Текст книги "Путешествие на берег Маклая"

4 марта

Заперев при помощи палок, гвоздей и веревок обе двери моей хижины и укрепив перед каждой пальмовую ветвь, одним словом, заперев их совершенно à la papoua, т. е. так, как делают туземцы, я поднял около 12 часов ночи якорь и направился на Били-Били – островок, отстоящий отсюда миль на пятнадцать.

Я рассчитывал добраться туда при помощи берегового ветра и вернуться, пользуясь обыкновенно дующим днем норд-вестом, к вечеру сегодняшнего же дня. Береговой ветерок действительно потащил нас вперед, хотя и медленно; впрочем, спешить было некуда; перед нами была еще почти вся ночь.

К рассвету ветерок посвежел, и мы пошли скорее. Поднявшееся солнце осветило интересную для меня картину гор, которые на этом расстоянии кажутся очень высокими. Я старался рассмотреть конфигурацию хребтов и запомнить, в каких местах можно было с меньшими препятствиями проникнуть далее. За Мале, не доходя Богати, береговой хребет как бы расступается.

Солнце совсем поднялось, и ветер стал спадать; наступил, наконец, полный утренний штиль перед норд-вестом, который начинает задувать около 8–9, а иногда только в 10 часов утра. Пришлось грести, что было довольно утомительно после ночи, проведенной без сна.

Наконец, мы приблизились к юго-восточному берегу островка, состоявшего из поднятого кораллового рифа, о который бил прибой. Высыпавшие туземцы, узнав меня, весело бежали по берегу и показывали мне, что следует обогнуть остров. Вскоре открылась и деревня. На песчаный берег были вытащены большие пироги и так высоко, что, казалось, они стояли в самой деревне. Между ними возвышались высокие крыши хижин, за которыми, в свою очередь, высились ряды кокосовых пальм, светлая зелень которых ярко выдавалась на темно-зеленом фоне остального леса.

Когда мы подошли ближе к песчаному берегу, шлюпка моя была мигом подхвачена десятками рук и скоро вытащена на отлогий берег. Оставив Ульсона в шлюпке при вещах, я отправился в деревню, сопровождаемый почти всем мужским населением. Не видя женщин, желая также познакомиться с ними, а главное, желая избавить их от затруднения – прятаться при моем приближении, я настоял, чтобы они сами вышли получить подарки, которые я намеревался им дать.

Каин, одна из влиятельных личностей деревни, который уже не раз бывал в Гарагаси и знал диалект Бонгу, узнав от меня, что женщины Гумбу, Горенду, Бонгу и других деревень более от меня не прячутся, уговорил и жителей Били-Били согласиться на мое предложение. Тогда на зов мужчин из хижин вылезло несколько старух, почти совсем голых, некрасивых существ. Мне объяснили, что большинство женщин на плантациях, на материке, но что они скоро вернутся.

Раздав мужчинам табак, а женщинам тряпки и бусы, я пожелал посмотреть на их телумы. Меня повели к одной хижине, но в ней было так темно, что пришлось уговорить туземцев вынести телум из хижины. Это был первый телум, изображавший женскую фигуру. Нарисовав его, я направился в довольно обширную буамбрамру, стоявшую посередине деревни. Четыре угловых столба были вырезаны в виде телумов. Срисовав и их в мой альбом, я обошел всю деревню.

Вышел также на противоположный берег острова. Вид оттуда был великолепный, однако, к сожалению, все вершины гор были покрыты клубами облаков. Когда я вернулся в деревню, меня окружили женщины и девушки, только что вернувшиеся с плантаций. Все они громко просили бус и красных тряпок, которые они видели у старух, получивших их от меня утром.

У женщин украшений из раковин и собачьих зубов было гораздо больше, чем в деревнях на материке, но зато костюм их был короче и воздушнее. У девочек моложе тринадцати лет он ограничивался очень небольшой кисточкой спереди (закрывающей mons Veneris) и более длинной сзади. К поясу, придерживавшему кисточки, по обеим сторонам были привешены украшения из раковин, больших черных и красных зерен, которые лежали по сторонам, сзади на ягодицах. Уши были продырявлены во многих местах. Женщины на островке Били-Били очень деятельны; на них лежит приготовление горшков, которые развозятся и вымениваются их отцами или мужьями в береговых деревнях.

