Текст книги "Государев наместник"

Закончив писать, Богдан Матвеевич вышел на крыльцо и с удовольствием вдохнул свежий майский воздух. Было уже темно, от реки и влажных пойменных лугов тянуло сыростью. Обыватели острога спали, стояла тишина, которую по временам нарушал доносившийся с Барыша и Карсунки сварливый ор лягушек. Крупно вызвездило, и Хитрово с интересом смотрел на скопления светил, рассыпанных по тёмно-синему пологу неба. Одна звёздочка сорвалась с высоты и устремилась к земле. Богдан Матвеевич перекрестился, памятуя о чьей-то угасшей душе, и пошёл в избу.

Через продух тюремного подвала загадочный прочерк звёздочки видел Федька Ротов, он тоже перекрестился и тяжко вздохнул, сожалея о себе. Сёмка никак не шёл, и Федька настороженно вслушивался в тишину, пытаясь угадать в ней жданное присутствие брата. Надежда на спасение начала в нём меркнуть. Если Сёмка не придёт, то самому ему не спастись, затворы крепки и неподвластны человеческой силе.

От невесёлых дум Федьку отвлек шум во дворе, будто шмякнулся на землю куль с овсом. Затем прозвучали осторожные шаги. Федька приник к продуху.

– Федька! Ты живой? – услышал он горячий шёпот брата.

– Сёмка, брат! Я уже подумал, что ты не придёшь.

– Едва от ночного отбился. Агапов думал меня заслать с конями на луга.

– Освободи меня, Сёмка! Уйду на Волгу, и будь что будет!

Тяжёлый кованый замок лязгнул дужкой, и дверь в тюрьму отворилась. Федька ухватился за край лаза, и брат помог ему выбраться наружу. Они обнялись, по щекам узника градом катились слёзы.

– Поспешим! – Сёмка потянул Федьку за руку. – Иди следом, да не споткнись.

– Погоди, а где караульщик?

– Вон за брёвном лежит.

– Ты что, его зашиб? – поразился Федька.

– Не должон. Придушил чуток. К утру оживёт.

Ворота острога были открыты, но выход преграждала тяжёлая дубовая решетка. Воротник спал в своей будке, распластавшись на лавке. Братья пролезли через решетку и скрылись в темноте.

– Куда бежим? – спросил Федька, когда они отошли от острога.

– Недалече. Я тебе под берегом коня припас.

– А ты не уйдёшь?

– Нет, не могу. Меня Настя ждёт. Я ей обещал жениться, – сказал Сёмка, ведя брата под берег Барыша.

– Подумай, брат. Из-за девки погибнуть можешь. Завтра меня хватятся, и тебя первым поволокут к воеводе. Был кнут для меня, а станет твоим.

– Помолчи! Вроде кто крикнул, – Сёмка пригнул брата к земле.

Они лежали в траве, напряженно вслушиваясь в звуки ночи, но ничего подозрительного не заметили, вокруг было тихо. Федька приподнялся, но тут неожиданно заорали лягушки. Федька бухнулся лицом в траву и замер.

– Орут как заполошные, – виновато пробормотал он, услышав смешок брата.

Сёмка спрятал коня в ивняковых зарослях. Заслышав людей, тот зафыркал и тихо заржал.

– Бери, – сказал Сёмка, подавая поводья брату. – Я тебе толокно, сухари и соль положил в суму.

– Прощай, Сёмка! – сказал Федька. – Может, свидимся. Зря ты не идёшь!

Он ухватился рукой за холку, запрыгнул на спину лошади и скрылся за деревьями.

Сёмка прежним путём пошёл в острог, главным для него было пробраться в острог незамеченным. Это ему удалось: воротник по-прежнему беспробудно спал в своей будке, спали казаки, Сёмка пробрался на свое место и лег на лавку. Завтрашний день его мало тревожил, он решил положиться на судьбу, как она распорядится с его счастьем, так и будет.

