Текст книги "Кити"

Глава 6. Час Ангелов

 
И полетели поезда, забыв депо,
Ошеломленные зеленым светофором.
И полетели над морями и сквозь горы,
Сигналя в небо восклицательной трубой.
И полетели поезда, как ураган,
Не замечая, что невидимые рельсы
Предначертали путь в счастливых днях апрельских,
И тихо дремлет лишь задумчивый стоп-кран…
 

Апрель 1998

И наступил апрель.

Прозрачный, дымно голубой, чуть розоватый. Он подхватил нас невидимыми нитями, поднял над миром, и мы полетели, как влюбленные в картинах Марка Шагала.

Есть такая легенда, не помню, прочитал ли я о ней или услышал от кого-то… В небе существуют ангелы – покровители любви. Всем влюбленным на земле они ниспосылают один час – условный час, который люди назвали часом ангелов. Наивысшее счастье и радость, невероятную близость и целостность чувствуют двое в этот час. Пока он длится, ангелы стерегут и оберегают влюбленных, поэтому никто и ничто не может потревожить влюбленных в это время. Наивным любовникам начинает казаться, что так будет вечно. Но час ангелов не вечен – он проходит. Волшебство заканчивается, как заканчивается действие любого наркотика. Влюбленные возвращаются на землю к суровым будням, в обыденную реальность. И начинается время испытаний. Влюбленные пытаются найти причины того, что всё стало «совсем не так», обвиняют друг друга в том, что их отношения перестали быть прежними. Они не понимают, что в них самих ничего не изменилось: какими они были, такими и остались. Просто час ангелов прошел.

Большинство пар не выдерживают – расстаются. Но даже если влюбленные проходят все испытания и снова обретают друг друга, даже если они остаются вместе до конца своих дней, час ангелов в их жизни уже не повторяется, он остается только в их памяти…

Все помнят волшебный час ангелов Золушки, когда она оказалась на балу.

Когда булгаковский мастер писал в своем подвальчике роман о Понтии Пилате, и к нему тайно наведывалась Маргарита, – это был их час ангелов.

И Шолохов подарил своим Григорию и Аксинье степной пахнущий дурнопьяном волшебный час.

В апреле, когда мы с Кити шли по весенним улицам Москвы навстречу солнцу – это был наш час ангелов. Мы шли рука об руку куда-то в солнечную бесконечность втроем – я, Кити и апрель.

У нас всё еще не было этого, но мы были близки как никогда. Мы понимали друг друга с полуслова, с полувзгляда, и были счастливы каждым мигом, проведенным вместе, каждым прикосновением.

Ее образ – какой она была в те апрельские дни – стоит перед моими глазами так, словно я видел ее не далее, чем вчера. Я могу обрисовать с точностью до пуговки, во что она была одета, оттенок ее помады, какой рисунок украшал ее ноготки. Но как описать исходивший от нее невидимый свет, тепло, которым она обволакивала меня, те волны любви и счастья, которые накатывались на меня подобно океанскому прибою?

Она была в темно-зеленом свитере, в серой юбке чуть выше колен, в прозрачных колготках. Ее весенние глаза сверкали каплями утренней росы. Кудрявые темно-русые волосы переливались в солнечных брызгах. Жемчужные зубки блестели… и всё это было влюблено в меня. И я был влюблен в нее бесконечно.

Мы ехали в метро. Я пытался ее обнимать, мне всё время хотелось ее трогать, тискать, как любимую мягкую игрушку, но она отстранялась от меня и говорила:

– Солнце, в метро обнимаются только те, кому негде этим заняться.

– Кити, а нам разве есть, где этим заняться?

– Солнце, это твои проблемы.

– Кити!

– Что?

И вот уже она сама прикасалась ко мне. Трогала мои руки, мою грудь, мой живот и приговаривала, смеясь:

– Мыш-цы! Солнце, это что у тебя?

– Кити, это мыш-цы!

Я тянулся к ее губам для поцелуя, но она кокетливо отстраняла меня:

– Спокойно, Солнце, спокойно! Мы не одни.

Мы вышли в Сокольниках и пошли гулять в парк.