Перед отъездом я хотел напиться и спросил кокосовых орехов. Мне принесли несколько таких, которых туземцы называют «ниу». Я записал слов 15 или 20 диалекта Били-Били, который оказался весьма отличным от языка моих соседей, хотя встречаются и одинаковые слова. Многие жители Били-Били, однако, знают диалект Бонгу.

Шутя я сказал, что, может быть, перееду жить в Били-Били. Эти слова были подхвачены, и жители островка с восторгом (скорее поддельным, чем искренним) стали повторять, что Маклай будет жить в Били-Били, что люди Били-Били лучше, чем люди Бонгу, и т. д. Когда я собрался уезжать, пошел сильный дождь, и я решил остаться ночевать в Били-Били, к видимому удовольствию жителей.

Оставить вещи в шлюпке по случаю дождя нельзя было, поэтому я попросил указать мне место, где я мог бы провести ночь. Мне предложили хижину или каюту одной из вытащенных на берег больших пирог. Эти пироги заслуживают внимания своей постройкой. Сама пирога отличается от малых единственно своими размерами. Длина некоторых из них приблизительно около 10 или 12 м, и они (как малые) выдолблены из одного толстого ствола; но для того, чтобы пирогу не так легко заливало, к обоим краям выдолбленного ствола «пришито» по длинной планке или по две, одна на другой.

В борте пироги (в стволе) и в планке сделано по отверстию, через которое проходит гибкий, тонкий ствол, связывающий планку с самой пирогой. Щели и промежуток, оставшиеся в отверстиях, законопачиваются разбитой и вымоченной в воде древесиной какого-то дерева. Нос и корма кончаются высокой, иногда выгнутой доской с различной резьбой. На одной стороне пироги находится вынос[31]31
  Противовес, в специальной литературе имеющий также названия: «балансир», «аутригер», «ауслегер». Распространен в Океании. – Ред.


[Закрыть], прикрепленный к лодке двумя поперечными перекладинами.

На перекладинах выноса находится платформа, на которой в больших пирогах Били-Били построена целая хижина, длиной метра в 2, шириной 4 и 5. Стены ее сделаны из расколотого бамбука, крыша – из сплетенных листьев саговой пальмы. Мачта разделяла хижину на две части, по обеим сторонам которых находились два длинных сиденья, где лежа могли помещаться двое. Таким образом, считая других, которые могут спать на полу, в хижине имелось на ночь или на случай непогоды помещение не менее чем для восьми человек.

Верхняя половина хижины имела разборные стены, даже крыша могла быть разобрана в очень короткое время. Вообще все в пироге было прилажено очень удобно, и нигде в этой хижине не терялось напрасно место. У самой мачты, на высоте сиденья, был укреплен плоский ящик, наполненный землей, в котором в случае надобности мог быть разложен огонь совершенно безопасно. Я нашел предложенное мне помещение очень удобным, светлее и чище, чем хижина, и мне тотчас же пришла мысль воспользоваться со временем подобной большой пирогой для посещения деревень вдоль берега.

Каин, хозяин пироги, мой хороший приятель, принес скоро большой табир с дымящимся саго и наскобленным кокосовым орехом. Перед заходом солнца дождь перестал, что позволило мне обойти еще раз деревню, причем в углу одной хижины я открыл череп крокодила, которых, как меня уверяли, очень много в море.[32]32
  Crocodilus porosus Scheid. – Ред.


[Закрыть]

Затем я имел случай видеть производство горшков, которым Били-Били славится по берегу Новой Гвинеи на несколько десятков миль. Неудивительно, что Били-Били доставляет их такое количество, так как выделкой горшков занимается почти каждая семья, и у каждой хижины, под крышей, стоят ряды готовых и полуготовых горшков. Выделывание горшков падает на долю женщин. Я проследил весь процесс, начиная со смешивания глины с мелким песком до обжигания готовых горшков.