Рассвет застал Федьку Ротова в верстах пятнадцати от Карсунского острога. Он въехал на вершину увала, поросшего сосновым редколесьем, и решил остановиться, чтобы осмотреться, правильно ли идёт. Дорогу ему должно было указать солнце, близкий восход которого уже наметился бледно-розовым пятном на краю неба. Федька отвязал с шеи коня суму, раскрыл и нашёл в нём железный котелок. Он осмотрел днище котелка, вроде, дыр в нём не было и, привязав коня, пошёл вниз, отыскивая выход подземной воды. Родник нашёлся между двух белых камней, Федька припал к нему сухими, потрескавшимися губами и жадно начал пить. После тухлой тюремной воды ключевая вода показалась ему невиданно вкусной сластью. Напившись, он набрал в котелок воды и поднялся наверх. Конь жадно потянулся к котелку губами, но Федька оттолкнул его и сказал: «Потерпи!»

Когда солнце явно обозначилось своим золотистым краем, он хлебал ложкой из котелка тюрю – сухари, размоченные в подсоленной воде, приправленной листьями травы, которые показались Федьке съедобными. Закончив трапезу, он лёг на землю и закрыл глаза. Несмотря на бессонную ночь, Федька не чувствовал себя усталым, только немного кружилась голова от свежего воздуха, пропитанного запахами весны, от хмелящего душу ощущения воли и простора. О том, что произошло с ним, молодой казак не сожалел, прошлое было оставлено и бесповоротно отрублено, как сухая ветка от ствола цветущего дерева.

Из приятного безмыслия Федьку вывело прикосновение к лицу чего-то мягкого и тёплого. Конь, наскучив стоять, коснулся его щеки губами. Федька открыл глаза, обнял коня за голову и поцеловал в подглазье.

– Пойдём, сейчас напою вволю!

Он закинул на спину мешок, взял поводья и пошёл в лощину, где извивающийся студенец – родник впадал в ручей. Конь жадно припал к воде, а Федька отошёл чуть в сторону к огромному муравейнику, на котором живым коричневым войлоком шевелились мураши. Он слегка пошевелил муравьиную шерсть ладонью, отчего мураши очнулись и засуетились. Федька поднес ладонь к лицу, и в нос шибануло острым пряным, прочищающим мозги запахом. От неожиданности Федька громко чихнул, конь поднял голову и глянул на Федьку лиловым оком.

К исходу второго дня он стоял на высоком правом берегу Волги. Могучая река, петляя между островов, бережно катила свои пепельно-серые воды на полдень, к Хвалынскому морю. Мимо Федьки с криками проносились острокрылые ласточки – береговушки, а неподалеку на тальниковом мысе столбом поднимался белый дымок. Там наверняка были люди, и Федька пошёл к ним, не раздумывая, кто они, добрые или злые.

3

Тюремный караульщик, придушенный Сёмкой Ротовым, очнулся на исходе ночи. Он ощупал себя и обнаружил, что сабли с ремнём на поясе нет, голова гудела, и во рту было сухо. «Утёк, сволочь!» – с ужасом подумал стрелец, мигом представил, что его непременно будут бить батогами за скверную службу. Сначала он хотел заорать благим матом, призывая людей на помощь, но скоро одумался. Узник давно в бегах, схватить его не удастся, что вызовет у начальников ярую злобу, и караульному придётся за это сразу отвечать своей спиной. Он, пошатываясь, встал с земли и побрёл к съезжей избе.

В остроге, кроме порохового погреба и тюремной избы, запоров не ведали. Двери съезжей были распахнуты настежь, видно, дьяку Кунакову стало душно почивать под овчиной и он решил прохладить жилище, невзирая на комариную рать. Караульщик зашёл в избу, грохнулся на пол и запричитал о побеге Федьки Ротова. Дьяк Кунаков в испуге подхватился с лавки и заорал:

– Кого тут черти принесли?

Вскочили со своих лавок Приклонский и Васятка.

– Запалите свечу! – крикнул дьяк.

Васятка высек огнивом искру, раздул трут и зажёг свечной огарок.

– Ты кто? – вопросил, протирая глаза, Кунаков.

Караульщик, размазывая по лицу слезы, повинился в своей оплошке.

– Ты узнаешь того, кто на тебя напал? – спросил Кунаков.

– Как узнать? Он на меня с избы упал. Я сразу обеспамятел.

– Васятка! – распорядился дьяк. – Кличь сюда воротников с обеих ворот. Может, они что-нибудь видели.

