Текст книги "Друзья Пушкина в любви и поэзии"

 
Безумец, пробудись! воззри на мир пространный!
Все дышит счастием, все славит жребий свой;
Всему начертан круг Предвечного рукой, —
Ужели ты один, природы царь избранный,
Краса всего, судьбой забвен?
Познай себя, познай! Коль в дерзком ослепленье
Захочешь ты себя за край миров вознесть,
Сравниться со Творцом – ты неприметна персть!
Но ты велик собой; сей мир твоё владенье,
Ты духом тварей властелин!
Тебе послушно всё – ты смелою рукою
На бурный океан оковы наложил,
Пронзил утесов грудь, перуны потушил;
Подоблачны скалы валятся пред тобою;
Твоё веление – закон!
Все бедствия твои – меты воображенья;
Оружия на них судьбой тебе даны!
Воздвигнись в крепости – и все побеждены!
Великим, мудрым быть – твоё определенье;
А ты ничтожны слезы льёшь!
 

В какой-то мере это и обращение к себе. К своему 18-летию.

Жуковскому уже довелось повидать и испытать многое. Сложное осознание себя и своего положения в мире, с которым он встретился в детстве, смерть отца и смерть любимой сестры, которая была ему крёстной матерью. Он как бы убеждает себя быть твёрдым в этом мире. Под влиянием окружающей среды формировалось мировоззрение будущего знаменитого поэта, под этим влиянием формировались его творческие взгляды, а творческие взгляды в свою очередь формировали характер. И всё это в значительной степени оказало влияние на судьбу поэта, на судьбу его жизни в поэзии и любви. Ведь в любви ему не было дано испытать счастья – ни счастья всепоглощающего единения с истинно любимой женщиной, ни полного семейного счастья, которое лишь мелькнула сполохом на туманном горизонте.

Но Жуковский стремился сам воспитать себя мужественным борцом с жизненными неурядицами.

 
Мужайся! – и попрёшь противников стопою;
Твой рай и ад в тебе!.. Брань, брань твоим страстям! —
Перед тобой отверст бессмертья вечный храм;
Ты смерти сломишь серп могучею рукою, —
Могила – к вечной жизни путь!
 

Во многих произведениях Жуковский касался вопроса жизни и смерти, всякий раз стремясь разрешить этот извечный вопрос в жизни человечества. Помогала вера…

В.В. Огарков отмечал:

«Жуковский рос в религиозной семье, где соблюдение обрядов считалось безусловно необходимой обязанностью. Ребёнком он часто ходил в церковь, слушал там певчих, целовал образа и херувима на царских вратах. Его душу, склонную от природы к умилительным созерцаниям, настраивали на религиозный лад те поминальные службы по его отцу, которые справлялись целый год в их сельском храме. Особенность его положения в семье Буниных, где он всё-таки был приемыш, тоже давала пищу для меланхолических размышлений, естественным переходом для которых является религиозное настроение и обращение опечаленной души к Высшему Существу, способному устроить “все к лучшему”. В этих далеких, но могучих впечатлениях детства, резкими чертами запечатлевшихся в сердце, можно найти немало причин тех мистических и сентиментальных произведений, которыми изобиловала поэзия Жуковского.

Поэзия любви и грусти

Всё творчество Жуковского пронизано любовью, ведь основу составляют самые различные, порою очень острые любовные истории, названные автором романтическими балладами.

Вспомним первую поэму Пушкина. Он назвал её – «Руслан и Людмила». А у его учителя, В.А. Жуковского, первая баллада названа «Людмила». И ведь сюжет тоже, как впоследствии у Пушкина в «Руслане и Людмиле», фантастичен.

Начало же загадочно. Начало о любви…

 
«Где ты, милый? Что с тобою?
С чужеземною красою,
Знать, в далёкой стороне
Изменил, неверный, мне;
Иль безвременно могила
Светлый взор твой угасила».
Так Людмила, приуныв,
К персям очи преклонив,
На распутии вздыхала.
«Возвратится ль он, – мечтала, —
Из далёких, чуждых стран
С грозной ратию славян?»
 