Орудия, употребляемые при выделке горшков, ограничиваются двумя или тремя дощечками и парой круглых, немного приплюснутых с обеих сторон камней. Сперва с помощью плоской палочки делается из глины верхний ободок горшка, который оставляется сушиться на солнце. Когда он немного отвердеет, к нему постепенно прилепляются по кускам остальные стенки, которые выравниваются.

Правильная форма горшку придается тем, что, держа горшок на коленях, женщины просовывают левую руку с круглым или плоским камнем в горшок, подставляя его к внутренней поверхности стенки, а правой рукой ударяют дощечкой по соответственному месту на внешней стороне и выравнивают при этом как поверхность, так и толщину горшка.

Когда горшок готов, его сперва сушат на солнце, а потом обжигают на слое хвороста и обкладывают листьями, тонкими прутьями и т. п. Положив горшки в несколько рядов один на другой и обложив всю кучу мелким, легким хворостом, поджигают костер.

Все горшки приблизительно одной формы, хотя разной величины. Украшений на них мало: иногда ряд точек вокруг горла или род звезды, иногда те же украшения выдавлены ногтем.

При заходе солнца я сделал снова прогулку вокруг островка. Я уже чувствовал себя в Били-Били, как дома, и познакомился со многими тропинками и закоулками островка. Как замечено выше, весь остров покрыт лесом, в котором обращают на себя внимание несколько красивых старых деревьев и живописные группы пальм. Самый край берега, который у деревни отлог и песчан, здесь обрывист и состоит из поднятого кораллового известняка; в некоторых местах в нем находятся глубокие пещеры, в которые с шумом вливается вода.

Вид высоких гор, открытое море, красивые деревья вокруг и даже однообразный, убаюкивающий гул прибоя мне так понравились, что мысль переселиться сюда, которую я высказал туземцам шутя, показалась мне довольно хорошей. Я даже нашел два уголка, где мог бы поставить свою хижину, и не знал, которому отдать предпочтение.

Одно обстоятельство, однако, мешает: островок мал, а людей много, пожалуй, будет тесно. Когда я отправился гулять, мне понравилось, что никто из туземцев не побежал за мною поглядеть, куда я иду; никто не спросил, куда и зачем я отправляюсь. Все были заняты своим делом. Мои соседи на материке гораздо любопытнее или, может быть, подозрительнее.

Здесь зато люди гораздо разговорчивее или любознательнее. Местожительство туземцев – на небольшом островке – значительно повлияло на их занятия и характер. Не имея достаточно места на острове для земледелия, они получают все главные съестные припасы из соседних береговых деревень, сами же занимаются ремеслами: горшечным производством, выделыванием деревянной посуды, постройкой пирог и т. п.

Возвращаясь в деревню, я был остановлен у одной хижины: хозяин пожелал поднести мне подарок и, схватив какую-то несчастную собаку за задние лапы, ударил ее с размаху головой о дерево, и, размозжив ей таким образом череп, положил ее к моим ногам. Он это сделал так скоро, что я не успел его остановить. Понятно, что это был подарок, и, не желая обидеть дарящего, я принял подарок, но попросил, чтобы хозяин сам приготовил, сварил или изжарил собаку.

Когда мне подали целый табир с кусками вареного собачьего мяса, я роздал обступившим меня туземцам по кусочку, оставив большую порцию Каину, небольшую Ульсону и маленькую себе. Перед тем как стало темнеть, все население островка, мужское и женское, было налицо. Было также очень много детей, многим из которых родители хотели дать имя Маклай, на что, однако же, я не согласился.

Форма головы (чрезмерно пирамидальная, с покатым лбом) одного из грудных детей обратила на себя мое внимание. Можно было подумать, что такая форма была придана голове искусственно, но я положительно не нашел никаких доказательств искусственной деформации черепа. Впрочем, такие конические головы я не раз встречал в Полинезии.