Парень подхватился и побежал исполнять указание Кунакова. Сердечко у него тревожно постукивало, как бы не разведали, что и он причастен к побегу. Воротники уже проснулись и вылезли из своих будок к воротам. Васятка скоренько их подхватил и доставил в съезжую избу.

Кунаков грозно вопросил воротников, видели или слышали они что-нибудь этой ночью у проездных ворот. Те отвечали, что службу несли бодро и окаянника Федьку не пропустили бы ни в коем разе. Дьяк кисло на них посмотрел и приказал служивым сгинуть с его очей.

Богдану Матвеевичу из своей комнаты была хорошо слышна суматоха на казённой половине избы, но она нисколь не замутнила его радостного утреннего настроения. Да и что может огорчить молодого здорового мужа тридцати трёх лет отроду, когда он полон сил и желания радоваться жизни. Воевода сладко потянулся на лавке и посмотрел в оконце. День обещал быть погожим, судя по всему на многие дни установилось вёдро. Богдан Матвеевич поднялся с тёплого ложа и, не одеваясь, встал перед образом Спасителя на молитву.

– Что же мне с тобой делать, раззява? – продолжал делать нахлобучку провинившемуся стрельцу Кунаков. – Вот ужо воевода выйдет, он тебе пропишет батогов. Будешь знать, что зевать в карауле не след!

Хитрово, одеваясь, слышал, как в ответ на грозные слова дьяка караульщик жалко бормотал оправдания и мокро всхлипывал. Причесав бороду, он открыл дверь и вошёл на казённую половину избы.

– Вот, подивуйся, Богдан Матвеевич! – сказал дьяк, указывая дланью на распростёртого на полу стрельца. – Упустил Федьку Ротова! Что приговоришь?

Хитрово сел в кресло и промолвил:

– Поднимись. Нечего по полу бородой елозить!

Стрелец встал с пола, но посмотреть на воеводу не посмел.

– Экий ты, стрелец, рохля! Григорий Петрович! Этот Коська Харин недалече?

– Коська ждал себе на поживу Федьку, поди, ночь не спал.

Хитрово строго глянул на стрельца и приговорил:

– За худую службу дать караульщику пятьдесят батогов! Васятка, запри его в кладовку!

Васятка схватил стрельца за рукав и потащил во двор, где стояла рубленая избушка для хранения всякой утвари.

– Такой день сегодня, – сокрушенно сказал Кунаков. – Выход на Синбирскую гору. А тут с утра досада! Не мог Федька один утечь, был у него пособник. И я знаю, кто это!

Хитрово с интересом посмотрел на дьяка, ожидая, что тот вымолвит.

– Скорее всего, ему подсобил брат, Сёмка Ротов. Сей казак мне ведом, нож-парень!

– Это тот казак, что лося загнал? – сказал Хитрово. – Вот как! А я мыслил его пятидесятником поставить. Но откуда такая уверенность, что он подсобил?

– Больше некому. Они – братья. Сёмку подвесить и бить, пока не признается.

Хитрово задумался. Очень уж ему не хотелось портить радостно начавшийся для него день розыском беглеца и его пособников.

– Добро, сознается Сёмка, а что дальше? – спросил воевода. – Как ты мыслишь, дьяк, поймать Федьку? Он, поди, уже верстах в двадцати отсель.

– Всё одно надо бить Сёмку! – упрямился Кунаков.

– Что ты сегодня разошёлся, Григорий Петрович! Даст Бог, переживём этот случай. Федька – невелика потеря, отпиши в Сыскной приказ, что он в бегах. Коли его поймают, так суда ему не будет – сразу смерть. Кликни лучше Харина, пусть стрельца выпорют. И делу конец. Как, согласен?

– Твое слово, воевода, закон. А если промыслить, так потачка другим.

Последнее ворчливое замечание дьяка Богдан Матвеевич пропустил мимо ушей. По его размышлению, он поступил справедливо. Виновник побега найден и будет наказан.

В избу зашёл отлучавшийся ненадолго Борис Приклонский, который уже начал себя чувствовать на Карсуне хозяином. Он обошёл острог, проверяя, как идут сборы в дорогу. Из острога вместе с Хитрово уходили многие люди, но Приклонский об этом не сожалел, знал, что вместо них придут другие, которых он приспособит к делу.

