Текст книги "Великая Отечественная Война. 1941–1945 (сборник)"

Картина XXIII

В служебном кабинете Черчилля сидят в креслах Иден, Гленн, Исмей.

Черчилль (раскуривая сигару). Получил вчера из Москвы грозное послание Сталина.

Иден. Даже грозное?

Черчилль. Сердитое, обиженное. Этот грузин, дядюшка Джо, слишком разошелся.

Гленн. И что же его рассердило?

Черчилль. Да все тот же второй фронт.

Гленн. Но второго фронта пока нет.

Черчилль. И скорее всего, не будет.

Гленн. Как не будет?

Черчилль. Очень просто. Мы к открытию второго фронта не готовы.

Гленн. Как не готовы? Мы же подписали с русскими соглашение и обязались открыть второй фронт в 1942 году.

Черчилль. Ну и что из этого?

Гленн. Как что? 1942 год уже давно идет, а второго фронта в Европе еще нет.

Исмей. Ничего страшного. Закончится 1942-й год, начнется 1943-й.

Гленн. Исмей, но мы же заключили с ними соглашение, и русские верили нам, рассчитывали, надеялись на это?!

Черчилль. Верно, рассчитывали.

Иден. Да, они верили нам и очень надеялись.

Гленн. В решении этого важного вопроса, сэр, мы поступили нечестно. Вы и Рузвельт без участия Советского правительства пересмотрели свое решение об обязательном открытии второго фронта во Франции в 1942 году. Вместо высадки десанта в Европе вы решили предпринять вторжение в Северную Африку. Это было грубейшим нарушением союзнического обязательства перед Советским Союзом.

Черчилль. Сталин в послании пишет то же самое, что говоришь и ты, Гленн. (Читает.) «Советские руководители заявляют, что правительства Англии и США грубо нарушили взятые обязательства, отказываясь открыть второй фронт в Европе в 1942 г. Создание на Западе серьезной базы сопротивления немецко-фашистским силам облегчило бы положение советских войск на советско-германском фронте. Легко понять, что отказ правительства Великобритании и Америки от создания второго фронта в 1942 г. в Европе наносит моральный удар всей советской общественности, рассчитывающей на создание второго фронта, осложняет положение Красной Армии на фронте, наносит ущерб планам советского командования и значительно ухудшает положение Англии и всех остальных союзников».

Исмей. Странно. Почему это ухудшает наше военное положение и всех остальных союзников? Непонятно.

Черчилль. Сталину так кажется. (Читает дальше.) «Мне и моим коллегам кажется (Вот видите, ему опять кажется.), что 42 год представляет наиболее благоприятные условия для создания второго фронта в Европе, так как почти все силы немецких войск, и притом лучшие силы, отвлечены на восточный фронт, а в Европе оставлено незначительное количество сил, и притом худших сил. Неоднократное нарушение Англией и США обязательств о втором фронте ставит вопрос о сохранении доверия к союзникам. У нас у всех в Москве создалось впечатление, что правительство Англии держит курс на поражение Советского Союза. Без такого предположения трудно объяснить поведение Англии по вопросу об открытии второго фронта в Европе, по вопросу о поставке вооружения для Советского Союза».

Исмей. Ну это уж слишком! Разве мы желаем поражения русским?

Гленн. Исходя из наших действий, русские вполне могли сделать такие выводы.

Иден. Да, надо признать, повод для этого мы им дали.

Черчилль. Иден, а что же ты хотел, чтобы мы безрассудно бросили все силы на создание второго фронта в Европе, потопили десант в проливе и оставили Англию голой, как уличную девку?

Иден. Я за честность переговоров, и только! Если мы не могли создать второй фронт во Франции в 1942 году, то не надо было обещать, не надо было подписывать об этом союзное соглашение с Россией. А так мы действительно выступаем в роли обманщиков русских.

Гленн. Я согласен с Иденом. Надо прежде всего всегда быть честными и не обещать того, что не можем выполнить или не хотим выполнять.

