким компромиссом и служил мичман Первунинский в нашем экипаже.

Глава 8. Первая автономка с экипажем Задорина и аварийные происшествия

Итак, в 1970 году меня, молодого лейтенанта, только что сдавшего на допуск к самостоятельному управлению группой ЭВГ, прикомандировали к экипажу капитана 1-го ранга Задорина и отправили на боевую службу. Неисправность в БИУС «МВУ-100» возникла еще на контрольном выходе, но мне ее удалось устранить, и это прославило меня как хорошего специалиста и наполнило меня уверенностью, что я самостоятельно справлюсь с любыми неисправностями, которые могут возникнуть в вычислительной технике за два с лишним месяца боевой службы.

Осциллограф и умение отремонтировать технику своими силами

Осциллографом не все офицеры, обслуживающие БИ-УС «МВУ-100», владели в совершенстве и потому были неспособны в длительном плавании найти среди сотен исправных плат одну неисправную и заменить ее на новую – из состава корабельного ЗИПа. Такая техническая беспомощность объяснялась не отсутствием научной базы, а вечной занятостью офицеров ЭВГ посторонними нарядами, вахтами и дежурствами. В то же время постоянное присутствие в гарнизоне Гаджиево гарантийной бригады гражданских специалистов завода-изготовителя порождало иждивенчество и превращало офицеров ЭВГ из самостоятельных и самодостаточных специалистов в подателей письменных заявок и подсобных помощников гражданских специалистов. Способных только включить вычислительный комплекс в работу и ждать, когда гражданские специалисты устранят технические неисправности. В условиях базы такие офицеры вполне уверенно справлялись со своими обязанностями, но в условиях длительного плавания малейшие технические сбои вычислительной машины приводили их в тупик, и они могли месяцами заниматься поиском неисправности, вплоть до возвращения на базу. Главный конструктор БИУС «МВУ-100» для надежности включил в состав комплекса две независимые вычислительные машины, и во многом это спасало положение, обеспечивая боеготовность оружия даже при выходе из строя одной из машин. Один на один остаться с технической неисправностью «МВУ-100» мне пришлось уже в 1970 году, когда я вместе с экипажем Задорина вышел на двухнедельный контрольный выход в море, который предшествовал длительной боевой службе и был призван проверить надежность функционирования технических средств подводной лодки.

Первая неисправность и ее устранение

Командир ЭВГ по имени Слава перед выходом вскрыл шкафы и по инструкции добросовестно протер электронные платы медицинским спиртом. Лучше бы он выпил этот спирт или кому-нибудь отдал для внутреннего употребления! Сразу же после выхода из базы одна из машин начала давать сбои, а затем и остановилась. Совершенно очевидно, что Слава своей добросовестной профилактикой незначительно изменил параметры импульсов сигналов электронных печатных плат, и машина начала давать сбои. Вторая машина работала надежно и устойчиво, и я предложил Славе начать поиск неисправности с помощью осциллографа, который являлся принадлежностью КП-2-Р и входил в комплект приборного обеспечения «МВУ-100», предназначенного для поиска и устранения неисправностей. Слава имел воинское звание капитан-лейтенанта, а значит, прослужил в должности командира ЭВГ не менее трех лет. Но, видимо, он не умел пользоваться осциллографом и предложил мне не дергаться, а ждать возвращения на базу, где неисправность устранят специалисты гарантийной бригады завода-изготовителя. Конечно, он доложил начальнику РТС о неисправности одной машины, но при этом сгустил краски и представил дело таким образом, что устранить эту неисправность в море невозможно и надо ждать возвращения на базу. Командир принял доклад от начальника РТС, и мы продолжали контрольный выход на одной работающей машине. По складу характера я не мог смириться с тем, что мы даже не попытались самостоятельно отремонтировать машину, а сразу же стали ждать возвращения на базу и надеяться на гражданских специалистов. А что будет, если сломается вторая машина и лодка окажется неспособной применить ядерное оружие по прямому назначению? Это же великий позор на всю третью флотилию. Потом, у меня была достаточная научная училищная база, я досконально знал принцип работы БИУС «МВУ-100» и чувствовать себя техническим ничтожеством мне никак не хотелось.

