Текст книги "Хроника духовного растления. Записки офицера ракетного подводного крейсера «К-423»"

Гена Костин, неженатый офицер, подчиненный и одноклассник по училищу

Вообще же Гена был безвредным человеком, и мы всегда были с ним в дружеских отношениях. Но однажды он совершил поступок, который для меня показался диким и невероятным. Как-то мы очень долго держали подводную лодку на базе после прихода с моря и выполняли ткущий ремонт и регламентные работы с участием специалистов плавмастерской № 34. Гена умел общаться с людьми, а походы на ПМ № 34 отнимали драгоценное время, поэтому все заявки на запасные части и заявки на выполнение ремонтных работ по линии радиотехнических средств носил на ПМ и согласовывал Гена Костин. Да ему и нравилось ходить по свежему воздуху, вместо того чтобы заниматься ремонтом техники. Я уже говорил, что самостоятельно отремонтировать и ввести в строй те средства вычислительной техники, которые находились в его заведовании, Гена не мог. Вместо понятия «держать подводную лодку» мы применяли короткое и емкое понятие «держать железо». Так вот, когда мы окончили ремонт и стали сдавать «железо» второму экипажу, то обнаружилось, что из корабельной части запасных частей, который называется сокращенно ЗИПом, в составе ЗИПа «МВУ-100» не обнаружилось восьми тиристоров. В те времена было модно делать самодельные мощные усилители звука для прослушивания музыки, и значит, тиристоры были украдены для их изготовления. Ни Первунинский, ни Костин не могли самостоятельно изготовить низкочастотный усилитель звука, а вот украсть тиристоры и продать их за канистру спирта они могли оба. Но самодельные усилители в основном делали офицеры и сверхсрочники-мичманы ПМ-34, а с ними взаимодействовал только Гена Костин. В первой же беседе Гена признался, что за спирт он передал корабельные тиристоры одному из офицеров ПМ-34, который обещал их ему вернуть, когда дефицитные тиристоры поступят с радиотехнического склада Северного флота на ПМ-34. Я не был врагом Гены Костина и не стал никому докладывать об этом случае воровства и, в общем-то, подрыве боеготовности «МВУ-100», которая к этому времени находилась в его заведовании. Я его попросил отыскать и предъявить все восемь тиристоров технику ЭВГ второго экипажа, и когда он передал тиристоры второму экипажу, дело было закрыто. Этот случай свидетельствует не просто о безалаберности и человеческой нечистоплотности моего товарища и однокурсника по училищу, но больше о его скудоумии. Набрав большой «опыт» и трехлетний стаж корабельной службы на стратегических атомных лодках, Гена Костин, видимо, по ходатайству отца, перевелся куда-то в Ленинград. Если он не спился, то и сейчас живет в Санкт-Петербурге. И вполне вероятно, что материально обеспечен он значительно лучше, чем его бывший наставник по училищу и начальник по службе на атомной подводной лодке.

