Текст книги "Яркий Миг"

– Столичный вестник! Столичный вестник! Узнайте о пожаре в особняке Стриксов! Столичный вестник! Не пропустите! Представитель клана Годвин приехал в Мистрейд и дал эксклюзивное интервью нашей редакции! Столичный вестник! Купите газету и узнайте, когда же Вильгельм Цингулат продемонстрирует свой новейший летательный аппарат! Столичный вестник!

Парнишка практически столкнулся с высоким мужчиной в черном пальто. Тот остановил мальчика, быстро протянул ему несколько монет и, получив взамен газету, скрылся в табачной лавке. Парнишка побежал дальше, продолжая громко выкрикивать заголовки сегодняшнего выпуска «Столичного Вестника», главной и, возможно, самой лживой газеты Мистрейда.

Мимо меня, хихикая и о чем-то шумно перешептываясь, пробежала толпа студенток в белых юбочках и синих пиджачках, словно стайка потревоженных птиц. Держа в руках широкие папки и тубусы, они спешили на занятия в художественную школу искусств имени благодетеля Ришара, что располагалась за углом, и не обратили на меня никакого внимания. Равно, как и все прочие прохожие на этой улице. Поглощенные своими собственными проблема и раздумьями, они не замечали покинувшего кладбище человека, бережно несущего на руках что-то (или кого-то) завернутое в сверток. Так уж заведено в нашем чудном городе. Если произошло что-то важное, то люди прочитают об этом в газете за завтраком, во время обеда или после ужина. А если ничего важного не происходит, то и тратить на это время совершенно не стоит. Куда важнее подумать о собственных заботах. Я не осуждаю и не виню жителей Мистрейда – не подумайте, сам за годы жизни в этом городе изрядно очерствел и стал невнимателен. Но иногда становится действительно смешно наблюдать за тем, как горожане попадают в самые нелепые ситуации лишь по причине собственной незаинтересованности окружающим миром и отсутствия какого-либо желания элементарно смотреть по сторонам.

Выйдя на дорогу, я громко свистнул и поднял вверх левую руку. Один из кэбов тут же свернул в мою сторону и, резко сбросив скорость, остановился. Лошадь фыркала, недовольная такой резкой сменой курса.

– Янтарная улица, 25, – громко провозгласил я, поднимая глаза на кучера.

– Два сильверена, сэр, – ответил мне бородатый мужчина в черном цилиндре.

Я протянул ему три и добавил:

– У меня мало времени.

– Понял вас, сэр, – кивнул он.

Я забрался в кэб, и тот тут же дернулся с места. Кучер действительно меня понял и погнал вперед, не жалея лошадь. Таким темпом дорога должна была занять минут пятнадцать, может, даже десять, если повезет.

Я положил зверька на мягкое сидение рядом с собой и развернул пальто, желая проверить состояние моего подопечного. Я серьезно опасался, что обнаружу мертвое животное. Но зверь был жив, дышал все так же тяжело и прерывисто, но, главное, дышал и не выражал никаких признаков свечения или нагрева. Это меня немного успокоило, вселило надежду на позитивный финал моего маленького приключения.

Расслабившись, я вновь почувствовал, как сильно болит рука. Спина болела тоже, и еще несколько ушибленных частей тела, но все это не шло ни в какое сравнение с болью от ожога. Пока я нес зверька и был увлечен его спасением, эта боль отступила на задний план, но вернулась, как только я дал себе возможность перевести дух.

Я внимательно осмотрел ожог. Он был очень странной формы. Длинный, узкий, он начинался почти у запястья и тянулся тонкой полосой вдоль локтевой кости, затем сворачивал на внутреннюю сторону руки, где резко обрывался всего в паре сантиметров от изгиба локтя. Мне сразу вспомнились те световые ленты, которые я видел над зверьком. Похоже, что ожог я получил от одной из них. Черт, как же он болел!

Понимая, что никаким образом сейчас мне не удастся нейтрализовать эту боль, я попытался отвлечься от нее снова. До прибытия к доктору Киннеру оставались считанные минуты, эта мысль утешала. Я откинулся на сиденье и устремил свой взгляд в окно.

