Текст книги "Подарок судьбы"

– Предложите Волоканцевой, она, правда, по образованию массовик-затейник, но по профессии руководитель, запросто сможет.

Василий Викторович улыбнулся:

– Это хорошо, что вы чувство юмора не потеряли, не переживайте, всё устроится. Да, вот приказ, прошу расписаться.

Он вбежал в ординаторскую неврологического отделения областной больницы, на ходу выхватил из рук медсестры Мариночки ослепительной белизны халат и крикнул, чтобы к нему никого не направляли, он очень занят. Занятие было новое и столь неожиданное, никогда раньше успешный мужчина сам с собой и с товарищами подобных ситуаций не обсуждал, ан вот пришлось. Открыл дверь кабинета, потом вернулся, снял табличку с красивым текстом «Заведующий отделением, врач высшей категории, кандидат медицинских наук Артём Антонович Белославцев» и бросил её на диван.

– Да! – сам себе громко сказал Белославцев и откинулся в кресле.

…Август бушевал сухими ветрами, ярким солнцем и радостью. В пригородных садах зрели сибирские яблоки и виноград, на пляжах желающим не хватало места, рынки ломились от южных фруктов, арбузов и дынь. Ведущие местных радиостудий повизгивали от восторга, каждые пять минут сообщая о температуре за окном. Техническая обслуга агробизнесменов вывела на поля американские и немецкие комбайны, изумляя старых совхозных механизаторов производительностью и чистотой работы. Комбайнеры в светлых комбинезонах, чистенькие, как артисты.

– Красота, ребятишки, на такой технике робить. Мы-то, бывало, на «Сталинцах» да на первых самоходках – вместо кабины только козырек над головой. А молотили, считай, до октябрьской, если непогода. Ну, и зарабатывали, конечно, за уборку я мог мотоцикл «Урал» купить, а это поболе тысячи. Ты нонче, должно, на машину заробишь, при таких-то намолотах?

– Дай Бог, на стиральную, отец.

– Пошто эдак-то?

– Сколько хозяин даст, тем и доволен.

– Не должно так быть, жалобиться надо.

– Кому? Батя, всё, я поехал.

Полина наводила порядок в доме, здесь ей всё нравилось. Двор большой, высоким забором огорожен, даже вроде с проволочкой по верху, но лучше бы, конечно, голубой штакетничек, как дома, только нельзя, тут город. С другой стороны дома – сад и огород, хоть и приходила санитарочка Зина из отделения через день, Артём говорил, что платил ей за эту работу, но что такое – в огороде появляться по расписанию, когда тут каждую минуту глаз да глаз? А с другой стороны бассейн небольшой, вода уж зацвела. Надо просить Артёма, чтобы слил, да вымыть там хорошенько.

В доме она выбрала комнату на втором этаже, у прежних хозяев это была гостевая, Артём только раз туда заглянул и просил Зину уборку там делать только время от времени. Полинке комната пришлась по душе: маленькая, уютная: кровать большая, под старину, шкаф для белья, столик, телевизор, санузел в уголке. Артём поднялся вечером, Полина уже спать собралась, халатиком запахнулась, глазёнки округлились, смотрит с испугом. Артём опешил:

– Что ты, Полюшка моя ненаглядная, глупая девчонка. А как же после свадьбы мы с тобой жить будем? Тоже в разных комнатах?

Поля села на стульчик, ножки поджала:

– Напугал ты меня до смерти. Я ведь не тебя боюсь, просто вздрогнула. А свадьба… Артюша, каждой девушке это предстоит, и мы станем мужем и женой.

– На 22 сентября регистрацию назначим, к тому времени с Петром Мироновичем договоримся, все-таки я хотел бы свадьбу в деревне.

– И я тоже, Артюша, дома-то как славно!

– Можно, я поцелую тебя?

– Только в щёчку, Артюша.

– А что так сурово?

