Текст книги "Религиозно-философское наследие священника Павла Флоренского. Антропологический аспект"

«Матесис». Переходный период

Располагающий данными семейного предания Флоренских игум. Андроник (Трубачев) никак не раскрывает существа этого очередного внутреннего кризиса, однако различные источники (в том числе и приводимые игум. Андроником) указывают на то, что одной из причин его могут быть отношения Флоренского с С. С. Троицким (1881–1910) – Другом, к которому обращены «письма» «Столпа» и который назван «единственным» в посвящении к докладу 1906 г. «Догматизм и догматика». В 1907 г., на год раньше Флоренского, он окончил академию, переехал в Тифлис и в 1909 г. женился на его сестре Ольге.

В своих воспоминаниях «Из встреч с П. А. Флоренским (1909–1910)» А. Ельчанинов приводит его слова, относящиеся к январю 1910 г.: «Я хочу настоящей любви; я понимаю жизнь только вместе; без «вместе» я не хочу и спасения; я… просто не имею вкуса ни к жизни, ни к спасению своей души – пока я один»[215]215
  Александр Ельчанинов, свящ. Из встреч с П. А. Флоренским (1909–1910). С. 38.


[Закрыть]. Главную причину своей тоски он связывает с невозможностью найти для себя «настоящего, полного общения»: «все только бумажки, и ни разу – золота»[216]216
  Там же. С. 41.


[Закрыть]. Октябрем 1909 г. датировано ответное письмо Флоренскому Марии Уманец[217]217
  М. Н. Уманец – сестра Н. Н. Неплюева (1851–1908), основателя Православного трудового братства в Черниговской губернии, с которым Флоренский имел переписку.


[Закрыть], в котором процитированы его слова: «…порою нападает отчаяние, что поделаешь один, когда житейское море, воздвигаемое бурею, кипит и пенится…»[218]218
  Цит. по: Переписка священника Павла Александровича Флоренского со священником Сергием Николаевичем Булгаковым. С. 21.


[Закрыть]. И в октябре того же года А. Ельчанинов записывает те «факты», которые он сообщил о Флоренском еп. Антонию (Флоренсову): «…разочарование в науке, беспричинная тоска, пьянство». Сам Флоренский объяснял последнее обстоятельство несколькими причинами: стремлением пережить то, о чем он будет писать и говорить на лекциях («…ведь всякое познавание есть выхождение из себя»; «исторически гносеологический вопрос зародился из культа опьяняющих растений, т. к. лучше всего явление выхождения из себя, тождества субъекта и объекта, знают пьяные»), намерением смирить свою гордость и свое тщеславие и своей тягой к простоте, так противоположной широко распространенному вокруг фарисейству[219]219
  См.: Александр Ельчанинов, свящ. Из встреч с П. А. Флоренским (1909–1910). С. 35–41.


[Закрыть].

О том, что в этих объяснениях не было лукавства и надуманности, свидетельствуют другие источники, – например, письмо Флоренского матери в декабре 1905 г., в котором уже тогда проявилось его разочарование в духовной академической среде. «Куда ни оглянешься, – писал он, – нет полной честности, бескорыстия и объективного отношения к вопросам и делам». Уже тогда Флоренский хотел бросить академию «и уйти странствовать или поселиться в лесу»[220]220
  Отец Павел Флоренский о воспитании. С. 272.


[Закрыть], и то же самое желание оставить академию отметил у него Ельчанинов в записи октября 1909 г.[221]221
  См.: Александр Ельчанинов, свящ. Из встреч с П. А. Флоренским (1909–1910). С. 38.


[Закрыть]

Именно в этот период («мучительные и духовно непросветленные годы», по выражению игум. Андроника) Флоренский обращается к исследованию своего рода и делает ошибочное открытие, согласно которому его прадед Андрей был священником[222]222
  Эту ошибку о. Павел исправил впоследствии. Его прадед Андрей на самом деле был дьячком в Костромской губернии; дед Иван – учился в Костромской семинарии, окончив которую, вместо академии поступил в Медицинский институт при Московском университете (см.: Павел Флоренский, свящ. Детям моим: Воспоминания прошлых дней. С. 293).


[Закрыть]. Он сравнивает сложившиеся судьбы деда и отца и делится с В. Розановым такими впечатлениями: «Словно рок какой тяготеет над всем родом… Иногда мне кажется, что этот рок – Божье наказание и вразумление – за то, что отступил род от священного служения, что это – ревность Божия, и «трагедия рока» не прекратится, доколе не будет искупления, доколе род, в лице хотя бы кого-нибудь, не вернется к… своему призванию» (письмо от 15 ноября 1909 г.). «В этом оставлении семейного священства ради науки» Флоренскому представляется «принципиальная ошибка» (термин из логики Аристотеля) всего рода, и «пока мы, – пишет он, – не вернемся к священству, Бог будет гнать и рассеивать все самые лучшие попытки» (письмо от 28 мая 1910 г.)[223]223
  Там же. С. 278–279.