Сокольники…

Приют влюбленных. Сколько парочек он приютил и укрыл от посторонних глаз в своих лучах! Но почему-то здесь даже в самый радостный летний день чувствуется печаль, неизъяснимая печаль. И чем дальше уходишь вглубь – тем грустнее. Грусть просачивается сквозь дымку весенних неоперившихся деревьев, опускается с неба, подымается от земли. Зачем она? Что она? Я не знаю. Но он таков – этот парк. От него исходит это – нечто необъяснимо печальное. Будто он знает, что влюбленность пройдет. Рано или поздно пройдет. Что останется после нее? Дружба, вражда, равнодушие, семья, приятные воспоминания, светлая память? Или вообще ничего не останется? Всё одно. Что бы ни осталось после этих бесконечно долгих поцелуев под осенним моросящим дождем или под несмелыми лучами апрельского солнца – всё равно той сладости, того волшебства уже не будет. Влюбленность имеет срок годности, как торт. Очень небольшой срок годности. Потом ее приходится выбрасывать, если она не съедена до конца…

Спустя годы, когда Кити в моей жизни уже не было, я много раз возвращался в этот парк. Уже один я бродил по тем священным местам, где мы бродили с ней, иногда присматриваясь, не осталось ли следов ее маленьких почти детских туфелек…

Мы вошли в парк, и я купил нам по мороженому. Я думаю, так делают все влюбленные, приходящие в Сокольники. Это происходит помимо их воли. Это воля парка. Он обязательно угощает влюбленных мороженым или сахарной ватой, что по сути одно и то же – нечто приторно-сладкое, то, после чего целоваться еще слаще.

Пройдясь по Сокольническому кругу, мы двинулись вглубь по одному из лучей. Потом пошли по каким-то тропинкам, нашли корягу. Кити присела на нее передохнуть. Я сел рядом. Коряга чуть скрипнула, но не сломалась. Я пододвинулся к Кити настолько близко, насколько было возможно, и на всякий случай попрыгал на коряге, проверяя ее на прочность…

Кити молчала. Потупив глаза, она смотрела куда-то вниз. Она молчала, что было для нее совсем не свойственно. Солнце освещало ее задумчивое лицо, проглядывая сквозь голые ветви клена. Я начал ее целовать. И она ответила мне…

Сейчас заставьте меня с кем-нибудь целоваться… От силы минуты три я выдержу это занятие, после чего либо станет скучно, либо захочется чего-то большего. Сколько мы тогда целовались? Час? Или даже больше? Не знаю. Это было бесконечно долго. Мы просто целовались, и в этих поцелуях было всё: все миры и галактики, все наши прошлые и последующие жизни, всё то, что с нами было и то, чего у нас никогда не будет. И печаль, эта неизъяснимая сокольническая печаль, тоже была в них. Но душа старалась ее не замечать. Душа была наполнена поцелуями, словно воздушный шар гелием, и улетала всё дальше и дальше. И даже эгоцентричное тело, которое, чуть что, сразу начинает хотеть черт знает чего, на этот раз смиренно молчало, довольствуясь тем, что ему позволялось в данный момент, и большего не требовало.

О чем я думал, пока мы с ней целовались? Помню лишь, что первые несколько минут какие-то мысли еще вертелись в моей голове. Я думал: как хорошо, что мы с ней сегодня вместе, что такой теплый и солнечный денек выдался, что такая большая и удобная коряга нам подвернулась.

Немного подумал и о грустном: о том, что после этого свидания она опять поедет домой к мужу, а я – к бабушке, о том, что ночью я буду вспоминать эти поцелуи, вспоминать вкус ее губ, а проснувшись утром, буду представлять ее лицо рядом с собой, о том, что я такой жалкий и несостоятельный, раз до сих пор ничего не сделал для того, чтобы просыпаться рядом с ней… Но вскоре все мысли ушли. Их не осталось вовсе. Никаких мыслей. Только поцелуи. Глубокие, сокровенные, самодостаточные поцелуи смели мысленный поток, как цунами сметает писающего на берегу мальчика…

Мудрецы говорят, что остановить поток мыслей для обычного человека – практически невыполнимая задача. Люди годами практикуют медитации и всевозможные духовные техники, чтобы хотя бы на несколько минут прекратить поток бесконтрольных мыслей. Я тогда еще ничего не практиковал, но мои мысли вдруг остановились сами. Поток просто иссяк. Не осталось ничего. Ни прошлого, ни будущего. Ни мира вокруг нас, ни самих нас. Только слияние губ. Шелест еще голых ветвей апрельского леса. Щебет птиц. Ее дыхание. Мое дыхание. Запах ее тела. Ее волос. Вкус ее губ. Ее языка. Отблеск ее потемневших и томных глаз. Прикосновения к ее телу. Ощущение ее рук у себя на спине, на шее. И всё это было чистым и первозданным. Как воздух в день сотворения мира…

Наши поцелуи прервались другим желанием: кому-то из нас захотелось в кустики. Как правило, в кустики чаще хочется женщинам. Впрочем, не так важно. Вселенский поцелуй так или иначе был прерван. И мы пошли дальше.

