Текст книги "Северная ведьма. Книга первая. Потомок"

Глава четвертая. Исход

На крутом обрыве берега бескрайнего моря, на громадном черном, отшлифованном ладонями титанов утесе две неподвижные фигуры. Высокие, статные мужи в белых одеждах стоят лицом к искрящейся глади моря, а за спинами их высится Капище, от ворот которого к месту, где стоят двое, ведёт извилистая, едва различимая среди камней и мхов тропинка из плоских плит и округлых глыб цвета такого же черного с синим отливом.

Низкое солнце в это время года ходит здесь над горизонтом примерно на одной высоте, и только своим положением относительно направления на гору Меру указывает на время суток, утро теперь или вечер. Облака, заполнившие часть неба вокруг плывущего над морем солнца, создали причудливую картину небесного царства с горами, долинами и сказочными городами, увенчанными клубящимися изменчивыми куполами. Низкое, но яркое светило окрасило небо и облака, на первый взгляд, всего тремя красками: оранжевой, бирюзовой и белой. Но стоит присмотреться и видно в движущихся небесных картинах оттенки розового, голубого, желтого – и искры серебра и золота.

Двое не скрывают того, что любуются красотой божественного действа, превращающего окружающий человека видимый мир в сказочные картины. Блики золота играют на поверхности моря и округлых глыбах прибрежных утёсов. Белые одежды мужей резко контрастируют своей чистотой с окружающим буйством красок.

На плечи их наброшены одинаковые длинные, до земли плащи. Только у одного из них, что ростом едва заметно выше другого, на лбу, стягивающий волосы цветной кожаный ремешок со сверкающими в нем золотыми нитями. Нет ветра, и над миром стоит тишина. Изредка, едва слышно, издалека и внизу доносятся крики чаек.

Возраст мужчин определить сложно, фигуры их по-молодому прямы и статны, лица чисты и мужественны. Разве у того, который ростом чуть выше, белые с серебром пряди на висках и за ушами. Он первый нарушает молчание.

– Ты должен…, всё это…, тоже должен запомнить.

– Что, это? Ты привел меня сюда говорить загадки?

– Нет, сегодня мы будем говорить только о важных делах. А запомнить я прошу тебя то, что ты видишь сейчас перед собой.

– Отец, но я вижу это каждый день. Неужели ты думаешь, что грядущие тяжелые времена изменят мир так, что не будет солнца? Как может Страна Солнца существовать без своего главного божества, своего Хранителя Жизни?

Некоторое время они молчат. Продолжил тот, кто говорил последний.

– Отец, имя твоё Родан Великомудрый. Я понимаю, что ты пришёл сюда со мной, оставив свои не терпящие отлагательства дела, не для того, чтобы любоваться красотой моря и солнца. Я горд тем, что стою рядом с тобой. Говори, я буду внимательно слушать тебя.

– Да, я буду говорить, а ты слушай… и запоминай. Теперь, пока мы еще все вместе и не начался Великий Исход, твоё дело слушать и запоминать. Слушать… и запоминать, – чуть улыбается.

Муж, названный Родан Великомудрый, начинает говорить и с каждым словом с лица его уходит улыбка, в глазах гаснут искры. Говорит медленно, не громко, останавливаясь, как будто давая собеседнику возможность запомнить не только сказанное, но и обратить внимание на интонации беседы. Он использует знания о внушении и убеждении.

– Мне очень хотелось побыть с тобой наедине. Ведь я последнее время не мог себе это позволить – уединиться. А здесь так хорошо, – он раскинул руки, будто хотел обнять весь окружающий мир, – итак, мне говорили, что в детстве ты был старательным слушателем Бесед. Ты посещал Школу Аполлона,… много преуспел в овладении своим телом и духом. Но меня больше интересует,… что ты запомнил из того, что говорил тебе во время последних ваших встреч Лан Хранитель?

– Мы говорили о многом, Отец. Но, я не помню, чтобы он просил, или требовал от меня что-то запомнить. Мы проводили время в беседах. О многом.

Теперь Родан Великомудрый неотрывно смотрел в глаза сыну, и видно было, что он старается увидеть в глазах его что-то, о чём тот не говорит ему.