[Закрыть].

Именно таким путем Флоренский приходит к мысли о необходимости принять священный сан. Признав однажды некоторое событие за Божественное знамение, он не стал дожидаться указанного еп. Антонием (Флоренсовым) 30-летнего возраста (для решения вопроса о монашестве) и вступил в брак с сестрой своего нового друга Василия Гиацинтова Анной. Таинство брака состоялось 25 августа 1910 г., а через 8 месяцев после этого, 23 и 24 апреля 1911 г., еп. Феодор (Поздеевский) рукоположил Павла Флоренского в диакона и священника.

«Все это время, – писал он 11 мая 1911 г. В. Розанову, – у меня… такое торжество, словно настал день 7-й, словно наступила Вечная Пасха. Какой-то невыразимый, неосязаемый, непонятный для меня самого внутренний мир низошел в душу, в сердце, во все тело… Я вернулся к предкам… Вся психология перевернулась… (курсив мой. – Н. П.)»[224]224
  Цит. по: Андроник (Трубачев), игум. Жизнь и судьба // Павел Флоренский, свящ. Сочинения: В 4 т. Т. 1. С. 18–19.


[Закрыть]. Сходным образом о. Павел поделился своими переживаниями и с С. Н. Булгаковым, описывая ему связанное с совершившимся таинством Священства «чувство вечности или вневременности»[225]225
  Переписка священника Павла Александровича Флоренского со священником Сергием Николаевичем Булгаковым. С. 44.


[Закрыть]. Эта переписка, кстати сказать, подтверждает внезапный характер решения Флоренского стать священником, которое явилось результатом совершенного им «открытия рода», а не было следствием некой закономерной тяги к «жречеству», понимаемому по образцу античного культа[226]226
  С подобным мнением приходится встречаться в литературе об о. Павле Флоренском. Опровергает его С. Н. Булгаков, довольно хорошо знавший о. Павла в этом отношении. «Ваше посвящение, – писал он ему 28 апреля 1911 г., – …непредвиденное и непреднамеренное…» (Там же. С. 39).


[Закрыть].

Вместе с тем о. Павел действительно был склонен ограничивать функции священства лишь совершением культовых священнодействий, в чем тоже, думается, проявились его определенные антропологические воззрения. По этим воззрениям таинства и вообще культ прежде всего воздействуют на ноуменальную основу человеческого естества и уже потом освящение от «корней» передается к «ветвям» и «ответвлениям», доходя до «периферического сознания». Священнодействия поэтому гораздо более важная деятельность священника, чем проповедь и пастырство, касающиеся лишь такой «внешней», эмпирической структуры, как сознание. В письме из Ялты (1922) о. Сергий Булгаков вспоминал, что перед принятием священства говорил в беседе с о. Павлом о своем желании быть «жрецом», а не «пастором», и Флоренский с ним соглашался[227]227
  См.: Там же. С. 169. В 1922 г. о. С. Булгаков уже придерживался иной точки зрения: «Православный священник есть не только жрец, но и пастырь… В своем «жречестве» православный священник… вкушает неземное блаженство тайнодействия», но это, по мнению о. Сергия, только одна сторона церковности (см.: Там же. С. 169). Ср.: «Священство – по преимуществу евхаристическое служение. В Таинстве Тела и Крови совершается освящающее единение пастыря и пасомых… Евхаристия – средоточие пастырского служения» (Настольная книга священнослужителя. Т. 8. М., 1988. С. 559).


[Закрыть]. Это, разумеется, не значит, что Флоренский в принципе отказывался от осуществления пастырского руководства как священник, но господствующая тенденция была именно такой.

В последующие годы о. Павел продолжил исследование своего рода, затрачивая на это много времени и сил. «Копаюсь в роде своем, – это из письма В. Розанову в октябре 1915 г. – Это стоит больших усилий, непрестанной переписки, перелистывания десятков томов и папок, расспросов, поездок даже…»[228]228
  Павел Флоренский, свящ. Детям моим: Воспоминания прошлых дней. С. 282.


[Закрыть] Развернутое учение о роде он приводит в работе «Смысл идеализма» (1915) и в лекциях «Об историческом познании» (1916), где большое внимание уделено также вопросам составления генеалогического древа. Даже в период интенсивной работы над разными статьями и лекционными курсами он не оставляет этого направления исследований. Обращаясь (в апреле 1919 г.) к одной из родственниц с просьбой рассказать что-либо из прошлого, о. Павел пишет: «Не любопытство говорит во мне… когда хочется мне запечатлеть каждую малейшую черточку прошлого, столь для меня утраченного. Нет – это чувство ответственности перед будущим, исполнение долга и почтение к прошлому, исполнение заповеди о почитании предков»[229]229
  Там же. С. 11.