Мне почему-то становилось всё грустнее и грустнее. В воздухе становилось всё прохладней. Близился вечер. И скоро нужно было разъезжаться по домам…

Есть еще одно «культовое» место в Москве, где мы с Кити бывали не раз – Парк Победы. Небывалый бесконечно светлый простор, начиная от Триумфальной арки и до самого горизонта…

Я до сих пор люблю гулять по Москве. Правда, теперь я гуляю один. Люблю бродить и в старинной тесноте центральных улиц, и среди бело-голубых панельных высоток спальных районов. Везде в Москве мне кажется светло, уютно, просторно и радостно. Особенно в солнечный день. Главное – никуда не спешить. Хоть на полчаса отстать от бешеной погони. Хоть немного пройтись просто без цели, уйдя пораньше с работы или выкроив время на выходных. Самое лучшее – прокатиться с ветерком на метро, выйти на какой-нибудь станции и пойти куда глаза глядят. Когда летишь по улицам, опаздывая на работу или на деловую встречу, или когда стоишь в пробке, Москву не видишь, не чувствуешь. Она на самом деле не такая бешеная, как кажется. Да, людям здесь нравиться быть белкой в колесе… Далеко не все успевают быстро передвигать лапками и от этого падают, расшибают головы, беспомощно крутятся. Но это люди. Это не сама Москва. Она спокойная и светлая.

Она стоит себе на семи холмах, как тысячу лет назад, и никуда не спешит…

И тогда мы с Кити никуда не спешили. Мы доехали до Парка Победы на троллейбусе – станции метро там тогда еще не было. И, взявшись за руки, направились к заходящему солнцу. Казалось, пройти совсем немного – и мы войдем прямо в него – в солнце. Такое оно было низкое, огромное, доступное… Кити была в модных солнцезащитных очках, пальчики ее сверкали необыкновенным маникюром (каждый ноготок был раскрашен не похожим на другие рисунком). Мы шли, взявшись за руки, на запад – в ярко-оранжевый океан заката.

Мы шли и о чем-то говорили. Вспомнить бы хоть одну фразу… Конечно, говорила в основном она. А я слушал. Мне нравилось ее слушать. Я наблюдал за ней: как она открывает и закрывает свой белозубый ротик, как при этом смешно двигается кончик ее носа. До Кити у меня были неразговорчивые женщины, с ними было тяжело, так как для меня всегда легче излагать свои мысли в письменной форме, нежели в устной. Приходилось открывать рот и пытаться как-то поддерживать разговор. Не молчать же всю дорогу! Но с Кити таких проблем никогда не возникало – она была отменная болтушка. Она умела говорить много, быстро и весело обо всем. Я любил ее слушать, но иногда терял нить повествования, и начинал слушать просто ее голос. Его я хорошо помню. Помню так отчетливо, как будто он записан в моей голове на студийную мастер-ленту. Низкий, не звонкий, как будто покрытый матовой пленкой голос. Он был тихим, но когда она смеялась, проступали звонкие обертона, как будто просыпались утренние колокольчики… Ее голос, ее глаза, ее пальчики, ее аромат, всю ее… я готов описывать бесконечно…

Мы шли к солнцу, но войти в него мы не успели: оно ушло за горизонт. И тогда мы повернули обратно…

Зашли в кафе. Заказали пирожное и кофе, и она мне рассказала о своем сне. Ей приснилось…

– Мне приснилось, что моё обручальное кольцо вдруг потрескалось. Прямо на руке. А потом рассыпалось – как песок…

Кити никогда раньше мне не рассказывала о своих снах. Я тут же расценил этот сон, как пророческий, о чем и поспешил ей сказать.