Черчилль. В политике так нельзя, Гленн. В политике – кто кого? Или ты меня обманешь, или я тебя. Третьего не дано. А в большой политике – тем более.

Гленн. Вы не правы, сэр. Не бывает в жизни большой и малой политики. Есть только одна политика: честная, открытая, справедливая. И это надо всем соблюдать.

Черчилль. Вы же знаете, чем мы были заняты в 1942 году. Наши войска перешли в наступление против немцев и итальянцев в Северной Африке и одержали над ними блестящую победу у Эль-Аламейна. Это была великая битва, и я дал указание в честь этой победы звонить в колокола по всей Англии. Эта победа вдохновила наш народ, он воспрянул духом. По сути, битва при Эль-Аламейне знаменовала поворот нашей судьбы и явилась самым решающим сухопутным сражением с целью защиты наших интересов. До Аламейна мы не знали побед, после Аламейна мы никогда не потерпим поражения.

Гленн. Вы слишком самоуверенны, сэр.

Черчилль. Я верю в нашу армию и в армии наших союзников, поэтому так и говорю.

Исмей. Браво, сэр! Наша армия непобедима!

Иден. Конечно, это великолепная победа. Она действительно вдохновила наш народ, вселила в него уверенность в наши успехи.

Гленн. Но русских она, наверное, не очень вдохновила. Эта победа не в Европе, а в Северной Африке. Слишком далеко от русско-немецкого фронта.

Исмей. Но это дело русских – радоваться нашей победе или огорчаться.

Черчилль. Прежде чем думать о русских, помогать им или не помогать, надо подождать, чем закончится битва под Москвой. А обстановка там сейчас критическая. Если немцы одержат победу и займут Москву, тогда и помогать русским не надо будет. Мы только понесем ненужные потери своего личного состава, если начнем создавать второй фронт в Европе. А это наши люди, наши отцы, братья, сыновья. Их родные не простят нам этих бессмысленных потерь.

Исмей. Верно, сэр! Очень верно! Мой сын воюет в Африке. И я буду очень рад, если война там закончится нашей победой и мой сын вернется домой.

Гленн. Вы что, сэр, не верите в победу русских?

Черчилль. Если признаться честно, не верю.

Гленн. Я понимаю вас. Вы всю свою сознательную жизнь боролись с большевиками, против их идеологии. И, конечно, лелеете надежду на их поражение.

Черчилль. Вы правы, Гленн. Мне нечего скрывать своей цели, своего желания. У Великобритании нет вечных друзей, нет и вечных врагов, у Великобритании есть лишь вечные интересы. В этом наша главная политика.

Гленн. Иден, вы согласны с этим утверждением?

Иден. Да, я разделяю эти взгляды. Они подтверждаются всей нашей многовековой историей.

Гленн. Сэр, и при таком негативном, я бы сказал, враждебном отношении к Советскому Союзу вы поехали в Россию?

Черчилль. А что было делать? Мы подписали с ними соглашение об открытии второго фронта в 1942 году, и надо было как-то выкручиваться.

Гленн. А зачем же это соглашение вы подписывали? Было бы честнее, если бы вы отказались его подписывать.

Черчилль. Да я и не хотел его подписывать. Не хотел. Но меня уговорил подписать соглашение американский президент Рузвельт. Он почему-то так настаивал, так горячо меня убеждал, – я не выдержал, сдался и подписал.

Гленн. Рузвельт, видимо, уверен в победе русских и поэтому в будущем хочет иметь с Россией хорошие, дружеские отношения.

Иден. По-видимому, это так. У Америки и России есть много общего в политических взглядах на развитие будущего мира.

Гленн. Да, это так.

Черчилль. Что может быть общего во взглядах на будущий миропорядок у капиталистической Америки и социалистической России? Абсурд какой-то.