Глава 13. Первая автономка со своим экипажем

Командир экипажа Кочетовский Иван Иванович уже в учебном центре оценил мои способности быстро и на лету схватывать новые знания технического характера. В нашем родном училище мы сосредотачивались на электронике и лишь поверхностно знакомились с теориями остойчивости, плавучести и живучести боевых кораблей и подводных лодок. Не изучали мы и работу атомного реактора. В учебном центре я быстро сдал экзамены по этим сложным темам в рамках ознакомления и понимания сложности физических процессов, которые происходят при погружении, движении и всплытии подводной лодки, чем и заслужил уважение командира. Надо сказать, что военные инженеры электромеханической боевой части, в том числе и управленцы атомных реакторов, изучали эти вопросы в своих училищах пять лет, но и они не были достаточно грамотными специалистами в теории остойчивости корабля при аварийных ситуациях и в вопросах борьбы за живучесть, а также в вопросах пожаро-и взрывобезопасности технических средств подводной лодки. Я же познал только азы этой сложной науки и считал свои знания поверхностными и недостаточными, чтобы самостоятельно руководить процессом борьбы за живучесть подводной лодки, а тем более брать на себя ответственность и отдавать приказания на устранение аварийных ситуаций в общекорабельных масштабах. Да я и считал, что это мне не пригодится и поэтому сосредоточил все свое внимание на специальной подготовке по техническому обслуживанию и боевому применению корабельных вычислительных комплексов «МВУ-100». Мой авторитет еще больше укрепился, когда офицеров главного командного пункта экипажа в составе командира Кочетовского Ивана Ивановича, старпома Холода Валентина Васильевича, штурмана Мусояна Льва Саркисовича, начальника РТС Шадрина Валерия Степановича и автора этих строк как специалиста по БИУС «МВУ-100» отправили в начале 1970 года в Москву, в двухнедельную командировку в проектную организацию, которая спроектировала этот первый в нашей стране подводный автоматизированный комплекс для определения места подводной лодки, оценки и анализа надводной и подводной обстановки и выполнения стрельбы ракетами и торпедами. Первое ознакомительное занятие по боевому использованию БИУС «МВУ-100» провел с нами главный конструктор системы, а затем занятия продолжили ведущие конструкторы режимов навигации, торпедной и ракетной стрельбы, а также повседневного режима определения элементов движения целей. В конце этой командировки нам должны были выставить оценочные зачеты и переслать эти зачеты в учебный центр Палдиски для включения в общую зачетную ведомость учебного центра. Каждому участнику сборов на руки выдали его личную программу подготовки. Моя жена в это время вместе с дочерью жила в тамбовской деревне у моих родителей. Мне очень хотелось с ней встретиться. В надежде на встречу, на четвертый день, досрочно, я получил отличные оценки по всем вопросам программы и сдал эту программу представителю проектанта, который сопровождал нашу подготовку, попросив его отпустить меня в оставшуюся неделю к жене. Не я сам, а представитель проектанта поговорил с командиром и попросил досрочно отпустить Мальцева с занятий. Командир, увидев, что все зачеты сданы на «отлично», не стал возражать и подарил мне неделю семейного счастья.