Кэб провез меня по краю рыночной площади, где вовсю кипела работа, производились выкладка и разгрузка товара, собирались последние латки, между которыми уже сновали покупатели. Мы промчались мимо всего секунд за пятнадцать, но вонь рынка, в которой смешивались ароматы свежих и уже подгнивших овощей, пряностей и скота, не покидала меня еще минуту или полторы, пока мы не выехали на улицу Мясников, где ее перебили запах крови и зловоние смерти.

Далее кучер повез меня через лабиринт улиц фабричного района Мистрейда. Он здесь, может, и не такой большой, как в Кроме, Римусе или Веноне, и все же не составит труда заблудиться среди этих длинных зданий из красного кирпича, над черепичными крышами которых ввысь вздымаются широкие трубы, исторгающие в небо клубы угольно-черного дыма. Но мой возница явно знал свое дело и, стрелою промчавшись сквозь этот мрачных район, где изредка встречались лишь небольшие группы работяг в поношенных серых костюмах и с грязными руками, мы снова выехали на оживленные улицы Мистрейда, устремившись теперь к центру города.

По мере приближения к сердцу столицы Конгломерата, улицы становились все чище, дома – всё богаче и красивее, вывески над цирюльнями, ресторанами и магазинами – всё ярче, а люди всё надменнее. Так продолжалось бы и дальше, до самого центра, где от помпезности и роскоши у неподготовленного деревенского жителя начинало слепить глаза, но кэб свернул на Янтарную улицу и, проехав еще метров двадцать, остановился.

Аккуратно подняв на руки животное, я сошел на мостовую и, обернувшись, кивнул кучеру в знак благодарности.

– Хорошего дня, сэр, – слегка поклонился тот в ответ, прикоснувшись кончиками пальцев к полям своего цилиндра и хлестнув лошадь поводьями, покатил дальше по улице.

Двустворчатые, высокие двери серо-желтого здания передо мной были распахнуты настежь. Гравировка на серебряной табличке рядом со входом сообщала, что это ветеринарная клиника доктора Альфреда Киннера для домашних животных, и информировала, что часы приема с девяти утра до девяти вечера. Но все это мне было уже давно известно. Я водил в эту клинику своего волхаринского дога Грома, когда тому были нужны прививки. Когда мой пес сломал лапу, именно доктор Киннер вернул ему возможность ходить, а позже, когда Грому было двенадцать, именно Альфред Киннер сообщил мне с неподдельным сочувствием, что у моего пса отказывают почки и сделать с этим ничего нельзя.

– Старость… – сказал он и положил мне руку на плечо – Я сочувствую, Клиф. Похоже, что его время пришло.

Мне было сложно смириться с этим, сложно поверить, что я теряю столь близкого и дорогого друга. Доктор Киннер был рядом, говорил со мной, пока мы сидели возле спящего Грома. Тесса тоже была там. И когда Киннер уверял, что лучшим вариантом будет усыпить собаку, тем самым облегчив его страдания, именно она сказала: «Да». Она сказала это за меня, потому что я не смог, но был ей искренне благодарен за стойкость и поддержку.

Примерно через год после этого не стало и самой Тессы. Таким образом, ушли из мира все самые близкие и дорогие мне существа, все, кому я мог доверять. Но если бы кого-то с тех пор я и мог назвать другом, здесь, в Мистрейде, то этим человеком, без сомнения, стал бы доктор Киннер. Альтруист, человек любящий и знающий свое дело, Альфред Киннер вызывал во мне самые положительные эмоции, что большая редкость, уж поверьте. С нашей с ним последней встречи прошло много времени, и все же, я был уверен, что он не изменился и не забыл меня.

Сразу при входе меня встретила улыбающаяся светловолосая девчушка, лет двенадцати на вид.

– Доброе утро, мистер! – провозгласила она так звонко, что у меня заложило уши, а чуть дальше по коридору маленькая белая собачка, сидевшая на руках у своей пожилой хозяйки, истошно залаяла.

– Добро пожаловать в клинику доктора Киннера! – продолжала голосить девчонка. – Вы хотите записаться на прием?! У вас осмотр?! Прививки?!

