Книга: Мнимые величины - Николай Нароков

Вот на этом фоне появляется рефлексирующий нквдшник, у которого то ли от ежедневных обвинений невиновных людей, то ли от страха, что обвиняемым завтра может стать он сам, начинает заходить ум за разум. А ведь был до революции нормальным человеком - рос в семье богатых крестьян, на барышню-дворянку заглядывался, даже Евангелие почитывал. И что ему нужно было? Зачем была эта революция? Кому от нее стало лучше, если даже верные псы режима периодически отстреливались и заменялись новыми? Не понимаю я таких вот Любкиных, которые за одну несчастную хлебную очередь свергли монархию, а за жизнь в концлагере благодарили товар-исча, да что там - и сейчас благодарить продолжают. Это наверное какая-то разновидность психического расстройства, извращение души... И таких особей в самом деле нельзя любить, их можно только бояться как Евлалия или пытаться использовать их в целях побега из "светлого будущего", как мечтала Елена.

Мужские персонажи книги все крайне неприятны, а дам очень жаль. Бедная Елена, так мечтавшая вырваться любой ценой, уехать, жить на свободе, учила языки, грезила о Ривьере - ее безумно жаль. Евлалия с ее кротким и безобидным характером тоже живет, находясь в опасности. Как трогательно она оберегает своего сынишку от идеологизированного детского сада, в котором калечатся юные души, как она запугана действительностью...

А ведь обе дамы были бы счастливы, если бы всю страну в 1917 году не посадили в "чеку". Одна вела бы светский образ жизни, мир другой заключался бы в книжной тишине дворянского особнячка... Несчастные люди, бедная страна...

Немного дальше, у края дорожки, стояла покосившаяся деревянная скамья с давно обвалившейся спинкой, а у скамьи валялась на земле брошенная лопата. И Григорий Михайлович истерически почувствовал, что нет большего счастья, чем быть вот в этом саду, смотреть как тихо и безропотно падают отмершие листья, слушать шорох их медленного падения, а потом…уйти из сада когда захочется уйти.

Я всегда пытаюсь найти объяснение, почему происходят такие вещи? Какой урок проходит душа проходя через такие страдания? И ответ таков, что все вот эти мучения – ни что иное как процесс избавления от «ненастоящего», своего рода очищение от шелухи душевной. Ведь Григорий Михайловичу только после тюремной камеры пришло понимание, как сильно любит он свою дочь, и вот это раскаяние, эта неуемная и заполняющая горькая суть которая сваливается на человека в такие минуты – и есть «настоящее». В вечном смысле, только наша душа – это то, что приходит с нами в эту жизнь и то, что мы с собой уносим после смерти. Ведь Душа - это ты и есть. А не "большевик", "коммунист", "патриот" (нужное подчеркнуть). И когда душа настолько черствеет..то только через страдания, Бог (или как вам удобно) помогает душе не зачерстветь,помогает спастись и дать почувствовать Любовь. Это - та настоящность, от которой не спрячешься и к которой все рано или поздно придут. Потрясающая книга. Смело отправляю в список любимых за прекрасное, ясное изложение и простой язык от которого невозможно оторваться. Книга ясно показывает, как уродливо может искривиться сознание человека, когда он ставит коммунизм или какой-нибудь другой "...изм" на пьедестал. Настолько, что сказать слово "добро" - и тебя выворачивает наизнанку.

Главная героиня для меня не человек вовсе. Она не голубенькая, она - серенькая. Да, являясь олицетворением всего хорошего, что хотел возвысить автор, она - на мой взгляд - совершенно потеряла личность. Это просто какая-то диснеевская Белоснежка - до отвращения правильная, до скрипа зубов человечная.

Но все вышесказанное теряет свой вес, когда проблематика становится близкой, понятной и безумно актуальной. Большевизм - это масса, это не люди, а система. А кто строит эту систему? Люди ведь, а? Люди? Но не ты, не я, не они, не она, не он. Люди, которых никто не знает в лицо, ибо они слились в одно большое нечто, в безумный клубок, где уже владельцев всех этих многочисленных рук-ног не признать. И это о любой системе. Кому-то суждено быть ее родоначальниками, кому-то - её служителями, но сама она живет и эволюционирует как самостоятельный организм и конечная её идея и воплощение не принадлежат уже никому. Она самобытна.