Но не вернулся жених, не вернулся друг милый…

 
Вот проходит ополченье;
Миновался ратных строй…
Где ж, Людмила, твой герой?
Где твоя, Людмила, радость?
Ах! прости, надежда-сладость!
Всё погибло: друга нет.
Тихо в терем свой идёт,
Томну голову склонила:
«Расступись, моя могила;
Гроб, откройся; полно жить;
Дважды сердцу не любить».
 

Ну и сила молитвы… Обращение к Творцу… Развязка.

Всё не случайно… Ещё в 1797 году четырнадцатилетний Жуковский написал в «Мыслях при гробнице», которые явились отражением впечатлений от смерти В.А. Юшковой: «Живо почувствовал я ничтожность всего подлунного; вселенная представилась мне гробом. Смерть! Лютая смерть! Когда утомится рука твоя, когда притупится лезвие страшной косы твоей?..»

Он на протяжении всей своей жизни думал о том рубеже, который предстоит пройти каждому человеку на Земле.

В 1802 году в стихотворении «Сельское кладбище» он снова обратился к мыслям о человеческом бытии и вечности…

 
…Скрываясь от мирских погибельных смятений,
Без страха и надежд, в долине жизни сей,
Не зная горести, не зная наслаждений,
Они беспечно шли тропинкою своей.
И здесь спокойно спят под сенью гробовою —
И скромный памятник, в приюте сосн густых,
С непышной надписью и резьбою простою,
Прохожего зовет вздохнуть над прахом их.
Любовь на камне сём их память сохранила,
Их лета, имена потщившись начертать;
Окрест библейскую мораль изобразила,
По коей мы должны учиться умирать.
И кто с сей жизнию без горя расставался?
Кто прах свой по себе забвенью предавал?
Кто в час последний свой сим миром не пленялся
И взора томного назад не обращал?
(…)
 

Василий Андреевич не уставал повторять своим детям:

«Помните всегда, что в тот день, когда вы родились на свет, все веселились и радовались, а вы одни плакали; помните это и живите так, чтобы в тот день, когда вы будете умирать, все плакали, а вы бы – радовались. Не забывайте и того, мои милые дети, что после любви к Богу ничто на свете не должно быть священнее любви к Отечеству».

Это говорил человек, мать которого обрела это славное Отечество в годы Русско-турецкой войны (1768–1774 гг).

 
Но вернёмся к поэме…Там видим похожие мотивы:
Смертных ропот безрассуден;
Царь всевышний правосуден;
Твой услышал стон Творец;
Час твой бил, настал конец.
 

В этой балладе разговор о любви, о Боге, о силе молитвы, о соединении с любимым за чертой жизни. Здесь мы пока не видим ничего личного, кроме того личного, которое вкладывается в слова о любви.

Будучи писателем и литературным критиком, Василий Васильевич Огарков (1856–1918) в своей книге, посвящённой поэту, точно пометил:

«Кому хотя бы из собственного детства неизвестно действие подобных романтических произведений на живое воображение? И сладко, и жутко становилось при их чтении… Замечательное свойство души человеческой интересоваться ужасами и чувствовать при этом какое-то сладострастное упоение. И вообще в натуре человека есть влечение к “таинственному”, область которого населена ужасами и неразгаданным… Это свойство человеческой души указано Пушкиным в его чудных стихах из “Пира во время чумы”:

 
Есть упоение в бою
И бездны мрачной на краю,
И в разъярённом океане
Средь страшных волн и бурной тьмы,
И в аравийском урагане,
И в дуновении чумы…
Всё, всё, что гибелью грозит, —
Для сердца смертного таит
Неизъяснимы наслажденья —
Бессмертья может быть залог…»
 

Далее В.В. Огарков отмечал:

«Всякий помнит, с каким замиранием сердца слушал он в юности “Вия” или “Страшную месть” Гоголя; а Гофман и Эдгар По с их фантастическими рассказами? Главная причина успеха таких произведений кроется в их влиянии на воображение, привлекаемое неразгаданной областью таинственного… Может быть, поэтому таким громадным успехом и пользуется романтическая литература как у детей и юношей, так и в обществах, еще не окончательно созревших в умственном отношении. Мы после подробнее скажем об исторической роли романтизма и о том, каким образом являлся он проводником высоких моральных и социальных учений.