Она сама охватила его шею, крепко впилась в губы и вырвалась, тяжело дыша, закрыв лицо руками:

– Артюша, счастье моё! Я бы сама зацеловала тебя до помрачения, да только пожалей ты меня, иди спать, а то я опять всю ночь глаз не сведу.

Артём прижал к губам её руку, пожелал спокойной ночи и вышел. Поля облегчённо вздохнула и тоже стала укладываться.

Сегодня уже никто и не помнит, почему психиатрическую лечебницу назвали Кошкиным домом. Комплекс зданий построили сразу после окончания Великой Отечественной войны, и по решению Москвы сюда в режиме секретности свезли со всех госпиталей страны раненых и контуженных, потерявших в результате рассудок. Всю территорию обнесли трёхметровым кирпичным забором. Въезд только один, строжайший контроль, вход только для медицинского и обслуживающего персонала. Артём слышал от Шмуля Меировича, который студентом там бывал, что лечебница представляла зрелище не для слабонервных. Были тихие пациенты, которые свободно гуляли по двору, конечно, под строгим контролем. Были группы «писателей», которые изводили пачки школьных тетрадей, и все время писали письма, был оборудован специальный металлический ящик с прорезью, в которую они спускали свои треугольнички. Были «правдоискатели», которые требовали большое начальство, чтобы сообщить свои наблюдения над противником или иную информацию, ставшую им известной. Таких водили в кабинет врача, который в форме генерала Советской Армии выслушивал все и записывал, потом благодарил, и несчастный вытягивался в струнку, выкрикивая «Служу Советскому Союзу!». Раненые в первые годы войны говорили спокойно: «Служу трудовому народу». Такие всякий раз долго присматривались к генералу, потому что формы такой не видели. Потом их отсортировали и водили к двум разным генералам. Самым страшным был третий корпус, где лежали буйные. Прикованные к кроватям, они продолжали воевать, у всех память зафиксировала именно последний бой, и по тому, что кричит пациент, можно было определить: этот артиллерист, этот лётчик, а те ребята пехотинцы, потому что перекликались: «Твою мать, не ложиться, продолжать атаку!», «За Родину, за Сталина – вперёд!». Большие были командиры, вплоть до генералов. Все они для родственников числились без вести пропавшими, хотя по личному указанию Сталина на их родных не распространялись жёсткие меры, предусмотренные для семей тех, кто пропал без вести и подозревался в измене Родине. Никто не выздоровел, всех постепенно похоронили на кладбище за стеной, указав полное имя, звание, даты. Время было не самое сытное, но пациентов кормили хорошо, со временем городские голодные коты нашли это место, а гуляющие в благоустроенном дворе пациенты получили новую забаву. Котов хотели отловить или отравить, но главный врач, добрейший человек, убедил, что общение с живым существом благотворно влияет на психику больных. Котов оставили в покое, так появилась лечебница «Кошкин дом».

Получив приказ о назначении, Белославцев поехал к новому месту работы в сопровождении двух молодых людей из городского управления здравоохранения. Спросил:

– А почему ушёл прежний главный из Кошкиного дома?

Ребята засмеялись:

– Мы его в прошлом году вот так же сопровождали, он месяц назад пришёл в управление, в кабинете начальника встал на четвереньки и полз до стола, вынул из кармана листок с заявлением и отполз к стульям.

Артём изумился:

– Что, действительно? Крыша поехала?

Ребята продолжали смеяться:

– Да нет, с крышей всё в порядке, а вот нервы лечить будет. Не выдержал, умолял отпустить. А тут и вы подвернулись.

Артём понял, что парни в курсе его метаморфоз, и тему закрыл.

На проходной три охранника встретили гостей безразлично, проверили спецпропуска, сверили фамилии по паспортам, записали что-то в журнале, к этому времени подошли ещё трое, столь же гостеприимных и безразличных, Белославцев даже подумал, что эти люди из числа пациентов. Их провели в административное здание, оказывается, чтобы попасть собственно в лечебницу, надо пройти ещё одну проверку, но уже по документам учреждения. Главный врач, предупреждённый о замене, встретил гостей с нескрываемой радостью, провёл в кабинет, убогий, забитый продавленной и кособокой мебелью, да и сам он был под стать кабинету и его обстановке. Артём с ужасом подумал, что и он с годами может стать вот таким же пыльным и безликим.