Кузница была одним из важнейших мест в остроге, и её Приклонский навестил первой. Захар ходил по кузне и указывал молотобойцу и подсобнику, что брать и грузить в телеги, которые стояли во дворе. Чурбан с наковальней был уже выкопан из земли и лежал на боку, кузнечные принадлежности уложены в короб, меховые подстилки для спанья и шубы свёрнуты и завязаны в узлы.

– Не много ли забираешь? – сказал Приклонский, осматривая кузню. – Где железо для острога?

– Под навесом. Там его на первое время хватит, – ответил Захар. – Дьяк Кунаков истребовал из Казани железные полосы. Должны сплавить сюда по Суре.

Приклонский обошёл вокруг кузни и окончательно решил последовать совету Прохора Першина, перенести её за острог, на посад. Пожар от кузни мог случиться великий, и оставлять её здесь было нельзя.

Возле хлебной избы шла работа. Подъезжали телеги, и стрельцы, хрустя сухарями, грузили на них кули с хлебом, овсом, бочонки с маслом, лубяные короба с солёной рыбой. У дверей избы стояли два приказчика – старый и новый, от Приклонского, и вели учёт, неотступно провожая взглядами каждый куль, выносимый из хлебной избы к телегам.

Служилых людей в Карсуне оставалось немного. С выдвижением границы к берегу Волги, он утрачивал своё значение передовой крепости на рубеже Русского государства и Дикого поля, и держать здесь большое число ратных людей уже не имело смысла. Казаки, стрельцы, работные люди засеки уходили на Восток, и Карсун становился опорным пунктом земледельческого освоения больших территорий нетронутых плодородных земель. В связи с этим менялись и задачи воеводы, из военного он превращался в гражданского администратора, под рукой которого испомещались, то есть приобретали поместья служилые люди. Но Приклонский столь далеко не заглядывал, и задачей на этот год для него были продолжение строительства черты, без неё помещики и не подумают заселять эти земли.

Новый воевода знал, что в обычае русских людей превращать отъезд в стихийное бедствие. Отъезжающие смотрят на то, что они не могут взять с собой, как на чужое, поэтому ломают и портят всё, что только можно. На конном дворе оказался сломанным забор, в пустой избе, где жили казаки, в печи пробили дыру, а несколько лавок были сломаны. Приклонский смотрел на этот погром и всё больше мрачнел, спросить было не с кого. Казаки уже были за острогом на широком лугу, где встали временным станом, ожидая приказа на выступление в поход.

– Как в остроге? – спросил Хитрово, увидев в дверях избы Приклонского.

– Помалу отъезжают.

Возле избы послышался шум. Из кладовой выволокли провинившегося стрельца, тот сопротивлялся и кричал благим матом. Кунаков встал с лавки и вышел на крыльцо. Вскоре шум утих, стрелец сник и покорно лёг на землю. За голову и за ноги его держали. Коська Харин взял ивовый прут, несколько раз резко взмахнул им, пробуя на гибкость, и со всего размаху ожёг стрельца поперёк спины. Затем ударил ещё раз, ещё. Стрелец завопил что есть мочи и не прекращал вопить до конца наказания.

Кунаков довольно крякнул и сказал палачу Коське:

– Добрая работа! Позже зайдёшь в избу за расчётом.

Васятка видел порку стрельца от начала до конца и был сильно испуган. Ему казалось, что вот-вот откроется его участие в побеге Федьки и придётся ложиться под батоги. Но все закончилось для Васятки удачно, и он, почувствовав прилив радости, поспешил к своему господину.

Богдан Матвеевич в своей комнате одевался по-походному. Поверх золотисто-жёлтого зипуна он надел приталенную с рукавами чуть ниже локтей тёмно-вишневую чугу, подпоясался широким с серебряным набором поясом, за который заложил в дорогих ножнах большой нож.

В комнату за Васяткой вошли два казака, подхватили походный сундук, свернутую в тюки одежду и понесли грузить на телегу. Богдан Матвеевич окинул прощальным взглядом жилище и вышел вслед за ними.

– Всё ли готово к молебну? – спросил он у Кунакова.

– Поп Агафон ждёт, пока мы тронемся, – ответил дьяк. – Народ на лугу весь в сборе.