Пока я соображал, ошарашенный таким бурным приветствием, а дама пыталась угомонить свою собачку, кидая в сторону девочки испепеляющие взгляды, она заговорила снова:

– Кто там у вас?! – Она приподнялась на цыпочках, пытаясь разглядеть, что за зверя я принес, завернутого в пальто. – Кошечка?!

– Нет, – отрезал я. – Мне нужен доктор Киннер.

– У него сейчас пациент. Давайте я пока запишу вас и вашего друга…

– Это срочно, – настоял я твердо. – Вопрос жизни и смерти.

Девчонка воззрилась на меня удивленно и, видимо, прочла в моих глазах абсолютную серьезность, потому что выражение ее круглого, покрытого веснушками личика наполнилось детским страхом.

– Поторопись, – опередил я девочку, когда та снова открыла рот, чтобы задать очередной вопрос. – Сообщи доктору Киннеру, что пришел Клиффорд Марбэт, и что у меня на руках серьезно раненое животное.

Когда она снова приподнялась на цыпочках, чтобы заглянуть мне на руки – удивительное любопытство вперемешку с несказанной наглостью, дозволенной только детям – я рявкнул:

– Ну же! Торопись! А не то зверь умрет по твоей вине!

Только успокоившаяся собачка вновь залаяла на руках женщины, а девчонка подскочила как ужаленная. Моя угроза сработала. Девочка явно любила животных, и узнать, что какой-нибудь милый пушистый зверек умер по ее вине, было бы для этой юной особы вершиной ужаса.

– Конечно, мистер, сию минуту, – заявила она и бросилась по коридору вглубь здания, громко стуча по паркетному полу своими черными туфельками.

Я быстро пошел за ней следом. Ждать в холле времени не было. Женщина с собачкой на руках, по-видимому, ожидающая своей очереди на прием к доктору, проводила меня грозным, преисполненным недовольства взглядом.

Девочка свернула в одну из дверей, пробежала через комнату с большим письменным столом – приемным кабинетом доктора и, остановившись у другой двери, приоткрыла ее и вновь заголосила:

– Доктор Киннер! Доктор Киннер!

– Что такое, Аннет? – услышал я усталый голос доктора.

– К вам там какой-то мистер, – то, что я последовал за ней, девочка даже не заметила. – Говорит, что срочно. Вопрос жизни и смерти.

– Какой мистер?

Я и не надеялся, что она запомнит мое имя.

– Высокий! – произнесла девчонка в замешательстве. – Принес раненого…

В этот момент я подошел к двери и, мягко отстранив Аннет, заглянул внутрь.

– Клиффорд Марбэт, – произнес я, и доктор Киннер тут же поднял глаза.

В этой комнате ничего не изменилось со времен, когда усыпили Грома. Медицинский стол стоял по центру помещения, а вокруг громоздились столики с медицинскими принадлежностями и инструментами, и запирающиеся на ключ белые шкафчики с медикаментами.

– О! Властитель, это ты, Клиф?! – воскликнул доктор, сразу меня узнав.

Как и его операционная, доктор тоже почти не изменился. На меня смотрел все тот же добрый и слегка утомленный взгляд карих глаз из-под круглых очков в тонкой оправе. У этого низкорослого, круглолицего мужчины разве что немного прибавилось в весе и поубавилось волос на голове, но во всем остальном этот был всё тот же Альфред Киннер, которого я помнил.

Перед ним на столе лежал огромный пес с длинной рыжевато-бурой шерстью. Он спал под действием лекарств, пока доктор и молодая, пухленькая медсестра перевязывали его переднюю лапу.

– У меня срочное дело, доктор! – заявил я, не тратя время на приветствие.

– Животное может умереть! – поддержала меня девочка.

– Аннет, пожалуйста, возвращайся в холл, – попросил ее Киннер.

– Там миссис Нил с Пирсом ждут приема. Она говорит, что Пирс чихает.

– Скажи, что ее скоро примут, – доктор направился ко мне.

Аннет, снова застучав туфельками, скрылась за дверью в коридор.

