Текст книги "Разбойничья Слуда. Книга 2. Озеро"

Мишку Чупрова, приятеля Никифора, из-за врожденной хромоты в армию не взяли. Вот он со всей деревни дичь у сельчан и собирал. А как воз накопит, так в Тойгу заезжим торговцам ее отвозил. До войны-то отец его тем ремеслом занимался. Но стар стал для таких поездок, потому и заменил Мишка его в этом деле. Как и все ачемские промысловики ему и сдавал свои трофеи Ластинин, взамен выручая за них живые деньги.

Как и планировал, родителей Никифор навестил в середине февраля. Несколько десятков верст он преодолел за три дня без особых приключений. Хоть и не раз хаживал с отцом в верховья Пинеги и на Юле бывал, но всё же в одном месте дорогу не справил, заплутал немного. Лишних верст десять на лыжах отмахал, пока до реки не добрался. А там уж вдоль нее до места, где скит Прохора Ларионова стоял, за полдня дошёл.

Родители встретили сына спокойно, словно тот не на войне вовсе и был. Будто утром ушел на охоту и вот только недавно с нее вернулся. Но уж такие они были Ластинины: и радость и переживания напоказ не выставляли. Всё, что в душе копилось, так там у них и оставалось. Потому, наверное, с годами морщин на лицах Панкрата и Аграфены прибывало чуть больше, чем у других. И в свои пятьдесят с небольшим выглядели намного старше своих сверстников.

На новом месте они уже обжились. В первый же год Панкрат с Аграфеной с большой помощью скита к зиме избу срубили, стропила выставили да новыми досками крышу покрыли. Всем вместе удалось под огород и лес выкорчевать, и тем же годом землю вспахать. Кое кто из староверов из своих запасов зерно выделили и следующей весной Ластинины уже рожь с ячменем и овсом посеяли. За лето и печь в доме сбили, благо с глиной в тех местах проблем никаких не было. А к осени урожай какой-никакой собрали и овины на своей земле выставили. Пока в доме своем новоселье не справили, жили при молельном доме в свободной комнате. Ну а в новый дом въезжать запланировали после посевных в начале лета семнадцатого года.

Никифор пробыл у родителей чуть больше недели. С дровами помог, да на баню лесу накорил. Приноровился одной рукой управляться – вторая ещё плохо слушалась. Вечерами частенько разговор заходил о его будущем. Отец с матерью не настаивали, зная характер сына, но остаться с ними предлагали не раз. Мать буквально завалила его едой разной, рассчитывая, что сын польстится на угощения и останется. Ну, или хотя бы задержится у них подольше. Аппетитные каравашки2424
  Ржаной хлеб, в форме каравая, выпекаемый в русской печи


[Закрыть] и сочни, шаньги с черникой, рыбники с хариусом и щукой не убирались со стола все дни.

– Ты, Никиша, каравашек-то с устоем2525
  Сметана, получаемая при отстаивании молока


[Закрыть] ешь. Так скуснее будет, – приговаривала она каждый раз, когда Никифор садился к столу. – Жаль морошка не уродилась. Не осталось с лета ни капли. Любил морошку-то ты, – время от времени сокрушалась мать.

В какой-то день Никифор обратил внимание на необычные рисунки, выполненные на новой печи. Будто художник всю печь разрисовал. А вечером, когда сели ужинать, выяснилось, что вместе с родителями долгое время проживал странный мужик, который вместе с ними сюда пришёл.

– Не мужик, а клад, – спокойным голосом произнёс Панкрат Васильевич. – Сам родом с Архангельска. Степаном Рочевым назвался, когда мы его в лесу нашли. Голова у него на месте и руки с того места растут. За что ни брался, всё справно у него выходило, хоть и городской.

– В городе-то не токо чинуши разные живут. С руками, да головой простого люду тоже хватает, – выглядывая из-за печи проговорила Аграфена Ильинична. – А Степка наш уж до чего работящий. Вроде с виду большой, да нескладный, а в работе таких проворных тут в скиту нет.

– М-да, толковый мужик, – согласился Ластинин старший.

«Вот так дела! – удивился тогда Никифор, но виду родителям не подал. – Неужели тот самый Степан? И тут он был. А значит, и в Ачеме, скорее всего, тоже».

Вслух же спросил:

– А как он с Архангельска тут-то оказался?