[Закрыть].

Таинства Брака и Священства положили конец внутренним кризисам, но вскоре новое испытание для о. Павла пришло «извне»: как раз в 1911 г. до России докатилась волна разгоревшегося на Афоне спора вокруг Имени Божия. К этому времени Флоренский уже имел значительные наработки в области учения об Имени как онтологической реальности (неопубликованные курсовые работы 1906–1907 гг. и работа «Общечеловеческие корни идеализма», 1908) и, хотя не совсем соглашался с имяславцами, выступил на их стороне. Его участие в полемике не было открытым, но выход Синодального послания от 18 мая 1913 г., осудившего учение имяславцев, он воспринял чрезвычайно болезненно. «Я так устал и от дел и от дрязг из-за Имени, – писал он в черновике за несколько дней до этого, – что, кажется, готов согласиться на что угодно, лишь бы оставили меня в покое, – т. е. согласиться внешне, что, вероятно, только и требуется… Мне невыносимо больно, что Имяславие – древняя священная тайна Церкви – вынесено на торжище и брошено в руки тех, кому не должно касаться сего…»[230]230
  Переписка священника Павла Александровича Флоренского с Михаилом Александровичем Новоселовым. С. 99.


[Закрыть]

К этому времени о. Павел уже выявил «древнейшее» и «общечеловеческое» представление о том, что имена выражают саму сущность вещей. Применительно к человеку «имя есть сама мистическая личность человека», некая особая сущность, приобщаясь которой человек делается «истинным человеком, animal religiosum»[231]231
  Павел Флоренский, свящ. Сочинения: В 4 т. Т. 3(2). С. 161–162.


[Закрыть]. Отвержение такого в высшей степени онтологического значения имени для него было равносильно уничтожению всей мистической глубины христианства, «протестантством» в наиболее страшном, разрушительном значении этого слова. «Христианство есть и должно быть мистериальным, – писал он в черновике. – А что для внешних – то пусть будут протестантствовать…»[232]232
  Переписка священника Павла Александровича Флоренского с Михаилом Александровичем Новоселовым. С. 100.


[Закрыть] «Внешними» при этом автоматически и становятся те, для кого имена – только «условные значки вещей». Вот с чем сравнивается такое «имяборчество»: «Ночью, – пишет о. Павел, – Вы, положим, испытали мистическое проникновение в таинственность природы. Но приходит NN и сообщает: помилуйте, Ваш сад в 1/4 десятины, а ничуть не бесконечность»[233]233
  Там же.


[Закрыть].

Всю трагичность для о. Павла ситуации 1913 г. можно понять, если посмотреть на отвержение Синодом имяславия с его точки зрения: «субъективизм» и «психологизм», с которыми он всячески боролся исходя из своего внутреннего опыта, казались ему победившими в Русской Церкви на самом высоком уровне. И при всем том противопоставить себя церковной иерархии и священноначалию для него было невозможно – опять же в силу твердых убеждений в «мистериальной» природе Церкви и христианства. Представляется, что именно в таком ключе следует рассматривать уже упоминавшееся письмо о. Павла еп. Феодору в октябре 1913 г., хотя «внешне» оно написано по поводу сложностей, возникших с магистерской диссертацией Флоренского. «…Есть силы, – пишет в нем о. Павел, – с которыми бороться трудно и, быть может, даже невозможно. Я, по крайней мере, устал за 10 лет и от борьбы отказываюсь»[234]234
  Андроник (Трубачев), игум. Из истории книги «Столп и утверждение Истины». С. 832.


[Закрыть].

Для успешной защиты магистерской диссертации в 1914 г. о. Павел исключает из «Столпа» наиболее важные в антропологическом плане письма «Геенна», «София», «Дружба» и «Ревность», но в том же году публикует в издательстве «Путь» «Столп» в полном составе. Главное его занятие в этот период – исследование проблемы рода, но в 1914 г. в «Богословском вестнике» (редактором которого о. Павел был с 1911 по 1917 г.) он публикует очень важную работу «Пределы гносеологии», составленную по лекциям курса «Введение в историю античной философии», прочитанным в 1908–1909 гг. Она в числе прочего утверждает «мысле-образность» вещи и «вещеобразность» мысли, т. е. утверждает двуединую духовно-чувственную реальность и постепенно переходит к указанию на реальность многоуровневую[235]235
  См.: Павел Флоренский, свящ. Сочинения: В 4 т. Т. 2. С. 48–49, 58–59.


[Закрыть]. Здесь фактически совершается путь (или, если угодно, прообраз пути), по которому, разрабатывая тему антроподицеи, Флоренский будет «обогащать» понятие символа «энергетическими концепциями» (С. Хоружий).