Еще раз пролистав техническую документацию, я предложил Славе разрешить мне самостоятельно заниматься ремонтом машины. Слава не возражал, но попросил меня согласовать мое желание с начальником РТС и командиром корабля капитаном 1-го ранга Задориным. Я получил разрешение, но меня предупредили, чтобы мои действия во время ремонта не привели к выходу из строя исправной машины. Я дал гарантию, что со второй машиной ничего не случится, и приступил к первому в моей жизни самостоятельному ремонту в условиях подводного плавания. Я всегда был достаточно самоуверен в вопросах обращения с вычислительной техникой и электронными схемами, но моя самоуверенность порождалась не тупым тщеславием, а знанием глубинных процессов, которые происходят в этой технике. Вот, используя эти знания, но не имея никакого практического опыта по обращению с осциллографом, я и приступил к ремонту с единственным желанием устранить неисправность и укрепить веру в собственные силы. Около десяти суток я часов по двадцать проводил на боевом посту, занимаясь не столько поиском неисправности, сколько экспериментальным освоением технических возможностей осциллографа по поиску неисправностей. Я изучал формы стандартных сигналов, учился определять их частоту и величину потенциалов для всего многообразия печатных плат приборов 163 и 119 «МВУ-100», чтобы понять, найти различия между нормальными сигналами и сигналами, искаженными в результате выхода из строя или снижения электрических параметров диодов и транзисторов, которые составляют электрическую схему печатной платы.

С этого времени прошло 40 лет, но если бы я сейчас попал в прочный корпус подводной лодки 667-А проекта, то точно так же, через полчаса вспомнил бы все методики измерений и характеристики печатных плат. И даже сумел бы устранить любую техническую неисправность – настолько прочно впитались знания и практический опыт от первого многодневного самостоятельного ремонта. Слава с интересом наблюдал за моими измерительными экспериментами, но никак не выражал желание оказать мне техническое содействие. Служба на базе, постоянные наряды и дежурства, вечная беготня и желание выполнить все технические инструкции, которые невозможно было выполнить по недостатку времени, настолько его «затуркали», что он чувствовал себя выжатым лимоном и просто отдыхал на вахте, читая художественную литературу.

У него уже не было никакого желания усовершенствовать свою специальную подготовку. Он не хотел быть ни помощником командира, ни начальником РТС. Единственным его желанием было честно и добросовестно выслужить положенный срок в должности командира ЭВГ и перевестись куда-нибудь на спокойный береговой объект поближе к Ленинграду. Я же только начинал свою карьеру подводника в должности командира ЭВГ, был полон сил и энергии. И первым моим желанием было самостоятельно научиться устранять любую техническую неисправность. Не ради славы и гордыни, а чтобы чувствовать уверенность в собственных силах и ощущать под водой не страх одиночества и боязнь техники, а полноту и счастье жизни. За два дня до прихода на базу я не только освоил практическую работу осциллографа на всех режимах измерений и поиска неисправностей, но и хорошо представлял себе все формы электрических сигналов, которые вырабатывают электронные платы, а также форму всех сигналов, которыми обмениваются приборы при передаче информации. Практически я провел десятидневный ускоренный курс самоподготовки по самостоятельному поиску неисправностей и ремонту той техники, которую я должен был позже принимать на ПЛ «К-423» от промышленности в Северодвинске. Причем, если бы не возникла неисправность, то я вряд ли нашел в себе силы так упорно, в течение десяти суток изучать принципиальные схемы и осваивать осциллограф. Совершенно очевидно, что я, как и мой «шеф» Слава, также наслаждался бы спокойствием и читал художественную литературу.