– Так… – начала, было, мать, но под взглядом мужа осеклась.

– Да, мы особо не спрашивали, а сам он до разговору мало охоч, – ответил Панкрат. – На реке с племянником по какой-то надобности был. Да, что-то случилось у них. Утонул племяш, а сам он чудом с реки выбрался. Ладно, чего о том говорить, спать давай ложиться.

– А когда то случилось? – Никифор, словно не слышал последних слов отца.

– Спать давай! – недовольно буркнул Панкрат. – Перед самой твоей армией и было, – добавил он после небольшой паузы.

Обратная дорога заняла у Ластинина времени значительно меньше. За неделю, что в скиту был, снегу совсем не выпало, и старую лыжню видно было хорошо. Идти было намного легче и быстрее, чем по не мятому снегу. Вот только перед самой деревней одну лыжи сломал. Но к тому времени пути оставалось верст пять, не больше. Да и до санной дороги, по которой ачемские мужики сено с пожень вывозили, к тому времени добрался. А по ней до Ачема за час и без лыж дошёл.

За ежедневными заботами мысли о золоте на какое-то время отошли на второй план. Лишь с приближением весны Ластинин стал снова вспоминать о событиях, произошедших с ним прошлой осенью в Архангельске. Однако, того, что золото спрятано Серафимой на Вандышевском озере, было явно мало, потому как точного места он не определил. То, чему до этого он особого значения не придавал, и над чем особо не задумывался, сейчас раздражало его и доставляло внутреннее беспокойство. Если раньше, он только и думал над тем, как распорядиться золотом после того, как он его найдет, то теперь вдруг стал понимать, что сначала нужно его найти. А найти, судя по всему, будет не так-то просто. Мысль о том, чтобы нырять и искать на ощупь в темной воде, не придавала ему оптимизма и уверенности. Но другого способа он не придумать пока не мог.

А потому, искать золото он собирался начать не раньше Петрова дня2626
  Праздник Петра и Павла, отмечавшийся 29 июня по старому стилю


[Закрыть]. Лед в ачемских озерах обычно сходил к середине мая, но искать в ледяной воде занятие бесперспективное, да к тому же, и для здоровья и жизни опасное. И нырять в такую воду он никак не хотел. А потому и поиски наметил на конец июня, когда вода спадет и хорошенько прогреется после весеннего паводка.

Так и шли день за днём. Приподнятое настроение у Никифора частенько сменялось чувством тревоги. И чем ближе приближалась весна, тем сильнее его одолевало беспокойство. Причину его появления он поначалу связывал с приближением дня, когда сможет снова побывать на озере. Но уже не ради охоты на уток, а с другой более серьезной целью. Однако вскоре понял, что дело тут в другом. И связано оно с Серафимой. Где она сейчас и не оставила ли попытку вернуть спрятанное золото? Может, кого наняла для этого? И как отнеслась к тому, что у нее исчез рисунок? А может, зря они платок тот украли? Вдруг не поверит, что вор случайно его прихватил вместе с деньгами? «Неплохо бы узнать о ней, где и чем занимается, – подумал Никифор, не совсем понимая, как это сделать».

***

Несколько раз со дня приезда в Ачем, он доставал спрятанный за иконой платок, что Микола прошлой осенью украл у Серафимы. При свете лампы разглядывал причудливый узор на нём, раз за разом примеряя его замысловатые линии к очертанию Вандышевского озера. Иной раз толи от большого желания, то ли от того, что и вправду вышитый на платке рисунок был похож на берег озера, Никифор удовлетворенно улыбался, понимая, что знает, где Серафима утопила мешки. Однако, когда спустя какое-то время он снова вглядывался в вышитые узоры, то никакого сходства с озером в них уже не видел.

«Надо бы сходить туда. Чего лета ждать. Сейчас даже попроще будет то место на озере определить. Ни листа на деревьях, ни травы озерной нет, виднее намного. Да и по льду ходить легче, чем летом вдоль берега, – подумал однажды Никифор, ворочаясь на набитом сеном, и от того хрустящем при малейшем движении, матрасе».

И вот, в один из февральских дней, лишь только стало светать, Ластинин, прихватив с собой ружьё, отправился на озеро. Перейдя реку в конце деревни, надел лыжи и заскользил по накатанной лыжне. Высокое Поле обошёл стороной. Не захотелось ему с кем-либо из той деревни встречаться и вести пустые на его взгляд разговоры. «К Конюховым на обратном пути, если что, так приверну, – подумал он и ускорил шаг».

