Текст книги "Кити"

Закончив это занятие, она посмотрела на меня каким-то непередаваемым пьяно-космическим взглядом и прошептала:

– Вот теперь можно и побаловаться…

Я набросился на нее. Я начал остервенело целовать ее шею, ее волосы, ее руки…

– Кити, Кити, – шептал я исступленно. – Ты прекрасна, ты удивительна…

– Солнце, что ты делаешь?.. – она еще какое-то время вяло сопротивлялась.

А потом наши губы, наконец, встретились…

Глава 3. Кити, поэзия и беспредельная глубина

Как можно любить человека? Только бескомпромиссно и с полным самопожертвованием. По-другому любить невозможно. Все остальное – подлог.

Как я любил Кити? Как вообще случилось, что я ее полюбил? Необъяснимый сакральный момент перехода… От решения «попробовать замутить» ради любопытства или, скорее, просто от нечего делать до того, что ради этого человека я готов на всё: бросить курить, пить, есть, ходить, дышать, жить. И ведь это только начало…

Я проводил ее до метро… и полетел. Сверкали огни Москвы, а я летал и купался в них. Низкие синие тучи отражали оранжевый свет фонарей, и я летал в этих тучах. Я летал, сидя в грохочущем вагоне подземки. Я летал на автобусной остановке, ожидая промозглой маршрутки… Я летал, сидя дома на кухне, жуя бабушкин винегрет…, она мне что-то рассказывала о Ельцине и депутатах, а я летал, не понимая ни слова… Я лег спать, и во сне я полетел… полетел по-настоящему… полетел так, как умеют летать птицы, как когда-то умели летать люди – легко и просто. Я полетел в забытое и далекое, в те края, где я когда-то был, где мне было очень хорошо, в те края, где оказаться снова я даже и не мечтал…

И понеслись эти сумасшедшие дни. В моей жизни изменилось всё. Всё было подчинено одному предмету, одной идее: быть с ней, быть для нее, быть ради нее. Мы встречались утром, когда она приходила на работу. Она мне говорила скороговоркой что-то ласковое и смешное, а я украдкой гладил ее пальчики. Потом мы несколько раз встречались взглядами в течение дня. Я смотрел в монитор и писал стихи. И думал о ней. А вечером я сидел у нее. Конечно, в основном мы целовались, но не только… Мы еще и разговаривали. И говорили мы обо всём на свете. Я ей рассказывал о своем: о детстве, о юношеских романтических мечтах, о творческих задумках, о чем-то отвлеченно возвышенном. Но говорила в основном она, и в ее рассказах не было ничего отвлеченного и возвышенного.

До появления в моей жизни этой женщины все разговоры о простых земных вещах казались мне глупыми, скучными и бессмысленными. Я мог с кем-то говорить только о поэзии, об искусствах, о религиях, в общем, только о вечном. Но вскоре, после начала отношений с Кити, я обнаружил, что способен с удовольствием и бесконечно долго слушать рассуждения о модных платьях и кофточках, о крутых иномарках, о кухонных комбайнах и посудомоечных машинах, и даже о каких-то наноодеялах, спать под которыми не холодно и не жарко при любой температуре… Я слушал ее, как завороженный. Мне было интересно абсолютно всё, о чем она говорила. И кто скажет, что это было не волшебство?..

Потом я провожал ее до метро ВДНХ. Мы поднимались из подземки и еще какое-то время о чем-то говорили. Я ее целовал, и она скрывалась в вечернем сумраке. Я смотрел в пустоту, где, словно призраки, появлялись и исчезали какие-то люди, и вдруг, словно опомнившись, поспешно нырял в метро. Мне нужно было успеть вернуться домой не позднее половины девятого, потому что в это время уже звонила она. Иногда долго не было ни автобуса, ни маршрутки, и я еле успевал. Едва я переступал порог – раздавалась пронзительная трель советского дискового телефона. Я знал, что это она. И мы еще час-полтора болтали по телефону. Мы болтали, пока она не говорила: «Всё, Солнце, муж вернулся. Целую. Спокойной ночи!»