“Ленора” Бюргера – одна из самых талантливых и страшных немецких баллад. Там есть сцены, написанные мастерской рукой и при чтении которых, в особенности под вечер, замирает верующее в “таинственное” сердце. Такова сцена знаменитой фантастической скачки, когда Ленора, обезумевшая от напрасного ожидания милого, забыв и мать, и все на свете, бросается на коня и, прижавшись к приехавшему жениху, мчится с призраком при безжизненном и бледном свете луны. Быстро несутся они, и наконец, бег коня переходит в полет вихря… За ними мчится толпа фантастических призраков и страшных привидений… Попавшаяся на пути похоронная процессия со священником и певчими вовлекается в безумный полет коня… И среди этой бешеной езды, как в бреду горячки, раздается вопрос призрака невесте: “Страшно, милая? Ясно светит месяц! Лихо ездят мертвецы! Боишься мёртвых?..” Так же фантастичен и печален конец баллады, в которую вложен религиозный смысл, кратко выражаемый в возгласах призраков к Леноре: “Терпение, терпение – пусть даже разобьётся твоё сердце!”

Но всё это у Жуковского вышло гораздо слабее, хотя “Людмила» и нравилась современникам”.

Впрочем, хоть в юности и посещали Жуковского такие мысли, сказать, что он рос в сплошной мистике, было бы неправильно.

Многие произведения Жуковского несколько своеобразны, поскольку на них лежит отпечаток несколько своеобразного детства поэта. Представьте себе такую ситуацию… В доме гости. Сын на правах барина, барского дитя, принимает гостей и сам принят за столом как равный, а мать не может даже показаться в гостиной…

Смерть единственного сына Буниных повысила статус маленького Василия. Дочери уже подросли, и Марья Григорьевна Бунина привязалась к малышу, причём стала относиться к нему как к родному сыну. Ну а то, что он явился плодом любовных похождений мужа, видимо, не очень сильно её тревожило – в ту пору бывало всяко. Иные барыни сквозь пальцы смотрели на этакие вот измены, чисто физиологические, ибо какие уж там могли быть романы любовные. Тем более, женщины зачастую прежде мужей своих теряли интерес к усладам любви. А в данном случае известно, что своего ребёнка Бунины после смерти сына завести уже были не в состоянии, причём по вине именно супруги.

Так что Василий Андреевич был обласкан супругою отца, словно родной сын, а что касается матери, то и сказать трудно, что он знал о своём происхождении в годы младенчества. Марию Гавриловну нельзя назвать его мачехой. Какая мачеха при живой матери? Скорее к ней может подойти определение – вторая мать. Причём, по влиянию на Василия Андреевича, она выходила на первые роли, но не потому, что от этих первых ролей отказывалась родная мать, а просто потому, что у родной матери не было таких возможностей, которые были у Марии Гавриловны Буниной.

В.В. Огарков сделал вывод о том, «что многие элегические ноты поэзии Жуковского обязаны тому факту, что мать его являлась рабыней в доме, ставшем сыну родным».

Ну и уточнил: «И та глубокая потребность ласковых, задушевных отношений, жившая всю жизнь в сердце поэта, – потребность, выражением которой служили его искренние и трогательные стихотворения, – являлась естественным следствием того, что в нежном детском возрасте, когда душа просит материнской ласки, свободные проявления сыновнего чувства были стеснены».

В какой-то мере это связывало Жуковского с Пушкиным, который тоже в детские годы страдал от недостатка родительской любви, правда, уже совсем по другой причине… В судьбе Пушкина сыграло большую роль то, что он был средним ребёнком в семье, а судьба среднего ребёнка именно такова – родители отдают много внимания старшему ребёнку, который вот-вот вылетит из гнезда, отдают много тепла и любви младшему, на том основании, что он младшенький, и обходят и вниманием и теплом ребёнка среднего. Конечно, так случается далеко не всегда и далеко не со всеми, но… случается часто.