Хитрово сел на коня и шагом направил его к воротам. За ним, чуть приотстав, ехали Кунаков и Приклонский. Когда Хитрово выехал из ворот, тяжело ударил государев набатный колокол. Его звук далеко разнёсся вокруг. Толпы людей на лугу, расположенные с небольшими промежутками друг от друга, согласно своего предназначения, зашевелились и устремили взгляды к острогу. Воевода, развернув коня, перекрестился на надвратный образ Спаса Нерукотворного и направился к лугу. Выехав на середину перед людьми, Хитрово сошёл с коня, за ним спешились Кунаков и Приклонский.

От острога донеслось молитвенное пение, из распахнутых настежь ворот вышел поп Агафон с иконой Спаса Нерукотворного в руках, за ним диакон и клиросные служки. Хитрово опустился на колени, за ним преклонились и все ратные и работные люди. Начался молебен. Молились о здравии великого государя, царя и великого князя Алексея Михайловича, а также о даровании православным людям божьей помощи в трудах по утверждению засечной черты и нового града Синбирска на Волге. Диакон совершил перед иконой каждение, затем первым приложился к ней воевода Хитрово, а далее другие люди, даже чуваши и мордва, кто ещё обретался в язычествах. А таких было немало, свет христианства только – только начал проникать в эти глухоманные пределы, а церковные звоны были редки и не перекликались друг с другом.

Богдан Матвеевич садился на коня, когда к нему подъехал сотник Агапов получить приказание.

– Иди, сотник, до Тагайской сторожи, по пути расставляй махальщиков через каждые две версты, – сказал воевода. – Пусти станицу до Синбирской горы, пусть всё проведают.

Вскоре казачья сотня на рысях прошла мимо начальных людей по направлению к Тагайской стороже. За ней двинулись в путь темниковские лесорубы, молодые и рослые мужики с топорами, засунутыми за опояски, в армяках и лаптях косого плетения, какие носили эрзя. Работные люди приказчика Авдеева, из-под Алатыря, тоже были с топорами и выделялись войлочными шляпами на головах и лаптями своего чувашского плетения. За ними низкорослые крепконогие лошадки везли телеги с лопатами, кирками, рогожными кулями с сухарями и рыбой. Замыкали походное строение стрельцы, вооружённые пищалями, которые они несли на плече, одетые в однообразные бурые кафтаны. У каждого стрельца на поясе были сабля, пороховница и ложка.

Вослед уходящим со стен острога махали руками те, кто оставался в нём. Заливчато трезвонил церковный колокол. Кунаков и Приклонский поехали провожать Хитрово до ближайшей сторожи. К ней на протяжении четырёх вёрст из острога шли тарасы, поставленные прошлым летом. Осенние дожди и весеннее половодье сказались на их состоянии, земля в срубах просела, в трёхсаженном рву стояла вода.

– Примечай, Приклонский, – сказал воевода. – Люди тебе оставлены, пора приступать к работам, земля подсохла. Я не совсем ухожу, буду и здесь. Спрос учиню строгий.

– Людишки без дела сидеть не будут, – ответил карсунский воевода. – Только ты, Богдан Матвеевич, всех под себя не забирай.

– Хватит людишек и на Карсун! Скоро подойдут еще работные люди из Нижегородского уезда. Дьяк Григорий Петрович остаётся их ждать.

У первой сторожи они расстались. Богдан Матвеевич, сопровождаемый Васяткой, обочь от потока людей и возов отправился вперёд, а Приклонский и Кунаков долго стояли, наблюдая, как в толпе мелькает его высокая красная шапка.

Сёмка Ротов, когда скрылись из глаз стены острога, от радости перекрестился. Он едва смог сомкнуть глаза этой ночью, всё чудилось, что Федьку поймали и уже за ним самим идут стрельцы. Утром он понял, что брат ушёл, правда страх, что его возьмут в розыск и начнут бить, не проходил до тех пор, пока Сёмка не увидел, как возле съезжей избы бьют батогами тюремного караульщика. Чужое горе освежило казачье сердце надеждой, что беду пронесёт мимо. А когда острог скрылся из глаз, он уверовал в свое счастье и, свистнув, бросился впереди своей станицы вскачь.