Она мне рассказывала, как когда-то была фанаткой «Ласкового Мая» и собирала плакаты Юры Шатунова, как потом повзрослела и стала встречаться с парнями, как вышла замуж… Муж был приезжий, но довольно быстро освоился в мегаполисе и довольно крепко в нем засел. Он прошел какой-то невероятно сложный отбор в какую-то очень крутую фирму и теперь чувствовал себя в плане финансов вполне комфортно. И на москвичке Кити он женился, уже будучи состоятельным человеком. Жили они с мамой Кити в их квартире, и с ними еще жил кот. Кити много рассказывала о своем любимце, который отличался умом и сообразительностью, правда, вместо кошачьего туалета пользовался ванной. Каждое утро муж послушно и терпеливо убирал за котом. И я ему завидовал (мужу). Я готов был вычистить весь московский зоопарк, если бы это дало мне возможность оказаться на месте ее мужа. Потому что ночью она закидывала на него свою прелестную ножку, а утром, как кошка, ласкала горячим язычком его лицо… Она зачем-то рассказала мне и о том, как у нее с ним впервые произошло это… Тем самым она применила запрещенный прием. Рассказ женщины о сексе с другим мужчиной – это ядерная бомба. И эта бомба довершила общее дело: от меня ничего не осталось. Я просто распался на миллиард частиц…

Я слушал ее столько, сколько требовалось. От долгого телефонного разговора трубка накалялась до такой степени, что мне начинало казаться, что вот-вот вспыхнет и само ухо. Чтобы этого не произошло, я время от времени менял ухо…

Мне хотелось ее всё больше и больше. Не столько интимной близости, сколько просто быть с ней, спать под одним одеялом, тем самым суперодеялом, которое она купила за 400 долларов (я тогда чуть со стула не упал, узнав, что какое-то там паршивое одеяло, пусть даже сшитое из наноматериала, может стоить двух моих зарплат), просыпаться с ней, чувствовать ее кошачий шершавый язычок на своем сонном, немного опухшем, лице, чувствовать ее ножку на своем уставшем теле, убирать последствия хождений ее любимого кота в ванну, чтобы принять утренний душ… Захотелось жить с ней. Не просто встречаться, а именно жить! И это я – поэт и повеса, еще недавно читавший друзьям громко и эпатажно:

Жить с женщиной? Простите, это скучно.

Сорвать цветок, понюхать – и вперед!

Пусть каждый новый будет самым лучшим!

Луга, цветите! Шмель уже идет!

С появлением Кити влияние куртуазных маньеристов и Игоря Северянина на мое творчество значительно ослабло. В нем появились совсем другие темы…

Кстати, в тот период я вдруг загорелся желанием стать студентом Литинститута… Я писал в день по два-три стихотворения или, по крайней мере, делал какие-то наброски. Как говорится, ни дня без строчки. Много читал. И раз в неделю – по субботам – я ходил к своему учителю Александру Сергеевичу, взявшемуся (совершенно бескорыстно) помочь мне подготовиться к поступлению в Литературный. Александр Сергеевич… Об этом человеке можно написать отдельную книгу.

Он преподавал историю религий и историю искусств в гуманитарном училище (его впоследствии переименовали в колледж), где я учился до армии. Помимо обязательных лекций он проводил дополнительные семинары для всех желающих. Его лекции слушали с замиранием сердца, а семинары… Передать атмосферу тех семинаров невозможно. Темой для обсуждения становились общепризнанные шедевры мировой культуры, но мы их не изучали, не разбирали, не штудировали…, мы в них погружались. Погружались в Рембрандта, в Леонардо да Винчи, в Мусоргского, в Чайковского, в Толстого, в Чехова… Я так тогда и назвал его метод разбора – методом погружения. Александр Сергеевич словно выдавал нам по аквалангу, и мы шли в неведомую глубину. И эта глубина затягивала нас всё сильнее и сильнее – пока не появлялся суровый охранник с вестью, что мы остались последние и училище давно пора закрывать… Мы выходили на улицу в каком-то измененном состоянии сознания, с трудом осмысливая вечернюю московскую реальность…

На этих семинарах сама по себе сформировалась «тусовка» людей вокруг Александра Сергеевича, которые не пропускали ни одной его лекции, а ради семинаров откладывали все свидания и дела, понимая, что такого учителя не встретишь больше нигде.