– Да, Солнце, понимаю, – ответила она. – Я проснулась и мне даже как-то не по себе стало. Я уже точно знаю, что не останусь с ним. Даже если у нас с тобой не выйдет…

Я смотрел на ее опечаленное лицо. Мне вдруг так захотелось прижать ее к себе и держать, не отпуская, до конца жизни…

– Кити, мне тоже иногда снятся пророческие сны, и всё всегда сбывается. Скажи, а у этого сна не было продолжения? Меня там не было?

Она улыбнулась:

– Нет, тебя я во сне еще не видела. Мы с тобой и так часто видимся. А я тебе не снилась?

– Нет. Мне в последнее время вообще сны перестали сниться.

– Наверное, нужно снять это кольцо, – сказала Кити задумчиво и посмотрела на свое обручальное кольцо.

– Снимай. Всё равно оно скоро рассыплется.

– Дома сниму. Жалко, конечно, кольцо-то красивое. И оно тут совсем не при чем…

– Кити, теперь ты должна ждать новое кольцо – от меня.

– Дождусь ли? – спросила она и посмотрела на меня серьезно и немного насмешливо.

– Дождешься. Потому что мне просто некуда деваться. Ты – моя жизнь. Если у меня не будет тебя, значит, не будет у меня и жизни.

– Ты уверен?

– Даже если я в этом не уверен, это будет так.

– Почему?

– Потому что эти пирожные просто невыносимо вкусные, Кити!

Мы рассмеялись и принялись за пирожные. Утолив голод, потягивая латте, мы продолжили разговор. Мне хотелось сказать Кити что-то грандиозно важное, как-то выразить чувства, переполнявшие меня после того, как она рассказала о своем сне. Но я всё никак не мог найти подходящих слов. Все слова казались какими-то мелкими и совсем не такими важными. И тогда я решил не говорить ничего важного, а просто спросил:

– Кити, ты хочешь еще пирожного?

– Не откажусь. Они действительно великолепные. Ничего, если я немного растолстею?

– Я буду тебя любить любую, даже бочкообразную, – заверил ее я, и мы подозвали официанта, чтобы повторить заказ.

Мы посидели еще немного, доели пирожные, допили кофе. Когда вышли на улицу, было уже темно. Пахло сумерками, и по Новому Арбату лихо летели тонированные иномарки. Я проводил ее до метро. И возле метро она позволила поцеловать ее в губы, которые мне показались такими же сладкими и кремовыми, как пирожные, которыми мы лакомились в кафе…

Сколько зарплат я сейчас отдал бы, сколько кредитов бы взял, чтобы снова прожить наш час ангелов! Москва – город, где мечты сбываются. Сбываются они, конечно, не бесплатно. За деньги здесь можно купить всё. Но такую услугу, увы, не предложат даже здесь. Ни за какие деньги… Хотя, если погуглить…

Глава 7. Саня

Апрель 1998

Мой двоюродный брат Саша работал в том же ЧОП, что и я (он меня туда и пристроил), охранял он головной офис нашей инвестиционной компании, который располагался поблизости. По какой-то причине (возможно, за какие-то особые заслуги) его жалование было значительно больше моего, и к тому же у него было гораздо больше рабочих часов: шеф давал ему различные подработки. Саня отрабатывал двое суток подряд, а в выходные у него была еще и вторая работа. Конечно, дома он практически не появлялся, но зато штука баксов в месяц к нему прилипала. И он уже тогда мог себе позволить отвезти семью на отдых за границу, покупку дорогой одежды для жены и прочие приятные прелести. Мы с ним дружили. Не как родственники, а как друзья.

Я зашел к нему однажды после смены. В офисе, который он охранял, уже никого, кроме него, не было. Он сидел за компьютером и играл в WorldCraft. Некоторое время я понаблюдал за его игрой. Мне она показалось слишком мудреной, долгой и непонятной, а потому не очень интересной. Через какое-то время он не без сожаления прервал свой сеанс, и мы начали говорить.

– Ну, как жизнь? – спросил он.

– Нормально. Потихоньку. Но есть одно но…

– Какое но?

– Большое. Я, кажется, влюбился. Притом до такой степени, что готов жениться. Представляешь? Жениться! Но есть еще одно но – она замужем. И еще – ее муж, в отличие от меня, хорошо зарабатывает, и она уже привыкла к хорошей жизни. Такая вот канитель…

– Так, так, так. Давай-ка разбираться. Сначала скажи: кто она?

– Ты ее, наверняка, знаешь. По крайней мере, видел – это уж точно.