5 марта

Проспав отлично ночь, я отправился на восточный берег островка посмотреть на вершины гор Мана-Боро-Боро, как называют туземцы горы Финистер. При восходе солнца горы видны ясно; к 7–8 часам утра собираются облака и ложатся на вершины до вечера. Сегодня утро было великолепное, и два горных прохода в береговой цепи, около дер. Мале и около дер. Богати, так и манили возможностью пробраться внутрь страны.

Я так замечтался, что не заметил, как около меня расположилась целая группа туземцев и молча следила за моими взорами. Подошел также и Каин, которому я сказал, что, поев его саго, я отправлюсь домой, как только ветер будет посильнее. В ожидании саго и ветра я занялся составлением словаря диалекта Били-Били, который значительно разнится от языка моих соседей.

На физиономиях туземцев я мог заметить желание, чтобы я убрался поскорее, желание, которое они довольно хорошо скрывали под личиной большой любезности. Чувство это я нашел вполне естественным, может быть, вследствие того, что сам испытывал его нередко. Эти люди привыкли быть одни; всякое посещение, особенно такого чужестранного зверя, как я, было для них хотя сперва и интересно, но потом утомительно, и желание избавиться от него, отдохнуть, вполне натурально.

Поэтому, как только подул слабый ветерок, я подал знак, и человек 30 проворно стащили в воду мою шлюпку. Я поднял флаг, который жителям очень понравился, что они и выразили громким «ай!», и медленно стал подвигаться домой, сопровождаемый прощальными криками жителей Били-Били и обещаниями скоро навестить меня.

Главной причиной этого желания было то, что ребенок из Кар-Кара с большими ранами на ногах, отцу которого я дал свинцовую мазь, очень поправился, почему множество больных в Били-Били пристали ко мне, прося помочь и им, но, не взяв с собою никаких лекарств, я объявил, чтобы они приехали ко мне.

К 2 часам пополудни мы были уже в виду мыса Гарагаси, и не без нетерпения и любопытства поднялся я к своей хижине, которую в первый раз оставил так надолго без присмотра, и не был совершенно уверен, что мои веревки и пальмовые листья окажутся достаточно надежною преградою любопытству папуасов.

Все, однако, оказалось целым, и не успел я распутать веревки у дверей, как один за другим явилось человек 20 или более, которые с удивленными физиономиями спрашивали, где я был, и на мой ответ: «в Били-Били», сказали, что думали, что я отправился в Россию. После обеда мы выгрузили подарки из Били-Били; оказалось около 50 кокосов, 4 ветви хороших бананов и фунтов 20 саго. Табак и гвозди окупились.

6 марта

Выйдя утром на веранду, я увидел на своем столе медленно и красиво извивавшуюся змею. Уловив момент, я живо схватил ее за шею, у самой головы, и, опустив ее в банку со спиртом, держал до тех пор, пока она, наглотавшись спирту, выпущенная мною, бессильно опустилась на дно банки.

Явился Туй, и я имел с ним долгий разговор о Били-Били, Кар-Каре, Марагум-Мана и т. д. Между прочим, он сообщил мне несколько названий предметов на диалектах девяти ближайших деревень.

Между кокосами из Били-Били было много таких, которые уже пустили ростки. Выбрав несколько из них, я посадил их перед домом. По этому случаю я спросил Туя о кокосовых пальмах Горенду, все ли принадлежат деревне или отдельным лицам. Туй сообщил мне, что в Горенду одни кокосовые пальмы принадлежат отдельным лицам, а другие – всей деревне. Так же и большие хижины: есть буамбрамры, принадлежащие отдельным лицам, и другие, принадлежащие всей деревне.

Вечер был очень темен и тих, я долго оставался у берега, сидя на стволе большого, свесившегося над водой дерева. Поверхность моря была очень спокойна, и, следя за движением тысяч светящихся животных в море, можно было видеть, что они движутся самостоятельно и с различной скоростью. Это зрелище было совершенно иное, чем видимое ночью с судна, движение которого может быть причиной раздражения и испускания света разными морскими животными.