Конечно, некоторое время Мария Гавриловна всё же выдерживала характер, и Афанасию Ивановичу даже пришлось перебраться во флигель, где жила его пассия, но постепенно супруга сменила гнев на милость, и покой в семье был восстановлен.

Крёстным отцом, как уже говорилось, был бедный дворянин Андрей Жуковский, а вот крёстной матерью стала старшая дочь помещика Варвара. Сёстры Жуковского были много него старше, а потому он сдружился с их дочерями, особенно с дочерями своей крёстной Варварой Афанасьевной, ставшей по мужу Юшковой.

В.В. Огарков указал:

«Маленький Васенька сделался любимцем семьи: его окружили целым штатом прислуги, он стал “господское дитя”, в силу уже этого отгороженное стеною даже от своей матери, которая только урывками могла дарить ему свои ласки».

Тема семейных драм, любовных драм всегда сопровождала творчество Жуковского, да и не только творчество, но и его личную жизнь.

Далее В.В. Огарков отметил:

«Его раннее детство прошло в богатом, огромном барском доме с толпой прислуги и челяди. Были тут и терпеливые няни, вроде знаменитой няни Пушкина, способные положить душу и жизнь свою за питомцев; были и бесшабашные дворовые “лодыри”… Огромный сад шумел своими вековыми деревьями, и, может быть, там, в тени его, неясно созревали те поэтические вдохновения мальчика, которые потом вылились в чудесных стихах. В саду были садки, пруды, оранжереи, теплицы; невдалеке росла дубовая роща, по долине бежал ручеек, из дома и сада виднелись луга и нивы, село с церковью, – манили просторные дали… В этой обстановке проходило детство поэта, и впечатлительный мальчик сохранил в душе на всю жизнь воспоминание о колыбели своего детства – взлелеявшей его родине… Кто не помнит этой трогательной дани «родимым полям» хотя бы в следующих стихах:

 
…Поля, холмы родные,
Родного неба милый свет,
Знакомые потоки,
Златые игры первых лет
И первых лет уроки, —
Что вашу прелесть заменит?
О родина святая, —
Какое сердце не дрожит,
Тебя благословляя?»
 

Андрей Тимофеевич Болотов рассказал о знакомстве с Марией Гавриловной Буниной в доме Юшковых…

«…весь вечер провели дома с разными приезжавшими к г. Юшкову гостьми и гостившею у него в сие время его тёщею Марьею Григорьевною Буниною». Дал и характеристику Варваре Афанасьевне, сказав, что она была «боярыня молодая, очень умная, любопытная и ласковая».

В.В. Огарков в свою очередь отметил в книге: «Отличаясь музыкальными дарованиями, она (Варвара Афанасьевна. – Н.Ш.) устраивала у себя литературно-музыкальные вечера, где собиралось большое общество; здесь пелись новейшие романсы, читались только что появившиеся произведения тогдашней, правда, убогой, русской литературы и игрались спектакли. Здесь-то, в обстановке, способствовавшей раннему умственному развитию, возникли впервые в душе Жуковского те художественные стремления, которые были так естественны для его изящной натуры. Здесь, в доме своей крестной матери, поэт в 12-летнем возрасте выступает уже в качестве драматурга. Он написал пьесу “Камилл, или Освобождение Рима”, где взял себе главную роль. Эта пьеса была приготовлена к приезду его приемной матери, Марьи Григорьевны, которая осталась очень довольна выдумкой мальчика. Жуковский удостоился шумного одобрения. В указанном обстоятельстве можно было уже до известной степени видеть предзнаменование дальнейших успехов поэта на литературном поприще.

Самая наружность Жуковского в детстве тоже обещала в нем незаурядного человека. По рассказам знавших его, он был мальчик ловкий и стройный. Из-под черных ресниц блистали умом большие карие глаза, черные брови резко выделялись под большим лбом. Густые, длинные черные волосы вились по плечам. Приятная улыбка, оживленное румянцем лицо, какая-то особенная мечтательность во взгляде – всё это вместе с симпатичным и добродушным характером привлекало к мальчику. Нужно заметить, что все эти качества и впоследствии действовали притягательно на знавших поэта».