– Господа, подготовлен акт о передаче символа руководителя – печати. Все остальное имущество числится за ответственными лицами.

Все расписались в двух экземплярах тщедушной бумажки, бывший главный достал бутылку коньяку, выпили по пятьдесят грамм. Попрощались. Когда за ушедшими закрылась дверь, Артём сел на краешек кресла. «Да, крутой поворот. Но – надо приступать к делу». На торце столешницы заметил кнопку, нажал, раздался рёв сирены и почти сразу в кабинет влетели двое здоровенных мужиков с электрошокером и дубинками. Остановились, недоуменно посмотрели на человека за столом.

– Вы свободны, пригласите, пожалуйста, главного бухгалтера.

Вошла немолодая приятная женщина, приветливо улыбнулась, представилась:

– Вера Семёновна, главный бухгалтер. Вы Артём Антонович, наш новый главный, нас проинформировали.

– Это хорошо, – сказал Белославцев. – У нас есть средства на счёте? Я бы хотел… сменить обстановку в кабинете. Это можно?

– Как скажете, Артём Антонович.

– Хорошо. С кем я мог бы осмотреть нашу лечебницу? Есть заместитель по лечебной части?

Вера Семёновна кивнула.

– Заведующий хозяйством, что-то в этом роде, у меня явно будут замечания.

Она снова кивнула.

– Вот и славно. Пригласите их, пожалуйста.

В дверь постучали, вошли двое.

– Начмед Борис Николаевич.

– Завхоз Иван Семёнович.

Обошли территорию, Артём высказывал свои оценки, что-то предлагал, завхоз записывал, молча кивая головой. Договорились, что он со своими предложениями придёт через три дня.

– Пойдём в отделения? – Белославцев посмотрел на заместителя.

– Давайте начнём с самого лёгкого. – Он махнул кому-то рукой, и пара санитаров встала за их спинами. В помещении душно, жарко, неприятный запах. На вопросительный взгляд главного заместитель заметил, что это постоянный запах, потому что многие больные страдают недержанием. Решётки на дверных проёмах, все закрыто на замки, пациенты сидят на табуретках, привинченных к полу.

– Борис Николаевич, и это всегда так?

– Как? – не понял начмед.

Артём промолчал, потом разберёмся. В других отделениях та же картина, а самое неприятное в палатах для буйных больных. Жара, мухи, зловоние.

Вышли на воздух, Артём перевёл дух.

– Борис Николаевич, к концу рабочего дня пригласите ко мне всех врачей, а до этого соберитесь и обсудите обстановку, чтобы конкретно предлагать, что можно сделать.

Письмо со штампом Санкт-Петербургской медицинской академии пришло Белославскому на домашний адрес. Настороженно вскрыл пакет. Письмо компьютерной распечатки:

«Дорогой многоуважаемый и незнакомый друг Артём Антонович Белославцев!