Стремительный набор практического опыта корабельной службы

Таким образом, досрочная сдача зачетов в Москве по боевому использованию БИУС «МВУ-100», освоение полуторогодовой программы учебного центра Палдиски за 6 месяцев и досрочная длительная боевая служба с экипажем Задорина позволили мне с сентября 1969 года по июль 1970 года, всего за десять месяцев службы в офицерской должности, не только получить полный объем знаний по своей специальности, но и накопить бесценный практический опыт. Сразу же по приходе из Северодвинска на базу гарнизона Гаджиево, по стечению обстоятельств, командир поручил мне исполнять два месяца нештатные обязанности командира минно-торпедной боевой части. Пока на борту не было торпедного оружия, на меня ложилась ответственность за боеготовность технических средств первого отсека и подготовку личного состава минеров по борьбе за живучесть. Но вот обстоятельства круто изменились, и командир приказал мне не только подготовить первый отсек к приему торпедного боекомплекта, но и взять на себя ответственность за его прием и погрузку на стеллажи прочного корпуса первого отсека. Понимал ли я, что командир нарушает должностную инструкцию, поручая эту крайне опасную операцию неподготовленному офицеру, который к тому же не является специалистом-минером? Конечно, это понимали и я сам, и мой командир. На слуху у всех была тяжелая авария со взрывом боевой торпеды во время погрузочно-разгрузочных работ на дизельной подлодке в одной из бухт Северного флота. Взрыв уничтожил первый отсек, оторвал боевую рубку и отбросил ее на два километра от корпуса подводной лодки. Если бы я категорически отказался исполнять это приказание, то формально командир даже не стал бы меня наказывать. Не за что в этом случае наказывать офицера, но он навсегда списал бы меня со своих счетов как перспективного офицера и своего доверенного. Я согласился потому, что бесконечно доверял своему командиру и потому, что командир был по своей изначальной специальности минером. Не я, а он брал на себя всю ответственность за безопасность погрузки торпедного боекомплекта, а я исполнял лишь роль промежуточного звена между командиром и старшиной команды торпедистов мичманом Зубковым. Прежде всего, командир не сомневался в технической подготовленности к выполнению этой сложной операции личного состава команды торпедистов и самого мичмана Зубкова. Не дай бог, если бы произошла аварийная ситуация, то меня по закону не могли привлечь ни к какой уголовной ответственности, а дисциплинарная ответственность никак не повредила бы мне исполнять обязанности командира группы радиотехнической службы. Но в этом случае я года на четыре лишался всяких перспектив продвижения по службе. Но я и действительно не рвался в начальники РТС! Мой «шеф» Шадрин Валерий Степанович был лишь на два года старше меня по выпуску из училища, и если бы он не «взбрыкнул», отказавшись идти на боевую службу, то мне бы пришлось ждать его перемещения на берег не меньше четырех-пяти лет. Никаких надежд быстро стать начальником РТС в каком-нибудь другом экипаже не было. Потому что там были свои командиры групп гидроакустики и командиры электронно-вычислительных групп. Кто же возьмет человека со стороны, если есть богатый кадровый выбор и жесткая конкуренция внутри экипажа? Отказавшись загружать боевые торпеды, я бы не только лично «пал» в глазах командира, но и поставил бы его в крайне неудобное положение. В этом случае командир был вынужден доложить командиру 19-й дивизии о неготовности корабля к приемке торпедного оружия и попросить прикомандировать для выполнения этой операции штатного офицера-минера. Это могло привести к срыву плановых сроков загрузки, наказанию самого командира и выговору руководству 19-й дивизии за неумение вовремя исполнить плановую операцию в масштабе 3-й флотилии и Северного флота. Такие вот сложные цепочки получаются, если буквально, до точки и запятой, следовать должностным инструкциям. То, что загрузка торпед прошла без сбоев по времени и строго по плану, нет никакой моей заслуги, а есть только заслуга командира и мичмана Зубкова, который досконально знал свои обязанности и умело руководил командой торпедистов в количестве двух моряков срочной службы.

Отказ Шадрина от сдачи зачетов и выбор командира

И в то же время это мое двухмесячное весьма успешное исполнение нештатных обязанностей командира минно-торпедной части показало мою психологическую совместимость с командиром корабля Кочетовским Иваном Ивановичем. Через три дня после загрузки боезапаса штатный минер Прокопец Николай Захарович вернулся из командировки и приступил к исполнению своих обязанностей. Мы начали практически непрерывно выходить на трое или четверо суток в море для отработки многочисленных морских элементов, в том числе и для выполнения учебных стрельб торпедами и ракетами. Я снова засел на свой боевой пост КП-2Р и занимался только вычислительным комплексом «МВУ-100», обеспечивая его подготовку и боевое использование для проведения ракетных и торпедных стрельб. Что там происходило на центральном посту подводной лодки, меня мало волновало. А там накалялись взаимоотношения между моим «шефом» Валерой Шадриным и командиром Кочетовским. До конца мне так и до сих пор неясно, почему Шадрин отказался идти на боевую службу. Мы еще не все ракетные и торпедные стрельбы выполнили и даже не проходили контроль собственных шумов на КГС, как командир, ничего не объясняя, вызвал меня к себе и приказал принимать дела, материальную часть и обязанности начальника РТС от моего «шефа» Шадрина. Я пришел к Валере и сообщил ему эту сногсшибательную для меня новость. Шадрин подтвердил, что все правильно: он решил списаться с плавсостава и рекомендовал меня для своей замены. Конечно, рекомендации Шадрина ничего не значили, но я только что успешно завершил эпопею загрузки торпедного боезапаса в качестве командира минно-торпедной части, нашел взаимопонимание с командиром и старшим помощником, что и стало определяющим фактором при моем назначении на должность начальника РТС в своем родном экипаже. Не знаю, был ли против или поддержал мою кандидатуру замполит Чирков. Собственно, кроме одной ночевки по пьяному делу в гарнизонной комендатуре, которая случилась еще до выхода на боевую службу, да автоматической отставки с поста секретаря комсомольской организации за мной никаких политических преступлений и нарушений дисциплины не числилось. Если он даже был против, то командир проигнорировал его мнение и выбрал меня как единственного претендента для назначения на должность начальника РТС первого экипажа ПЛ «К-423». Мне еще долго, в течение всего первого длительного плавания со своим экипажем, приходилось совмещать обязанности начальника РТС и командира электронно-вычислительной группы. Совмещение обязанностей в начале моей карьеры в качестве начальника РТС, стало затем нормой на все десять лет моей дальнейшей службы.