– Продолжай. Я слушаю тебя внимательно. Итак, ты хочешь сказать, что не всё помнишь из того, что тебе говорил Лан?

– Нет, я не так хочу сказать. Я думаю, что если я постараюсь, то многое вспомню. Ты этого хочешь?

– Мне это не нужно. Я хочу убедиться, что ты с большой ответственностью отнесся к беседам с Ланом.

– Да, я знал, что он беседует со мной по твоему поручению. Этого от меня никто не скрывал. И я старался быть очень внимательным и выполнять всё, что он мне поручал.

– Теперь подробнее. Что он тебе поручал?

– Простые вещи. Были темы в разговоре, которые он советовал мне обсудить с Оляной. А иногда предлагал мне прийти к нему на беседы с ней. И мы втроем обсуждали разные темы.

– Значит он счел необходимым посвящение этой женщины… Это ведь мать твоих детей?

– Да.

– Они живут в твоем жилище?

– Да. Ты это не одобряешь?

– Дело уже не в моём одобрении, Орлин, – отец первый раз назвал его по имени, – тебе достаточно рядом одной женщины? Вы останетесь вместе?

– Когда она рядом, мне никто больше не нужен. Что будет дальше – мне не ведомо. Хотя, я чувствую, что поступаю правильно.

– Ещё совсем недавно такой ответ показался бы мне странным… и не убедительным., – тихо, для себя произнёс Родан, – но пришли новые времена, и,… и я уверен, что понимаю тебя.

Трудно сейчас сказать, как долго стояли на том утесе отец и сын, как много еще поведал Великомудрый своему последователю. Они стояли, иногда медленно ходили вдоль обрыва, иногда замолкали, задумываясь, сознавая важность беседы. И любовались красками моря. Задумавшись, глядя за далекий горизонт, будто разговаривая с самим собой, Родан продолжил:

– И еще я тебе скажу. Твердо верь своему предчувствию. С нынешнего времени и навсегда… Оно, твое предчувствие, будет тебе, и следующим за тобой людям, указателем правильного пути. Твоё предназначение, и предназначение следующих за тобой, будет – сохранение жизни. Сохранение знаний, и накопление новых знаний. Ты и твои потомки будут избранными хранителями жизни на летящей в безграничном пространстве живой матери, имя которой будет – Земля. Твои потомки будут жить среди грядущих поколений, как равные среди равных, ничем не отличаясь от них, ни лицом, ни телом. И только исключительную мудрость и тайные знания будут скрыто нести они в себе, передавая их из поколения в поколение. Это, скрытое в них, будет помогать им узнавать друг друга, держаться вместе, и вести за собой непосвященных собратьев.

Последние слова Родан Великомудрый произнёс торжественно и одновременно грустно, глядя прямо в глаза сыну. В небе над ними послышался трубный глас стаи лебедей. Оба, подняли вверх руки, как будто сами хотели взлететь. Но они только поприветствовали священных птиц, затем из под козырьков ладоней проводили взглядами уходящую в сторону моря стаю.

– Вожак всегда, с рождения, знает, куда надо держать путь. И стая верит ему и следует за ним, – произнёс Орлин.

Родан Великомудрый одобрительно кивнул, как бы заканчивая одну часть разговора. Помолчали. Глядя вдаль, он продолжил:

– Я невольно повторяюсь, но скажу, что за грядущей бедой, что произойдет за тремя морями, к нам, на нашу землю придет сезон холода. Такого холода, к которому наш народ не готов. Как только солнце станет покидать нас, придут холода, каких мы никогда не знали. Мы уйдем, и будем расселять людей там, где решат старейшины, на землях, где укажут им Боги. Но эту землю нельзя оставлять совсем. Это уже решено окончательно, – Родан поднял руки так, как будто вновь приветствовал стаю лебедей, – на тебя пал почетный выбор, сын мой – ты остаешься. Тебе придется привыкать к новой жизни и учить своих людей. Сколько с тобой остаётся мужчин и женщин, ты знаешь?

– Да. Семь мужчин и двадцать одна женщина по решению Совета. Остальные приняли такое решение самостоятельно. Сколько их, я ещё не знаю. Эти, последние с детьми.

– Они знают, что их ждёт?

– Да, я с некоторыми из них говорил.