Еще в «Общечеловеческих корнях идеализма» (лекция, прочитанная в 1908 г. и опубликованная в «Богословском вестнике» в 1909 г.) Флоренский, не зная об имяславческой полемике на Афоне и еще не обращаясь к «богословию энергий» свт. Григория Паламы, сделал настоящее имяславческое утверждение о том, что в Имени Божием «открывается звателю Его божественная энергия…»[236]236
  Там же. Т. 3 (2). С. 164.


[Закрыть]. Теперь, с подачи о. Антония Булатовича, он берет на вооружение категорию энергии и перестраивает по ней всю свою онтологию и – соответственно – антропологию. Это – новое и мощное оружие в борьбе за «онтологизм», но в «переходный период» о. Павел, по всей видимости, считал решительную и острую полемику еще неуместной.

В мае 1913 г. в одной из лекций по истории философии «возрождение средневековых споров об энергии и сущности Божества» (т. е. имяславческую полемику) он называет одним из признаков «наступления чего-то нового, совсем нового, – что уже было старым»[237]237
  Там же. Т. 2. С. 92.


[Закрыть]. Фактически о. Павел ожидал и, как ему казалось, провидел очень скорое наступление эпохи утверждения «онтологизма» в мировоззрении, т. е. возвращения к «древнейшему», «общечеловеческому» миросозерцанию. События 1917 г. он воспринял прежде всего с точки зрения этих ожиданий, и примерно к этому рубежу, как представляется, целесообразно относить начало собственно «позднего» периода его творчества – разработку темы антроподицеи с явным полемическим контекстом.

«Матесис». Вторая половина

Но прежде случился духовный разлад с М. Новоселовым и со всем «кружком», с прежними единомышленниками по поддержке имяславия. «Онтологизм» Флоренского доведен до многих крайних пределов; он с самого начала был несогласен с о. Антонием Булатовичем, отрицающим присутствие Божественной энергии и Самого Бога в самих звуках Имени Божия[238]238
  См.: Переписка священника Павла Александровича Флоренского с Михаилом Александровичем Новоселовым. С. 78, 99, 107.


[Закрыть], и после августа 1914 г. фактически отказался от дальнейшего сотрудничества с ним[239]239
  Была и другая причина этого отказа. «Вы рискуете печатать книгу, – писал о. Павел о. Антонию по поводу его книги «Моя мысль во Христе» (Пг., 1914), – каждая страница которой содержит достаточный материал для обвинения Вас в ересях, и уже не мнимых (имяславие), а в действительных» (Там же. С. 135).


[Закрыть]. В 1916 г. он, зная (и даже специально это отмечая) о почитании А. С. Хомякова М. Новоселовым, Ф. Д. Самариным и др., сначала в «Богословском вестнике», а затем отдельным изданием публикует материал «Около Хомякова», в котором местами в достаточно резких выражениях обвиняет его в том же «протестантстве», т. е. в тенденции к уничтожению мистической основы Церкви и христианства. «Существо православия, – пишет он, – есть онтологизм – принятие реальности от Бога как данной, а не человеком творимой», между тем как у Хомякова он находит борьбу с «онтологическим моментом в религии», карикатурное представление многих черт «онтологизма»[240]240
  Павел Флоренский, свящ. Сочинения: В 4 т. Т. 2. С. 294–295, 299.


[Закрыть]. Флоренский делает решительный вывод: «Имманентизм[241]241
  Здесь под этим термином о. Павел имеет в виду тенденцию представлять Истину как имманентную человеческому разуму, хотя бы и соборному, как «сочиняемую» Церковью, а не открывающуюся ей. См.: Там же. С. 296.


[Закрыть] – таков привкус теорий Хомякова»[242]242
  Павел Флоренский, свящ. Сочинения: В 4 т. Т. 2. С. 296.


[Закрыть], а следовательно, и всех его почитателей и продолжателей его идей в богословии и философии.

Это нужно сравнить с тем, что Флоренский писал (на черновике) С. Булгакову в августе 1917 г. по поводу только что вышедшей его книги «Свет невечерний»: «Радовался Вашей книге и находил ответы на основной запрос свой – запрос о трансцендентном… Теперь всюду прет имманентное. Церковное управление, таинства, смысл догматов, сам Бог – все имманентезируется, лишается не-в-нас-сущего бытия, делается модусом нас самих. Все заняты срытием вершин, затуманиванием твердей земных, вонзающихся в Лазурь небесную. Ваша книга – единственное исключение из этого общего потока (курсив мой. – Н. П.)»[243]243
  Переписка священника Павла Александровича Флоренского со священником Сергием Николаевичем Булгаковым. С. 130–132.