Мужское воспитание – залог удач в любви

Но мы снова возвращаемся к важному вопросу в воспитании каждого отрока, каждого юноши. Многим кажется, что армия – это, как её называют те, кто страшатся службы, – солдафонство, солдатчина, грубость… Не лучше ли уберечь от всего подобного, не лучше ли растить и лелеять в доме, как некий цветок? Жуковский долгое время был вот этим самым цветком. И что могло получиться? Но военная служба в России всегда была почётной и приоритетной для мужчин. В восемнадцатом веке даже дошло до того, что детей записывали в полки с младенчества. Конечно, с пелёнок в строй не ставили, но едва отрок подрастал, начиналась настоящая служба, нередко в пятнадцать-шестнадцать лет, а то и ранее.

В книге В.В. Огаркова читаем:

«Ещё ребенком он (Жуковский) был записан в гусарский полк сержантом, а в 1789 году произведен в прапорщики и даже принят (конечно, на бумаге) в штат генерала Кречетникова младшим адъютантом, что являлось весьма быстрой карьерой для Жуковского, которого, впрочем, вскоре отставили от службы “по прошению”, “без награждения чином”.Неудачное учение Жуковского, а также и традиции того времени, считавшие военную службу самой почётной для представителей высшего сословия, заставили родных Жуковского вновь подумать о его уже действительном определении в какой-нибудь полк. В этом взялся помочь знакомый родственников поэта майор Постников. Мальчика одели в мундир и отправили с майором в Петербург. Здесь поэт стал свидетелем зрелища, воспоминание о котором надолго удержалось в его памяти. Ему достали в Зимнем дворце, на хорах, во время большого выхода место, откуда он в первый и последний раз в жизни увидел Императрицу Екатерину II и её блестящий двор. Может быть, к этому моменту, поразившему живое воображение мальчика, относятся строфы из известного стихотворения “Царскосельский лебедь”, в котором поэт изображает как бы себя: “Но не сетуй, старец, пращур Лебединый, / Ты родился в славный век Екатерины!”»

Жуковский не раз ещё будет обращаться к золотому екатерининскому веку, и, словно следуя по его стопам, к событиям екатерининского царствования проявит своё пристальное внимание Пушкин, считавший себя учеником Василия Андреевича.

Василию Андреевичу, воспитанному в женском коллективе, нужна была армия, нужна была служба. Но издержки елизаветинского времени, когда можно было дойти порой до высоких армейских чинов, находясь «на домашнем коште», а попросту, оставаясь в родительском доме, те издержки, которые начала изживать Императрица Екатерина Великая, окончательно ликвидировал Император Павел Петрович, запретивший «приём в войска малолетних».

В.В. Огарков рассказал:

«Мальчик пробыл с Постниковым в Кексгольме, среди военных, два месяца и затем вернулся в Тулу. Всё-таки за время этой поездки с майором ему привелось наблюдать несколько любопытных военных эпизодов; так, он видел “бога войны” Суворова, которого встречали пушечной пальбой с бастионов крепости».

Словом, в 1802 году Жуковский вышел в отставку и в апреле возвратился в Мишенское. Мягкость и доброта ещё долго превалировали в характере Жуковского, хотя после Священной памяти Двенадцатого года мы увидим его уже несколько иным. Тогда же изменится и характер его творчества.

А пока он учился, ну и конечно буквально утопал в цветнике, состоящем из его привлекательных и миловидных племянниц. Кстати, они с восторгом приняли упомянутое выше «Сельское кладбище», которое явилось переводом сентиментального поэтического творения английского поэта Томаса Грея (1716–1771). С виду задорный, не лишённый юмора, всегда весёлый Василий Жуковский, тем не менее не оставлял темы «тщеты всего земного».

В дни, когда я писал этот материал, пришло печальное известие об уходе в лучший мир Владимира Михайловича Зельдина, человека и актёра удивительного, уникального, которого ни при каких обстоятельствах нельзя причислить в серой массе лицедеев на сцене. Во многих передачах в тот день повторяли слова Зельдина о том, что в земном мире мы можем назвать своим, своей собственностью, только свою бессмертную душу. Эти мысли как раз и проходили через творчество Жуковского.