7 марта

Опять хозяйственные занятия. Белые бобы начинают портиться. Пришлось сушить их на солнце, причем сотни толстых червей выползли на подложенный холст. Ульсону пришлось отбирать испорченные бобы, что продолжалось до двух часов. Вечером я отправился в Горенду за аяном и застал Туя опять в лежачем положении: он ходил много по солнцу, вопреки моему запрету, вследствие чего у него появился за ухом нарыв, который причинял сильную боль.

Пришлось вернуться за ланцетом и вскрыть нарыв, откуда вытекло много гноя. Туй дал очень скоро понять, что чувствует большое облегчение. Возвращаться пришлось в темноте, но я довольно хорошо пробрался по тропинке, где и днем приходится часто спотыкаться о лианы и корни. Становлюсь немного папуасом: сегодня утром, напр., почувствовал голод во время прогулки и, увидев большого краба, поймал его и съел сырого, т. е. съел то, что можно было в нем съесть.

8 марта

Шлюпка опять сильно течет: в день набирается около 23 ведер воды. Почти по ведру в час.

9 марта

Ходил в Горенду, где хорошо позавтракал аяном и саго.

В середине февраля прекратился дегарголь; в начале марта почти что исчез сахарный тростник; скоро, говорят, не будет и аяна, а вместо него на смену явится «бау»[33]33
  Бау – местное название таро (Caladium esculentum). – Ред.


[Закрыть], а потом еще один род бобов; аусь тоже с каждым днем становится хуже, так как часть его оказывается черной и изъеденной отчасти червями.

14 марта Встал с сильнейшей головной болью; малейший шум был для меня несносен. Вдруг на большом дереве, к которому прислоняется моя хижина, раздался громкий, резкий, неприятный крик черного какаду (Microglossus aterrimus Gm.), этой специально новогвинейской птицы. Я подождал несколько минут, надеясь, что он улетит. Наконец, не вытерпел и вышел с ружьем из хижины. Птица сидела почти прямо над головой, на высоте, по крайней мере, 100 футов.

Ружье было заряжено очень мелкой дробью, так что при такой высоте и густой зелени кругом я сомневался в эффекте выстрела, но все-таки выстрелил, чтобы, по крайней мере, спугнуть птицу и избавиться от ее несносного крика. Стрелял я почти не целясь, тем не менее птица с пронзительным криком, сделав несколько кругов, упала у самого ствола дерева. Неожиданная редкая добыча заставила меня на время позабыть головную боль и приняться за препарирование какаду. Расстояние между концами растянутых крыльев было более 1 метра.

К 12 часам головная боль так одолела меня, что я принужден был бросить работу и пролежал, почти не двигаясь, без еды, до следующего утра.

15 марта

Отпрепарировал мозг птицы и оставил мой первый экземпляр черного какаду для миологических исследований.

Вечером зашел в Горенду и видел на туземцах результаты большого угощения в Бонгу. Туземцы так наелись, что их животы, сильно выдававшиеся и натянутые, были настолько нагружены, что им трудно было ходить. Несмотря на то, каждый нес на спине или в руках порядочную порцию еды, с которой они намеревались покончить сегодня. Полный желудок мешал им даже говорить, и, ожидая приготовления ужина, что было предоставлено сегодня молодежи, большинство мужчин лежало, растянувшись у костров. Я долго не забуду этого зрелища.

16 марта

Несколько пришедших из Колику-Мана людей принесли мне в подарок поросенка, за что получили установившуюся уже цену – небольшое зеркало в деревянной рамке. Так как их пришло человек 10, то нужно было каждому дать что-нибудь; дал по небольшой пачке табаку, который здесь начал очень расходиться, так как при каждой встрече – приходят ли туземцы ко мне, иду ли я в деревню – все пристают: «табак, табак».