[Закрыть]. О. Павел делал такие заключения в то время, когда в русском богословии уже возникло так называемое неопатристическое течение, которое (с конца 1890-х гг.) пыталось вернуть православную богословскую мысль к св. Отцам и освободиться от католическо-протестантских влияний. В связи с этим течением стоят имена архиепископов Михаила (Грибановского), Антония (Храповицкого), Сергия (Страгородского), Илариона (Троицкого) и самого ректора МДА еп. Феодора (Поздеевского), довольно близкого к о. Павлу и к новоселовскому «кружку». О. Павел признал, что «имена Митрополита Петроградского Антония и Архиепископов Антония и Сергия» стали «лозунгами обширных течений русской богословской мысли», и при этом прямо связал их, а следовательно, и сами эти течения, со столь резко критикуемыми им идеями Хомякова[244]244
  См.: Павел Флоренский, свящ. Сочинения: В 4 т. Т. 2. С. 288.


[Закрыть].

По всей видимости, приступая на рубеже 1916–1917 гг. к разработке давно задуманной темы антроподицеи, о. Павел ощущал себя почти одиноким защитником «онтологизма» и «мистических основ» христианства, вынужденным действовать в условиях, когда «всюду прет имманентное». В конце 1916 г. новоселовский «кружок» осудил его за работу «Около Хомякова», и он сообщил С. Булгакову о своем решении, сохраняя «признание, уважение и любовь» к членам «кружка», «действовать и мыслить совершенно независимо», не считаясь «с намерениями и действиями других»[245]245
  Переписка священника Павла Александровича Флоренского со священником Сергием Николаевичем Булгаковым. С. 117.


[Закрыть].

Все «позднее» творчество о. Павла, отмечу еще раз, проходит под знаком полемики, гораздо более глобальной в смысле мировоззрения, чем столкновение «имяславцев» и «имяборцев» в 1911–1914 гг. Это борьба за утверждение «онтологизма», за возврат (с точки зрения о. Павла) к древнейшим «общечеловеческим» истинам. В двух очень коротких заметках по антропологии он довольно четко обозначил свои ориентиры в интересующей нас области. «Понимание цели, ради которой существует все в человеке, и будет антропологией…», – указано им в конце 1916 г. («Заметки по антропологии»)[246]246
  Флоренский П. А. Т. 2: У Водоразделов мысли. С. 39.


[Закрыть]. Но при этом «антропология не есть самодовлеемость уединенного сознания… микрокосм есть малый образ макрокосма, а не просто что-то само в себе». В частности, органы чувств человека, такие, как зрение, слух и т. д., – это не что иное, как метафизические оси самого мира: «метафизическое выражается в психологическом, психологическое выражает метафизику» («Философская антропология», 1918)[247]247
  Там же. С. 34.


[Закрыть].

В жизни и деятельности о. Павла начиная с 1917 г. многое будет казаться непонятным и странным, если не учитывать его убеждения в том, что события в России явились предвестником всеобщего утверждения «нового» мировоззрения, возвращенного к своим древнейшим общечеловеческим истокам. В апреле 1917 г. он готовит доклад «О религиозных задачах, стоящих перед новой Россией», в июне 1917 г. совместно с Булгаковым составляет проект учреждения в Москве «Религиозно-философской академии». По замыслу ее создателей, в числе прочего академия должна была содействовать «углубленному постижению Православия как вселенского по своему религиозному охвату» и осознанию роли России в решении «задач всечеловеческого деяния»[248]248
  Переписка священника Павла Александровича Флоренского со священником Сергием Николаевичем Булгаковым. С. 124–125.


[Закрыть]. «Мы знали, – вспоминал об этом С. Булгаков, – что через нас проходит сейчас ось Православия и всемирной истории». «Чего мы хотели? Явить истинную православную церковность во всей ее красоте, глубине и широте, дав православные ответы на все запросы современности и все их, таким образом, вместив в ее ограде». Все должно было быть «ассимилировано», «оправославлено», «оцерковлено» – философия, оккультизм, наука, искусство…[249]249
  См.: Переписка священника Павла Александровича Флоренского со священником Сергием Николаевичем Булгаковым. С. 175–176.


[Закрыть] Для о. Павла это уже было некоторым предвосхищением эпохи «праксис», для которой он продолжал готовить теоретическую базу.

В сентябре 1917 г. о. Павел составляет (дополненный в 1919 г.) спецкурс «Из истории философской терминологии», где рассматривает очень важные антропологические вопросы, в т. ч. «мистическую анатомию» и человека как микрокосма. «Физиология, – говорит он в одной из лекций, – в основах своих есть непременно мистическая физиология и основа общечеловеческой религии». Здесь учение о. Павла об онтологическом значении тела человека доведено, как кажется, до своего высшего предела: «Наше тело, – утверждает он, – не что-то между прочим…. а нечто первостепенное и исключительно важное», оно «бесконечно глубже», чем это представляется грубому материализму и отвлеченному спиритуализму[250]250
  Павел Флоренский, свящ. Сочинения: В 4 т. Т. 3 (1). С. 438.