Приятель его и одногодок Григорий Конюхов на днях заходил к Ластинину. Проговорили они тогда весь вечер. Как оказалось, Григорий тоже на войне был. Его вместе с ещё несколькими ачемскими парнями призвали тем же годом, что и Никифора с Павлом. Но только позднее, уже осенью. А весной следующего уже комиссовали по ранению. После рождества невесту с Борка2727
  Название деревни


[Закрыть] сосватал, а осенью уже своей семьёй планирует и хозяйство вести. Пока же, как и прежде, у родителей на Высоком Поле живёт.

Озеро встретило его ровной снежной гладью. Казалось, что природа здесь невидимой метлой позаботилась об идеальной его чистоте. И даже торчавшие концы черных кольев, оставленных рыбаками после отвязанных жерлиц, не портили эту удивительную картину. А, наоборот, еще больше подчеркивали первозданность и красоту этого места.

Первые лучи солнца высветили в плотном озерном оцеплении верхушки самых высоких елей. Ни ветерка, ни снежинки кругом. Тишина абсолютная. Никифор поймал себя на мысли и искренне пожалел, что зимой здесь ни разу не был.

– Да-а, – еле слышно выдохнул он, заглядевшись на то, на что раньше внимания никакого и не обращал.

Тут же вспомнились слова одного из раненых, с кем вместе лежал в госпитале. «Божество, как гриться, мать вашу, оно и везде Божество! – любил говорить тот в знак восхищения чем-то на его взгляд удивительным и красивым».

– Божество, если и есть где, то тут непременно лучшее из них, – зачерпывая пригоршню снега, не удержался Никифор от произнесенного вслух восхищения.

Он, может быть, ещё долго стоял бы на краю озера, любуясь его зимним одеянием, но совсем рядом взлетевшая птица, оторвала его от задумчивости.

– Тьфу, несчастная, чуть до смерти не напугала, – негромко выругался Ластинин и шагнул на лёд.

Достав из-за пазухи платок, он аккуратно расправил его на ладони. Глядя попеременно то на озеро, то на замысловатый узор, Никифор пытался найти у него хоть какое-то сходство с береговой линией. Время от времени он крутил платок на ладони и сам поворачивался то в одну, то в другую сторону. Но никакого сходства обнаружить не мог.

Спустя полчаса безуспешных попыток что-то распознать, он вдруг чертыхнулся и хлопнул себя по лбу.

– Вот ведь, дурак! – выругался Никифор и улыбнулся пришедшей на ум совершенно очевидной мысли.

Ластинин свернул платок, сунул его в рукавицу и поспешил к месту, с которого когда весной увидел Серафиму. Пройдя по льду метров сто, он остановился, подумав, что зря оставил лыжи на берегу. Снегу на льду было не так много, но достаточно, чтобы вспотеть, передвигаясь по нему в одних валенках.

Чуть передохнув, Никифор продолжил идти к любимой засидке на уток. Наконец, он дошёл до места и остановился недалеко от берега. Стараясь вспомнить события того года, сделал ещё несколько шагов вперед. Тут под ногами лед расступился, и Ластинин не успев сообразить, что произошло, оказался в обжигающей холодом воде.

– И какого черта ты туда побрел? Зашёл бы к нам, я бы предупредил, что мы третьеводни полынью у кривого мыса вырубили. Рыба задыхаться начала, вот и решили маленько почерпать, – тараторил Григорий. – Да, мы же в неё кольев наставили, чтобы видно было! Ну, Никишка, ты даёшь! А если бы я рядом не оказался? Как сердце чуяло. Не хотел сегодня на озеро идти, да не утерпел. И хорошо, что все так обошлось.

– Колья? Да, не видел я ваших кольев! – разражено ответил Ластинин. – А которые видел, так те от жерлиц остались, – глухо просипел Ластинин.

– Ну да, они похожи. Но наши-то высокопольцы знают про полынью, а с Ачема сюда в это время не ходят. Мы ж, чтоб шибко вода не мерзла, сверху снежком маленько припорошили. Так и черпак же рядом с прорубью там стоймя стоит! Неужто не видел?