Гленн. Мы знаем, сэр, спорить с вами трудно. Вы можете заговорить и переговорить любого. Вы всегда уверены в собственной мудрости и правоте и не любите, не терпите возражений. Но Рузвельт устоял. Переубедить его вам не удалось.

Черчилль. Не удалось.

Исмей. Да, это, пожалуй, первый случай, когда наш сэр отступил, сдался.

Черчилль. Все, что я хочу в спорах, так это согласия с моими желаниями после разумного обсуждения.

Гленн. При всем вашем недоброжелательном отношении к Советскому Союзу вы все-таки решились в Россию поехать.

Черчилль. Мне было интересно посмотреть вблизи, что это за страна такая – Советская Россия. И я поехал.

Гленн. Выходит, ваше любопытство было выше желания оказать помощь русским в этой тяжелейшей для них войне?

Черчилль. Возможно, и так. По дороге в Россию я размышлял в самолете о своей миссии в это угрюмое, зловещее большевистское государство, которое я когда-то настойчиво пытался задушить при его рождении и которое вплоть до появления Гитлера я считал смертельным врагом цивилизованной свободы. Я размышлял, что должен буду сказать руководителям этой страны при встрече. Мне говорили, что русские не являются человеческими существами. В шкале природы они стоят ниже орангутанов.

Гленн. Даже так? (Все смеются.) И вы в этот бред поверили?

Черчилль. Вот я и хотел в этом убедиться лично.

Гленн. Вы только не раздевайте их догола, не ищите у них на теле густую шерсть обезьяны.

Черчилль. Раздевать их я не буду. Обещаю тебе, Гленн. Не буду раздевать даже женщин.

Гленн. Жаль. (Все смеются.)

Черчилль. Что касается женщин, возможно, я и не прав. Пару красивых женщин можно было бы и раздеть.

Гленн. Но вы же встречаетесь здесь с представительницами русского посольства. Они что, орангутаны?

Черчилль (улыбнувшись). Да вроде шерсти у них на теле нет. Все мои помыслы обращены прежде всего к Европе, как прародительнице современных наций и цивилизаций. Произошла бы страшная катастрофа, если бы русское варварство уничтожило культуру и независимость древних европейских государств. Я верю, что европейская семья наций сможет действовать единым фронтом, как единое целое под руководством европейского совета.

Гленн. Точнее сказать, не под руководством европейского совета, а под руководством Англии и Америки.

Черчилль. А почему бы и нет? Англия как держава, конечно, меньше, чем Соединенные Штаты Америки, но она может дать миру много неожиданных полезных идей.

Исмей. Верно, сэр. Вы действительно великий патриот Англии.

Черчилль. Я стал первым министром короля не для того, чтобы председательствовать при ликвидации Британской империи.

Исмей. Браво, сэр, браво!

Черчилль. Я понимаю, какая маленькая страна Британия. И когда я представляю, как я буду сидеть на лавке при встрече трех руководителей, то вижу такую картину: с одной стороны от меня огромный русский медведь, а с другой – огромный американский бизон. А между ними сидит бедный маленький английский осел, и только он один из всех трех знает верный путь домой.

Исмей. Браво, сэр, браво!

Черчилль. Ну хватит, друзья, заниматься политикой, пора переходить к делу.

Гленн. Так все-таки, сэр, что вы скажете русским об открытии второго фронта в 1942 году?

Черчилль. Я им скажу, что скорее всего мы откроем второй фронт во Франции в 1943 году, а, может быть, летом 1944 года. Не раньше.

Гленн. И вы это выполните?

Черчилль. Жизнь покажет, как надо поступать.

Гленн. И все-таки ваши надежды на поражение России в этой войне безосновательны. В это тяжелейшее для них время они провели военный парад войск на Красной площади. Они показали всему миру – сдаваться немцам не собираются, что у них есть силы, возможности и воля одолеть их.

Исмей. Какие силы? Какие возможности? О чем вы говорите, Гленн? Этот военный парад – жалкая попытка доказать миру, что Россия еще жива, еще сопротивляется. Это был последний вздох больного человека перед смертью.