Желание «победить» технику обернулось полным успехом. За два дня до прихода на базу я с помощью осциллографа «вычислил» неисправную плату и заменил ее на новую, из состава корабельного ЗИПа. Когда машина заработала без сбоев и остановов, я был абсолютно счастлив. Но кроме ощущения счастья появилась полная уверенность, что я смогу самостоятельно найти любую неисправность и отремонтировать любой прибор БИ-УС «МВУ-100», если эта неисправность возникла в процессе эксплуатации, а не в результате пожара в отсеке или поступления забортной воды внутрь приборов боевого вычислительного комплекса. В том-то и дело, что вышедшая из строя плата по внешнему виду ничем не отличалась от исправной. Все монтажные элементы конденсаторов, тиристоров, транзисторов и диодов выглядели на ней как абсолютно новые, но выходной сигнал не соответствовал норме и искажал обрабатываемую информацию. Такие неисправности возникали не только от неумеренного применения спирта при профилактической работе, но и от бессмысленных включений и выключений вычислительных машин для профилактических целей. Я убедился с помощью осциллографа, что в момент включения электропитания, например, напряжение в 9 вольт могло на короткое мгновение подниматься выше 12 вольт. Для полупроводниковых элементов такая перегрузка более опасна, чем удар металлической кувалдой по приборному шкафу, напичканному электроникой. Каждое выключение машины при нормальной работе холодильной машины в условиях автономного плавания является вредным для электронной начинки и чревато выходом из строя даже не одной, а сразу нескольких печатных плат. В спешке проектирования, а может быть, и по причине ограничения габаритов вычислительного комплекса блоки питания не обеспечивали стабильного питания в момент включения и выключения, что и снижало надежность комплекса и уменьшало наработку на отказ до 500 часов.

Закончив ремонт и продемонстрировав командиру ЭВГ исправную работу обеих вычислительных машин, я осторожно попросил Славу больше не останавливать машины, не вскрывать шкафы и не протирать электронные блоки спиртом: «Только никому не говори, что я тебе рекомендую нарушать инструкции по эксплуатации. Инструкции верны, но они не учитывают того вреда, который причиняет электронике каждое включение и выключение комплекса. На базе, если есть желание, можешь протирать электронные платы на выключенной машине, сколько твоей душе угодно, но лучше вскрыть шкафы и продуть их сжатым воздухом из компрессора, не прикасаясь к платам. Компрессора в заведовании поста не числится, но числится мощный пылесос. Вот и продувай электронные платы воздухом от пылесоса, чтобы освободить их от пыли, но ни в коем случае не вынимай платы без надобности из разъемов и не прикасайся к ним ветошью или руками».

Мы с моим «шефом» вскоре договорились, и он обещал следовать моим советам. Наука пошла впрок, впредь не только во время контрольного выхода, но и за все время последующей боевой службы сроком более 64 суток обе машины не ломались и не причиняли нам никакого беспокойства.

Начальника РТС, а затем и командира экипажа капитана 1-го ранга Задорина очень обрадовал доклад, что мне удалось самостоятельно ввести в строй неисправную машину. Оба вызвали меня и лично выслушали мой доклад о проделанной работе. Никаких письменных благодарностей или наград мне не дали. Да я в них и не нуждался. Высшей наградой для меня стала внутренняя уверенность, что я стал не «бумажным», а настоящим специалистом, способным справиться с любой неполадкой и технической неисправностью. Задним числом анализируя свое прошлое, я только сейчас понимаю, какое значение в моей будущей судьбе и карьере сыграла эта неисправность БИУС «МВУ-100» на подводной лодке экипажа Задорина. Командир по приходе на базу, конечно, сообщил флагманскому специалисту РТС и командиру 19-й дивизии об успехах молодого лейтенанта. В конечном счете узнал об этом успехе и мой непосредственный командир Иван Иванович Кочетовский. Если бы у меня не было технических успехов грамотного и инициативного специалиста, которые подтверждали высокое звание золотого медалиста после окончания училища, то никто бы не обратил на меня внимания, а командир не назначил бы меня в конце 1971 года исполняющим обязанность начальника РТС в первом экипаже ПЛ «К-423».