Сотник Агапов назначил его старшим над семью казаками. Они должны были идти, не рыская по сторонам, до места, которое было известно как Тагайская сторожа. Она появилась в прошлом году. Во время своих разъездов на ногайской стороне казаки устраивали здесь ночёвки, построив для этого большой шалаш близ двух изб пашенной мордвы, пришедших сюда из-за Суры лет двадцать назад.

К Тагайской стороже казаки подъехали, когда солнце поднялось на свою предельную высоту. Было жарко, и они спешились возле ручья со свежей ключевой водой. Вокруг стояла тишина, крестьяне, пользуясь погожим днем, были в поле. Старая мордовка, оставленная на хозяйстве с ребятишками, копошилась в огороде. Увидев казаков, она приветливо помахала им рукой и снова наклонилась к земле.

Шалаш за зиму пришёл в непригодность, обрушился набок, и надо было строить новый. Сёмка одного казака оставил с конями, а остальных послал за жердями и ветками. Лес был рядом, казаки скоро нарубили лапника, берёзовых жердей и устроили жилище.

– Для себя избу сделали, – сказал Сёмка. – Теперь, ребята, стройте хоромы для воеводы. Да лапник берите погуще и подухмянее.

– Может, сначала потрескаем толокна да соснём, – предложил кто-то из казаков.

– Ступайте, ребята! – озлился Сёмка. – Неровен час, накостыляю кой-кому взашей!

– Да я не к тому молвил, – сказал любитель полежебочничать. – У наших молодцов обычай таков: где просторно, тут и спать ложись.

– Коли ты так востёр, я тебе другое скажу, – усмехнулся Сёмка. – Казак поцелует куму, а её губы зубами хвать, и в суму!

Казаки расхохотались.

– Кончай балаболить! Ступайте за ветками, да пожелтелые не тащите.

Привлеченные появлением чужих людей, из-за изб и плетней стали выглядывать ребятишки, а более смелые подходили ближе.

– Идите сюда, ребята, – позвал их Сёмка.

Русоголовый паренёк приблизился к нему вплотную и что-то сказал по-эрзянски.

– Вот беда! Не понять, что говорит, – Сёмка взял паренька за руку, достал из-за пазухи сухарь и положил в ладонь. – Это сухарь! Хлеб!

Сёмка достал ещё несколько сухарей.

– Иди, отдай ребятам.

Шалаш для воеводы построили с особым тщанием, высокий, чтобы тот мог заходить в него, не пригибаясь. Из жердей, срубив неровности и сучки, сделали лавку и на неё навалили лапника. Сёмка сел на неё и остался доволен.

– Ступайте, ребята, отдыхать, а я здесь завалюсь на боярской перине.

В шалаше свежо и терпко пахло хвоей. Сёмка лег на лапник и сунул под голову шапку. «Где сегодня Федька? – подумал он, смеживая веки. – Может, до Волги добежал, а может, нет. Теперь ему до конца дней придётся обретаться по шалашам да пещерам. Приеду домой, что матери скажу?»

Вечером Сёмка с одним казаком выехали встречать Хитрово, который должен быть близко. Оставшиеся на Тагайской стороже казаки заготавливали дрова для костров, выволакивая из леса в поле на конях упавшие деревья.

Проехав версты три, Сёмка увидел столб дыма. Это казак, посланный Агаповым, запалил костер, указывая, в каком направлении нужно идти людям. Дальше Сёмка не поехал, решил дожидаться здесь.

Первым прибыл Агапов с казаками, за ним явились мордовские лесорубы, далее – алатырцы во главе с Авдеевым, а замыкали колонну стрельцы. Хитрово и Васятка ехали позади всех, чтобы держать людей перед глазами.

Солнце уже скрылось из вида, и повсюду запылали костры. Работные и воинские люди весь день шли без пищи по бездорожному пути. Им пришлось преодолеть несколько речушек, втаскивать возы, помогая коням, на крутые склоны оврагов, проходить через болотины и грязи.

Хитрово весь день не слезал с коня. Хотя особых забот у него не случилось, ему пришлось быть начеку. В начале большого дела воевода должен был показать разумную сметку и твёрдую руку, чтобы внушить людям уверенность в их собственных силах. И это ему удалось, отставших не было, люди весь день шли весело и ходко и только в конце пути несколько приуныли. Но поспел кипяток в котелках, посыпалось в них толокно, захрустели сухари на зубах, обмелел чуть не досуха выпитый ключевой ручей, и люди повеселели от сытости и возможности вытянуться на подстилках из травы и веток и предаться сну.