Черчилль. Исмей, теперь я тебе говорю: «Браво, Исмей, браво!»

Гленн. Напрасно так думаете, Исмей. Этот военный парад вдохновил не только Красную Армию, но и весь советский народ на дальнейшее сопротивление врагу, вселил уверенность в победе.

Иден. Да, военный парад на Красной площади – это большая удача русских. Они убедили народы мира, что сдаваться они не собираются, что Россия будет сражаться до полной победы над врагом.

Черчилль. Посмотрим, посмотрим…

Картина XXIV

Лесная просека у разъезда Дубосеково. В земляных укрытиях – солдаты. Слышится шум танковых двигателей.

Клочков. Двенадцать танков мы подбили. Следующий тринадцатый. Кто готов идти?

Несколько солдат отвечают: «Я!», «Я!»…

Пойдешь ты, Андрей.

Андрей. Я готов.

Клочков. Гранаты приготовил?

Андрей. Приготовил.

Клочков. А бутылки с горючей смесью?

Андрей. Есть.

Клочков. Действуй осмотрительно. Старайся подползти к танку незаметным. Сначала пускай в дело бутылки с жидкостью, потом – гранаты.

Андрей. Понял.

Клочков. Ну, давай, Андрей, выходи на позицию. Удачи тебе. (Обнимает его.) Да поможет тебе Бог.

Андрей крестится, вылезает из укрытия, скрывается в просеке. Звук танка все ближе и ближе. Затем вспышка огня и взрыв гранат.

Пусть земля тебе будет пухом.

Все снимают шапки. Крестятся.

И вечная память. Кто готов идти на следующий танк?

Голоса солдат: «Я!», «Я!»…

Пойдешь ты, Карим.

Карим. Я готов.

Клочков. Гранаты, бутылки приготовил?

Карим. Приготовил.

Клочков. Действуй осторожно. Сначала бросай на танк бутылки, потом гранаты.

Карим. Понял.

Гавриил. А дети у тебя есть, Карим?

Карим. Есть. Двое мальчиков, одному четыре года, второму – шесть.

Гавриил. Карточки-то есть?

Карим. Жена обещала выслать.

Гавриил. Может, дождешься?

Карим. Может, и дождусь, если повезет.

Мусамбек. На войне счастье изменчиво.

Гавриил. Это так. Пуля-дура никого не пощадит. А у тебя, Мусамбек, дети есть?

Мусамбек. Есть. Три, пять, семь лет. И все – парни.

Гавриил. Молодец, Мусамбек! Парни стране нужны – будущие воины.

Карим. Мы навоевались и за них, и за себя. Пусть они войны не знают.

Гавриил. Пока живут люди, Карим, будут и войны.

Карим. Почему же?

Гавриил. Потому что есть люди, которые без войны жить не могут. Это у них в крови.

Мусамбек. Люди воюют из-за зависти. Одни – бедные, другие – богатые. Бедным обидно, что они такие обездоленные. А богатые поделиться с бедными не хотят. Вот и воюют. А ведь Бог говорил, если ты богатый, то поделись с бедным. И ты заслужишь моего благословения.

Гавриил. Бог справедлив, он говорил правду, но его мало кто слушается, поэтому люди часто между собой враждуют.

Мусамбек. Это так.

Слышится шум танков.

Клочков. Ну, Карим, тебе пора.

Гавриил (Клочкову). Василий, может, я пойду вместо Карима?

Клочков. Я не возражаю.

Карим. Нет-нет, пойду я.

Берет гранаты, бутылки. Клочков обнимает его. Карим выходит из укрытия, скрывается в ельнике. Потом – всплеск огня, взрыв гранаты. Все снимают шапки.

Клочков. Пусть земля будет ему пухом. И вечная память людей. Следующим пойдешь ты, Гавриил.

Гавриил. Я готов.