Нам довольно часто приходится то вместе, то поодиночке, выполнять просьбы и поручения своих единокровцев, Вы понимаете, о чём идёт речь. Несколько времени тому назад наш друг и коллега профессор Бяллер обратился с просьбой посодействовать Вашему поступлению в докторантуру нашего института, точнее – академии, мы ещё никак не можем привыкнуть к этим неуместным и бестолковым преобразованиям. Более того, он просил одного из нас, а именно профессора Шпильмана Фридриха Абрамовича, взять Вас под своё крылышко, имея в виду руководить подготовкой Вашей диссертации и обеспечить её успешную защиту. Мы полагали, и профессор Бяллер об этом говорил, что Вы своевременно приедете для прохождения необходимых процедур, связанных с зачислением, а именно: личных контактов с нами и сдачи теоретических минимумов, которые для нашего дела никакого значения иметь не могут. По странному стечению обстоятельств Вы явились в учреждение непременно в то время, когда все мы трое находились в отпуске и уезжали на землю Обетованную, чтобы хоть несколько времени почувствовать себя настоящими евреями. Мы очень надеемся, что столь длительное общение с профессором Бяллером выработало у Вас необходимый уровень терпимости, как теперь говорят, толерантности по отношению к представителям унижаемой и гонимой нации. Тем не менее, по приезде мы получили информацию, что господин Белославцев успешно выдержал все издевательства нашей системы и стал кандидатом на место в докторантуре. Далее почему-то всё пошло кувырком, мы получаем сообщение о смерти Шмуля Меировича, с которым лично никто из нас знаком не был, но по законам нашего народа мы считались друзьями только потому, что он сам нашёл нас и стал просить о помощи. Откровенно сказать, мы были уверены, что он просит о своём человеке, ну, Вы понимаете, кто поможет еврею, если не еврей? И велико же было наше удивление, когда обнаружилось, что Вы русский. Но теперь это не имеет никакого значения, мы только высказываем своё недоумение. Профессора Бяллера уже нет, а мы обещали ему поддержку, потому ждали Вас и были готовы к совместной работе. Наконец, вместо того, чтобы приехать и представиться нам лично, вы телеграммой сообщаете, что не имеете возможность явиться на учёбу. Конечно, телеграмма не тот документ, в котором можно все подробно объяснить, потому причина вашей неявки так и осталась для нас загадкой. Тем более, что руководство подтвердило Ваш отказ, и на вакантное место принят неизвестный нам человек. Мы просили бы Вас, любезный друг Артём Антонович, подробным образом в письме объяснить нам Вашу ситуацию, чтобы мы могли все просчитать и принять разумное решение. Мы все трое независимо друг от друга пришли к заключению, что на Вас повлияли, что не по собственной воле Вы отказываетесь от учёбы. Мы ждём Ваших объяснений как можно скоро, потому что время идёт, и с каждым днём возможности наши сокращаются.

С искренним почтением – профессора Шпильман, Гольдский, Иванов».

Артём тут же написал и отправил ответ:

«Здравствуйте, господа профессора!

К сожалению, Шмуль Меирович ушёл из жизни так неожиданно и не успел познакомить нас, а в его планах было поехать вместе со мной и лично передать меня, как своего воспитанника, кому-то из вас. Честно говоря, я был уверен, что он знаком с Вами давно и поддерживает связь, потому что практически без сомнений говорил мне: “Никаких проблем не будет, Артём, там есть много наших, они тебя поддержат”. Для оформления своего поступления я приехал, как только появилась такая возможность. Встретили меня не сказать, что приветливо, но после нескольких собеседований и практических испытаний отношение изменилось, что и закончилось согласием принять в докторантуру. Но дома меня ждали сюрпризы, о которых не хотелось бы говорить. Если кратко, то я вляпался в лесбиянское сообщество под крышей областной администрации. После длительной нервотрепки и полной обструкции согласился на должность главного врача областной психиатрической больницы, где все запущено донельзя.

Вот всё, что я имею вам доложить в связи с вашим заботливым письмом, за которое сердечно вас благодарю. Думаю, что с докторской уже ничего не получится, весь материал у меня по неврологическому отделению, теперь я лишён возможности вести наблюдения и обследования этих больных. Как скоро смогу использовать материалы по новому месту службы, сказать трудно. А без перспектив получения глубоких теоретических знаний и практических навыков с целью применения их во благо больных степень доктора меня нисколько не интересует. Спасибо вам большое.

А. Белославцев».

Ответ пришёл через неделю:

«Милостивый государь, любезный доктор Артём Антонович!