– И никто не отказался от своего решения после разговора с тобой? Или ты не старался быть убедительным?

– Я старался быть правдивым, – глянул в глаза Родану.

– Хорошо. Мы с тобой говорили о беседах с Ланом Хранителем. Я уверен, что ты понял, что это была не только передача тебе нужных знаний по устройству новой жизни. Он передавал тебе то, что мы называем – Знания, – Родан поднял раскрытую ладонь и провел по ней пальцем другой руки, как будто записывал на ней тайные знаки. Ты мог этого не заметить, но твоя сущность уже приучена получать их.

Замолчал Родан Великомудрый, устремив взгляд в сверкающее золотыми огнями море. Молчал и Орлин, понимая, что самым важным сейчас является все, что скажет его отец. Наконец Родан повернулся к Орлину и улыбнулся.

– Ну, чтож, я подведу итог нашей беседе. Наш народ всегда жил легко и жизнерадостно. В этом нам помогали наши Боги. А связывали нас с Богами те Знания, о которых мы с тобой уже долго говорим. Ты это хорошо знаешь. Великий Исход должен разнести нас по всем Подсолнечным землям. От той, на которой мы с тобой стоим, до земель, куда долетал Солнцебог Аполлон. И тебе и всем нам в этом будут помогать Знания. Им мы будем учить избранных. А «избранные», подчиняя своей воле народы тех земель, среди которых они окажутся, будут направлять их жизненные устремления во благо их и по законам Богов. А Знания станут Тайными Знаниями, потому, что будут принадлежать избранным. Тебе предначертана самая тяжелая стезя – остаться там, где очень скоро будет только безжизненная ледяная пустыня. Но ты освоишь её. Ты выполнишь своё предназначение. Приходит время мне гордиться тобой, сын.

Родан Великомудрый положил свою правую руку на правое плечо сына и замер, глядя ему в глаза.

– Я вижу…, я вижу – ты выполнишь свое предназначение. Я вижу… вижу многочисленных наших потомков… многие горести и радости ждут их…

Орлин молча смотрел в глаза отцу. Он боялся пустым словом разрушить замок речи Родана Великомудрого.

Они уже шли по тропинке в сторону Капища, когда Родан, усмехнувшись, сказал:

– Я могу тебе сказать, как через многие тысячи Солнцестояний будут называть наш народ. Хочешь это знать?

Орлин остановился от неожиданности.

– Как?

– Гипербореи.

Странное слово на незнакомом языке.

– На незнакомом? – улыбнулся мыслям Орлина отец, – на этом языке будет говорить большая часть наших потомков.

Глава пятая. Сергей Корольков – потомственный рыбак

Уйти утром с парохода быстро, как планировал, Сергею Королькову, третьему штурману БМРТ «Муром» не удалось. Сначала сменщик, друг Витя подвёл, задержался. Потом капитан, рано пришедший на борт, задержал, разбирался с его, Серёгиными делами. Но у Сергея всё было в порядке, и разговор был не долгим. Но то, что капитан потребовал ускорить сдачу на корректуру карт, Сергей уловил. Его опыта хватило, чтобы понять к чему такая оперативность. Спрашивать об этом у кэпа не стал, знал его поморский замкнутый нрав. Надо будет – сам скажет. А так, глядишь, оценит молчаливое взаимопонимание. А что понял Сергей? Да что стоянка короткой будет. А какой рейс будет и куда, он, опытный третий штурман поймёт по тому, куда ему в корректуре, у капитана порта карты выдадут, в какой район промысла. Остальное понять не трудно. И по району промысла Сергей поймёт, на какой срок в рейс уйдут. В Баренцево море, например, больше чем на три месяца не ходят. На Лабрадор – не менее четырёх. А уж на Патогонию, к Южной Америке – это верных полгода. Вот такие расчёты, не сложные, но для знатоков. Долго это в тайне храниться не будет, не сегодня, так завтра все, всё будут знать. Такова жизнь портового города. Везде родственники, друзья, друзья друзей. Иной бич тебе расскажет, какие подъемы трески были в последние дни на Медвежьей банке, какой промысловик возвращается в порт сегодня, кто завтра. Так что Серёга ни мало не удивился бы, случись ему, подойдя к дому, услышать от идущей навстречу соседки: «что, Сергуня, слышала, что твой „Муром“ снова в теплые моря собрался?» А что? Всё может быть.