Пьянство и вера

Итак, в 1970 году промышленность построила для ВМФ замечательный по своей боевой мощности и ходовым характеристикам атомный подводный ракетный крейсер. И наш экипаж, вместе с двумя сотнями сдаточной бригады специалистов промышленности и членами Государственной комиссии, вышел в море, чтобы провести ходовые испытания и принять корабль в боевой состав флота. Через час подводного плавания все гражданские специалисты в каютах и на боевых постах шумно, весело и бесшабашно пьянствовали. На столах или на походных чемоданчиках была разложена домашняя закуска, но никакой водки не было и в помине, а все пили те запасы медицинского спирта, который был выделен им на обслуживание техники. В моем заведовании была боевая информационно-управляющая система подводной лодки, которая обеспечивала решение задач ракетных и торпедных стрельб, а также решение навигационных задач определения места и обработки информации от радиолокационных и гидроакустических средств для определения элементов движения целей. Вычислительная машина помещалась на нижней палубе третьего отсека, рядом с пультами управления атомными реакторами, но ее исполнительные элементы находились на шахтных установках ракетного комплекса, который размещался в четвертом и пятом отсеках, а так же и в первом отсеке, где находились торпедные аппараты. Для проверки своей техники я прошел по всем пяти носовым отсекам атомохода, и во всех отсеках сидели группы гражданских специалистов, курили сигареты, пили спирт, закусывали и шумно разговаривали между собою. Радость их была неподдельна. Но за этой радостью чувствовалась не только бесшабашность русской натуры, но полная уверенность и даже неколебимая вера, что подводный атомоход, сотворенный и доведенный «до ума» их трудовыми руками, является настолько совершенным механизмом коллективного разума, что с ним не может произойти ничего непредвиденного.

Вот эта полная уверенность непосредственных «сборщиков» и «наладчиков» корабельных систем атомохода в техническом совершенстве и надежности своего «изделия» передалась не только мне, но и всем членам нашего экипажа, от командира до последнего матроса. Во все времена своей дальнейшей службы, как на боевом патрулировании в глубинах Атлантики, так и на выходах на боевые стрельбы и на отработку морских элементов учебных задач, в прочном корпусе подводной лодки я чувствовал себя так же спокойно и уютно, как в домашней обстановке. В первый год моей службы в моем заведовании была сложная, дублированная для надежности, вычислительная машина, построенная на паяных человеческими руками печатных платах. Не будем говорить о ее технических параметрах и характеристиках, но даже вес этой электроники составлял не менее тысячи килограмм различной аппаратуры, размещенной не только в третьем центральном отсеке, но и во всех ракетных и торпедных отсеках подводной лодки. Через год с небольшим меня назначили начальником радиотехнической службы атомохода, и в мое заведование, кроме вычислительной техники, перешли все гидроакустические, радиолокационные, телевизионные и радиоразведывательные корабельные комплексы и системы. Общий вес этой электронной аппаратуры вместе с активными наружными и пассивными гидроакустическими антеннами составлял не менее 50 тонн. Приходилось непрерывно учиться самому и учить своих подчиненных. Однако полная уверенность и даже вера в непотопляемость и безаварийность моей подлодки никогда не исчезала и не пропадала на уровне интуитивного подсознания. С того первого плавания с «пьяным» сдаточным экипажем в 1970 году до самого последнего моего выхода в море с чужим экипажем в мае 1980 года. Эта вера в мертвое «железо», как в живой неуничтожаемый организм, превышала даже уверенность в грамотности моих командиров.