– Что ж, попробую угадать, о ком речь. Она работает в бэк-офисе?

– Да.

– Надя, что ли?

– Нет, с чего ты взял, что Надя?

– Ну, там вроде Надя самая красивая…

Надя? Это была одна из финансисток. У нее, пожалуй, действительно были самые длинные и красивые ноги и самая выдающаяся попка, но лицо… даже непритязательные во вкусах к слабому полу водители за глаза подшучивали над ней: когда господь раздавал ебальники, Надя стояла в очереди за ногами…

– Ты считаешь, что Надя красивая? – переспросил я.

– Ну да. Мне нравится. Значит, не Надя…

– Не угадал. Не она.

– Может, Оксана?

Я был удивлен. Это мягко сказано. Я был просто в шоке. Мне казалось очевидным, что из всех сотрудниц компании Кити была единственной женщиной, на которую можно обратить внимание. Для меня Кити выделялась на фоне других женщин, как объект на фотографии, попавший в зону резкости, выделяется на фоне всего остального. Вот Кити – четкий, ясный, различимый до малейших деталей объект, а всё остальное – неясный размытый фон, мешанина пятен и бликов, просто бокэ[3]3
  Бокэ – фотографический термин, означающий область изображения на фотографии, не попавшую в зону резкости (как правило задний фон).


[Закрыть]… Я думал, все видят и понимают, что Кити уникальна. То есть, специально на эту тему я не размышлял, но лишь потому, что уникальность и неотразимость Кити мне давно уже казалась такой же естественной, как зеленый цвет травы и голубой цвет неба…

– Не Оксана, – сказал я печально.

– Сдаюсь. Кто же тогда?

– Угадывай дальше, – сказал я сердито. – Перечисляй по своему рейтингу в порядке убывания.

– Неужели Светлана…

Светлана была начальницей финансового отдела, та самая, что работала до последнего…

– Следующий вариант, – меня вдруг осенило, что он, скорее всего, просто не видел Кити. Хотя, вряд ли они могли ни разу не пересечься.

– Всё, сдаюсь. Я больше никого там не знаю.

– Катю знаешь?

– Катю? Это маленькая такая, неприметная…

– Неприметная?!

– Такая с кудрявыми волосами, мышонок… Пробежит мимо, даже ни с кем не поздоровается…

– Сань, извини, но эта женщина… для меня она всё.

– Так она?

– Она, она. Не думал, что на других людей она производит столь тусклое впечатление…

– Да нет. Просто я не знал. Надо к ней присмотреться повнимательней. Она вполне симпатичная…

– Дело не в красоте. Я прекрасно понимаю, что в мире есть фотомодели с искусственными вставными улыбками и километровыми ногами. Есть телки с ярко-красными губами и трехслойной штукатуркой на лице. А есть и другие…

– Так, говоришь, она замужем… Дети у них есть?

– Нет.

– Хорошо. А у тебя с ней уже что-то было?

– Негде. Да дело даже не в этом. Это может произойти хоть завтра. Дело в будущем. Я хочу, чтоб она стала моей женой, но мне кажется, что я не смогу ее обеспечить.

– Ты ее любишь? Действительно любишь?

– Да.

– А она? Она готова уйти от мужа?

– Готова. Более чем. Всё упирается в мои финансы. Ты же знаешь, сколько я получаю…

– Коль, короче, ты должен сделать всё, чтобы ее обеспечить.

– Как?

– Крутись. Найди вторую работу. Возьми подработку, как я.

– Эх, Санек. Я очень надеюсь, что у меня получится. Но… иногда я сам себе не верю. Не верю, что я способен зарабатывать. Хорошо зарабатывать.

– Не думай об этом. Просто иди и зарабатывай. А ей сейчас скажи, что всё сделаешь для нее. Пусть сразу у тебя что-то не получится, будет поначалу трудно. Но если она увидит, что ты стараешься, она тебя поддержит и все неудачи тебе простит. А потом и удача придет. Я сам считал копейки от зарплаты до зарплаты. Но мне жена сказала однажды: или ты идешь и зарабатываешь нормально, или гуд бай. Ты же знаешь: Вику я тоже очень люблю. И я пошел бомбить на полуживом «запорожце» – тогда у меня еще «запорожец» был. И вот сейчас я, наконец, нормально стал зарабатывать. И по ночам не бомблю. Правда, двое суток тут сижу. Потом картриджи развожу. Дома – один день из четырех. Устаю, как собака, не высыпаюсь… Но зато домой прихожу – жена на шею. И потом такая ночь любви! С утра всё по новой – на смену. Но оно того стоит! Если знаешь, что любимая женщина дома ждет – оно того стоит. Вижу, ты ее любишь. Не знаю, как она…

– Любит. Совершенно точно, любит.