– Не ходят ачемяне, – проворчал Никифор. – А я, что не с Ачема? Раньше же не рубили тут полыньи! – продолжал он возмущаться.

– Так рыба раньше не дохлась. А прошлой зимой и сейгот, так же как на Юрмангском2828
  Название озера


[Закрыть] задыхаться стала, – пояснил Конюхов.

– Ой, да Бог с вашей рыбой! И черпаком тоже, – Никифору надоело препираться. – Одежда то моя где?

– Так за печь сохнуть мать повесила, – Григорий махнул рукой в сторону русской печи.

– А на озере чего делал-то? – не унимался приятель.

– Клад искал! – в сердцах вырвалось у Никифора.

Он ещё хотел что-то добавить, но испугавшись своего ответа, замолчал.

– Да, ну тебя, пустобрёх! – громко отмахнулся от Никифора Гришка. – Поди, про медведицу узнал, что у озера в берлогу залегла. Так ты туда не лезь. Тем более с больной рукой. Мишка Дрёмов узнает, голову оторвет. Он ее с осени караулит. К концу поста добыть хочет, – понизив голос, проговорил Григорий.

– Ой, Гришка! Спасибо тебе, конечно, что с проруби помог вылезть. С одной-то рукой не знаю, выбрался бы или нет. Знобит меня что-то. Давай после поговорим. Посплю я тут у тебя часок-другой пока одёжа сохнет, – сказал Ластинин, поворачиваясь к приятелю спиной и пытаясь повыше натянуть на себя овчинный тулуп. – У тебя нет еще зипуна какого? Накрыться бы ещё чем, – добавил он.

– Сейчас накрою. Говорил же, чтобы на печь лез. Все теплее, чем на голубце. С утра у мати2929
  Мать (местное)


[Закрыть] топлена, – ответил Конюхов, снимая со стены, старую отцовскую шинель.

Ластинин проспал до завтрашнего утра. Проснулся весь мокрый от пота и с больной головой. Открыл глаза, откинул всё, что лежало на нем сверху, и попытался сесть.

– Никишка, оклемался? Ну, напугал ты нас, – услышал он голос матери Григория. – Всю ночь кричал. Толи бредил, толи снилось чего. Уж больно порато кричал. Сейчас одёжу сухую дам. Помани маленько, – она ещё что-то говорила, скрывшись за печью, но что именно, Никифор уже не разобрал.

Свесив ноги с лежанки, и глядя на сидящую посреди комнаты кошку, он рукавом рубахи обтёр пот на лбу. Голова болела и слегка кружилась, а ужасная ломота чувствовалась во всем теле. «Надо же, как прихватило, – подумал он. – И в воде-то всего ничего был».

– На-ко вот, переоболокись3030
  Переоденься (местное)


[Закрыть], – Матрена Михайловна положила рядом с ним его высохшие вещи.

– Гришка где? – еле слышно спросил Ластинин, и понимая, что горло обложило неспроста, про себя подумал: «Ну, невезуха! Не захворать бы».

– С отцом ушли полынью на озере огородить. Не дай Бог, ещё кто туда попадет. Да по пути льда для погреба хотели наколоть. Весна уж скоро, – ответила женщина. – Уж должны бы вернуться. Не день же им там ходить.

Ластинин не спеша переобулся и слез с голубца.

– А где, тетка Матрена, мой зипун? – спросил Никифор.

– За печью, где же ему еще быть. Такая тягость мокрый-то. Гришка весил, у меня сила не взяла. За печью смотри, там весит, – не глядя на него, махнула она рукой в его сторону. – Я сейчас управлюсь, так супу налью. Похлебаешь, а то сутки уж не евши.

Ластинин, слегка пошатываясь, прошёл, куда указала хозяйка. Зипун висел вдоль печи, перекинутый через печную лопату. Проверив карманы, он озабоченно хмыкнул. Снова ощупал всю одежду, и не найдя ничего, вернулся назад. «Неужто утопил! Или выпал где, когда с озера в деревню с Гришкой шли? – подумал Никифор, не найдя то, что искал».

В сенях послышались громкие шаги и звук упавшего на пол чего-то тяжелого.

– Гришка, ты опять катаньки не опахал! – воскликнула Матрёна, взглянув на вошедшего в избу сына.

– Само отвалится, – отмахнулся Григорий, снимая у порога валенки. – А ты чего свои черепки посреди дороги разложила? Чуть ноги не переломал.