– Так много энтузиазма, – доктор закатил глаза. – Дай, Властитель, сил, чтобы справиться с этими волонтерами. Но тем, кто постарше, приходится слишком много платить за такую плевую работу.

Он подошел вплотную и взглянул на сверток у меня на руках:

– Кого ты мне принес, Клиф?

– Лучше наедине, – сказал я доктору и, когда тот удивленно поднял на меня глаза, добавил. – Тебе будет интересно. Но это срочно.

– Хорошо, – неуверенно кивнул Киннер.

Обернувшись к медсестре, он спросил:

– Нелли, ты тут закончишь без меня перевязку?

– Да, конечно, доктор, – отозвалась девушка.

– Я скоро вернусь, и мы отнесем его в клетку. А пока, как закончишь здесь, прими миссис Нил и узнай, что там опять приключилась с Пирсом.

– Хорошо, доктор, – так же услужливо проговорила медсестра.

– Ужасно непутевый пёс, – беззлобно проворчал доктор Киннер, проходя мимо меня. – Пойдем Клиф.

Я прошел за ним в кабинет, находящийся чуть дальше по коридору. Это была еще одна приемная палата.

– Проходи, – пригласил он, отперев ключами дверь и распахнув ее.

Войдя, я положил зверя на стол в центре комнаты, а Киннер прошел к окну и раздвинул плотные шторы, впуская в помещение дневной свет.

Обернувшись, доктор ахнул, увидев, кого я ему принес. Зверь тяжело и часто дышал.

– Властитель! Кто это?

– Не имею понятия, – я закрыл дверь в комнату.

Доктор подошел к столу и склонился над существом.

– Это – не произведение? – спросил он, следуя по моему собственному пути предположений.

Я не ответил, и через несколько секунд он сам нашел ответ:

– Нет, не вижу ни одной метки мастера, – бормотал Киннер, осматривая его лапы, шею и все прочие места, куда Годвинские мастера биоинженерии обязаны ставить клейма, нечто вроде своей росписи. – Что с ним случилось?

– Он упал с дерева, – пояснил я, – и мог себе что-то повредить.

– Какое странное животное. Клиф, я никак не могу понять… – доктор задумчиво оглядывал зверя. – Не могу понять… Ты только взгляни на его морду.

Киннер вынул стетоскоп, торчащий в нагрудном кармане его халата, и склонился над зверьком так низко, что едва не касался лицом его шерсти.

– Сердце прослушивается, – приговаривал доктор. – И легкие. Дыхание сопровождается хрипом. Упал с дерева, говоришь?

Доктор отложил стетоскоп и продолжил осмотр методом пальпации. Медленно прощупывая лапы зверя, Киннер продолжал приговаривать про себя:

– Властитель всемогущий, это же пальцы. Один, два… четыре пальца. Как странно… очень странно…

– Будь осторожен, – сказал я. – Он может атаковать.

Доктор поднял на меня глаза, и я продемонстрировал ему ожог на руке.

– Клиф! Во имя Владыки, что случилось?!

– Это он, – я кивнул в сторону животного.

– Он? Как?

Я лишь пожал плечами, и когда доктор направился ко мне, возразил:

– Сначала закончи с ним. Я потерплю.

Киннер кивнул и вернулся к осмотру зверя, а я сел на стул в углу комнаты. Ожог всё еще невыносимо болел, но мне действительно вначале хотелось узнать, что с животным все в порядке, а если нет, то помочь ему любым возможным способом, а уж потом думать о собственных травмах.

– Это что… Это рога? – продолжал удивляться доктор Киннер. – Взгляни, Клиф, это же маленькие рожки.

Я подался вперед и действительно увидел их – два маленьких черных рога, торчащих на лбу животного. Я не заметил их вначале, потому что они скрывались под густой шерстью на голове зверька. Да и сама эта шерсть, при ближайшем рассмотрении, выглядела как волосы и даже цветом была немного темнее остального покрова.

– Где ты его нашел, Клиф?!

– На кладбище, – спокойно заявил я, и доктор в очередной раз поднял на меня полные удивления глаза, но я никак не стал это комментировать, и Киннер быстро вернулся к осмотру.