Клочков. Готовь гранаты, бутылки.

Гавриил. Они у меня всегда готовы.

Слышится шум двигателей приближающихся танков.

Клочков. Ну, Гавриил, выходи на позицию. (Обнимает его.) Желаю удачи.

Гавриил. Будем живы – не помрем.

Крестится. Уходит. Через некоторое время – всплеск огня и взрыв гранат. Все снимают шапки.

Мусамбек. Пусть земля будет ему пухом и вечная память людей. Следующим иду я, Василий.

Клочков. Нет, Мусамбек. Подошел мой черед. Теперь пойду я. А ты, Мусамбек, пойдешь после.

Мусамбек. Ты, Василий, начальник, тебе надо руководить, тут быть.

Клочков. Пришла очередь идти мне, Мусамбек. Так надо. Велика Россия, а отступать некуда – позади Москва! (Берет гранаты, бутылки.) Ну, друзья, до встречи, если она состоится.

Обнимает всех. Крестится. Уходит. Слышится гул моторов танков. Через несколько секунд – всплеск огня и взрыв гранат. Все снимают шапки.

Мусамбек. Пусть земля будет ему пухом. И вечная память людей. Хороший был комиссар, душевный, заботливый, отзывчивый. (Берет гранату, бутылки.)

Картина XXV

Село Петрищево. Деревенский дом. В комнате за столом сидит немецкий Офицер. Перед ним стоит девушка Таня.

Офицер. Как твое имя?

Таня. Таня.

Офицер. Где живешь?

Таня. В Москве.

Офицер. В Москве?

Таня. Да.

Офицер. Почему оказалась здесь?

Таня. Приехала навестить родные места.

Офицер. Навестить родные места?

Таня. Да, я здесь выросла.

Офицер. Где работаешь?

Таня. Я школьница. Учусь в школе.

Офицер. Нам известно – ты связана с партизанами.

Таня. Это неправда. Я никаких партизан не знаю.

Офицер. Ты лжешь!.. Тебя видели в лесу. Что там делала?

Таня. Ходила посмотреть на лес.

Офицер. Ходила посмотреть на лес?

Таня. Да.

Офицер. Ты любишь лес?

Таня. Да, я люблю лес, люблю природу.

Офицер. А может, ты любишь партизан, которые скрываются в лесу?

Таня. Я никаких партизан не знаю.

Офицер. Ты лжешь!..

Таня. Нет, я говорю правду. Никаких партизан я не знаю.

Офицер. Зачем поджигала конюшню?

Таня. Чтобы она сгорела.

Офицер. Она тебе мешала?

Таня. Да, там жили немцы.

Офицер. Тебе поручили поджечь ее партизаны?

Таня. Никаких партизан я не знаю. А конюшню поджечь я решила сама.

Офицер. Нам точно известно – ты ходила к партизанам. Об этом говорят люди села, которые видели тебя в лесу с мужчиной.

Таня. Это неправда. Я никаких людей в лесу не встречала.

Офицер. С какой целью ты ходила к партизанам?

Таня. Я к партизанам не ходила.

Офицер. Врешь!..

Таня. Нет, я говорю правду.

Офицер. Врешь!.. Но мы заставим тебя говорить правду! (Немецкому солдату.) Заставь ее говорить правду. (Солдат подходит к Тане, берет ее за волосы, бьет по щекам.) Так будет до тех пор, пока не скажешь, зачем ходила к партизанам и где их база.

Таня. Никаких партизан я не знаю.

Солдат бьет ее по щекам. За волосы запрокидывает голову назад.

Офицер. Ты зачем ходила к партизанам и где их база?

Таня. Я никуда не ходила и партизан не знаю.

Офицер. Мы заставим тебя говорить.

Солдат подводит Таню к топчану, срывает с нее кофту.

Лжешь!..

Солдат затаскивает Таню на топчан. Бьет ремнями по ее голой спине.