– Всё у тебя само, да само. Как голова то у тебя сама не отвалится, – проговорила мать. – Неужто ушатик с золой уронил?

Она еще что-то негромко сказала, но что именно никто не расслышал. Потом повернулась к сыну и спросила:

– Отец-то где?

– Щас идёт. На крыльце сидит, курит, – понизив голос, ответил младший Конюхов.

И уже увидев выходящего из-за печи Никифора, улыбнулся.

– Живой, Никишка!

– Живой, – тихо проговорил Ластинин. – Ты платка моего не видел? С узором?

– Платка? Какого платка? Или в шали по лесу-то нынче ходишь? – засмеялся Григорий. – Подрясник в следующий раз надень, – не унимался Конюхов.

– Маленький такой, чуть поболе ладони будет, – не обращая внимания на издевки, ответил Никифор.

– Да, не видел я никакого платка, вот привязался! Ты моли Бога, что живой с проруби вылез! – уже серьезно проговорил приятель. – А он о платке печется.

В это время дверь в избу снова отворилась, и через порог шагнул небольшого роста мужчина.

– Ты, мать, чего на мосту золы насыпала?

– А ты у сына своего спроси, чего он там делал! Уж мимо ушатика и то пройти не может, чтобы не уронить, – ответила Матрена Михайловна. – Давайте за стол садитесь. Токо хотела Никифора покормить, дак и вы садитесь. Заодно уж на стол подавать.

Спустя полчаса, Конюхов-старший, закончив с обедом, вытер окладистую бороду. Вставая, перекрестился на висевшую в углу икону и отошёл от стола.

– Угораздило, тебя Никишка! – проговорил он, сворачивая самокрутку. – Гляжу, так не обойдется. Лишь бы воспаление не схватил, – тут он что-то зашептал про себя и снова несколько раз перекрестился, глядя на образа.

– Да, может, обойдется дядя Пантелей, – промолвил Ластинин, чувствуя, что ему и впрямь становится всё хуже и хуже.

– Может и обойдётся, а может, и нет. Того у Бога не спросишь, – вздохнул Пантелей Филимонович.

– Ты, Никифор, полезай на печь. А я пока травы заварю, и разбужу, если что. Попьёшь. Жар, если будет, так отпустит, – проговорила Матрена. – А ты, Гришка, в Ачем сбегай. Васильевне скажи, что у нас он день-другой побудет. А то тетка, поди, потеряла уж. Потом на лошади, как жар спадет, свезешь Никишку в деревню. Тетка у него справна. На ноги быстро поставит.

– В другой раз лучше озеро в реку спустить, чем с прорубью возится. Вот рыбы будет! Зараз всю собрал и ходить черпать каждый день не надо, – вдруг произнёс Григорий.

И уже, обращаясь к отцу, добавил:

– Помнишь, ты рассказывал, как вы озеро в армии осушили? Весь полк с рыбой всю зиму был.

Пантелей слегка поморщился, словно пытаясь понять или вспомнить, то о чем говорит, сын.

– Нашёл, о чём говорить, – проговорил отец. – То когда было-то! Ещё перед русско-японской. Да и солдат, как мурашей было. За день канаву выкопали. Ты давай-ка лучше Карюху запряги, да остатки дров, что в угоре лежат, вывези. А то канаву он собрался копать.

– Да, ладно. Чего ты, я же так только, – попытался оправдываться Григорий.

Посчитав разговор с отцом законченным, он повернулся к Ластинину.

– А ты, какую Серафиму всю ночь вспоминал? Дролю что ли где на стороне завёл? У нас вроде молодиц таких нет, – обратился он к приятелю. – Не ее ли платок-подарок утопил, что так расстраиваешься?

– Ты чего вязнешь к парню! Видишь ему свет не мил, – одернул Григория отец. – А ты, Никифор, давай-ка, коль поел, и в самом деле лезь на печь. Спи. Хворь она через сон хорошо выходит.

«Неужто и на самом деле платок в проруби утопил! Вот же не везёт, так не везет! Ну, посмотрел на картинку, да и сунь бы обратно в карман. Ан нет, в руке словно с флагом ходил, – ругал Ластинин себя, залезая на печь».