Прежде всего, разрешите выразить Вам искреннее сочувствие в связи с тем, какие испытания Вам пришлось перенести, а также наше всеобщее удивление, что Вы так легко отделались. Один из нас, а именно профессор Иванов (его прадед был Гартман, известный психоаналитик своего времени) специализируется на изучении природы сексуальных отклонений и извращений. Он утверждает, что лесбиянки удивительно дёшево Вас отпустили. Впрочем, не удивляться тут надо, а порадоваться, потому что все могло быть гораздо хуже. Итак, что мы имеем? Кандидата медицинских наук, желающего получить степень доктора, но только при условии приложения к красивому диплому глубоких знаний и надёжного практического опыта. Однако этому мешает целый ряд обстоятельств, сложившихся вокруг него на месте. “Есть ли выход из этого положения?” – спросили мы себя, и пришли к выводу, что есть. Вы удивительный русский, имеющий конкретную цель и страстно желающий её достичь. Не в обиду Вам сказано – это есть чистой воды еврейский принцип, и мы дружно Вас хвалим. Но этого мало. Мы прошли по всем кабинетам, которые имеют отношение к докторантуре и к вашему внезапному отчислению из возможных кандидатов. На Ваше счастье, не на последнем месте в этой схеме сидит русский знакомый профессора Бяллера, они когда-то вместе учились в аспирантуре, это профессор Кадошников, умнейший и крайне душевный человек. Узнав, что он своей рукой вывел за списки ученика своего товарища, к тому же умершего, профессор Кадошников так растрогался, что сам предложил для Вас такой вариант. Вы зачисляетесь, таки, в докторантуру, мы высылаем Вам весь методический материал и диски с записью лекций по наиболее общим вопросам нашей науки. Вы сегодня, как мы поняли, уже главный врач психиатрической клиники. Дорогой Вы наш, Ваши враги не могли сделать для Вас более ценного подарка, Вам прямо в руки пал огромный объем материала, который надо внимательно систематизировать и изучать. Когда Вы разберётесь с тем, что имеете, а на это уйдёт, по меньшей мере, полгода, тогда будем определяться с темой. Мы считаем, что в таком учреждении у Вас не будет проблем с практикой и анализом. Мы уже через своего руководителя вышли на вашу медакадемию с предложением два раза в год выезжать и читать курсы лекций на самых льготных условиях. Это к тому, что два раза в год мы будем иметь возможность встреч, консультаций и практической помощи. Если такие условия для Вас приемлемы, срочно сообщите, чтобы начинать работу.

С уважением – профессора Шпильман, Гольдский, Иванов».

Получив это письмо, Артём с облегчением вздохнул: один рубеж у противника отбит, теперь ни Соколова, ни даже Волоканцева не смогут вышибить его из докторантуры. Другое дело, что об этом лучше помалкивать, чтобы не было давления и контроля.

Врач Ольга Ивановна осталась после утренней планёрки:

– Артём Антонович, у меня есть уникальный пациент, мне кажется, он вас мог бы заинтересовать. Случай действительно очень редкий. Его фамилия Котченков Григорий Сергеевич, он работал главой одного из сельских районов, но за невыполнение каких-то обязательств перед партнёрами был жестоко избит. Видимо, убить хотели, проломили голову, нарушили мозг, но он выжил, и вот теперь у нас, уже около трех лет. Все это время я его веду, динамики никакой, физически крепкий, аппетит отменный, но, представьте себе, он три года всякий раз рассказывает мне одну и ту же историю, как он стал главой района. Это сплошная чушь, но изюминка в том, что текст как бы заучен, будто на ленту записан: из слова в слово, причём, с художественными деталями. Вы хотите его послушать?

Артём посмотрел на часы:

– Давайте после тихого часа.

В кабинет заведующего отделением, где Белославцев назначил встречу, вошёл невысокого роста мужчина, весьма упитанный, с хорошо обозначившимся животиком, с папкой в руках, без приглашения сел на табурет и посмотрел на врача.

– Григорий Сергеевич, как вы себя чувствуете?

Пациент вздохнул:

– Плохая охрана. Я неоднократно предупреждал, что располагаю очень важными документами, а ко мне поселили троих ненормальных, один поёт, второй пляшет, третий из табуретки извлекает музыку. И я всё это обязан слушать? Потому я ухожу из комнаты и документы ношу с собой, но ведь умудрились когда-то украсть мой партийный билет.