Разговоры о нападении со стороны Марагум-Мана продолжаются. Они так мне надоели, что положительно желаю, чтобы эти люди, наконец, действительно пришли.

29 марта

Туземцы настолько привыкли ко мне и настолько убеждены, что я им не причиню никакого вреда, что я перестал стесняться относительно употребления огнестрельного оружия. Хожу почти каждое утро в лес за свежей провизией. Я не пренебрегаю при этом даже мясом попугаев, какаду и других. Попробовал на днях мясо Соrvus senex, скелет которого был мною отпрепарирован.

Туземцы очень боятся выстрелов из ружья; несколько раз они просили не стрелять близ деревень, но вместе с тем очень довольны, когда я им дарю перья убитых птиц, которыми они украшают свои гребни.

Вчера часы у меня остановились. Желая встать до света, я лег очень рано и заснул крепким сном. Когда я проснулся, было темно; мне показалось почему-то, что я спал долго и что скоро пора идти. Часы стоят. Я оделся и пошел сам развести огонь. Заварил чай, испек в золе аусь и бананы. Позавтракал и стал ожидать первых лучей солнца.

Сидел, сидел – все так же темно. Решил, наконец, снять часть охотничьей амуниции и поспать немного. Заснул, несколько раз просыпался – все еще было темно. Полагаю, что я завтракал в 12 часов или в час ночи. Положительно очень неудобно не иметь часов.

В Горенду застал Туя, готового сопровождать меня, и с восходом солнца мы отправились. Влезли сперва на Горенду-Мана (около 300 футов высоты) и прошли лесом на юго-восток. Хребет невысокого кряжа был покрыт негустым, но высоким лесом, и, раз взобравшись туда, идти было удобно. Птиц, однако, почти что не было, даже крика их нигде не было слышно.

Пройдя около часа, мы вышли из леса к другому скату хребта, покрытому высоким унаном, откуда открылась очень красивая обширная панорама холмов, кряжей и гор, поросших темным лесом, между которыми в немногих местах проглядывали светло-зеленые лужайки, покрытые унаном. На дальних, высоких вершинах гор клубились уже облака.

Туй не дал мне долго любоваться видом и стал быстро спускаться по крутому скату кряжа, держась за унан и почти что исчезая в нем. Мы сошли к болоту, где высокая трава сменилась тростником и папоротниками. Здесь послышалось далекое журчанье. Туй объяснил мне, что мы приближаемся к большой воде (реке). Снова вошли в лес. Изрытая везде земля указывала на частое посещение этой местности дикими свиньями. Шум воды становился все сильнее. Деревья стали редеть.

Мы выходили к опушке леса, когда на одном из деревьев я заметил несколько вырезанных фигур. Они меня очень заинтересовали, и я их срисовал. Спрошенный Туй объяснил, что, вероятно, кто-нибудь из людей Теньгум– или Энглам-Мана вырубил их топором. Я спросил, стало ли это дерево теперь телумом, на что получил отрицательный ответ. Хотя я здесь уже с лишком полгода, но знание языка все-таки оказалось недостаточным, и я не мог дознаться, зачем сделаны эти фигуры и что они означают.

Мы подошли к самой реке, которая оказалась видной далеко с моря. Она на значительном протяжении отделяет низкий береговой хребет от более высокого внутреннего, течет с юга на север и, наконец, впадает около Гумбу в море. Русло речки очень широкое, но в это время года оно было пересохшим; несколько отдельных рукавов различной ширины образовало множество островков, покрытых преимущественно крупным булыжником.

Ложе реки было в этом месте широкое (шире Невы против Петропавловской крепости), и я насчитал не менее пяти рукавов, которые надо было перейти, чтобы попасть на другой берег. В двух или трех средних вода бежит очень стремительно.

Не желая мочить обувь, я снял башмаки, что оказалось ошибкой: так как я не привык ходить босиком, мне было трудно идти по мелкому булыжнику. Течение было здесь также сильное, и только благодаря копью Туя, которое он мне подал, я перешел благополучно на одну из отмелей. Перейти через 4 остальных рукава мы не рискнули. Туй попробовал было, но в нескольких шагах погрузился выше пояса в воду. Я не настаивал на том чтобы идти далее, потому что при глубине реки и силе течения, не умея плавать, я не мог бы без чужой помощи добраться до противоположного берега.