Ты зачем ходила к партизанам? (Таня молчит.) Добавь ей еще! (Солдат бьет ремнями по спине Тани.) Может, вспомнила, где находится база партизан?

Таня. Никаких партизан я не знаю.

Офицер. Ну что же, заставим вспомнить тебя о партизанах другим способом.

Таню выводят на улицу.

Теперь ты заговоришь.

Таня. Никаких партизан я не знаю.

Офицер. Постоишь на морозе – вспомнишь.

К дому подходят жители села.

Таня. Я партизан не знаю и о них ничего не слышала.

Офицер. Нам точно известно – ты ходила к партизанам. Говори, с какой целью к ним ходила, кто тебя туда послал и где находится база партизан?

Таня. Я к партизанам не ходила, меня туда никто не посылал и о базе партизан ничего не слышала.

Офицер. Ну что же, может, вспомнишь о партизанах перед смертью…

Солдат приносит два ящика. Ставит один на другой. Поднимает на ящик Таню.

Ты зачем ходила к партизанам?

Таня. Я к партизанам не ходила и ничего о них не знаю.

Солдат надевает на шею Тани веревочную петлю. Раздаются возмущенные голоса жителей села.

Офицер. Спрашиваю в последний раз: где база партизан?

Таня. Никакой базы партизан я не знаю и ничего о партизанах не слышала.

Офицер. Врешь!..

Таня (обращаясь к жителям села). Люди, я люблю вас! Я люблю свою Родину – Россию. Будьте смелее… Бейте фашистов!.. Это не люди, это изверги, звери… Мне не страшно умирать. Это счастье – умереть за свой народ! Победа все равно будет за нами!.. Прощайте!..

Солдат выбивает из-под Тани ящик, и Таня повисает… Возмущенные голоса сельчан, слышен плач женщин.

Картина XXVI

В кабинете Сталин. Входит Василевский.

Сталин. Слушаю вас.

Василевский. Только что позвонили из штаба Кузнецова и сообщили, что противник прорвался через канал Москва – Волга в районе Яхромы и двигается к Москве.

Сталин (после длительного молчания). Это очень опасно! Прорыв надо срочно ликвидировать! (Снимает трубку телефона.) Соедините меня с Кузнецовым. (Пауза.) Нам стало известно, что противник прорвался через канал Москва – Волга в районе Яхромы и захватывает плацдарм на восточном берегу канала. Это создает серьезную опасность для Москвы. Примите все меры по нанесению контрудара по прорвавшейся группировке противника, остановите ее продвижение и отбросьте за канал. На вас возлагаю личное руководство контрударом. Действуйте немедленно. Жду ответа о результатах контрудара. (Кладет трубку.) Враг рвется к Москве. Любыми путями стремится захватить город, не обращая внимания на большие потери личного состава и боевой техники.

Василевский. Это верно, товарищ Сталин. Рвется к Москве из последних сил.

Сталин. Недавно они прорвали нашу оборону и заняли Красную Поляну, вышли к Савеловской железной дороге у станции Лобня. Наши войска нанесли контрудар и отбросили немцев из этого района. В ходе наступления наши войска захватили несколько крупнокалиберных орудий, которые были доставлены туда для обстрела Москвы.

Василевский. Наша операция закончилась тогда успешно.

Сталин. Штаб 20-й армии находится сейчас в Химках?

Василевский. Да, в Химках. Совсем рядом с Москвой.

Сталин. Предупредите командующих резервными армиями о подготовке к решительным наступательным действиям в районе Москвы и прилегающим к ней областям.

Василевский. Вас понял, товарищ Сталин.

Сталин. При разговоре с ними соблюдайте строгую секретность.

Василевский. Вас понял, товарищ Сталин. Ваши указания будут переданы немедленно.

Сталин. Немцы стремятся захватить Москву, несмотря на большие потери.