И мне повезло попасть в круг «приближенных». Я вернулся после армии и первым делом позвонил Александру Сергеевичу. В училище он уже не работал, но старую компанию иногда собирал у себя дома. Я был приглашен на очередную встречу. Так мы продолжаем общаться до сих пор, хотя от той прежней компании остался только я один…

Узнав, что я вознамерился поступать в Литинститут, Александр Сергеевич предложил свою помощь к вступительным испытаниям. И начались занятия. Эти занятия были не менее удивительны, чем училищные семинары. Мы разбирали Пушкина, Вяземского, Тютчева, Фета, Блока… Я приносил свои лучшие стихи, и мы разбирали их. Александр Сергеевич находил множество огрехов в моем стихосложении, но он умел не бить кувалдой по голове, а жалить по-пчелиному: крепко, остро, но полезно. Однажды я принес на разбор два стихотворения, сочиненных сходу, почти без поправок и раздумий. Эти стихи просто пришли ко мне в мое «боевое» время: поздним вечером. Лицо Александра Сергеевича озарила блаженная улыбка, он схватил мою руку и начал ее трясти, приговаривая: «А вот это ты молодец! Это ты попал туда. Именно туда, куда надо!» Я мог лишь догадываться, куда именно это я так удачно попал. Он так ничего и не объяснил. Но гордость переполнила меня. Похвала от Александра Сергеевича, наверное, окрылила бы даже самого Александра Сергеевича – Пушкина.

И тем человеком, которого я постоянно мучил всевозможными философскими вопросами, который однажды, почувствовав подходящий момент, вручил мне первый том Кастанеды, книги которого впоследствии стали для меня отправной точкой в моих магических практиках и завершили формирование моего мировоззрения, был никто иной, как Александр Сергеевич…

Как-то раз я рассказал Кити об Александре Сергеевиче, о его семинарах и о том, что пишу стихи и готовлюсь поступать в Литинститут. Кити слушала меня с неподдельным интересом (видимо, для нее стихи были, как для меня – кофточки), а на следующий день на работе она неожиданно подошла ко мне и попросила дать почитать что-нибудь из моего стихотворчества… Надо ли говорить, что для меня это стало приятным сюрпризом. Но одновременно я испытал и неловкость: все мои последние стихи были написаны от руки корявым почерком в засаленной тетради. У меня не было ни печатной машинки, ни, тем более, компьютера. Что делать? Она требовала стихов немедленно…

Я выкрутился: в одном из кабинетов бэк-офиса сидел сотрудник непонятного назначения, окруженный со всех сторон всевозможной офисной техникой. Звали его Сергей. В других кабинетах жизнь кипела: то и дело звенели телефонные трели, жужжали факсы и принтеры, раздавались то смех, то крики, то восклицания. В комнате Сергея всегда царила тишина. Он сидел в кабинете один, глядя с серьезным видом в монитор и изредка выходя на перекур. Когда он вышел на очередной перекур, я подскочил к нему и запричитал: «Серега, вопрос жизни и смерти! Выручай! Мне нужно быстро напечатать и распечатать на принтере небольшой текст. Дело пяти минут. Но очень срочно…» «Ну, давай я тебе напечатаю, без проблем.» «Слушай, давай, пока ты куришь, я сам быстренько. Только включи мне эту программу, как ее…» «Ворд?» «Ну да…» «Да без проблем.»

Я сел за компьютер и дрожащими пальцами начал колотить по клавишам:

 
Среди пустыни горестной и чуждой
По суетным и сумрачным местам
Я шел уныло, уж не веря в чудо,
Но увидал я твой небесный храм.
Усеян он чудесными цветами,
В нем живы птиц родные голоса,
В нем солнца луч горячими устами
Целует восхищенные глаза.
Увы, другой служитель в этом храме
Уж занял пост святой у алтаря,
Укрывшись за волшебными стенами
И таинство за таинством творя.
А я у храма, словно отрок нищий,
Стою, его величием объят,
И сыт его сиянием без пищи.
И солнца два над храмом тем горят.
 

Уф-ф, готово! Блин, как теперь распечатать? Придется ждать Серегу. Он вскоре появился:

– Ну, всё готово? Можно распечатывать?