А горько становится не тогда, когда ты всего лишь маленький винтик в огромном механизме. Нет, в этом случае ты прекрасно знаешь свою роль и не выкручиваешься больше необходимого. Горько тогда, когда настигает осознание того, что и соль не соленая и нет её вовсе. Совсем нет.

Существует только то, чего нет: мирная политика, рост зажиточности трудящихся, преданность партии и правительству, добровольность подписки на заем… Всего этого нет, а поэтому оно существует. Но все то, что есть, оно не существует: не существует страдание народа, не существует его мечта об освобождении, не существует проклятие тиранам. Существует только то, чего нет!

— Сезон на Ривьере! Пляж в Биаррице! Это обман, этого — нет! Это только откуда-то по волнам эфира к нам идут такие слова, а на самом деле есть только достижения стахановцев, увеличение добычи угля и «дети поймали шпиона»! ... Ты читал сегодня «Правду»? Кто еще прислал рапорт любимому Сталину? Сколько поросят принесла свинья свинарке Фитькиной?

Таких историй в русской литературе не сосчитать. Тридцать седьмой год, аресты, допросы, и всё это происходит в самой гуманной стране, где жить стало лучше, жить стало веселей. Один из главных персонажей - начальник чекистов по фамилии Любкин, который как всякий настоящий чекист своего времени требует от своих подчинённых хватать и сажать, и в тюрьмах никого не задерживать, чтобы освобождались поскорее места для следующих. Он не разрешает, но и не запрещает любых приёмом по выбиванию из людей признания в собственной вине (о, какая это страшно-примечательная фраза, не в первый раз уже встретившаяся мне в литературе - "а теперь пиши, за что мы тебя арестовали"!). Но внутренне Любкин, выполняющий спущенный сверху план по разоблачению троцкистов, понимает, что никаких троцкистов нет, и вина арестованных мнимая - всех без исключения. И поэтому-то он пытается хоть где-то быть хорошим, совершить хоть что-то человеческое, пусть даже для одной женщины. Вот зачем он принимает для неё образ другого человека.

Роман переполнен нравственными и философскими измышлениями, и буквально половина персонажей ищет ответы на простые вопросы - как до этого докатилось и что будет дальше. Интересует это всех, в том числе и самих чекистов, которые в определённый момент понимают, что их рано или поздно ждёт общая судьба - в расход. Поскольку либо они первыми сломаются, либо их сломает великая партия с отцом народов.

Кстати насчёт партии. Пожалуй, впервые сталкиваюсь в литературе с таким явным противопоставлением большевизма и коммунизма, большевизма и коммунистического курса. В целом коммунизм как строй, или даже как великая стройка Нароковым особенно-то и не клеймится, а вот для большевизма он едких, обличающих слов не пожалел.

— Это интересно! — зашевелился на своей койке Зворыкин. — Так, стало быть, по-вашему, — коммунизм и большевизм не одно и то же?

— Не только не одно и то же, — очень охотно повернулся к нему Кораблев, но они даже враждебны, потому что большевизм враждебен всему тому, что не есть он. Об этом долго говорить, но коммунизм является питательной средой для большевизма: в условиях коммунизма (именно в условиях коммунизма!) человек другой породы получил возможность определить себя, осознать себя и, главное, организоваться, стать явлением. Вы понимаете мою мысль? Тиф, конечно, не голод, но именно в условиях голода тиф получает возможность наибольшего развития. Коммунизм — голод, большевизм — тиф. А кончится тем, что большевизм без остатка слопает ваш коммунизм, уважаемый завагитпроп! Вы не сердитесь, но я не могу не видеть того, что никакого коммунизма и никакой советской власти в СССР уже нет, а есть только большевизм, то есть страшное и губящее стопудовое «хочу» человека другой породы!

Подобных вещей в книге много, приводить их всех - только отзыв утяжелять. Достаточно того, что Нароков через эту трактовку большевизма трактует и вообще всё, что происходит в стране Советов в тридцатые годы. И отвечает на вопрос "для чего". Для того, чтобы подавить людей, полностью их подчинить воле большевизма. Даже более того - заставить их думать о том, что они сами хотят такой жизни, и что они сами верят в весь тот бред, который пишут в застенках на допросах.

...Вот, скажем, колхозы. Для чего их ввели? Объяснение, конечно, есть: надо всякое зерно государственным сделать. Оно, конечно, правильно, объяснение это, но ведь зерно государственным сделать можно и иначе: мужиков не разорять, в Колыму их не посылать и тысячами не расстреливать. И я так понимаю: государственное зерно — это не настоящее (он очень сильно подчеркнул это слово), а настоящее в том, чтобы мужик почувствовал: что с ним хотят, то и сделают, а сам он ничего поделать не может, и даже пальцем пошевелить у него возможности нет.