Ведь командир гидроакустической группы Виктор Лобко был старше меня на год по срокам окончания училища и лучше меня знал гидроакустические и радиолокационные корабельные средства, но не имел опыта боевой службы и не мог проявить себя как грамотный специалист. Выбор командира пал на меня при назначении на должность начальника РТС не только потому, что я побывал с чужим экипажем в длительном плавании, а потому, что прославился на всю дивизию как специалист, который может отремонтировать не только технику своего заведования, но и любую сложную электронную технику. Не было бы боевой службы с экипажем Задорина, и пришлось бы мне лет пять, подобно командиру группы ЭВГ из экипажа Задорина, сидеть в замкнутом пространстве КП-2-Р и медленно терять училищные знания и свою квалификацию, ожидая, когда меня, наконец, спишут с корабля и переведут на берег. Перст судьбы не дал мне зачахнуть в слишком простой для меня должности командира электронно-вычислительной группы, и уже через год службы в плавсоставе ВМФ я оказался на должности исполняющего обязанности начальника РТС первого экипажа ПЛ «К-423».

О Задорине как командире мне нечего долго рассказывать. Ни хорошего, ни плохого. Мой пост располагался справа по борту на нижней палубе третьего отсека, а центральный командный пост, где и находился командир, располагался на верхней палубе третьего отсека. Видел я его только мельком, когда заходил на ЦКП для проверки работоспособности пульта командира «101К» или исправности вводных устройств штурманской рубки. Как человек он производил впечатление холеного барина, который разговаривает с людьми не как равный с равными, а как хозяин со своими работниками. Кроме командира на борту находился заместитель командира 19-й дивизии контр-адмирал Вилен Лободенко. Имя Вилен произведено от сокращения имени вождя Революции Владимира Ильича Ленина, а значит, его родители были коммунистическими фанатиками. Этим все сказано. Удивительно, но весь экипаж знал, что у командира это последний поход, после чего он будет назначен в секретариат главнокомандующего ВМФ Горшкова. Сейчас я вспомнил и одну странную особенность. На этом выходе не было представителя КГБ, который прикомандировывается к каждому экипажу на период боевой службы. Если бы он был, то обязательно мелькал бы на ЦКП и тем более побеседовал бы с прикомандированным офицером Мальцевым, которому после одного аварийного происшествия было поручено ввести в строй залитый морской водой и пришедший в неработоспособное состояние трехканальный комплекс хранения точного времени под названием «Платан-У». Но до этого было еще далеко.

Первые недели плавания происходили в спокойном ритме и без всяких происшествий. Не хочется в это верить, но, обдумав ситуацию с отсутствием на борту офицера КГБ, я пришел к неожиданному выводу, что таким офицером был сам командир Задорин. Возможно, что и назначение в секретариат главкома он получил по линии КГБ. У Горшкова один из офицеров-порученцев ушел в запас по выслуге лет, вот ему и предложили назначить на эту вакантную должность боевого командира атомного подводного ракетоносца. Горшков искренне любил как сами атомные подводные лодки, которые все до единой были созданы с его участием, так и офицеров, которые служили на подводных атомоходах. Достаточно сказать, что по его инициативе в семидесятые годы было принято совместное решение ЦК КПСС и Совета министров СССР, по которому офицеры, прослужившие на атомных лодках более пяти лет, имели право прописаться в любом городе Советского Союза (включая Москву и Ленинград) и получить жилье установленным порядком. Я и получил право на прописку в Москве, не имея приказа министра обороны о своем назначении в Москву, только благодаря этому совместному решению по защите социальных прав семей офицеров-подводников. Так в лице заслуженного командира атомохода главком Горшков приобрел не только вышколенного офицера-порученца, но и высокопоставленного грамотного агента КГБ, который мог докладывать обо всех сверхсекретных решениях главкома ВМФ Горшкова, а главное, об его высказываниях в адрес Политбюро и Советского правительства.