Наконец он выпрямился и, всё еще не сводя глаз с животного, провозгласил:

– Насколько я могу судить, переломов нет. Гематом тоже. Я вообще не выявил никаких повреждений организма.

– Почему же он тогда не приходит в себя?

– Не знаю, Клиф, может, сотрясение мозга вследствие сильного удара. Нужно более полное обследование, чтобы понять…

– Так обследуй.

– Это займет много времени. Давай-ка пока займемся тобой.

Я не стал спорить.

Доктор Киннер обработал мой ожог, вколол обезболивающего, от которого в глазах все поплыло и немного закружилась голова, и принялся перевязывать руку.

– Как это вышло? – спросил он.

– Он испускает какой–то свет, – пояснил я, понимая, что доктору это будет еще менее понятно, чем мне, хотя бы видевшему этот феномен воочию.

– Свет? – нахмурился Киннер. – Ты уверен, что это он?

– Абсолютно.

– Очень странно.

– Ты можешь сказать мне, кто это?

– Не могу, к сожалению. У него имеются черты приматов, но он явно не один из них. Строение тела скорее кошачье, хотя… – доктор покачал головой. – Нет, не кошачье, но похожее. Властитель! Клиф, я понятия не имею, что это за зверь.

Доктор закончил мою перевязку и поднялся.

– Ты оставишь его мне на обследование? Мне бы очень хотелось продолжить его смотр прямо сейчас, но скоро здесь будут пациенты, сегодня назначено две операции, я просто не смогу посвятить ему всё свое время. Но ближе к вечеру я бы с большой охотой им занялся.

– Хорошо, доктор. – Я тоже поднялся. – Только его нельзя держать в клетке, рядом с другими зверьми.

– Если он действительно может делать такое, – доктор кивнул на мою перевязанную руку. – То я помещу его отдельно от остальных. У меня есть идея на этот счет.

– Тогда я зайду вечером.

Строго говоря, я тоже не мог потратить весь день на изучение этого животного и размышления о его странном происхождении. В час дня я был приглашен на встречу романистов и читателей в букинистическую лавку миссис Риты Каранкет – один из самых больших и престижных литературных магазинов города. Уже не раз бывая на таких мероприятиях прежде, я очень живо себе представлял, какая же мука ждет меня впереди, и все же никак не мог отказаться от этого приглашения и всецело посвятить себя тому, что казалось куда более увлекательным и приятным.

Забрав потрепанное пальто, я повесил его на левую руку и в сопровождении доктора вышел из кабинета обратно в коридор.

– Как твои дела, Клиф? – спросил Киннер осторожно. – Мы давно не виделись.

Я совершенно не хотел об этом говорить, не хотел рассказывать ни ему, ни кому бы то ни было еще, о своих тоскливых серых буднях, о своем творческом кризисе, о своих проблемах с алкоголем и тяжелых муках одиночества, давящего на меня тяжелыми сводами моей маленькой квартирки на улице Милана Бонзо. Квартирки, которую я стал искренне ненавидеть за последние два года.

– Все хорошо, – ответил я, только из уважения к этому человеку. – Нет причин для беспокойства.

Доктор Киннер лишь кивнул, не глядя на меня, и по всему было понятно, что он мне ни капельки не поверил.

– Может быть, сегодня вечером, если ты не против, отужинаешь с нами? – предложил Киннер. – Петти приготовит лимонный пирог, который мне одному никак не осилить, уж поверь.

Я знал, что сулит это приглашение. Доктор попытается разговорить меня, узнать, как в действительности обстоят мои дела и чем я живу теперь, после смерти супруги. И сколь искренними бы ни были побуждения Киннера, я не хотел всего этого, не хотел разговоров, не хотел обсуждений и утешений, не хотел, чтобы меня жалели. Меня не за что жалеть.

– Сожалею, доктор, но у меня уже есть некоторые планы на этот вечер.

– Понимаю, – сказал Киннер так, словно распознал мою лож и простил меня за нее. – И все же я не забираю назад свое приглашение. И если твои дела вдруг отменятся, Клиф, нам с Петти будет крайне приятно разделить с тобой этот ужин.