[Закрыть].

В лекциях по «Философии культа», относящихся к 1918–1919 гг., человек рассматривается в реальностях «сущности» и «ипостаси», причем говорится о том, что «сущность» являет себя телом, а «ипостась» заявляет о себе речью[251]251
  См.: Павел Флоренский, свящ. Из богословского наследия. С. 143–144.


[Закрыть]. Это делает значимыми для антропологии Флоренского его работы из цикла «У Водоразделов мысли» (1917–1922), относящиеся к философии языка и слова. В 1922 г. о. Павел завершает цикл «Философии культа» несколькими лекциями, где человек рассмотрен с точки зрения понятий «лика», «лица» и «личины» («Иконостас») и как совокупность «концентров напластования личности», каждый из которых может быть назван «телом» («Философия культа»)[252]252
  Там же. С. 218.


[Закрыть]. К этой последней теме он возвращается в своей заключительной работе – «Имена» (1926). Здесь Флоренский повторяет многие идеи об онтологическом значении имени, отмеченные еще в студенческих обзорах 1906–1907 гг., и представляет имя как первое проявление «духовной сущности», некое тончайшее тело, за которым следуют далее более грубые структуры. Он как бы специально дает понять, что для него не важны их точные названия (в отличие от теософии и оккультизма, где – в разных вариантах – все тела прописаны[253]253
  Как правило, последовательность их по мере «утончения» такова: физическое, эфирное, астральное и ментальное.


[Закрыть]), но однажды, мимоходом, указывает на их связь с «материалом» окружающей среды – «мистическим, оккультным, социальным, психическим, физическим»[254]254
  Флоренский П. А. Имена. Харьков; М., 2000. С. 52–53; ср.: Там же. С. 19.


[Закрыть]. Об «астральной» структуре человека Флоренский упоминает в работе «Магичность слова», написанной в 1920 г.[255]255
  Флоренский П. А. Т. 2: У Водоразделов мысли. С. 271.


[Закрыть]; об «астральном выхождении из себя» говорит в «Воспоминаниях» в записи января 1924 г.[256]256
  Павел Флоренский, свящ. Детям моим: Воспоминания прошлых дней. С. 229.


[Закрыть]

Совершенно определенно о. Павел утверждает имя как высшую онтологическую реальность в человеке, которая «предопределяет личность и намечает идеальные границы ее жизни»[257]257
  Флоренский П. А. Имена. С. 67.


[Закрыть]. «Именем выражается тип личности, онтологическая форма ее, которая определяет далее ее духовное и душевное строение»[258]258
  Там же. С. 52.


[Закрыть]. Без имени человеческое Я, т. е. личность – «чистая субъективность»; «имя – онтологически первое, а носитель его, хотя бы и святой – второе»[259]259
  Там же. С. 26.


[Закрыть].

До своего первого ареста и трехмесячной ссылки в Нижний Новгород (1928) о. Павел пытался внести свой вклад в сохранение культурного наследия Церкви, спасти от закрытия Троице-Сергиеву Лавру и Оптину пустынь. Работая в советских научных учреждениях, он (до 1928 г.) неизменно появлялся везде в священническом подряснике. Кроме чисто научно-технических работ (по электротехнике и материаловедению[260]260
  Электрическим и магнитным силам о. Павел придавал особое онтологическое значение (см., например: Павел Флоренский, свящ. Сочинения: В 4 т. Т 3 (1). С. 395–400), и поэтому его научные труды в годы советской власти, несомненно, проходили в общем философском контексте. Кроме того, наивно или нет, но Флоренский противопоставил ленинскому тезису «Коммунизм есть Советская власть плюс электрификация всей страны» свое мнение: «Электрификация как преодоление марксизма» (Там же. Т. 3 (2). С. 381.


[Закрыть]) он начал большую работу над «Словарем символов» (Symbolarium), которую планировал осуществлять и с привлечением других специалистов. Первый выпуск «Словаря», посвященный символу точки, был написан совместно с профессором А. И. Ларионовым к 1923 г. и содержал важные моменты, которые нельзя обойти в процессе изучения философско-богословского наследия о. Павла. Нужно выделить и такие работы о. Павла, как «Мнимости в геометрии» (1922), «Рассуждение на случай кончины отца Алексея Мечева» (1923), которая в числе прочего включает интересную для о. Павла тему возможности для человека еще при жизни «научиться умирать», и др.