Никаких «старших начальников» на борту нашей подлодки при командире Кочетовском во время длительных плаваний никогда не было. Командир и старпом были оба допущены к несению вахты в качестве самостоятельных командиров и делили две трехсменные суточные четырехчасовые вахты на две смены по двенадцать часов кряду. Это было тяжело, но зато удобно для нормального сна и отдыха. Во время первой боевой службы с командиром Кочетовским и старпомом Холодом не было даже намека на аварийное происшествие. Лодка хотя и была сдана флоту в конце декабря 1970 года, прямо под новый 1971 год, тем не менее все узлы и механизмы рабочие северодвинского завода хорошо проверили и отрегулировали, так что боевая эксплуатация во время длительного плавания проходила как по маслу.

Курьезная «авария» по вине замполита Чиркова

Однако одну аварию, которую сотворил сам с собой и с гальюном третьего отсека наш первый замполит Сергей Чирков, упомянуть все-таки придется. Без этой аварии мои свидетельские показания будут неполными. Гальюн, в переводе на русский язык – обыкновенный туалет для отправления естественных надобностей человека в условиях подводной лодки. Но прочный корпус лодки в подводном положении испытывает огромное забортное давление морской воды. И по этой причине привычной системы канализации для удаления человеческих экскрементов в ней не предусмотрено. Экскременты собираются в специальный автоклав, который по прочности даже превосходит параметры прочного корпуса. Когда автоклав наполняется отходами человеческой жизнедеятельности, специально обученный трюмный машинист из моряков срочной службы открывает электрическим манипулятором клапан, который соединяет автоклав гальюна с заборным пространством и подает в верхнюю часть автоклава сжатый до 400 атмосфер воздух высокого давления (ВВД) из общекорабельной системы ВВД. Кстати говоря, этот же воздух из системы ВВД используется и в экстренных случаях аварийного всплытия для предотвращения «провала» подводной лодки на запредельные глубины, откуда она уже всплыть не может. Если система ВВД рассчитана на 400 атмосфер, то на глубине, например, 300 метров, ВВД осилит забортное давление в 300 атмосфер и выдавит воду из цистерн главного балласта, придав лодке положительную плавучесть. Лодка может всплыть на поверхность и не затонуть. Но на глубине 400 метров и более нашей подводной лодке проекта 667-А уже никакой ВВД помочь не мог. Провалившаяся на эту глубину подводная лодка так и будет погружаться в пучину океана до самого дна, по пути разваливаясь на куски от забортного давления. Глубины Атлантического океана в среднем равны пяти километрам. Вот на этой глубине и окажется подводная лодка, если она ненароком или по злому умыслу человеческому, хотя бы раз во время плавания и своего жизненного срока боевой эксплуатации, окажется на предельной глубине более 325–350 метров. Недаром во время моей службы, да, наверное, и сейчас, все флотские подводники пили первую рюмку за то, чтобы количество погружений равнялось количеству всплытий. Кто же желает себе преждевременной гибели и смерти? Вот и приходилось первую рюмку пить до дна, не оставляя в ней никакого мокрого остатка.