***

Он проболел около месяца. На улицу выбрался уж, когда с потоку потекло3131
  С крыши стекает таящий снег (местное)


[Закрыть], и день заметно прибыл. Поправился Никифор относительно его случая довольно скоро. Но особой заслуги его, кроме передавшегося от отца с матерью здоровья, в том было не много. Только благодаря заботе, да стараниям своей тетки болезнь отступила без всяких последствий и осложнений. Матрена Васильевна по части врачевания не была большой мастерицей и лишь тщательно выполняла все советы бабки Симихи. Та же в свою очередь не была в деревне единственной, кто занимался врачеванием, но слыла среди них самой искусной целительницей. Тетка заваривала и настаивала все, что та ей давала, и так же повремени, указанному Симихой, поила тем племянника. Сама же знахарка на Никифора не удосужилась и взглянуть, сказав, что ей и без смотрин все понятно.

– Чего я на твоего дурня смотреть-то буду? Коли до сих пор живой, то особо переживать нечего, – ответила она Матрене, когда та позвала ее взглянуть на Никифора. – Люди сказывают, что купаться ему приспичило. А кто в феврале купается? Дураки, да антихристы! А для дураков и простуженных у меня лечение одно – веник крапивный! – продолжала возмущаться бабка.

Тут она зашлась кашлем. Кашляла и охала долго, не раз платком протирая лицо. Когда же успокоилась, вновь заговорила:

– Думала Никишку твоего, прости мою душу грешную, умом Бог не обделил. Вона, на войне был, и кабыть голову там не оставил. Ан нет, видать и на самом деле дурак, раз так повезло, – от сказанного ей стало видать весело, и она довольно улыбнулась.

Характер Симихи известен был всей деревне. Пока та возмущалась и ругалась, лучше было не встревать. Если слово какое раньше времени в ее монолог вставишь, так и самому можно получить приличного нагоняя. Хоть и старой веры бабка была, а от крепкого словца не отказывалась и в удовольствии таком себе охотно дозволяла. Кто по случаю ругательств пытался о грехе с ней заговорить, так того она быстро на место ставила.

– Грех, милок – неладное творить и к словам моим вязаться! Я за говорю3232
  Говоря (с ударением на втором слоге): сказанные слова (местное)


[Закрыть] свою перед Богом отмолюсь, и знаю, что простит он. Потому как не со зла говорю, а от возмущения глупостью вашей. А вот за сотворенное вами, он сто разов до того еще подумает, прежде, чем смягчиться, – так или примерно так, несколько самонадеянно, но по сути правильно, Семиха отвечала на сделанные ей замечания.

А возмущалась, в прочем, она не зря. Не переносила бабка людской глупости и беспечности. Выводила ее из себя людская лень и пренебрежение к самим себе, от чего, как она считала, и беды все в мире случались. Но ворчание ее было недолгим, потому как бабка сама по себе была милосердной и отзывчивой к чужому страданию. А потому, когда с Матреной о Никифоре говорила, в конце разговора добавила:

– Возьми вот мешочек. Как заваривать и когда пить, знаешь. Не впервой обращаешься. Или забыла? – уже серьезным тоном продолжила она.

– Помню, Клавдия Семеновна, помню. А когда жар сойдет, то чего? – переспросила Матрена, зная, что бабка в любом случае все повторит заново.

Клавдией Семеновной в деревне Симиху между собой никто и не звал. По прозвищу всем понятнее. Не спутаешь ни с кем. Да и не одна она с таким именем в деревне была. Каждый раз пояснять о ком речь идет, в Ачеме не любили, да и не принято было. Прозвища у каждого были. Назвал «Симихой» и всем все сразу ясно. А вот в личном разговоре те, что помоложе ее были, завсегда к ней по имени-отчеству обращались. Лишь старикам, да родственникам позволяла она себя только по отчеству величать. Впрочем, то же самое можно было сказать и о других ачемянах.

– Жар спадет через три дня. Тогды придешь ко мне. Я к тому времени болтушку приготовлю, – продолжала напутствовать Семиха.

Как и ожидала Матрена, бабка вскорости снова повторила о том, как пользоваться содержимым мешочка.

– И не удумай в баню его спровадить раньше Благовещенья. Авось не завшивит.

После этих слов Клавдия Семеновна снова улыбнулась, обнажив редкие оставшиеся зубы. Но тут же, словно спохватившись, улыбку убрала и махнула рукой в сторону двери, что на ее языке означало об окончании разговора.