На силы Туя, не совсем еще оправившегося от раны, я не мог положиться. Когда я переходил вброд через первый рукав, ноги мои были неприятно бомбардированы довольно крупными булыжниками (больше куриного яйца), которые неслись по течению. В средних, более широких и глубоких рукавах камни эти были больше и могли бы, пожалуй, сшибить человека с ног.

Виды на оба берега были живописны, и я пожалел, что при жарком солнце не было возможности сделать полный рисунок; пришлось удовольствоваться поверхностным наброском. Булыжники на островке, на который мы перешли, были очень крупны (некоторые величиной с детскую голову), что свидетельствовало о силе течения во время дождей.

Толстые стволы деревьев, лежавшие там и сям на островках, тоже доказывали, что при дождях масса воды в реке должна быть очень значительной. Туй сказал, что в реке много рыбы и что люди Горенду и Бонгу приходят иногда ловить ее.

Я не хотел возвращаться старой дорогой. Мы поэтому влезли на крутой холм, цепляясь за корни. На вершине опять оказался унан и опять жара от палящего солнца. Снова сошли вниз к реке и опять поднялись по отлогому скату холма, покрытого лесом. Здесь, думал Туй, будет хорошая охота на птиц, но их нигде кругом не было ни видно, ни слышно.

Позавтракав очень рано и не взяв ничего с собою, я почувствовал, что желудок мой очень пуст. Не находя решительно никакой добычи, я направился домой. Туй попросил подождать его, говоря, что он хочет вырезать недалеко несколько бамбуков. Я согласился. Прождав полчаса, я стал его звать – ответа нет. Употребил в дело свисток – молчание.

Прождав еще четверть часа и думая, что Туй преспокойно возвратился домой, я также направился к дому. Надо было пройти сперва широкий луг унана. Не найдя настоящей тропы, я должен был проложить себе путь сам, что оказалось очень трудно. Жесткий, густой, выше человеческого роста унан представляет упругую массу, раздвинуть которую руками или ногами подчас оказывалось не под силу. Чтобы двигаться дальше в таких местах, я придумал употреблять средство, которое увенчалось успехом.

Я во весь рост ложился на унан, который под тяжестью моего тела медленно опускался; вставая, я мог идти далее или должен был снова повторять придуманный маневр. Трава была выше моего роста, почему только при помощи компаса, который, к счастью, я захватил с собою, я мог идти по направлению к дому, а не блуждать по сторонам. Раз пять я отдыхал: так трудно было прокладывать себе дорогу по этому зеленому морю.

Отвесные лучи солнца, пустой желудок, вся охотничья сбруя вызвали у меня даже опасение солнечного удара: несколько раз я чувствовал головокружение. Наконец, я добрался до леса, но и здесь долго пришлось искать тропинку в Гарагаси. Вернувшись домой, я выпил две чашки чаю, хотя не особенно хорошего и очень жиденького, и без сахару, тем не менее они значительно освежили меня.

30 марта

Приготовил скелеты серого ворона и красного попугая. Окончив работу, я из обрезанных мускулов сделал себе котлетку, которую сам изжарил, так как Ульсон был занят стиркой белья. Котлетка оказалась очень вкусной. Погода так же хороша, как и вчера: в тени не более 31 °С, что здесь вообще бывает не часто. Когда стемнело, туземцы из Горенду приехали ловить рыбу перед моей хижиной, на что они сперва пришли спросить позволения.

Туй и Бугай остались посидеть и покурить около меня, отправив молодежь на ловлю рыбы. По их просьбе Ульсон спел им шведскую песню, которая им очень понравилась. Ловля рыбы с огнем очень живописна, и я долго любовался освещением и сценой ловли. Все конечности ловца заняты при этом: в левой руке он держит факел, которым размахивает по воздуху, как только он начинает гаснуть; правой туземец держит и бросает юр; на правой ноге он стоит, тогда как левой по временам снимает рыбок с юра. Когда ловля кончилась, мне преподнесли несколько рыбок.