В 1924 г. о. Павел подготовил две статьи для публикации в журнале «The Pilgrim», которые были посвящены вопросам христианского объединения. Одна из них («Записка о христианской культуре») действительно была опубликована на английском языке и призывала все исповедания «вместо оборонительной апологетики» к положительному раскрытию и разъяснению смысла своих упований. Здесь же о. Павел указывал на необходимость раскрытия христианских воззрений «на природу человека и на всю тварь»[261]261
  Флоренский П. Христианство и культура. С. 647.


[Закрыть]. Другая статья – «Записка о православии» – интересна тем, что четко обозначает принципиальную позицию о. Павла: нет и не может быть ложных религий[262]262
  См.: Там же. С. 627–628.


[Закрыть].

После короткой ссылки 1928 г. о. Павел был восстановлен в должности заведующего отделом материаловедения Всесоюзного электротехнического института[263]263
  Некоторые подробности о научно-технической деятельности о. Павла в советское время см., например: Павел Флоренский, свящ. Сочинения: В 4 т. Т. 4: Письма с Дальнего Востока и Соловков. С. 127, 739.


[Закрыть]. Новый арест произошел в феврале 1933 г.

«Праксис»

«Надо очень, очень расти», – писал о. Павел в 1912 г., – чтобы превзойти «матесис» «и очень много страдать, чтобы дорасти до мистерий», до «праксис»[264]264
  Андроник (Трубачев), игум. Из истории книги «Столп и утверждение Истины». С. 829.


[Закрыть]. «Только глубокие страдания по-настоящему формуют нашу личность и оставляют на ней существенные изменения», – свидетельствовал он в «Воспоминаниях», обращенных к детям (1924), – в то время как «удовольствие бесследно исчезает из памяти; радости памятуются, но как бледные, бескровные тени»[265]265
  Павел Флоренский, свящ. Детям моим: Воспоминания прошлых дней. С. 238.


[Закрыть]. Эпоха «праксис» наступила для о. Павла не так, как он это предполагал, расписывая этапы своего духовного становления, хотя оправдалась самая, может быть, главная интуиция – связь «деяния» и страдания. В июле 1933 г. о. Павел был осужден на 10 лет, сослан в так называемый БАМЛАГ, где в поселке Сковородино, на «Опытной мерзлотной станции», развернул исследования вечной мерзлоты. К осени 1934 г. эти работы с его участием были внезапно прерваны в связи с переводом его в лагерь на Соловки. Там о. Павел внес большой вклад в создание производства йода и готовил проекты по комплексному использованию водорослей. Все эти работы также были прерваны, и 8 декабря 1937 г. о. Павел был расстрелян предположительно в неизвестном месте в Ленинградской области. Наследие о. Павла, оставшееся от этого периода, – его переписка с женой, матерью и детьми[266]266
  Последнее письмо от о. Павла пришло в Загорск 19 июля 1937 г.


[Закрыть], а также – сами направления и результаты его научных исследований на Дальнем Востоке и Соловках. В одном из писем 1936 г. он подтверждает свое учение о роде: «Я считаю, что знать прошлое своего рода есть долг каждого и приносит много пользы для самопознания и исправления или предупреждения возможных ошибок…»[267]267
  Павел Флоренский, свящ. Сочинения: В 4 т. Т. 4: Письма с Дальнего Востока и Соловков. С. 415.


[Закрыть] В письме 23 февраля 1937 г. повторяются высказанные (в связи с учением о роде) на лекции «Об историческом познании» (1916) убеждения о связи времени с Вечностью. «Я высказываю вам это, – говорил Флоренский студентам, – как наиболее твердый пункт внутренней своей жизни: ничто не пропадает»[268]268
  Флоренский П. Христианство и культура. С. 30.


[Закрыть]; «Во мне давно живет твердое убеждение, – написано в письме, – что в мире ничто не пропадает[269]269
  О том, что это действительно давнее убеждение о. Павла, свидетельствует его письмо матери в январе 1905 г.: «Для меня старое не откидывается, не выбрасывается за окно, а вечно сохраняется и утилизируется» (цит. по: Отец Павел Флоренский о воспитании. С. 170).


[Закрыть]. Для личной жизни это убеждение, м. б., и недостаточно утешительно. Но если на себя смотреть как на элемент мировой жизни, то при убеждении, что ничто не пропадает, можно работать спокойно… (курсив мой. – Н. П.)»[270]270
  Павел Флоренский, свящ. Сочинения: В 4 т. Т. 4: Письма с Дальнего Востока и Соловков. С. 677.


[Закрыть]. «Все проходит, но все остается» (письмо 6/7 апреля 1935 г.), «Прошлое не прошло, а сохраняется и пребывает вечно» (письмо 27 мая 1935 г.)[271]271
  Павел Флоренский, свящ. Все думы – о вас. С. 95, 119.