– Да, вот этот файлд.

– Не файлд, а файл, – усмехнулся Серега.

Я сидел, весь красный от напряжения. Даже мельком глянув на текст можно было понять, что это стихи. Зачем охраннику средь бела дня потребовалось так срочно распечатывать стихи? Вопрос, конечно, риторический… Однако волновался я напрасно: Серега проявил должную деликатность и невозмутимость. Он молча распечатал мой «файлд» и коротко спросил: «Это всё?» «Да, Серег, спасибо огромное». «Файл сохранять?» «В смысле?» «Ну, оставлять то, что ты напечатал, на компьютере или удалить?» «Не-не, конечно, удали».

Убедившись, что кабинет Кити пуст и по коридору никто не слоняется, я быстро вошел к ней и положил свежераспечатанный приятно пахнущий лист формата А4 на стол, после чего бегом вернулся на свое место.

Последний раз я так волновался, пожалуй, только перед вступительными экзаменами. Давно это было… Я то ерзал на стуле, то вставал и начинал расхаживать по коридору, будто в ожидании приговора приемной комиссии какого-нибудь очень серьезного и сурового ВУЗа, к поступлению в который я готовился несколько лет…

Переволновавшись за весь день до такой степени, что уже не оставалось ничего больше, кроме как просто успокоиться и взять себя в руки, я сидел у Кити спокойный, опустошенный, но совершенно счастливый. Стих, который я ей отнес на растерзание, был мной перечитан еще раз двадцать; я то полностью разочаровывался в нем, а заодно и в себе, то он мне начинал нравиться. В конце концов, я пришел к выводу, что он гениален, на том и успокоился.

– Ну… как тебе стихотворение?

Она попыталась принять выражение лица профессора словесности, и это у нее неплохо получилось:

– Недурственно. В целом, мне очень понравилось. Только что это за служитель в храме такой? Это мой муж?

– Да. Это такой образ…

– Солнце, хочу тебе сказать, что вообще-то я верная жена. Я никогда не хожу налево и не пойду. Ну, разве что… Могу же я иногда позволить себе немного пообщаться с интересным красивым нищим отроком…

Я оцепенел. Что это значит «немного пообщаться?»

Кити заметила резкую смену моего настроения и, подъехав на стуле поближе, поспешила меня успокоить:

– Ну что ты? Что с тобой, мой дорогой? Ты бы хотел, чтобы я ему изменила? С тобой? Возможно, это когда-нибудь и случится, но только после того, как я окончательно решу с ним расстаться. Понимаешь?

Тут я впал в еще больший ступор. Получается, если она не решит его бросить…

Не успел я додумать свою мысль, как она поцеловала меня – внезапно и стремительно. Этот далеко не первый поцелуй стал особенным: столько в нем было медово-пряничного, тягуче-сладкого, горьковато-запретного. И я вдруг понял одну простую вещь: что бы она ни говорила, как бы не шутила и не язвила, она будет моей. Это неизбежно. Вопрос лишь во времени: как скоро это случится?

Завершив поцелуй, Кити спросила:

– А почему ты мне дал только одно стихотворение? У тебя же, ты говорил, их много.

– Кити, они все от руки написаны корявым почерком в тетрадке. У меня нет печатной машинки. Точнее, была, но сломалась…

– Приноси рукописи, только перепиши, чтоб я могла разобраться. Я тебе на компьютере наберу.

– О, спасибо! А то я тебе уже столько стихов посвятил!

– А до меня ты кому-нибудь стихи писал? Другим женщинам?

– Нет, – соврал я и отвел глаза.

– Зачем врешь? – спросила она сурово.

– Не знаю… Прости… Просто сейчас у меня ты… Только ты… И мне кажется, что до тебя у меня никого не было. Всё это было неправда, дурной сон…

– Дурной сон… потом и меня ты назовешь дурным сном?..

– Нет! – воскликнул я. – Кити, нет!

– Да не кричи ты! Не все еще ушли! Кстати, сегодня за мной муж должен заехать.