– Спасибо, доктор. До вечера.

Я развернулся и быстрым шагом пошел к выходу из клиники, искренне надеясь, что оставить здесь найденного мной зверя было хорошей идей. Мне бы очень не хотелось вернуться и узнать, что кто-то пострадал при контакте с животным, а ведь такое более чем вероятно, и ожог на моей руке тому доказательство. Но что мне оставалось? Взять его домой? Сдать в полицию? Или бросить там, на кладбище? Я понятия не имел, как было бы лучше поступить в такой ситуации, потому сделал то единственное, что первым пришло в голову. Утешала мысль, что доктор Киннер предупрежден, и я очень надеялся, что он отнесется к моим предостережениям со всей серьезность и примет меры предосторожности. Я точно решил, что вернусь в клинику вечером, как только смогу, чтобы принять участие в дальнейшей судьбе животного. Мне это казалось очень важным, и вместе с тем было крайне интересно все же выяснить, кто такой этот странный зверек, на что он действительно способен и как оказался на том старом дубе. Ответы на все эти вопросы ждали меня впереди.

Глава 3. Настоящий Автор

«Порывы ледяного ветра срывали с облысевших деревьев немногочисленные почерневшие листочки – жалкие останки былого величия лета – и уносил их прочь, в серую неизвестность грядущего царства холодной зимы. Нейтану показалось, что он нашел подходящую ассоциацию для данного действа. В ней ветер представал яростным, нетерпеливым и преисполненным похоти любовником, срывающим в своей неистовой страсти последние клочки белья с напуганной, но покорной публичной девы, давно уже принявшей свою судьбу, такую же серую и очерствевшую внутри себя, как этот осенний лес.

«Какая унылая, безрадостная картина», – думал Нейтан, неспеша раскуривая трубку.

Но вдруг что-то изменилось. Поначалу совсем незримо, но эти изменения в окружающем мире быстро набирали силу и очень скоро стали уже заметны каждому. Это был снег. Пошел первый снег. Маленькие белые мушки закружились в воздухе, гонимые беспощадным ветром. Пока еще совсем робкий, тающий, едва касаясь земли, этот снег был предвестником скорого окончания осени и начала зимы.

«Скорее бы она наступила», – подумал Нейтан, втягивая в легкие теплый табачный дым. Зима лучше осени. Зима покроет всё своим белым покрывалом, спрячет под ним наготу земли и леса, даст миру отдохнуть, выспаться, чтобы однажды, спустя много дней, проснуться и зацвести новыми красками.

«Может быть, и мне удастся отдохнуть? – подумал Нейтан, выпуская в воздух клубы белесого дыма. – О, Властитель, как же я устал!»

Я закончил чтение и захлопнул книгу. Завершающие строки моего последнего романа, начатого еще при Тессе и законченного примерно через полгода после ее смерти. И с тех пор я не написал ни строчки. Ни одной чертовой строчки! Я пытался, действительно пытался начать новую книгу, но просто не мог ничего из себя выжать. Внутри меня словно что-то сломалось. Тот механизм, что позволял мне в былые времени проводить бессонные ночи за печатной машинкой, заряжаясь крепким хентийским чаем или терпким красным вином, от заката и до восхода солнца воображать и выплескивать на бумагу фантастический мир моих грез, вдруг перестал работать. И в какой-то момент, гексала два или три назад, я прекратил эти попытки. Я просто остановился, не уверенный, что когда-нибудь сдвинусь с этой мертвой точки снова. Я замер, потому что сил на дальнейшее движение просто не было, и стал ждать. Чего ждать? Хотел бы я знать.

– Спасибо большое, Клиффорд – улыбнулась мне пожилая женщина, облаченная в серо-зеленое платье, искусно подчеркивающее всю стройность её фигуры, которой могли бы позавидовать многие юные барышни.