...А дальше все то же. Вот на заем из года в год заставляют подписываться. Зачем? Чтобы средства собрать? Наша страна, Павлуша, богатая, средства мы и без займов собрать можем, это цель не настоящая, а настоящая цель займов в том, чтобы каждому во все его нутро втемяшить: «Приказали тебе на заем подписаться, ты и подпишешься! Приказали тебе при этом „ура“ кричать, ты и кричишь! И даже охотку чувствуешь это „ура“ кричать. И никакой мысли, чтобы „нет“ сказать, в тебе уже нет, и никогда ее в тебе не будет!» Людям в мозг, в сердце и в шкуру вколачивают такое сознание, что ты, мол, не только не можешь чего-нибудь своего хотеть, но даже и не хочешь хотеть.

Но помимо философии в книге есть и сюжет. Он строится не только на допросах и предательствах, но и на взаимоотношениях совершенно разных людей в те годы. И среди чёрных, жёстких либо насквозь прогнивших людей мы видим до невозможности наивных Евлалию Григорьевну и Софью Дмитриевну, которые сохранили веру во что-то светлое, и сами совершенно не изгадили свои души. Что Нароков пытался сказать через этих персонажей, кроме того, что их наивность, нелепая для тридцатых годов - всего лишь ширма, прикрывающая от чужих глаз внутреннюю чистоту? Мне кажется, ответ очевиден - пока есть такие люди, у человечества есть шанс исправиться. Потому что вот их жизнь - она самая настоящая. И к настоящему всё-таки тянется то, что является мнимым и фиктивным. Потому-то Любкин стал более человечным, услышав от женщины, что она его любит, и потому-то убил её, когда узнал, что признание это было обманом.

Согласна с metrika – роман отчетливо двуслойный. Мне, дилетанту, он напомнил о древнегреческих трагедиях: на первом плане видимые зрителю герои-персонажи, на втором – хоть и невидимом, но гораздо более круто ощущаемом - Рок. В данном случае – принесенная большевизмом жуткая смесь страха-ненастоящести жизни, что неотвратимо и безжалостно засасывает, как в воронку, людей и саму страну.

Н. Нароков пишет, вроде бы, неплохо - по крайней мере, даже затянутости и долготы преодолеваются легко, без раздражения. Но у него получаются абсолютно картонные, ходульные, до смешного неправдоподобные герои, за иключением отца главной героини, пожалуй (впрочем, и в его преображение как-то не верится). Сама же героиня - чистая душой до святости Евлалия Григорьевна – появляется на первых страницах, мечущейся на дороге и попадающей под машину - и до последней страницы так и не получается отделаться от представлений о ней, как о старорежимной сгорбленной старушке. При этом по тексту ей 31 год и она обладает внешностью мадонны. На первых же страницах появляется и товарищ Семенов, которого автор очень-очень-очень хочет описать каким-то вот... вот каким-то... таким вот... - и читатель так и не понимает (до конца книги, когда раскрыты все ходы) - каким, собственно. Абсолютно неправдоподобны многие сюжетные ходы и сцены. Чего только стоят метания Любкина, главного чекиста, который, одновременно с организацией мощной карательной машины – растекается налево-направо душевными муками и сомнениями в правости партийного дела.

Но тема особости неведомого раньше типа страха, тема метафизической ненастоящести происходящего, которую приносит с собой большевизм - сила, убивающая в жизни все живое, черная дыра, пожирающая саму жизнь - вот этот второй слой книги звучит достаточно сильно. Жалеешь не героев - они так и остаются всего лишь фигуркам на сцене, призванными напоминать о главном. Ужасаешься не обстоятельствам их жизни. Ужасаешься другому, и думаешь, читая, о другом.

Хотя для меня главная ценность, пожалуй – в добавленном к пониманию нашей эмиграции, ее мыслей и ощущений. И еще - когда думаешь о том, что роман (в переводе), оказывается, вовсю изучался в западных университетах – становится понятнее, откуда, собственно, взялись все эти клюквенные Иваны Драго и прочая дичь в головах людей с другого берега океана. Герои Н. Нарокова - хороший материал, пластелин для таких конструкций.