Я заговорил быстро и горячо:

– Кити, я не знаю, что ты испытываешь ко мне. Возможно, для тебя это просто игра. Но для меня то, что происходит между нами – очень серьезно. Ты даже не представляешь, как мне плохо оттого, чтобы у тебя уже есть муж! Каждый вечер он забирает, отнимает тебя. А я хочу быть с тобой не только днем на работе, но и ночью. Я очень хочу, чтобы ты целовала по утрам не его, а мое лицо…

– Ну-ну, и понесло тебя! – прервала она мой горячий словесный поток. – Мы сколько с тобой знакомы? Неделю, две? Ты же меня совсем не знаешь! Сейчас я уйду от мужа, приду к тебе. Буду с тобой жить и ласкать тебя по утрам, а ты возьмешь да сбежишь от меня на третий день…

– Нет!

– Да откуда же мне знать! Мне нужен надежный человек. Знаешь, скажу тебе честно: я не люблю своего мужа… Ты же понимаешь, Солнце, если бы я его любила, ты бы сейчас здесь не сидел. Но… он очень надежен. И он безумно меня любит. Любит и не бросит никогда ни при каких обстоятельствах. Я в нем абсолютно уверена. Потому я замуж за него и вышла, не долго думая…

Я сидел и слушал молча, не зная, что сказать.

– Мне никто никогда не писал стихов. И он не писал, потому что просто не умеет. Но делая предложение, он подарил мне кольцо, которое… Сказать, сколько оно стоит? – она протянула мне руку, на безымянном пальце которой красовалось шикарное золотое кольцо со множеством бриллиантов.

Перебив ее, я заговорил быстро и решительно:

– Кити, я прекрасно тебя понимаю. Для тебя человек, пишущий стихи, является несерьезным и ненадежным априори. Но я докажу тебе, что это не так. Да, я пока не могу преподнести тебе такое кольцо, но уже сейчас готов отдать тебе то, что, на мой взгляд, не менее ценно – мою жизнь…

Эти слова вырывались из меня стихийно, помимо моей воли. Уже закончив речь, я начал понимать, что фактически сделал ей предложение. Хотя еще за секунду до этого у меня не было и мысли жениться на ней…

Общение с Кити затягивало меня всё больше и больше. Она была подобна какому-то загадочному океану, на берегу которого я вдруг оказался и решил попробовать воду, сначала осторожно, потом зайдя по колено, потом по пояс… мгновение, и я уже не вижу берега… Где я? Что со мной?

Мы покинули здание офиса вместе. Я пошел сдавать ключи, а она осталась ждать мужа возле входной двери в луже розоватого сока, разлитого вечерним фонарем.

Я задержался чуть дольше обычного, разговорившись со старшим смены, и когда вышел на улицу, обнаружил, что ее уже нет. Вместо нее под розовым фонарем стояла и беззубо улыбалась пустота…

Мне стало жутко. Я несколько раз моргнул, словно надеясь, что вместо пустоты снова появится Кити. Но Кити не появилась: ее забрал и увез муж. Увез мою девочку… Моя маленькая Кити… Я уже не могу без тебя. Ни дня, ни секунды! Я безумно тебя люблю! И я сделаю всё, чтобы ты была со мной! Без всяких сомнений, сделаю.

В тот вечер в моей стихотворной тетради появилось новое стихотворение, которое я написал с ходу, без единого исправления:

 
Я тебе мою жизнь посвящаю,
Я тебе мою жизнь отдаю.
Ожидая наш поезд, с вещами
На перроне, счастливый, стою.
Что теперь с моей жизнью случится –
Я не знаю и знать не хочу.
Скоро поезд крылатый примчится.
В него сяду я, в нем полечу.
Я навеки прощаюсь с собою
И к тебе ухожу навсегда…
Раздаются билеты судьбою,
И уносятся ввысь поезда.
 

Глава 4. Муж

 
Ворчливый муж, взгляни на поле
и обрати свой взор к цветам!
В них мотыльки по божьей воле
впиваются то тут, то там.
 

В. Степанцов

Утром следующего дня Кити срочно вызвала меня к себе.

– Кити, привет! Что-то случилось?