Её слова словно вырвали меня из транса, и я услышал аплодисменты. Несколько десятков людей, расположившихся на деревянных скамьях, установленных посреди книжной лавки, смотрели на меня и неистово хлопали, а кто-то даже встал с места, подчеркивая тем свое уважение. Я заметил, как несколько растроганных дам смахнули слезы с глаз своими белыми платочками. Весьма благодарная публика. Вот только я ей был совсем не благодарен. Знали бы они, в каком алкогольном бреду я писал эти строки, как тяжело мне давалось каждое предложение, как больно мне было в тот момент и как же сильно мне хотелось все бросить, сжечь эту чертову рукопись, а затем и весь дом вместе с собой. Ненавижу эту книгу. Ненавижу публику, которая нашла в этих уродливых и преисполненных боли словах что-то прекрасное. А таких было, по всей видимости, немало, ведь книга имела ошеломительный успех, уступив в продажах лишь моему второму роману из серии о приключениях частного детектива, авантюриста и охотника за древностями – Нейтана Боунза.

– Напоминаю вам, – произнесла миссис Каранкет, обернувшись к залу. – Господин Клиффорд Марбэт сейчас зачитал нам последнюю главу из своего романа «Право на жизнь». Прекрасная книга. Я лично прочла ее трижды. Такой глубокий и искренний роман.

Я стерпел эти похвалы с покорной и благодарной улыбкой, которую давно уже разучил и демонстрировал на всех подобных мероприятиях.

– Итак, господа и дамы, если у вас есть вопросы к мистеру Марбэту, вы можете задать их прямо сейчас.

Миссис Каранкет снова села в свое кресло, с краю от импровизированной кафедры, на которой стоял я.

Вопросы, конечно, были, куда же без них? На таких встречах выделяются немало журналистов, ведущих колонки о культурной жизни города.

– Позвольте, мистер Марбэт, – поднял руку полноватый молодой мужчина в сером пиджаке.

Я кивнул. Мужчина быстро поднялся.

– Ломар Синтари, газета «Око туманного города», – представился он и продолжил:

– С тех пор как вышел роман «Право на жизнь», прошло уже больше двух лет. Это самый большой разрыв между произведениями в вашей карьере, я прав?

– Правы, – согласно кивнул я и отпил воды из стакана, заботливо оставленного здесь миссис Каранкет еще до начала моего выступления.

– И никакой информации о вашем следующем произведении нет. Может ли это означать, что вы готовите своим читателям нечто грандиозное? Или может быть, опасения некоторых ваших почитателей верны, и вы готовы распрощаться с персонажем Нейтаном Боунзом, а то и не только с ним, но и со всей писательской деятельностью вовсе?

Я ожидал такого вопроса. Знал, что его обязательно должны будут задать, и нет ничего удивительного в том, что он прозвучал первым.

– Уверяю вас, что для подобных опасений нет никаких оснований. Возможно, я взял небольшой творчески перерыв, и только.

– Чем он может быть вызван, мистер Марбэт?

«Сам отлично знаешь, чем, сукин ты сын».

– Разве всегда нужны причины? – спокойно ответил я. – Возможно, каждому иногда хочется остановиться, выдохнуть и подумать обо всем, что он уже совершил, а также о том, что только собирается сделать.

– Очень туманный ответ, вы не находите?

– Под стать названию вашей газеты, – улыбнулся я, и по залу прокатился робкий смешок.

– Спасибо, мистер Марбэт, – газетчик сел и тут же потянулись вверх еще руки.

Они задавали свои вопросы, многие из которых, да что уж там, почти все из них, мне были хорошо знакомы. «Ассоциируете ли вы себя со своим персонажем?», «Откуда вы черпаете вдохновение?», «Сожалели вы когда-нибудь о тех решения, которые принимали ваши герои?», и всё прочее в том же духе. Банально, скучно, зато просто и легко отвечать. Вопросов о смерти Тессы не прозвучало, они были под запретом, об этом, я уверен, миссис Каранкет предупредила всех и каждого, за что я был ей искренне благодарен.

В итоге моя мука закончилась, Рита Каранкет поднялась и провозгласила, что пятнадцать минут, данные на разговор с автором истекли, и вновь поблагодарила меня. В ответ я тоже отчеканил слова благодарности за это приглашение, за возможность пообщаться с читателями и прессой, сияя все той же лживой улыбкой.