– Тогда действуй. Всё в твоих руках. Докажи, что сможешь обеспечить ей достойную жизнь. Она должна быть уверена в завтрашнем дне. Сейчас женщины больше боятся нищеты, чем без мужика остаться. Исходи из нынешних реалий.

– Золотые слова, Сань.

– Ладно, Коль. Мне скоро офис на охрану ставить… Если что, на меня рассчитывай. Чем могу, помогу. Кстати, знаешь что… Мы тут с Викой путевку в Турцию взяли – на все майские праздники. Но собак с собой не возьмешь. Я думал родителям их отвезти. Но, если ты не против, можешь пожить у меня на праздники. Ты же никуда не собираешься…

– Нет-нет, никуда, – поспешил сообщить я.

– Ну вот и отлично. С собаками утром и вечером надо будет гулять. И кормить не забывать. Хоть иногда. Корм я оставлю…

– Да-да, Сань, не волнуйся. Конечно, поживу. Погуляю и покормлю. Что родителей беспокоить…

– Ну, вот и отлично, – Саша улыбнулся. Конечно, он не мог не заметить, как загорелись мои глаза, когда он заговорил о «хате».

– Ну, ладно, Сань. Удачи в твоей стратегии!

– Да какая там удача! Чертовы факиры никакого житья не дают! Ладно, справимся и с факирами! Ну, пока!

Мы пожали друг другу руки, и я пошел. А едва скрывшись с его глаз – я полетел. Я летел до метро. Потом до дома. Потом я кружился по кухне, пока бабушка в комнате сокрушенно смотрела на красную морду Ельцина. Да! Да!!! Да!!!!!! Санек, чтобы я без тебя делал? Хата моя! На целых десять дней! Саня-а-а-а! Кити-и-и-и! Хата-а-а-а! Ура! Ура!!! Ура!!!!!!

А вдруг опять не сложится? Как в прошлый раз… Нет, всё сложится. На этот раз всё сложится. Чую сердцем и всеми местами, которые у меня есть – сложится!

Я зашел в комнату к бабушке. Я чувствовал, что давление счастья приблизилось к критической отметке, и нужно срочно сбросить хоть немного, поделившись этим счастьем с другим, как рекомендовалось в одной старой популярной песне. Бабушка сидела на стуле, покачиваясь вперед-назад, и, как загипнотизированная, смотрела в экран. Она даже не заметила, как я вошел… Слезы катились по ее щекам… Не заглядывая в телевизор, можно было подумать, что она смотрит какую-то гениальную мелодраму с трагическим финалом. Но нет, по телевизору шла не мелодрама. Внезапно она подскочила и стала что-то кричать – прямо в «морду» телевизора. Не матом, но почти… Странно, вроде воспитана и интеллигентна. Я подошел к ней и печально сказал:

– Что, бабушка, Россия во мгле?

– Она не во мгле. Она в полной ж… Я просто не понимаю, почему у власти стоят люди, которым плевать на всё, которым нужно только одно: как можно больше наворовать, а когда петух клюнет, быстренько смыться за границу. Или еще хуже: есть те, кому и этого мало, кто вдобавок еще хочет и всех нас добить, уничтожить, поставить на колени, унизить. Почему всё так?

– А когда было по-другому? На то она и власть, чтобы жилось ей всласть. Вот, даже рифма совпала…

Бабушка уставилась на меня, как на умственно отсталого.

Я попытался объяснить, что прекрасно ее понимаю и так же страшно недоволен нынешним парламентом, министрами и т. д. Бабушка успокоилась, но ненадолго: после выпуска новостей началось интервью какого-то политика… Тут сам Будда потерял бы свое просветление от услышанного…

Я вышел из комнаты. Наверное, нужно было просто насильно заставить бабушку выключить телевизор. Но для большинства пенсионеров это означает выключить жизнь. Я не имел права лишать бабушку жизни… К тому же раздался телефонный звонок. Это была Кити…