Василевский. Это их главная цель. Гитлер на весь мир заявил, что они через несколько дней захватят Москву и 7 ноября проведут парад немецких войск на Красной площади. И принимать парад будет он сам, Адольф Гитлер.

Сталин. Да, тут они просчитались. Преодолеть сопротивление наших войск не смогли.

Василевский. На защиту Москвы стали сами москвичи. Создано несколько дивизий народного ополчения. Они сражаются вместе с войсками мужественно, моральный дух их высок.

Сталин. Москвичи молодцы. Все они и весь наш народ проявляют стойкость, высокий патриотизм, сутками работают на военных заводах, дают фронту оружие, боеприпасы, снабжают воинские части продовольствием, обмундированием. Роют вокруг Москвы окопы, противотанковые рвы. В общем, фронт и тыл работают слаженно, четко. И все же обстановка в Подмосковье остается сложной, опасной, я бы сказал, критической. Я пригласил Жукова, хочу послушать его о сложившейся обстановке под Москвой.

Василевский. Послушать его надо, товарищ Сталин.

Сталин. А вы идите к себе в Генштаб и передайте мои указания командующим резервных армий о подготовке к наступательным боевым действиям.

Василевский. Ваши приказания будут переданы незамедлительно. Разрешите идти?

Сталин. Идите.

Василевский уходит. Входит Власик.

Власик. Товарищ Сталин, прибыл Жуков.

Сталин. Пусть заходит.

Власик уходит. Входит Жуков.

Жуков. Здравствуйте, товарищ Сталин.

Сталин. Здравствуйте. Садитесь. Как ведет себя противник?

Жуков. По нашим данным, противник заканчивает сосредоточение своих ударных группировок и, видимо, в ближайшее время снова перейдет в наступление.

Сталин. А где вы ожидаете главный удар?

Жуков. Более мощный удар ожидается в районе Волоколамска. А танковая группа Гудериана, видимо, ударит в обход Тулы на Каширу, Коломну и Клин. Они стремятся окружить Москву и замкнуть кольцо в районе Клина.

Сталин. Мы с Шапошниковым считаем, что готовящийся удар противника можно сорвать нашими упреждающими контрударами. Один контрудар надо нанести в районе Волоколамска, другой – из района Серпухова.

Жуков. Какими же силами мы будем наносить эти контрудары? Западный фронт свободных сил не имеет. У нас есть силы только для обороны.

Сталин. В районе Волоколамска используйте правофланговые соединения Рокоссовского, танковую дивизию и кавалерийский корпус Доватора. В районе Серпухова используйте кавалерийский корпус Белова, танковую дивизию Гетмана и часть сил 49-й армии.

Жуков. Этого делать сейчас нельзя, товарищ Сталин. Мы не можем бросать на контрудары, успех которых сомнителен, последние резервы фронта. Нам нечем будет подкрепить оборону войск, когда противник перейдет в наступление своими ударными группировками.

Сталин. Ваш фронт имеет 6 армий. Разве этого мало?

Жуков. Но ведь линия обороны войск Западного фронта сильно растянулась, достигает 600 километров. У нас очень мало резервов в глубине, особенно в центре фронта. Для наступления на Москву противник подтягивает новые части, сосредотачивает против Западного фронта огромные силы. По нашим разведданным, они могут сосредоточить здесь до 50 дивизий, из них 15 пехотных и 7 моторизованных, хорошо укомплектованных личным составом, танками, артиллерией, боевой техникой, при мощной поддержке авиации.

Сталин. Мы сформировали три армии, которые находились в резерве. Теперь, когда угроза захвата Москвы усилилась, их можно пустить в дело.

Жуков. Это хорошо. Я могу идти?

Сталин. Вопрос о контрударах решен и пересматриваться не будет. Так что идите, разрабатывайте план боевых действий Западного фронта. К исходу дня представьте его в Генеральный штаб.

Жуков. План будет разработан и представлен в Генеральный штаб в указанный вами срок. Я могу идти?

Сталин. Идите.

Жуков уходит.