С большим облегчением я покинул кафедру, уступив свое место худощавому, низкорослому поэту с густыми бакенбардами, пышной шевелюрой черных, как уголь волос, завитых мелким бесом, и смуглой кожей – явными показателями наличия в нем саббатийских кровей.

«Выдыхай, милый», – зазвучал мягкий голос Тессы в моей голове. – «Всё закончилось. Ты справился».

Раньше она всегда посещала такие мероприятия, сидела в первом ряду, и это придавало мне сил в те далекие дни, когда писательская карьера только начиналась, и внутри бушевал страх быть непонятым, непринятым, страх оказаться пустышкой. Тесса сидела там, глядя на меня своими бездонными зелеными глазами, и я, ловя на себе ее взгляд, преисполнялся веры в собственные силы. Так кто же мог бы осудить меня за то, что мне хотелось вновь увидеть её здесь? И я увидел, ничуть тому не удивившись, ведь и прежде представлял себе, как веду с супругой диалог.

«Справился», – согласился я с ней. – «С приступом тошноты».

«Не будь так строг к этим людям, Клиффорд», – она стояла рядом со мной, высокая, статная, с белой кожей и изумрудными прядями волнистых волос, свободно лежащими на ее оголенных плечах. Такая красивая. Я даже ощущал сладковатый аромат её любимых духов. Так живо, четко и подробно ее образ воспроизводить мне еще не доводилось.

«Меня удивляет, почему они не видят, что моя книга – дерьмо?».

«Может, потому что это не так?».

«И ты туда же?».

«Ты знаешь, что мне всегда нравилось всё, что ты пишешь».

«Да, только эту книгу ты не читала».

«Это что-то меняет?».

«Это меняет всё».

Не желая продолжать эту глупую дискуссию с самим собой, я направился к столу с закусками и вином, намереваясь утолить свой голод, ведь я ничего не ел с самого утра, а заодно сосредоточиться на чем-то другом, дав своему болезненному воображению и памяти передышку.

Тогда и появилась она. Не воображаемая, реальная девушка. Худая, стройная, лет двадцати пяти, а может, младше, с дерзкой, короткой стрижкой светлых волос, с острыми чертами лица, придающими ей сходство с хищной птицей, с проникновенным взглядом золотых глаз, облаченная в пышное красно-черное платье. Она подошла ко мне, выстукивая по полу каблучками своих лакированных красных туфель, и, прежде чем я успел отправить в рот бутерброд с утиным паштетом, произнесла:

– Добрый день, мистер Марбэт. Ника Томас, – она протянула мне свою худенькую, бледную ручку, к моему удивлению, почти не тронутую тем излишне ярким маникюром, что нынче в моде у подобных светских львиц Мистрейда. Эта женщина вообще не очень подходила под образ светской львицы, хотя определенно старалась ею казаться. Но что-то в ней было не так, что-то выдавало в ней совсем иную натуру. Вот только какую? Не то, чтобы мне очень хотелось это знать.

Я пожал руку, не утруждаясь представлением себя, ведь она уже и так знала моё имя и профессию, а затем откусил, наконец, свой бутерброд. Он оказался сухим и невкусным.

– Приятного аппетита, – пожелала мне Ника.

– Спасибо, – я кинул недоеденный бутерброд в урну и, взглянув на остальные закуски, решил, что они навряд ли будут лучше.

– Еда здесь не очень, – понимающе сказала Ника, поймав мой скептический взгляд. – Зато игристое вино вполне сносно.

– Действительно? – я направился к столу с бутылками вина.

– Признаюсь, очень рада нашей встрече, мистер Марбэт. – Ника пошла следом. – Когда редактор отправил меня в этот литературный кружок, я право, и не думала, что встречу здесь настоящего автора.

– Настоящего? – нахмурился я, наполняя свой бокал красным вином. – Интересный термин. Что он означает?

– Успех, что же ещё.

– То есть, говоря: «Настоящий автор», вы имеете в виду «Успешный автор»? Я все правильно понял?