Сжатый воздух экономили, и поэтому для продувки гальюнов подводная лодка подвсплывала на малые глубины. По команде с центрального поста трюмный машинист подавал воздух ВВД в автоклав гальюна и по шипению «пузыря» определял, что автоклав полностью очистился от своего содержимого. После этого моряк закрывал забортный клапан автоклава и по манометру в помещении гальюна сравнивал внутреннее давление автоклава с давлением внутри прочного корпуса. Выполнив эти манипуляции, трюмный докладывал на центральный пост, и гальюн снова был готов к новому циклу работы по прямому назначению. Чтобы неприятный запах не распространялся по отсеку, вентиляционное отверстие снова закрывалось. Какими бы плотными ни были соединения общекорабельной системы ВВД, но через неплотности ВВД постепенно проникал в отсеки подводной лодки, и атмосферное внутриотсечное давление постепенно увеличивалось. Перед носом вахтенного механика висел барометр-анероид, и когда давление достигало 800 мм ртутного столба и выше, то вахтенный механик запускал компрессор и снова собирал излишки воздуха из прочного корпуса в баллоны ВВД. Все эти особенности изолированной атмосферы отсеков требовали от подводника выполнения особой инструкции при пользовании гальюном подводной лодки. Посетитель прежде, чем сесть в лодочном гальюне на унитаз и приступить к исполнению цели его посещения, обязан посмотреть на два манометра, один из которых показывает давление в отсеке, а другой – давление в автоклаве. Если между ними разница, то надо открыть ручной клапан вентиляции и сравнять давление внутри автоклава с давлением воздуха внутри отсека. Если давление внутри автоклава чуть больше давления воздуха в отсеке подводной лодки, то при нажатии на педаль смыва твои экскременты и экскременты предыдущих посетителей будут избыточным давлением выброшены из унитаза в помещение гальюна. И испачкают сверху до низу не только стены помещения, но и обольют с головы до ног самого посетителя.

Вот такая беда и случилась с нашим замполитом Чирковым в первую неделю автономного плавания. Вы думаете, он не освоил инструкцию и не умел пользоваться корабельным гальюном? Глубоко ошибаетесь. Уж чего-чего, а пользоваться гальюном, замполит умел не хуже любого члена нашего экипажа. Причина была в другом. Накануне этого аварийного происшествия замполит какими-то политическими требованиями или воспитательными нравоучениями «обидел» трюмного машиниста третьего отсека. Постоять за себя он только мог единственным способом: ответно обидеть и унизить своего обидчика техническими методами. Трюмный машинист подкараулил замполита, а когда он зашел в гальюн и, выполнив инструкцию, уселся на унитаз, трюмный подал воздух в автоклав и снова восстановил избыточное давление в автоклаве. Что дальше произошло, вы уже представляете. Замполит Чирков закончил дело, поднялся с унитаза и нажал педаль смыва. Масса экскрементов с ревом выскочила из автоклава и мгновенно превратила главного политика корабля и представителя партии в «вонючего засранца», залитого с головы до ног остатками человеческой жизнедеятельности. В таком виде жалкий, испуганный Чирков и появился на центральном посту, вызвав всеобщее изумление и ужас. Никто не думал смеяться. Все решили, что вышел из строя запорный клапан и морская вода выдавливает содержимое автоклава на нижнюю палубу и в трюм третьего отсека. Вахтенный механик кубарем скатился по трапам из центрального поста в трюм третьего отсека, чтобы ручным способом перекрыть запорный клапан, но он оказался не только закрыт, но и полностью исправен. Через минуту вахтенный механик поднялся на центральный пост и доложил командиру, что с гальюном третьего отсека все в порядке. Наступила психологическая разрядка, и ожидание неприятной аварии закончилось гомерическим хохотом всех вахтенных центрального поста. От командира до рядового матроса, сидящего на связи с рубками и ведущего черновой вахтенный журнал. Так громко и неудержимо заразительно смеялись только после просмотра короткометражной комедии «Пес Барбос и необычный кросс».

Доказать, что эта «подлянка» для замполита была подстроена трюмным машинистом третьего отека практически было невозможно. Никто ничего не видел, а не пойман – не вор. Придя в себя, замполит приказал отыскать его в трюмах третьего отека, но он оказался в своей каюте в пятом отсеке подводной лодки. Конечно же, его вызвали и приказали убрать и отчистить гальюн третьего отсека, который находился в его заведовании, но ни сам замполит, ни кто другой не предъявил к нему никаких претензий. Замполит перешел в медицинский изолятор пятого отсека, тщательно обмылся под душем и выбросил всю испачканную одежду в мусорный бак. Конечно, все тайно считали, что это дело рук трюмного машиниста, но вполне возможно, что сам замполит по технической невоспитанности не сравнял давление автоклава с давлением в отсеке, за что и заслуженно пострадал. По крайней мере, после этого случая он стал вести себя с членами экипажа как равный с равными. А значит, этот душ из человеческих экскрементов явно пошел ему на пользу.