Никифор, возможно, поправился бы и быстрее, но уж больно противными на вкус были те снадобья. А потому, несмотря на теткины наставления, при каждом удобном случае выливал налитый ею отвар в корыто под умывальником. Судя по ворчанию Матрены, действия его никак на пользу лечению не шли. Но Ластинин, слушая их, лишь отмахивался, приговаривая: «На войне жив остался, а уж тут как-нибудь справлюсь».

Но как бы то ни было, болезнь отступила и в начале апреле Никифор уже снова шел по охотничьей тропе. Знал, что Конюхов все его силки и капканы убрал по его просьбе, но соскучился по лесу и утерпеть не мог. Даже сам удивлялся, что такое с ним может быть. Раньше о том никогда бы и не подумал. Лес и лес, чего по нему скучать. Да и разве можно по нему скучать? По дому или родителям – это понятно. По реке или озеру, в конце концов. Или вот, по Лизке… О Лизке Гавзовой он все чаще и чаще стал думать. Когда лежал пластом на голубце, представлял себе, что вот сейчас в дверь постучит и войдет. О здоровье его справится и руку на лоб ему положит. А может и слезу пустит от жалости к нему и расстройства из-за его простуды.

А по тайге, чаще лесной, как можно скучать? Но, как оказалось, можно, да еще как. Он с удовольствием вдыхал ни с чем несравнимый запах северного леса. А лежащий плотным покрывалом снег, хоть и просел от дневного весеннего солнца, и как будто осунулся слегка, но белизны своей не потерял. И от того на его фоне особенно красивыми были сбросившие белое одеяние деревья. Глядя на все это великолепие, Ластинин вдруг смутился. «Словно девица какая. Сантименты одни, – подумал он о себе, употребив незнакомое словцо, что услышал когда-то в городе». И тут же почувствовал, как от мысли такой кровь прилила к лицу, а щеки, порозовевшие на морозе, стали еще краснее. Он сплюнул и громко выругался, словно пытаясь словами прогнать эти незнакомые ему чувства.

Пока Никифор болел, приятель его, Григорий Конюхов, поначалу занимался его тропой. Поддерживал ее в исправном состоянии, да выпутывал из ловушек и силков попавшихся птиц и белок. Добытую дичь относил к себе домой, где вместе с пойманной на своей тропе, готовил ее для продажи. Вообщем, занимался тем, чем занимаются все охотники после охоты.

Однако, заниматься чужым промыслом Григорию долго не пришлось. Скупщики с Нижней Тойги съехали в том году слишком рано, и Мишка Чупров птицу и шкурки у ачемян принимать тоже перестал. Для личного же потребления надобности особой в охоте тоже не было – в ледниках рябчиков и тетеревов было достаточно. К тому же птица скоро должна была потомством начать обзаводиться и в это время не писаные законы «безобразить» в лесу не позволяли. А потому силки на птицу ему вскоре пришлось побить3333
  Сделать силки не рабочими, не представляющими опасности для птицы (местное)


[Закрыть], а вскоре и беличьи ловушки снял.

«К Лизке, сходить, что ли? – пришла в голову Ластинина неожиданная мысль». В прочем вряд ли ее можно было назвать неожиданной. Дня не было, чтобы он про Лизку не вспоминал. Как в последний раз увидел ее, так с тех дня не было, чтобы он ней не думал. Уж как не пытался себя от того отвадить, ничего не получалось. Не выходила она у него из головы. «Но так просто идти кабыть неудобно как-то. Не звал никто. А чего? Зайду, вроде как о Пашке спрошу, друг же, – нашел повод Ластинин».

– Привет, Ластинин! – услышал он позади себя знакомый голос.

Никифор не спеша обернулся. Как он и предположил, прервал его размышления Мишка Сорокин, или как все в Ачеме его называли, Мишка Сорока. Раскрасневшийся, в расстегнутом картузе, он приветливо улыбался другу детства.

– Мишка? Ты тут как? – удивился Никифор. – Ваша-то тропа насколько я помню, кабыть на той стороне реки была. Ты тут чего потерял?

– Здоров! – приятель подошел ближе и похлопал Ластинина по плечу. – Оправился? Слышал, слышал о твоих ледовых подвигах. С войны вернулся, а к нам ни разу не зашел! Сеструха сказывала, что по ранению вернулся?