31 марта

Я размерил рис и бобы на следующие пять месяцев; порции оказались очень небольшими, но все-таки, имея этот запас, приятно чувствовать, что не завишу от туземцев. К тому же ружье доставляет мне ежедневно свежую провизию, так что с этой стороны наша жизнь вполне обеспечена. Последние недели я замечаю изменение погоды: норд-вест, иногда очень свежий, дувший последние месяцы в продолжение дня, сменился тихим ветерком, и часто, даже днем, наступают штили. В марте выпало меньше дождя, чем в предыдущие месяцы, но последние дни по ночам собираются кругом черные тучи.

По деревням я замечаю тоже недостаток провизии.

2 апреля

Около 3 часов почувствовал себя скверно – пароксизм, и должен был пролежать весь вечер, не двигаясь, по причине сильнейшей головной боли. Ночью была великолепнейшая гроза. Почти непрерывная молния ярко освещала деревья кругом, море и тучи. Гроза обнимала очень большое пространство: почти одновременно слышались раскаты грома вдали и грохот его почти что над головой. Частые молнии положительно ослепляли, в то же время самый дальний горизонт был так же ясен, как днем.

В то же время меня трясла сильная лихорадка; я чувствовал холод во всем теле. Кроме того, холод и сырость, врывавшиеся с ветром в двери и щели, очень раздражали меня. Как раз над головой, в крыше, была небольшая течь, и не успевал я немного успокоиться, как тонкая струйка или крупная капля дождя падала на лицо. Каждый порыв ветра мог сорвать толстые сухие лианы, все еще висевшие над крышей, что имело бы последствием падение тяжелых ящиков, лежавших на чердаке надо мною.

Нуждаясь в нескольких часах сна и отчаиваясь заснуть при всех этих условиях, я принял небольшую дозу морфия и скоро уснул.

3 апреля

После обеда отправился в Бонгу достать проводников для экскурсии в Теньгум-Мана. Я воспользовался отливом, чтобы дойти туда, пока еще сухо. По обыкновению, по приходе гостя туземцы готовят ему угощение, которое сегодня вышло не особенно удачным: вместо аяна сварили «бау», а саго имело сильный запах плесени.

Я сидел у костра, у которого несколько женщин занимались приготовлением ужина, и удивлялся ловкости, с какой они чистили овощи своими первобытными инструментами – обломками раковин и бамбуковым ножом. Одна из женщин пробовала чистить «бау» ножом, данным мною ее мужу, но легко было заметить, что она владела им гораздо хуже, чем своими инструментами.

Она беспрестанно зарезала слишком глубоко, вероятно, потому, что, работая своими инструментами, она привыкла прилагать гораздо более силы, чем это требовалось для европейских. Мне показали сегодня в первый раз род бобов («могар»), которые туземцы поджаривают, как мы, напр., жарим кофе.

У одной женщины на руках был грудной ребенок, который вдруг раскричался. Я невольно нахмурился, что испугало женщину, которая моментально поднялась и удалилась в хижину. Ребенок не переставал, однако, реветь, почему женщина вышла снова из хижины и положила его в большой мешок, который повесила себе на спину так, что шнурок мешка охватывал лоб, и, нагнув голову, чтобы сохранить равновесие, принялась быстро бегать взад и вперед по площадке между хижинами.

Ребенок, крик которого был, вероятно, затруднен движением, скоро умолк. Мой ужин был готов, и меня повели в буамбрамру и пригласили сесть на нары, после чего передо мною поставили табир с дымящимся бау и аусем. У папуасов обычай – оставлять гостя одного во время еды или только сидеть против него и прислуживать ему; хозяин при этом ничего не ест, а только прислуживает, другие же все отворачиваются или уходят на время.