– Да есть немного, – ее глаза, как всегда, сверкали озорными огоньками, но при этом казались немного испуганными. – Тут вчера муж устроил истерику. Он искал тебя и хотел набить тебе морду. Ну, в смысле, лицо. Хорошо, что ты где-то задержался. Он всё метался, орал и говорил, что убьет тебя. Я его еле уговорила уехать. Сказала, что ты уже ушел. Так что, возможно, убивать тебя он придет сегодня…

Я помрачнел и глубоко задумался.

– А откуда он узнал? – спросил я.

– Не знаю, он не сказал. Да это и не важно. Факт остается фактом.

Что тут сказать… Откровенным трусом я никогда не был, но и роль супергероя мне не особо шла. Ее муж был маленьким: ростом ниже, чем она. Но при этом далеко не щупленьким. Я сразу вспомнил его суровое лицо и тяжелый взгляд, когда он смотрел в камеру видеонаблюдения, когда приходил за своей благоверной… Что ж, придется драться. Мне тут же вспомнился один случай, произошедший в армии…

Я и другие ребята моего призыва, еще только приняв присягу, были «духами». Среди нас, духов, выделялся физическими данными один солдатик по кличке Арнольд. Это был совершенно квадратный детина два на два, с пяти лет занимавшийся карате и другими видами единоборств. Его, в отличие от нас, салаг, деды не трогали. Он как-то быстро с ними сдружился, жрал с ними по ночам жареную картошку и ему одному было разрешено раньше положенного подковать сапоги и расстегнуть воротничок. Впрочем, с его толстой могучей шеей – по другому он просто бы задохнулся…

Однажды ночью деды бухали. Уже не помню, по какому поводу, но бухали крепко. Арнольд в этой пьянке не участвовал: спал. Мне же не спалось, я всё время с тревогой вслушивался в голоса дембелей, ожидая, что они, дойдя до кондиции, вспомнят о нас и начнут свои обычные ночные «воспитательные работы»: подъем, построение, приседания, отжимания, удары в грудную клетку… Но на этот раз нас, молодых, не тронули. Допившись до состояния al dente, деды начали воспитывать одного из своих – маленького щупленького деда по кличке Малой.

– Что, Малой, на что спорим? Ведь не сможешь, кишка тонка!

– Чего это не смогу?

– Слабо поднять Арнольда и заставить его отжиматься? Ты же дед, а он – дух. Дух должен дедушку слушаться!

– Вы чё, меня тут за лоха что ли держите?

– Ну, тогда иди, докажи… Чё, зассал, дедуля?

– Сейчас эта сука у меня сто раз отожмется, бля буду!

Дальше события развивались стремительно. Я слышал, как Малой начал бегать по темной казарме, видимо, в поисках кровати Арнольда. Вскоре он ее нашел…

– Арнольд, подъем!

Тишина.

– Арнольд, я сказал: подъем!

В ответ какое-то неясное бормотание.

Звук удара: Малой, видимо, что есть силы ударил ногой по кровати Арнольда.

– Иди ты на хуй! – послышался сонный голос Арнольда.

– Ах, ты, сука! – прорычал Малой. – Ты сейчас встанешь!

Что было дальше, можно было догадаться по звукам. Сначала послышался звук свалившегося на пол грузного тела, несколько мгновений какой-то возни, потом – звуки тупых тяжелых ударов, после чего стали доноситься какие-то странные сдавленные хрюканья и хрипы. Тут же послышались голоса дедов: эй, всё-всё, хорош, неси его в сортир… поднимай быстро духа какого-нибудь, смотри, кровищи сколько… бля, быстро тряпку…

Я был уверен, что Арнольд побил Малого: тот, конечно, был не трус, но всё-таки они с Арнольдом были совсем из разных весовых категорий.

Деды бегали туда-сюда, возбужденные, и один из них всё время повторял:

– Мужик! Мужчина! Ну ты даешь! Мужик, бля!