Сёмка указал воеводе на приготовленные для него еловые хоромы. Хитрово мельком глянул на них, а на Сёмку посмотрел пристально и тяжело.

– Резвый ты парень, – сказал Богдан Матвеевич. – И за лосем поспел, и здесь впереди всех явился. Недоброе дело, казак, на тебе висит. Куда брат-убивец утёк? Кто ему подсобил?

Сёмка молчал, боясь себя выдать неосторожным словом. Васятка, который был рядом с казаком, окаменел от страха. На миг показалось, что их разоблачили.

– Добро, – сказал Хитрово. – Нет часа розыск устраивать. Вот придёт из Карсуна дьяк Кунаков, ему все расскажешь.

Васятка, который держал в руках войлочную подстилку, осмелился подойти и постелить её на еловых ветках. Затем он достал из походного сундука свечку и запалил.

– Кликни приказчиков, казачьего и стрелецкого начальников! – приказал Хитрово. – А сам будь рядом.

Начальные люди скоро явились и встали перед воеводой.

– За первый день всех хвалю, – сказал Хитрово. – Слушайте мое решение на завтра. Ты, Авдеев, утром посадишь добрых плотников на коней и отправишься с ними поперёд нас к Свияге. Станешь наплавлять через реку мост. Мы подойдем к Синбирской горе через день близко к обеду. Сколько у нас, Агапов, свободных лошадей?

Сотник, помыслив, ответил:

– Десятка четыре.

– Вот с утра отдашь их Авдееву. А ты, приказчик, работай без роздыху, и чтоб мост был!

4

Через день близко к обеду ратные и работные люди, предводительствуемые воеводой Хитрово, вышли в пойму реки Свияги, за которой сразу начиналась Синбирская гора. Она предстала взорам прибывших людей твердыней, которую им необходимо было покорить в самое ближайшее время. По склону горы к её вершине, как ратники в чешуйчатых доспехах, плотно стояли медноствольные сосны. На берегу передовым охранением находились заросли ивняка, а над водой у берега, сторожко улавливая малейшее движение ветра, забежав в реку, стояли чуткие камыши.

Люди Авдеева успели закончить работу к назначенному сроку. Наплавной мост, связанные ивовыми прутьями деревья, укреплённый кольями, забитыми в дно реки, слегка покачивался на поверхности воды между берегами и двумя островами, которые делили течение реки на три протоки.

Въезд на мост был расчищен от ивовых кустов и возле него воеводу встречал приказчик Авдеев.

– Мост готов, – доложил он. – Я послал всех мужиков на ту сторону рубить просеку на макушку горы.

– Вижу, что готов, – сказал Хитрово. – И слышу, что лес рубят. Начнём, с Божьей помощью, переправу!

Сначала на правый берег перешли темниковские лесорубы, за ними переправились стрельцы и часть казаков, затем настала очередь алатырских плотников и обоза. Кони, чувствуя под собой зыбкий настил, вздрагивали, пугаясь, и храпели. Возчики держали их под уздцы, сзади мужики подталкивали телеги. Переплавились удачно, кроме опасного случая, когда один конь с перепугу рванулся встать на дыбы, но возчик вовремя повис на нём и не дал рухнуть в воду.

Богдан Матвеевич переходил мост в числе последних. Чуть позади него шёл Васятка, ведя своего и хозяйского коней на поводьях. С левого берега вслед им смотрели несколько казаков, которых воевода оставил для сбережения переправы.

Крутую часть подъёма Хитрово прошёл пешком, следуя по просеке. Алатырцы успели не только свалить деревья, но и оттащили их по сторонам, сделав неширокий, в две сажени, проход в лесу. Далее подъём стал положе, и Хитрово поскакал верхом, обгоняя неспешно идущих людей.

– Першин! Поди сюда! – вполголоса крикнул воевода, заметив градодельца, который шёл в гору, держа в поводу коня.

Дальше был лес, ещё не тронутой прорубкой просеки. Звуки топоров остались позади, Хитрово, Першин и Васятка ехали по сосновому, пронизанному лучами солнца, бору, в котором почти не было подроста. Все деревья были одного, примерно, векового возраста, золототелые сосны, прогонистые и ровные, с далёкими от земли шапками редких верховых ветвей.