[Закрыть]. При этом о. Павел полагает, что внутри рода родственники могут воздействовать на судьбы друг друга. «Я принимал за это время удары за вас, – пишет он в марте 1934 г., – так хотел и так просил Высшую Волю». «Все это время я страдал за вас и хотел, и просил, чтобы мне было тяжелее, лишь бы вы были избавлены от огорчений, чтобы тяжесть жизни выпала на меня взамен вас»[272]272
  Там же. С. 60, 63.


[Закрыть].

В письмах повторяются многие важные мысли из «Воспоминаний». Например, о. Павел пишет однажды, что все свои идеи извлекал не из книг, а «из себя»[273]273
  Там же. С. 374.


[Закрыть], отмечает, что на протяжении 50 лет своей жизни убедился в верности своих изначальных детских впечатлений[274]274
  См.: Там же. С. 224–225.


[Закрыть], советует обращать внимание на самое раннее детство ребенка, «когда закладывается самый каркас личности. Все остальное, позднейшее, – только вариации на тему раннейшего детства»[275]275
  Там же. С. 422.


[Закрыть]. О. Павел рассказывает, как «чувствовал» своих детей до их рождения[276]276
  См.: Там же. С. 118.


[Закрыть], учит дочь Ольгу «символически воспринимать действительность», т. е. уметь «находить высшее в «здесь» и «теперь»»[277]277
  Там же. С. 307.


[Закрыть]; также для Ольги он развертывает целое учение о слове, сходное с изложенным в работе «Магичность слова» в 1920 г.[278]278
  См.: Павел Флоренский, свящ. Сочинения: В 4 т. Т. 4: Письма с Дальнего Востока и Соловков. С. 38, 249.


[Закрыть] и учение о Хаосе, который онтологически выше человеческой индивидуальности[279]279
  См.: Там же. С. 181–182.


[Закрыть].

Исследуя вечную мерзлоту, Флоренский находит в ней символ человеческой души и повторяет свое учение из «Философии культа» о необходимости некой гармонии между сознанием и подсознанием в человеке[280]280
  См.: Там же. С. 734.


[Закрыть]. Явление вечной мерзлоты, по его мнению, вообще имеет чрезвычайную важность «для общего миропонимания»[281]281
  См.: Павел Флоренский, свящ. Все думы – о вас. С. 43, 56, 164.


[Закрыть]. «В природе, – пишет он, – самое лучшее воспитание»[282]282
  Там же. С. 425.


[Закрыть], «природа – лучшая очистительница», «какой-нибудь час в природе даст понять то, чего не понимала раньше» (письмо дочери Ольге в январе 1935 г., за месяц до ее 17-летия)[283]283
  Павел Флоренский, свящ. Сочинения: В 4 т. Т .4: Письма с Дальнего Востока и Соловков. С. 175.


[Закрыть]. «Математика – самая важная из наук, образовывающих ум, углубляющая, уточняющая… связывающая все мировоззрение в один узел; она воспитывает и развивает, дает философский подход к природе»[284]284
  Павел Флоренский, свящ. Все думы – о вас. С. 217.


[Закрыть]. «Математика должна быть… привычкою мысли: надо научиться видеть геометрические соотношения во всей действительности и усматривать формулы во всех явлениях»[285]285
  Там же. С. 293.


[Закрыть].

Подобные примеры можно продолжать вплоть до повторения о. Павлом в начале 1937 г. своего убеждения в наступлении «поворотного пункта хода исторических событий», когда «происходит переустройство в самих корнях» всех отраслей жизни[286]286
  Там же. С. 222.


[Закрыть]. «Не знаю, – писал о. Павел в начале 1935 г., – каков будет суд, но сам скажу, что старался не делать плохого и злого, – и сознательно не делал. Просматривая свое сердце, могу сказать, что ни на кого у меня нет гнева и злобы»[287]287
  Там же. С. 83.


[Закрыть]. А в конце 1935 г. добавлял на ту же тему: «И если бы мне было дано начинать жизнь заново, с детства, я, вероятно, шел бы тем же путем, который уже пройден. Я делал ошибки. Но в основном совесть моя спокойна»[288]288
  Там же. С. 374.


[Закрыть].

Почти за полгода до гибели (4 июня 1937 г.) он сформулировал, если можно так сказать, последний тезис своей «антропологии»: «И всем существом ощущаю ничтожество человека, его дел, его усилий (курсив мой. – Н. П.)»[289]289
  Там же. С. 246.


[Закрыть]. Эпоха «праксис» для о. Павла прошла в условиях массового и насильственного богоотступничества, а ожидаемое им возвращение к Религии не вместилось в срок, отведенный ему для земной жизни. На очень глубоком, не каждому доступном жизненном опыте он ощутил ничтожество человека, желающего оградить себя от своего Творца.