– Вы были членом КПСС?

– Это в прошлом, потом ещё какие-то партии, а потом та, которая называлась «Мой дом». Нет, «Кошкин дом». Не могу вспомнить, какой-то «дом»?

– «Наш дом – Россия» – подсказал Белославцев.

Котченков напрягся и согласился.

– Что с вами случилось, Григорий Сергеевич, почему вы оказались в нашей клинике? – спросил доктор.

Пациент опять насторожился и тихо спросил:

– Почему вы называете моё новое назначение клиникой? Вы тоже будете меня бить?

– Нет, ничего не бойтесь, никто вас не обидит, говорите.

Котченков с минуту молчал, сосредотачивался, потом заговорил, словно читал текст из какой-то пьесы:

– Я ещё раз спрашиваю, сволочь, как ты пролез в главы района? – Человек в форме участкового милиционера и циркового клоуна одновременно чеканил слова, как диктор советского телевидения, и всякий раз после вопроса несколько секунд ждал ответа. Я не мог выдавить из себя ни слова, хотел сказать, а голоса не было…

– Ты мне на бумаги не кивай, мы знаем (он так и сказал: мы знаем, хотя допрос вёл один), что ты почти единогласно избран. Но ты же был самым тупым из руководителей, ты гинекологическим древом однажды назвал родословную Владимира Ильича, ты в слове из трёх букв делал четыре ошибки. Помнишь?

Я ничего похожего не помнил, но утвердительно кивнул, потому что, когда я в прошлый раз кивнул отрицательно, клоун-милиционер театрально, но больно ударил меня по лицу. Я видел это со стороны, сцена была красивая, если бы били не меня.

– Почему ты не хочешь признавать своей безграмотности? Ты писал слово на заборе, углём, ну?

Я опять кивнул, хотя никогда не писал на заборах углём, мелом ещё случалось, но он требовал уголь… Вдруг в комнате не оказалось четвертой стены, вместо неё появилась лесная поляна. Я увидел себя, бегущим за двумя огромными лосями, лыжи не проваливались и плавно катили меня за зверями. Со всех сторон толпами бежали люди с транспарантами и трёхполосными флагами, на одном из лозунгов я успел прочитать: «Мы загубим всех лосей, пусть главой будет Евсей!». Евсей – это как бы я, хотя меня не так зовут, но сейчас меня возмутило, что указания писать такие лозунги я не давал, да ничего подобного и не было. Правда, я попросил мужиков помочь в организации охоты для Губернатора, приближались выборы главы района, и мне очень хотелось… (Господи, хоть бы он не услышал!) очень хотелось, чтобы исполняющим обязанности до выборов Губернатор назначил меня, а там в главы дорога открыта. Несколько руководителей меня поддержали, кто по молодости, кто за обещания. Весь район вышел, чтобы выгнать зверей на самого дорогого и удачливого охотника. В общем, охоту организовали по высшему классу, сейчас лоси выйдут на поляну, где замаскировался Губернатор, и несколько выстрелов из карабина повалят красавцев.

– Смотри, смотри, – жестоко посоветовал мой мучитель.

Я и без того во все глаза вылупился в стену, ставшую экраном, но почему-то искажавшую правду жизни. Вот лоси выбежали на поляну и встали, как вкопанные. Губернатор почему-то в трусах и в майке ездил по кругу на велосипеде, а начальник милиции, прокурор и бывшая райкомовская уборщица разметали перед ним снег. Лоси упали на колени передних лап и сказали голосом губернаторского предшественника, павшего от рук до сих пор ненайденного киллера: «Пристрели, сил больше нет». Губернатор вынул из трусов рогатку и точными ударами уложил великанов.

Первым к Губернатору подбежал я, да, так и в жизни было. Мне отсюда было плохо слышно, что я говорил, но тогда, когда Губернатор завалил лосей, я бросился перерезать глотки. Вдруг в пяти шагах от меня лось начал подниматься, и Губернатор снова выстрелил, что-то сорвало с меня шапку, то ли волосы, встав дыбом, столкнули её, но я тоже упал. Губернатор подбежал ко мне, пнул меховым сапогом, поморщился от запаха испуга, но обрадовался: живой!