Сменять его, по заведенному на флоте порядку должен был второй штурман. Но второй, по-видимому, отпросился у капитана на срочные отгулы и исчез из поля зрения, и четвертого штурмана, Витю Мороза, обязали стоять за него вахту. За долгий рейс Виктор хорошо зарекомендовал себя, кэп ему доверял.

Когда в каюту вошёл Виктор, Сергей уже был готов. Быстренько доложил сменщику обстановку, захватил с собой двух матросов, загрузились штурманской поклажей, и направился в службу капитана порта. Здесь у него быстро всё приняли, а пошептавшись со знакомыми, Сергей разузнал, всё, что хотел. Выяснилось что-то неопределенное. Им готовили карты всего Баренцева моря, побережья Северного моря, проходные через Атлантику и все побережье Северной Америки, от Лабрадора до Саргассова моря. Вот тебе и информация к размышлению. Если в оба района за один рейс, значит рейс долгим будет, не менее четырех месяцев. Это хорошо. Потому, что рейс больше трех месяцев – гарантирует заход в иностранный порт. Вот бы в Норвегию зайти, вот было бы здорово.

Давно обещал своей Татьяне плащ «болонью» купить, а старшему сыну свитер норвежский, настоящий с оленями. Да и вообще Норвегия – это было бы не плохо. Серьёзная страна. Не то, что страны «третьего» мира. Они вот в прошлом рейсе в Уругвай заходили, в порт Монтевидео. Какие надежды были, какие планы! Всё-таки другой континент, южное полушарие, экзотика.

Они уже больше трех месяцев без берега были. Рыбалка, правда, хорошая была, подъемы тралов с рыбой большие, цех еле справлялся. Каждый день подвахта. Это, когда все, свободные от основной вахты, включая комсостав, выходили на вспомогательные работы, на палубу и в рыбцех. Рабочий день у всех получался от двенадцати до четырнадцати часов в сутки. И без выходных! Ну, кто в таком случае не желает отдохнуть?

И вот им «добро» на заход в порт дали. В Монтевидео. Да заход не простой, а коммерческий. Поручалось им для себя и ещё для нескольких судов, работающих на промысле, харчей иностранных купить. Кэп на мостике проговорился, мол, работы невпроворот. С советским торгпредством общаться, в банке деньги получать, с разными торговыми агентами встречаться. Чувствовалось, что старого рыбака, перепахавшего тралами и сетями все Баренцево море, от залива до кромки льдов, но за границу попавшего в своей долгой морской жизни в первый раз, сейчас распирало от этой почти государственного масштаба ответственности. И, обычно замкнутый, неразговорчивый моряк смачно обсудил это событие с помполитом на мостике в присутствии вахтенных.

Траулер уже снялся с промысла и шел в сторону берега, но никто, ничего не знал. Мало ли что, может район промысла меняем. Конечно, после этих откровений кэпа, вахтенные, не связанные обязательствами молчать, сразу же после вахты небрежно поделились новостями с экипажем. Вот радость то была! Все кинулись мыться, стираться, наглаживаться. Как только эта суета началась, по трансляции уже официально объявили о предстоящем заходе и начались инструктажи. Народ начал планы строить. И Сергей в том числе. А главное что? Все начали предполагаемую зарплату считать. Из неё ведь коэффициентом часть инвалютой заплатят. А уж в порту, сами понимаете, не до экскурсий будет, вся команда по магазинам рассредоточится.

Ну и что? Пришли в порт Монтевидео. А там, на улицах, видите ли, беспорядки. Демонстрации какие-то. Что там советскому человеку делать? Оказалось – нечего делать. И никого в город не выпустили. Только по территории порта разрешили погулять. Ноги размять. И, что обидно, это ведь не власти местные запреты учинили. Им, властям, глубоко начхать на нас в это время было. Это свои, своё руководство.