А ведь каждого из нас посещают такие мысли, все мы думаем о бренности земного. И хочется сказать:

 
Да, всё уходит постепенно,
Всё исчезает не спеша,
И лишь нетленна в мире тленном
Высоких помыслов душа…
 

Ведь эти мысли волновали во все времена, волнуют и ныне. Когда стихотворение, содержащее эти строки, было положено на музыку учительницей из Мытищ Ольгой Молодовой и исполнено ею вместе с сестрой, тоже учительницей, я обратил внимание на особое отношение к исполнению этой песни на творческих вечерах.

Ну а на рубеже восемнадцатого – девятнадцатого веков мистические начала в творчестве особенно были в моде.

Несчастная любовь

Жуковский подрастал, мужал, а вокруг него кипели любовные драмы и трагедии в судьбах его сестёр. Сёстры были значительно старше него, а потому не всё в их жизни было понятно, да и не всё известно. Другое дело племянницы. С ними сложились самые добрые, чуткие отношения.

Если племянницы – дочери старшей сестры – были почти что его сверстницами, то дочери Варвары Афанасьевны, его крёстной матери, моложе. Перед ними – Марией и Сашенькой – он уже выступал как учитель…

Именно своей племяннице Сашеньке Протасовой поэт посвятил балладу «Светлана», написанную в 1808 году. Сашеньку некоторые литературоведы даже причисляли к возлюбленным Василия Андреевича. Но это не так. Жуковский был влюблён в старшую сестру Александры – Марию. Да и посвящение обозначено: «А.А. Воейковой». То есть урождённой Протасовой, вышедшей замуж за Александра Фёдоровича Воейкова (1778–1839), поначалу друга Жуковского, поэта, переводчика и литературного критика, а в последующем, не без содействия Василия Андреевича, ставшего издателем и даже членом Российской академии (1819). Воейков предал Жуковского. Но об этом – в своё время.

Если «Людмила» была переводом, то «Светлана» написана практически как оригинал. Правда, и в этой балладе сюжет отчасти позаимствован в поэме «Ленора» немецкого поэта Готфрида Бюргера. Но в отличие от трагизма поэмы «Людмила», в «Светлане» хороший конец:

 
На дороге снежный прах;
Мчат, как будто на крылах,
Санки кони рьяны;
Ближе; вот уж у ворот
Статный гость к крыльцу идёт…
Кто?.. Жених Светланы.
Что же твой, Светлана, сон,
Прорицатель муки?
Друг с тобой; всё тот же он
В опыте разлуки;
Та ж любовь в его очах,
Те ж приятны взоры;
То ж на сладостных устах
Милы разговоры.
Отворяйся ж, божий храм;
Вы летите к небесам,
Верные обеты;
Соберитесь, стар и млад;
Сдвинув звонки чаши, в лад
Пойте: многи леты!
 

Александра Андреевна (Сашенька) Протасова (1795–1829), племянница и крестница Василия Андреевича, считалась музой поэтов Н.М. Языкова и И.И. Козлова. В некоторых стихотворениях проскальзывают строки, которые несколько сбивают с толку. Вот стихотворение И.И. Козлова:

К другу В<асилию> А<ндреевичу> Ж<уковскому> по возвращении его из путешествия…

 
Светлана добрая твоя
Мою судьбу переменила,
Как ангел божий низлетя,
Обитель горя посетила —
И безутешного меня
Отрадой первой подарила.
Случалось ли когда, что вдруг,
Невольной угнетён тоскою,
Я слезы лил, – тогда, мой друг,
Светлана плакала со мною;
 

Датировано стихотворение 1822 годом.