– Да, вот руку зацепило. Но, Слава Богу, вроде все отошло. Уж двумя руками топор держу, – Никифор для пущей убедительности потряс над головой обеими руками.

– Ну, и, Слава Богу, – согласно проговорил Мишка. – Скажу тебе по-секрету…

Тут Сорокин сделал многозначительную паузу, и, придвинувшись ближе, словно кто-то их мог еще услышать, произнес:

– Ты в Конюховской полынье не один побывал. Там после тебя Прошка «Сиплый», помнишь Прошку?

– Ну, – согласно кивнул Ластинин, пытаясь вспомнить того, о ком упомянул Сорока.

– Прошка тоже провалился.

– И чего? – недоуменно произнес Никифор.

– Чего, чего, а то! Примета плохая! – воскликнул Мишка.

– Да, ну тебя! Примету тоже он нашел! – попытался отмахнуться Ластинин.

– Ты, того! Не смейся! Бабка моя сказывала про примету, – обиделся Мишка.

– Ну, не тяни, говори, что за примета! – отстраняясь от Сорокина, повысил голос Никифор.

– Вообщем, в прошлом году… Слушай, а ты давай вечером к Кольке Жирному заходи.

– К Рогову?

– Да. Там ребята будут. Посидим, покалякаем, – неожиданно сменил тему Сорокин. – Я гармошку принесу. Девки с Боровины3434
  Название одного из мест деревни


[Закрыть] вроде придут. Суббота же. А то скоро не до посиделок будет. Весна, говорят, ранняя. сказывают, что из-за революции этой и весны почти не будет.

– Ага, лето сразу, – язвительно заметил Никифор.

– К севу готовиться уж нужно, – не замечая усмешки приятеля, проговорил Мишка.

– Ты, про прошлый год стал говорить. Чего в прошлом году-то случилось? – вернул Ластинин разговор к прежней теме.

– А чего случилось, чего случилось? В той же полынье Федька Крохаль искупался! Чуть не утонул. Тебе Конюховы разве не говорили?

– Нет. И чего?

– Чего, чего! Бабка моя говорит, что примета такая у них была. Ну, она же родом с деревни, что рядом с Бакино3535
  Название деревни


[Закрыть]. Вот оттуда примета. Деревня ее на озере была. Там когда-то разбойники беглые клад спрятали. Еще в стародавние времена. Точно не запомнил, когда то было. Так вот, по словам бабки, коль в одном месте люди тонут, то место это лучше стороной обходить. Черт золотой там поселился! Вот что! В деревне той теперь никто и не живет. Все в Бакино перебрались.

– А черт-то тут причем? Да еще и золотой! Может, еще и с зубами изумрудными? – попытался пошутить Никифор, но это у него плохо получилось.

Что-то внутри у Ластинина при слове «золотой» екнуло, в горле запершило, и голос слегка дернулся.

– Ты, не смейся! У меня бабка зря не скажет! Она все наперед видит и все чувствует. Ну, то, что произойти может.

– Да, я не смеюсь. Однако почему «золотой»? – Никифор почувствовал, как его даже слегка запотряхивало от этого слова.

– Потому что! Бабка говорит, золото к себе притягивает людей. Притягивает и губит. Ну, черт этот и губит! От того места, где он поселился лучше, говорит, держатся подальше. Не зря же в ту полынью народ-то проваливается!

У Никифора пересохло в горле. Он еще хотел что-то спросить, но испугался сам себя. Вдруг Мишка заинтересуется его расспросами.

– Ты, Лизку Гавзову давно видел? Как она? Пашку все ждет? – перевел он разговор.

– А ты вечером забегай! Может, там и ответы на свои вопросы узнаешь, – отговорился Мишка, улыбнувшись одними губами. – Да и некогда мне уж, бежать надо. Вот, – он вытащил из-за пояса топор. – Отец тут у болота с неделю назад забыл, так меня послал забрать.

– Не, вечером не смогу. В другой раз, если что, – не раздумывая, ответил Ластинин.

Он и раньше-то не любил все эти посиделки. Только за компанию и ходил. Не одному же по деревне вечерами бродить. А как с войны вернулся, так ни разу никуда не вышел. Уж лучше дома на печи полежать, если совсем дела никакого нет или делать ничего не хочется.