Я думал, что это комплименты в адрес непобедимого и неустрашимого Арнольда, но я ошибался… Утром я увидел Арнольда с двумя огромными фонарями под глазами, и из обеих его ноздрей торчала вата…

Малой дрался за свою правду (пусть эта «правда» с точки зрения цивилизованного гражданского общества более чем сомнительна), и он победил даже в столь неравном бою…

Сегодня предстояло драться мне. В отличие от Арнольда и Малого, драться я не умел, да и правда была точно не на моей стороне…

Что ж, надо сказать, что я в этот день, хоть и не чувствовал себя героем, старался держаться. Я испытал страх, но совсем ненадолго. Почему-то почти сразу ко мне пришло какое-то странное равнодушие к тому, что должно было произойти этим вечером. Я готов был понести заслуженные удары с честью и достоинством. Подумаешь, придется немного походить в солнцезащитных очках и попользоваться тональным кремом. А если бы Кити была моей законной супругой, и тут какой-то сукин сын посмел? Да я бы тут же драться научился! Да я бы за нее просто в клочья разорвал!

«А самое страшное видели: лицо мое, когда я абсолютно спокоен?» К концу рабочего дня, когда вот-вот должен был пробить час моей расплаты, я каким-то образом достиг того самого страшного спокойствия и не менее страшной потусторонней отрешенности. Мне было совершенно всё равно, что со мной произойдет дальше: меня убьют выстрелом в лицо или запинают ногами, похоронят с почестями на Ваганьковском или закопают, как бешеную собаку, в глухом лесу. Мне действительно было всё равно. Только одно меня еще чуть-чуть беспокоило: а ведь у нас с ней даже секса еще не было…

Он позвонил в дверь. Как обычно, я увидел его суровое лицо на экране монитора. Что ж, я готов. Более чем готов…

Ее муж смотрел в камеру наблюдения мрачно, исподлобья. Но это меня не пугало. Неожиданно для себя я не нажал на кнопку разблокировки двери на своем рабочем месте, а пошел открывать непосредственно к самой двери, чтобы впустить его лично, как дорогого гостя, как иногда меня просили впустить и проводить до нужного кабинета особо важных клиентов. Я открыл, он вошел. Короткая стрижка, крутая кожанка, ростом мне по грудь. Я, не отрываясь, смотрел на него сверху вниз.

– Добрый вечер! – я решил начать разговор первым. – Я так понимаю, у нас с вами сегодня должен состояться серьезный разговор…

Он ничего не ответил. Он лишь буркнул в ответ что-то невразумительное и, даже не посмотрев на меня, просочился между мной и дверью и тут же скрылся в кабинете своей супруги – моей Кити…

«Что это было? – подумал я. – Странно».

Какое-то время я потоптался возле двери Кити, не зная, что мне делать дальше: ждать своего врага здесь или на своем месте? Немного подумав, я избрал второй вариант. Он прекрасно знает, где я нахожусь. Сижу я недалеко. Я встретился с ним лицом к лицу, дал понять, что готов к сатисфакции. Теперь мое дело за малым – ждать. Ждать вызова на дуэль. В конце концов, хоть я и пишу стихи, в данной ситуации я скорее Дантес, чем Пушкин.

Но вызова на дуэль в этот вечер так и не последовало. Они вскоре оба ушли. Я закрыл офис, сдал ключи… Домой не хотелось. Меня переполняла невероятная сила, я чувствовал какую-то первобытную удаль, которую никогда еще не испытывал. С этим нужно было срочно что-то делать. Я нашел темный безлюдный уголок в том же дворе, где располагался офис. Оглядевшись по сторонам и убедившись, что меня никто не видит и поблизости никого нет, я немного размялся, сделал несколько наклонов, несколько приседаний. Потом перед моими глазами возник ринг. Меня уже ждали… На этот раз я был готов. Готов на все сто процентов. Раздвинув канаты, я ступил на ринг, поприветствовал зал, и бой начался. Это был лучший бой в моей жизни. Удары, которые я наносил, были чудовищными. Это были не отчаянные удары рассвирепевшего зверя, это были точно рассчитанные, отточенные удары спокойного непобедимого бойца. Я положил сначала одного, потом другого, потом третьего… Я отправил в нокаут сначала всех своих школьных обидчиков, потом добрался до армейских… Иногда было достаточно одного удара. Но с некоторыми приходилось попотеть. Особо крепкие парни держались против меня около минуты, пытаясь нанести ответные удары. Но, в конце концов, падали даже самые стойкие бетоноголовые верзилы. Когда все тени прошлого были повержены, осталась только одна маленькая округлая тень. Это была тень настоящего – тень ее мужа. Она стояла как-то неуверенно и одиноко. Я подошел к ней. Тень смотрела на меня и молча о чем-то умоляла. Я прекрасно знал, о чем меня просила эта тень. Но я так же прекрасно знал, что не смогу выполнить эту просьбу. Не смогу. Как остановить самолет, ревущий на взлете? Как остановить меня сейчас? Сейчас, когда я стал богом, когда я вдруг понял, что могу творить чудеса, когда во мне столько силы, сколько в одного человека непонятно как может уместиться… И ведь стал я таким только благодаря ей…