Слышите намёк в словах «Светлана добрая твоя»? Но ведь сказано Светлана! Ничего удивительного. В литературных кругах Александру Воейкову, урождённую Протасову, называли Светланой. Оттого ли, что это имя нравилось ей больше, и потому Жуковский назвал балладу, ей посвящённую, «Светлана»? А может, как раз наоборот – так стали называть после поэмы. Речь в балладе не о несчастной любви. Жуковский создал поэтическое произведение, наполненное надеждами, радостью, отойдя от настроя мрачной «Леноры». Он посвятил её племяннице, в ту пору ещё не испытавшей горя и унижений, ещё расцветающей чудным цветком. Он любил её, как и всех сестёр, как и всех племянниц, искренней, чистой братской любовью. Этой любовью он любил всех, кроме одной, кроме Машеньки, Марии Андреевны Протасовой, которой отдал своё сердце и руки которой собирался просить у своей сестры.

А предыстория этой любви такова…

Младшая дочь Буниных Екатерина Афанасьевна, которая, как помним по рассказам её внучки Екатерины Елагиной, побывала «в ссылке» сибирской, сопровождая старшую свою сестру, возвратившись в Тульскую губернию, вышла замуж за тульского губернского предводителя дворянства Андрея Ивановича Протасова. В 1805 году, после смерти мужа она перебралась из своей деревни Муратово в Белёв. В.В. Огарков отметил: «Как женщина умная она сознавала, что детям необходимо дать образование. Жуковский, живший в Мишенском и видевший расстроенные дела Екатерины Афанасьевны, взялся помогать ей в деле образования дочерей, к чему его, конечно, склоняло и влечение к симпатичным девочкам. Действительно, по рассказам знавших их современников, это были прекрасные существа…»

Жуковский с энтузиазмом взялся за дело. Он составил свой, своеобразный учебный план занятий, в который включил и занятия по русскому языку, и изучение русской литературы. Конечно, включил и произведения иностранных авторов – Шиллера и Гёте, Шекспира, Расина, Корнеля, Вольтера, Руссо. Познакомил племянниц с произведениями Ювенала и Горация.

Известно, что настоящий педагог, готовясь к занятиям, учится сам. Ведь уже избитое, известное, много раз пройденное повторять неинтересно.

Кроме литературы Жуковский занимался с племянницами философией и даже живописью. Он ведь и сам отлично рисовал. Немало осталось эскизов, набросков и даже небольших полотен, посвящённых живописным краям, в которых проходили детство, отрочество и юность поэта.

Жуковский жил в Мишенской и ежедневно ходил в Белёв к своим ученицам. По дороге было о чём подумать. Занятия занятиями, но дело молодое и сердцу не прикажешь…

В 1807 году он посвятил Маше несколько строк, подписав «М. на новый Год при подарке книги»:

 
На новый год в воспоминанье
О том, кто всякий час мечтает о тебе!
Кто счастье дней своих, кто радостей исканье
В твоей лишь заключил, бесценный друг, судьбе..
 

Да, он полюбил свою племянницу Машеньку, хотя понимал, что любовь эта бесперспективна. И он обещал свой сестре Екатерине Афанасьевне держать в тайне свои чувства. Екатерина Афанасьевна верила в порядочность и честность своего сводного брата, любимца всей семьи, всех сестёр, фактически воспитанного сёстрами. Но вера верой, а всё же Екатерина Афанасьевна старалась присутствовать на занятиях своего сводного брата с Машей и Александрой. Она часто вмешивалась, делала замечание, чем мешала Жуковскому вести уроки. Но даже не это возмущало его. Он считал, что Екатерина Афанасьевна слишком строга и часто несправедлива к Маше. Зная, что сестра читает его дневник, чему он и не противился, понимая, что ей хочется точно знать о его планах относительно Маши, Жуковский специально сделал такую запись:

«Тяжело и несносно смотреть на то, что Машенька беспрестанно плачет; и от кого же? От вас, своей матери! Вы её любите, в этом я не сомневаюсь. Но я не понимаю любви вашей, которая мучит и терзает. Обыкновенная брань за безделицу… Но какая ж брань? Самая тяжёлая и чувствительная! Вы хотите отучить её от слёз; сперва отучитесь от брани…»

К сожалению, это не подействовало.

Что же оставалось Жуковскому? Да то, что остаётся в таких случаях поэту. Он писал стихи… Причём он не мог даже поверить бумаге настоящее имя своей любимой.