– Есть из чего град ставить? – спросил Богдан Матвеевич.

– Есть, воевода. Добрый лес, в самый раз на срубы для городьбы и изб.

– Вот и распорядись им по-хозяйски.

Они пересекли неглубокий лог и, проехав ещё немного, попали на просторную поляну, которая одним своим краем уходила в небо.

– А вот и венец, – сказал Хитрово. – Самый край берегового обрыва.

Где-то невдалеке громыхнул гром. Они привязали коней к дереву и подошли к краю горы. Со стосаженной высоты венца перед ними необъятно распахнулся вид на Волгу и её пойму. Река петляла между островов, широко и стремительно шла по коренному руслу, заводями, заливами и протоками, охватывала громадное, не умещающееся в человеческий взгляд, пространство земли и воды. Левый берег был пологим и неспешно отступал от реки, поднимаясь двумя широкими террасами.

Туча не донесла свою тяжесть до высокого правого берега, опрокинулась посредине реки частым дождем, и налетевший неведомо откуда ветер быстро разметал дождевые струи над белолобыми волнами. Заходила Волга, заволновалась, бросилась на свои берега, взбаламучивая песок и глину. Но ветер разметал на мелкие облачные клочки тучу, небо обнажилось и засияло солнце.

– Здесь место для крепости самое подходящее, – сказал Першин. – Давно я города ставлю, но такого удобства не видывал. Заволжское Дикое поле всё, как на ладони, просматривается, и казанская, и крымская, и русская стороны также будут хорошо видны. Лес мы сведём на крепость и откроем простор взгляду.

Богдан Матвеевич мыслил о другом. Стоя на высоком волжском откосе, он чувствовал, как в него вливается щемящее душу желание взмыть над Волгой в вольном полёте. «Как здесь просторно! – думал он. – Для того Господь и создал такие места, чтобы человек почувствовал свое горнее будущее».

Васятку высота, открывшаяся перед ним, тоже смущала. Ему стало понятно, почему Волга манит к себе неуживчивых, беспокойных людей и они, бросив всё привычное, бегут сюда, чтобы обрести волю. Сейчас река была пустынной, но Васятка так пристально вглядывался вдаль, что ему показалось, он видит белый парус струга, летящего по волнам, за ним ещё один парус, ещё один. Васятка протёр наслезенные глаза, и видение исчезло.

Вершина горы наполнилась людьми, которые располагались на отдых. Начальные люди поспешили к воеводе с докладами. Он выслушал их и отпустил с наказом дать послеобеденный отдых работникам, а затем браться за труды. Темниковские лесорубы должны были начать валку леса на вершине горы, на которой будет поставлена крепость. Предстояло очистить от деревьев более двух десятин соснового бора. Алатырцы и стрельцы были наряжены на работу по прокладке дороги от Свияги к будущей крепости. Казаков воевода приказал разбить на несколько станиц, по десятку человек в каждой, и распустить в разные стороны на поиск для проведывания поля. В последнем была особая нужда: началось тёплое время года, башкирцы, калмыки и ногаи имели обычай делать набеги на русскую сторону по первой траве.

Богдан Матвеевич в силу своего поста окольничего и полкового воеводы хорошо представлял, в каком положении находится южная граница Русского государства и с каких сторон через неё пытаются прорваться враги. Полтора десятка лет назад ситуация в Нижнем Поволжье и Причерноморье резко изменилась. Из северо-западных областей Китая к Волге подошли калмыки, которые вступили в борьбу за обладание летними кочевьями с ордой Больших ногаев. Под давлением пришельцев ногаи ушли из-за Волги и стали пробиваться черед Дон для соединения с крымскими татарами. Туда же двинулась и Малая ногайская орда. В течение двух лет донские казаки препятствовали этому, но ногаи прорвались в Крым, соединились с единоверцами. В 1634–1636 годах ногаи предприняли сильные вторжения в русские пределы, и на огромном пространстве от заоцких уездов до «мордовских мест» население вело с ними отчаянную борьбу. Эти кровавые события подтолкнули русское правительство к переустройству и усилению обороны южных границ государства.