Тень стояла и ждала моего ответа.

– Извини, но я не могу ее оставить. Это невероятная женщина. Да что тебе объяснять, ты же сам всё знаешь. Я ее не отпущу. И ты бы на моем месте действовал так же. А выбор пусть будет за ней. Я очень надеюсь, что выбор она сделает правильный. А теперь, пока…

И я ушел.

Наступил следующий день – пятница, 13 февраля. Висевший на стене бабушкин отрывной календарь, в который я заглянул, проснувшись, показывал к тому же и полнолуние.

Я не суеверный человек, но от моей вчерашней бодрости и избытка сил не осталось и следа. С самого утра я почувствовал усталость, вялость и апатию. На работу идти совершенно не хотелось. Кое-как пережевав унылый завтрак, я оделся, обулся, вышел из дому и направился к остановке. Маршрутки всё не было, и я машинально… закурил. Уже выкурив почти всю сигарету, я вдруг осознал, что произошло нечто… нечто ужасное. Сколько дней я продержался! И курить-то мне уже не хотелось! И как эта проклятая пачка снова оказалась в кармане моей куртки? И откуда взялась зажигалка? Я точно помню, что выкладывал… С отвращением я бросил сигарету в сторону.

От никотина мое настроение ухудшилось еще сильнее. Гнусное серое небо уже вторую неделю прятало солнце в своей железобетонной камере, не выпуская его на получасовую прогулку, на которую имеют право даже самые страшные, приговоренные к пожизненному заключению, зеки. Погода стояла поганая: то чуть подмораживало, то всё начинало таять. Снег казался старым и безнадежно больным. Маршрутка приехала набитая битком, я еле втиснулся и ехал стоя на одной ноге. Метро в этот день так же показалось особенно мерзким. Бестолковая хмурая биомасса с сумрачными неприветливыми лицами давила и сжимала само мое существо. От кого-то несло потом, от кого-то дешевым одеколоном, от кого-то вообще смесью лука и чеснока. И все напирали, куда-то пытались протиснуться, беспорядочно и бессмысленно вертя своими костлявыми или жирными телами, и давили всё сильней и сильней… Казалось, уже ничего не обрадует и не воодушевит меня в этот день. Я взял ключи, открыл офис и плюхнулся на свое место, желая только одного: чтобы этот день закончился как можно скорее.

Первой пришла Кити. Она сразу, не заходя в кабинет, направилась ко мне. Глаза ее сияли.

– Привет, Солнце!

– Привет, Кити!

– Ты что такой мрачный?

– Пятница 13-е.

– Да брось ты! Какая ерунда! Лучше расскажи, что вчера произошло? О чем ты с ним говорил, когда он за мной пришел?

– Да, собственно, ни о чем. Я ждал дуэли. Ну, в смысле, драки. Но он как-то не проявил энтузиазма в этом вопросе…

– Ты что, предложил ему драться?

– Да нет же! Просто открыл дверь, поздоровался. Я был уверен, что он первым в драку полезет. Только думал: сразу начнет кулаками махать или за угол зайти предложит. Но он даже не посмотрел на меня, прошел мимо и сразу – к тебе. И всё.

– Да-а. Интересно, интересно…

– Слушай, Кити, а все-таки как он узнал о нас? Мы же вроде так… осторожно… особо не афишируем…

– Да не очень-то осторожно! Он просто в окошко один раз случайно заглянул. Ну, приехал как-то пораньше и решил заглянуть…

– Как? Мы же… Ты же всегда жалюзи закрываешь… Эх, не зря меня временами беспокоило это окно…