В 1808 году стало окончательно понятно, что любовь вряд ли может привести к их соединению брачными узами. Крик души слышен в стихотворение, которое поэт назвал: «К Нине. Послание»:

 
О, Нина, о, Нина, сей пламень любви
Ужели с последним дыханьем угаснет?
Душа, отлетая в незнаемый край,
Ужели во прахе то чувство покинет,
Которым равнялась богам на земле?
Ужели в минуту боренья с кончиной —
Когда уж не буду горящей рукой
В слезах упоенья к трепещущей груди,
Восторженный, руку твою прижимать,
Когда прекратятся и сердца волненье,
И пламень ланитный – примета любви,
И тайныя страсти во взорах сиянье,
И тихие вздохи, и сладкая скорбь,
И груди безвестным желаньем стесненье —
Ужели, о Нина, всем чувствам конец?
Ужели ни тени земного блаженства
С собою в обитель небес не возьмем?
Ах! с чем же предстанем ко трону Любови?
(…)
 

Послание, как и очень многие поэтические произведения Жуковского, очень длинное. И завершается оно мыслями об ужасе могилы и о соединение бессмертных душ. Жуковский так и не избавился от мистических начал в творчестве, столь присущих в отрочестве и юности.

 
Мой друг, не страшися минуты конца:
Посланником мира, с лучом утешенья
Ко смертной постели приникнув твоей,
Я буду игрою небесныя арфы
Последнюю муку твою услаждать;
Не вопли услышишь грозящие смерти,
Не ужас могилы узришь пред собой:
Но глас восхищенный, поющий свободу,
Но светлый ведущий к веселию путь
И прежнего друга, в восторге свиданья
Манящего ясной улыбкой тебя.
О, Нина, о, Нина, бессмертье наш жребий.
 

А в семье Протасовых жизнь продолжалась.

В 1810 году Екатерина Афанасьевна завершила строительство дома в Муратове Орловской губернии и перебралась туда со всею семьёй.

Жуковский тоже поспешил на Орловщину, чтобы быть рядом. Он поселился в соседней деревне под названием Холх, где оказался соседом семьи А.А. Плещеева.

Когда мы слышим фамилию Плещеев, то, конечно, в первую очередь думаем, что речь идёт о русском писателе и поэте Алексее Николаевиче Плещееве (1825–1893), современнике Достоевского, петрашевце, авторе стихов более чем к ста романсов.

Но в данном случае имеется в виду Александр Алексеевич Плещеев (1778–1862), тоже русский писатель, драматург, но и государственный деятель, статский советник.

Плещеевы проводили великолепные литературные вечера, на которых супруга Александра Алексеевича Анна Ивановна пела романсы мужа на стихи поэтов того времени, в том числе и Жуковского.

В 1811 году ушла из жизни Мария Гавриловна Бунина. Екатерина Елагина отметила: «Отношение её к Елизавете Дементьевне, которая считала себя второй женой Бунина, по турецкому обычаю, были всегда самые лучшие. Елизавета Дементьевна так любила её, что не могла пережить, скончалась через несколько дней после Марии Григорьевны. Она схоронена в Ново-Девичьем монастыре».

Так Василий Андреевич Жуковский в течении месяца лишился двух очень близких ему людей. История не сохранила точного указания, к которой из своих матерей – родной или признавшей его сыном – он испытывал более чувств сыновних. Ведь он стал осознавать себя на земле уже помещичьим сыном, а родную мать видел в прислугах, хоть и особо доверенных, но не допускаемых, к примеру, к столу. Родная мать ухаживала за его сёстрами, а те учили её русскому языку. Она была как второй хозяйкой в доме, но на уровень барыни её не поставили. Сословные привилегии и правила оказались сильнее чисто человеческих отношений.

Жуковский оказался ещё более тесно привязан к семье своей сестры Екатерины Афанасьевны.

Но как же жил он со своей любовью в сердце, причём с любовью, которую обязан был скрывать от возлюбленной? Да и возможно ли было скрыть такое чувство, при том условии, что оно не было безответным?