Пришла машина прямо к борту судна, в неё наш капитан с помполитом сели и умчались. Люди, что в машине приезжали, тоже русские были. Они выходили из машины, пока ждали наших отцов-командиров, и по-русски балаболили. С моряками нашими не разговаривали, а больше между собой. Через некоторое время наших назад привезли и быстренько умчались. А к борту потом подъезжали грузовики с продовольствием. Продукты перегрузили на борт, а мы отдали концы и в море. Прощай Уругвай, страна неведомая. Ох, как обидно было! А валюту то всё-таки выдали! На всякий случай, получается. В банке её, значит, приготовили, не знали какой фортель выкинут советские моряки. На этих воспоминаниях Серёга вздохнул, он ведь тогда тоже планы строил. Хотелось ему привести своим что-нибудь из Южной Америки. Аж из! Не вышло.

На территории порта ничего кроме пивбаров не оказалось. И моряки здесь же, в этих портовых забегаловках, всю свою валюту и спустили, до последнего сентесимо. Моряки, после долгого промыслового поста пьянели быстро, поэтому набрались так, что придя на борт, упали и проспали до промысла. Надо признать, правда, что никто никого не тронул и не наказал за непотребное поведение в иностранном порту. Даже помполит промолчал. Ещё бы! Уж точно, не без его участия этот запрет произошел. И нечего было потом на наше консульство кивать. Договорились даже до того, что будто бы из Союза радиограмма специальная была. Не выпускать, мол, никого в город, пока беспорядки не утихнут, иначе может произойти политическая провокация. Советских моряков, значит, могли втянуть в политическую провокацию. Ё моё. Кому мы там нужны были? Это, конечно, свои перестраховались. Хотя…, черт его знает. Может и была такая радиограмма? Может действительно…, там виднее? Контора, она пишет.

За этими мыслями Сергей не заметил, как оказался на «пяти углах». Постоял, решая. Ехать домой – там уже никого нет. Жена, по времени, уже развела детей. Старшего сына в детский сад, дочку отнесла к Сергеевой тетке, которая жила через два дома, нянчилась, за условную плату, с младшенькой Танюшкой. Сергей сам назвал дочку именем жены – Таня. Жена у него – золото. И сейчас он пойдет к ней на работу.

Работает его Танюша в магазине «Мелодия». Музыкальная у его жены работа, почти по специальности. Она окончила музыкальную школу по классу баяна. Этот баян и помог им познакомиться. У Сергея в мореходке концерт был, и Таня там со своим номером выступала. «Полет шмеля», будьте любезны, исполняла. Пальчики у этой девченки-виртуоза по клавишам мелькают, под баяном на коленках коврик красивый с бахромой, а на глазах челка в такт музыке пляшет. Сергей во время концерта с задних рядов на первый перебрался, кого-то не то уговорил, не то вытолкал и сел на его место, глаз с Татьяны не спускал и громче всех хлопал. После концерта, как заведено, танцы. Перед танцами Сергей помог Танюше баян отнести в аудиторию, куда весь инструмент сносили, и на все танцы он её, можно сказать, ангажировал. В конце вечера, теперь уже на законных основаниях кавалера, он баян до автобуса отнес. Все музыканты уехали, а они с Таней пошли по городу бродить. Сергей её домой провожал. Вот, с этого дня и до самой свадьбы провожал.

Ухажеры у Тани периодически появлялись, девчонка ведь видная. И в музыкалке ребята её обхаживали, и школьные, и дворовые парни. Отваживал их всех Сергей сам. Кого убеждением, кому пришлось жёстче пояснить. Всё было. А Таня никого от себя не гнала, она наблюдала, как Сергей своё право на неё отстаивал и, кажется, получала от этого удовольствие. И, конечно, он с каждым «отваженным» кавалером в её глазах рос. Сергей не был красавцем, но отличался особой мужской статью, был подтянут, щеки «кровь с молоком», волна тёмных, мягких, зачесанных назад волос. Форму, в отличии от многих, Сергей особенно не перешивал в угоду гражданской моде. Не зауживал брюки, не укорачивал гюйс, остроносых туфлей не носил. Он подгонял под свою коренастую, но стройную спортивную фигуру форму и носил её с достоинством моряка, всегда чистую и выглаженную. Так что, если такая девчонка, как Татьяна на него глаз положила – значит было на что класть.