Все эти кадры были вырезаны, вместо этого Губернатор заставил всех раздеться и натираться снегом. Я такой сцены не помнил, потому нырял в снег без азарта, как в тёплую ванну. Губернатор заставил меня снять трусы и выбросить их подальше, поставил между убитыми лосями и сказал: «Только он будет тут хозяином, потому что, хоть и обмарался, но удовольствие предоставить сумел».

Но не так же было! Пока егеря свежевали туши и укладывали чуть подбыгавшее мясо в чрева двух японских джипов, мы выпили по стакану коньяка с шоколадом и поехали на заимку, где уже все было готово к ужину. Вот тут-то прокурор, испросив, как положено, разрешения Губернатора, передал ему устную просьбу трудящихся назначить меня и. о. главы района.

Губернатор оценивающе на меня посмотрел: «Не надо стесняться того, что случилось с трусами. Многие после встречи со мной белье меняют».

Тут публика одобрительно захихикала. «Я назначу тебя главой, а они, – он мотнул тяжёлой малоподвижной головой, – пусть попробуют не избрать».

Ничего этого не было в странной хронике. Будь там правда, а не билиберда с рогатками и вонючими трусами, (или трусы, действительно, были в реальности?), мой мучитель не задавал бы этих вопросов, ибо ответы были: Губернатор сам предложил мне должность, и не имеет значения, что совхоз, которым я руководил, развалился одним из первых, что я действительно сговаривал менее настырных сотоварищей поддержать меня, что я в самом деле не очень умён, хотя и закончил три высших образования, о чем жена мне всегда говорила в порыве сексуальной страсти: «За то люблю, тебя, Гриня, что ты глуповат, но Богом замечен, везёт тебе, как не каждому дураку».

Мой следователь, уже почему-то переодетый в белый медицинский халат, приблизился ко мне, кивком головы поднял с табурета, обдав густым запахом гнилых зубов, спросил, глядя прямо в глаза и сквозь них:

– Так ты признаешься, как пробрался к руководству и распродал район, или мне тебя за яйца подвешивать?

Ужас охватил меня настолько, что я закричал, и крик, наконец, вырвался из моей груди, вырвался сильно, и мелькнула мысль, что кто-нибудь услышит, придёт на помощь. И точно, включили свет, кто-то уже развязывал верёвки на моих руках, кто-то хлестал по щекам, чтобы я очнулся. Все ещё оря, я проснулся, жена в ужасе стояла на коленях на своей половине постели и хлестала меня по лицу. Кое-как освободившись от её опеки, я сполз с кровати, пощупал трусы, на полусогнутых, трясущихся ногах вышел на кухню, вынул из холодильника бутылку пива и единым духом выпил. Немного успокоился. Жена пристала с вопросами, что приснилось, пришлось послать на хрен. До утра почти не спал, все думал, откуда такая чепуха могла прийти в голову. А потом кто-то сильно ударил меня по голове, и вскоре я оказался здесь, на новой работе.

Больной замолчал, Белославцев выключил диктофон.

– Вам нравится ваша новая работа?

Котченков пожал плечами:

– Не очень, мне губернатор обещал повышение, но тянет, а тут уже надоело руководить, все те же люди, те же задачи.

– Вы проводите планёрки?

– А как же? Каждый день утром и вечером, у меня всегда был такой порядок. Но не выполняют почти ничего, и наказать не могу, приходят какие-то мужики, я бы их дальше приёмной не пустил, вяжут по рукам и ногам. Мешают работать, просто подрывают всякую инициативу.

Белославцев кивнул:

– Хорошо, идите к себе в палату.

– В кабинет! Я настаиваю, что у меня кабинет!

– Я не возражаю, пусть будет кабинет.

Больного увели.

– Как ваше впечатление? – спросила Ольга Семёновна.

– Грустное, – ответил Белославцев. – Родные у него бывают?

– Нет, я, по крайней мере, за три года никого не видела из родных. Приезжали мужчины, трое, назвались товарищами по работе, но мы воздержались от встречи, вдруг это те, кто его убивал? Отказали. Всё.

– Я вас попрошу, Ольга Ивановна, все материалы по Котченкову мне на стол. Надо его обстоятельно обследовать. Я сегодня же сравню вашу диктофонную запись со своей.

После сравнения Артём Антонович несколько минут молча смотрел на аппараты: из слова в слово, из звука в звук, с сохранением всех интонаций, хотя между записями почти два года. Удивительная способность мозга, и надо попытаться её разгадать.

«Почему я никогда не думал, с каких пор у меня начались неприятности?» Бархатов улыбнулся этой мысли. Когда стал думать, пробежался по двум последним увольнениям, явно незаконным, но опротестовать их не было никакой возможности. Прокурор города, прощаясь с ним, искренне сожалел, что ничего не может сделать, потому как указание об увольнении из органов прокуратуры клеветника и кляузника Бархатова поступило от самого прокурора области лично.

Ещё раньше он был советником и консультантом при горисполкоме, пока ему в руки не попало незаконное распоряжение председателя о выдаче ордеров на квартиры в новом доме нескольким гражданам, которых Бархатов знал и которые к этим квартирам не имели никакого отношения, более того, в улучшении жилищных условий они и не нуждались. Но ему было известно, что восьмиквартирный домик в самом центре городка строится за счёт экономии средств на большом многоэтажном доме, и будет подарком молодым семьям, которые справят свадьбу в день города. Правда, Бархатова несколько смущало, что молодые семьи сразу получат трёх и даже четырёхкомнатные квартиры, но потом он подумал, что это очень правильно, пусть семья растёт, пусть у неё будет перспектива, хоть квартирный вопрос не будет портить жизнь.

Вот он женился, ни угла своего, ни родственников, снимали комнату у хозяйки, злой и стервозной женщины, вечно чем-то недовольной. Бархатов несколько раз пытался с нею говорить, но, получив кучу матов, приходил в свою коморку ни с чем. Странно, но супруга его со временем переняла замашки своей хозяйки, и теперь они уже вдвоём пилили Бархатова за непрактичность и неуживчивость с начальством. Всё кончилось после сообщения об увольнении из прокуратуры, где, между прочим, супруге его на приёме сам прокурор пообещал помочь с жилплощадью, тем более, сообщила она, семья ждёт прибавления. Бархатова не удивило, что начальник узнал о грядущем пополнении вперёд папаши, удивило, что три дня назад, ещё до скандала, на его вопрос о квартире прокурор неопределённо пожал плечами: ждите!

Рассматривая уголовное дело о драке в молодёжном кафе со смертельным исходом, Бархатов заметил несколько нестыковок, пригласил следователя, и тот ему открытым текстом доложил, что да, убийца не тот вахлак, которого он обвиняет и который уже месяц сидит в камере и дал признательные показания, а другой, фамилию которого и называть страшно. Но Бархатов нажал, и следователь написал на бумажке два слова, из которых следовало, что убил девушку сынок первого секретаря горкома партии. Бархатов хотел взять бумажку, но следователь предусмотрительно её со стола сдёрнул и сунул в рот, прокрутил пару раз языком и смачно проглотил.

Бархатов ещё раз прочитал дело, указал в примечании, что все нити ведут к другому участнику драки, но он остался в тени и даже не допрошен. Расписавшись, Бархатов вызвал следователя, и тот, взяв жиденькую папочку, заметил, что помощник прокурора может быть и прав, но сам прокурор правее, и это он дал указание отмазать сына высоко сидящего руководителя. На это Бархатов заметил, что закон един для всех, и сын партийного босса будет отвечать за содеянное, надо только грамотно провести следствие, заодно и пообещал, что сам поможет следователю, если тот боится или не видит подходов.