Родился Сергей в семье моряков. Потомственных мурманских рыбаков. Отца и деда он знал, о прадедах слышал. Все у моря обитались и кормились. И дед, и отец его, рыбачили в этих морях с малолетства. И войну, свалившуюся им на голову немецкими пикировщиками, не только с земли, но и с палубы наблюдали. Война, штука страшная, а здесь на севере она по-своему жуткой была. Караваны с грузом помощи от союзников немцы встречали в открытом море и бомбили, и торпедировали, одним словом топили. Караванами топили. Одни страшно гибли в холодных северных водах, а у тех, кто выжил и видел весь этот ад – белели головы и на всю оставшуюся жизнь тлел в душе уголёк ужаса.

Деда война покалечила. Его мотобот немцы разбомбили у побережья Рыбачьего. На плавающих обломках он и ещё двое матросов добрались до берега и несколько часов бродили по сопкам, пока не наткнулись на красноармейцев. Обмороженный, он потерял обе ноги и до конца жизни уже провел дома, выползая изредка на крыльцо барака покурить и покалякать с соседями. А внук начал знакомство с морем по рассказам деда. Из-за своей неподвижности дед стал хорошим рассказчиком и баловал внука морской «травлей». Умер он, когда Серёге было лет семь.

Отец войну тоже в море провел. Его рыболовный траулер, а таких было несколько, всю войну, несмотря на налёты вражеской авиации, продолжал промышлять рыбку в Баренцевом море. Стране нужна была рыба. И эти промысловики, вооруженные лёгкими зенитками, на свой страх и риск выходили в море, тралили рыбку, перевозили людей и грузы на Рыбачий, и огрызались своими зенитками от немецких крылатых «охотников» за лёгкой добычей. Прошел всю войну без царапинки, но повидать пришлось сверх всяких человеческих возможностей. Пришлось им однажды выходить из Кольского залива навстречу каравану и спасать людей с торпедированного английского транспорта.

Не любил отец такие эпизоды вспоминать. Уже не за долго до смерти отца, в начале шестидесятых Сергей такой случай запомнил. Купили они телевизор. Как рады были старики, ведь в то время телевизоров ещё не у кого не было. В тот раз показывали хронику военных лет. Показывали те самые страшные эпизоды с караванами судов, идущими к нам в Мурманск из Америки. Мать уже совсем больная была, лежала на диване, не вставала. А отец сидел с ней рядом на стуле. Толи рассказывал ей что, толи газету ей читал. И вот, как эту самую хронику стали показывать, они повернулись к телевизору и стали смотреть. А на черно-белом экране беззвучно между идущими судами фонтаны взрывов встают, огромный, на весь экран взрыв взметнулся на палубе одного корабля. Один, другой. Видно с самолета попали прямо в идущий транспорт. И вот уже из воды, медленно погружаясь, как игрушечная торчит корма транспорта. А вокруг, мелкими букашками барахтаются в воде люди. На другом кадре матросы, тоже беззвучно вверх из пулеметов стреляют. А над ними черными тенями проносятся самолеты. И снова борт тонущего судна, и люди, уже совсем не игрушечные барахтаются в черной масляной воде. И тишина, даже комментатор молчит.

Сергей помнит, оглянулся на отца, а тот сидит, локти на коленях, голову руками обхватил и плечи вздрагивают. А мать с дивана потянулась, руку ему на голову положила, и тоже не на экран, а на отца смотрит. И оба молчат. Сергей тогда подскочил и телевизор выключил. Никто ему тогда ничего не сказал, и как будто этого эпизода и не было. Никто об этом ничего не говорил и не вспоминал. А Сергей запомнил.

Отец после войны еще рыбачил. Столько, сколько здоровье позволило. На том же траулере РТ «Краб», на котором и войну прошел. Рыбу промышляли везде, и в заливах, больших и малых, и вдоль побережья, и вокруг Рыбачьего. Рыбы после войны много было. Сказалось отсутствие многолетнего промышленного промысла. А Сергей, сколько себя помнит, старался к отцу на пароход попасть. Постарше стал, стал с отцом в море уходить. Ну не совсем, скажем, в море, но по Кольскому заливу ходил. В те годы треску, пикшу, да и сельдь в заливе брали.

Помнит, как однажды белой, летней ночью их РТ посреди Тюва-Губы на якорь стал. Там всегда база промвооружения была, тралы, сети дрифтерные чинили, или новые получали. Помнит всё, как на картинке, штиль полнейший – зеркало, и тишина. В поселке на берегу доска скрипнет – над водой все слышно. Сопки в розовой дымке в зеркало залива вместе с редкими тучками смотрят. Чайки бесшумно над водой скользят. Какая птица вдруг резко, гортанно вскрикнет, камнем упадет на воду, выхватит рыбку в одно касание и взмахом крыльев уйдет в высоту. А на воде долго круги расходятся. Черные и золотые круги. И опять тишина и зеркало воды. С той стороны бухты, где посёлок стоит весь берег сетями завешен. У причала два-три суденышка без огней, а на сопке в поселке одинокий непогашенный фонарь в пятне золотой дымки.

А почему он тогда эту ночь запомнил? Мужики, и он малец с ними, с борта простой снастью треску ловили. Снастью был тонкий рыбацкий шнур в два-три десятка метров длиной, с поводком из тонкой стальной проволоки на конце, к которому было прикреплено свинцовое грузило с самодельным крючком. Лов заключался в забросе снасти и нескольких подсечках. И огромная рыбина до метра длиной вытаскивалась на борт. Через планширь эти «полена» перетаскивали вдвоём. Несколько бочек пластанной трески тогда засолили. А на камбузе первый улов жарили на огромных противнях. Громадные куски белого мяса. Ох, какая вкусная еда была! Ничего вкуснее он, пожалуй, больше в жизни не ел. Горячее пирожное. С чем это ещё можно было сравнить? Конечно, вкус этот запомнился вместе с белой ночью, зеркалом воды и тишиной.

Далеко в сторону разговор наш ушел. А был он о том, что Татьяна в Сергее нашла. Ну, не романтика, во всяком случае, каких много вокруг было. Сергей был не из тех, кто мчался «за туманом и за запахом тайги». Он уже в мореходке отличался от других ребят серьёзностью и обстоятельностью. Особенно это было заметно в учебе. В морском деле, да и в других специальных предметах для него мало тайн было. Казалось, он просто доучивался, закреплял свои знания. Получал он эти знания, зная, зачем они ему и когда он их применит. Вот такой пример.

У его деда нет, а у отца его уже были тетрадки с промысловыми записями. Для настоящего промысловика эти записи – чистое золото. Велись они не как судовой журнал, а, скорее, как дневник. Каждой тетрадки на год хватало. А уж в ней записывался день, месяц, примерные часы лова, а то и просто «утро»…, или «вечер»…, или «после полудня». По всякому. Записывалось, что в этот день промышляли, какими снастями. Какая ячея у снастей, какая рубашка в трале. Погода, откуда ветер дул, скорость. Обязательно давление. Точные координаты места лова редко писали. Запись была такого характера: «банка такая-то, с юго-западного склона с глубины такой-то на циркуляции поставлен трал и курс траления такой-то. Время траления, в конце улов в килограммах. По территории эти записи покрывали все Баренцево море, восточную часть Северного и часть Карского моря. А по времени они велись без малого тридцать пять лет с перерывом на войну. Те, кто понимает, о чем речь, оценят это боргатство.

Вместе с отцом, основательно, Сергей стал просматривать эти записи, когда в мореходку поступил. Отец воспринимал это как должное, и вместе с Сергеем просиживал над тетрадками, уточняя, вспоминая детали и делая выводы, которые они записывали уже в новую тетрадь. Эти же выводы Сергей умудрялся записывать в свои конспекты, которые вел на лекциях в мореходке. Старика-преподавателя он не раз ставил в тупик своими вопросами. А когда тот, случилось, заглянул в конспект любопытного курсанта, то после минутного рассматривания необычного конспекта попросил дать его для тщательного, как он выразился, изучения. Изучил. Всю «пару», дав курсантам какое-то задание, он сидел у себя за столом, уткнувшись в Сергееву тетрадь. А на перемене, отдавая её, сказал, что ставит ему «отлично» за всю программу, включая диплом. Сказал: «ты, Корольков, нос не задирай, но я уверен, что из тебя выйдет настоящий промысловик, и я вижу в тебе будущую гордость советской рыбной промышленности». Так и сказал. Вот, такого парня выбрала Татьяна.